Крэнфорд

скачать книгу бесплатно

Крэнфорд
Элизабет Гаскелл

События романа разворачиваются в выдуманном английском городке под названием Крэнфорд. Роман представляет собой яркие зарисовки из жизни Мэри Смит и её подруг, мисс Мэтти и мисс Деборы, двух старых дев. В провинциальный городок приезжает молодой доктор, который тут же становится объектом пристального внимания многих незамужних дам. Однако ключевым событием книги становится возвращение потерянного брата мисс Мэтти, Питера, который после долго безмолвного отсутствия приезжает в Крэнфорд из Индии.

Крэнфорд

Элизабет Гаскелл

Переводчик Татьяна Запевалова

Корректор Антонина Семёнова

Редактор Николай Карцов

© Элизабет Гаскелл, 2023

© Татьяна Запевалова, перевод, 2023

ISBN 978-5-4483-5568-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1

Наше общество

Прежде всего, следует сказать, что Крэнфорд принадлежит амазонкам. Во всех домах, и частных, и наёмных, хозяйничают женщины. Если семейная пара приезжает, чтобы поселиться в этом городе, джентльмен каким-нибудь образом исчезает; он либо напуган до смерти тем, что он единственный мужчина на крэнфордских вечеринках, либо это объясняется пребыванием его в полку, на корабле, или он всю неделю занят делами в огромном соседнем торговом городе Драмбле, который находится в двадцати милях от Крэнфорда по железной дороге. Короче говоря, что бы ни занимало джентльменов, их нет в Крэнфорде, да и что бы они могли делать, если бы были здесь? Есть врач, который обслуживает тридцатимильный округ и только ночует в Крэнфорде. Но каждый мужчина не может быть врачом.

Дамы Крэнфорда полностью справляются сами с уходом за садами, полными отборных цветов, с сорняками, с мальчишками, которые завистливо смотрят на вышеупомянутые цветы через ограды, со срочным изгнанием гусей, случайно проникших в сад через оставленную открытой калитку, с решением всех вопросов литературы и политики, не тревожа себя излишними рассуждениями или доводами, с приобретением ясных и правильных знаний каждого прихожанина, с воспитанием своих опрятных служанок, с добротой (с некоторым превосходством) к бедным, с поддержкой друг друга в случае беды. «Мужчина, – как заметила мне одна из них однажды, – лишняя забота в доме». Хотя дамы Крэнфорда знают всё о делах друг друга, они преувеличенно настаивают, что равнодушны к сплетням.

На самом же деле, у каждой имеется своё собственное мнение, поэтому нельзя не заметить некоторой эксцентричности, которая так легко проявляется в разговоре. Но иногда они весьма доброжелательны.

У крэнфордских дам случаются только лёгкие ссоры, проявляющиеся в нескольких вспыльчивых словах и в сердитом покачивании головой, этого вполне достаточно, чтобы их жизнь не была слишком однообразной и скучной. Их платья совсем не зависят от моды, они говорят: «Какое имеет значение, как мы одеты здесь в Крэнфорде, где каждый нас знает». А если они выезжают из города, их доводы также неоспоримы. «Какое имеет значение, как мы одеты здесь, где нас никто не знает». Ткань их платьев в общем добротная и простая, и большинство из них весьма щепетильны в отношении чистоты, но, уверена, что последние рукава с широким буфом и облегающую из экономии нижнюю юбку в Англии можно увидеть в Крэнфорде, и там это не вызывает улыбки.

Я могу засвидетельствовать, что миниатюрная старая дева, оставшаяся последней из всей великолепной семьи многочисленных своих братьев и сестёр, ходила в церковь дождливыми днями под красным шёлковым зонтиком. Есть у вас красный шёлковый зонтик в Лондоне? Все, что у нас когда-то было, можно до сих пор увидеть в Крэнфорде, где мальчишки называют этот зонтик «тросточкой старой девы». Тот, кто способен носить такой красный шёлк, воспитывался, когда был маленьким, строгим отцом с армейскими замашками. Только бедная старая дама, пережившая всех, ещё могла носить его.

Далее, там существовали строгие правила для визитов и приглашений, и они передавались тем немногим молодым людям, которые оставались жить в городке, с такой же торжественностью, с которой старые законы жителей острова Мэн зачитывались ежегодно на горе Тинуолд[1 - Мэн – один из Британских островов, расположенный в Ирландском море. Он входит в состав Великобритании, но в значительной мере сохранил самоуправление. Обычай, требовавший, чтобы каждый новый закон, прежде чем войти в силу, публично оглашался с горы Тинуолд, вышел из употребления совсем недавно.].

– Наши друзья прислали справиться, как вы себя чувствуете сегодня вечером после путешествия, моя дорогая, – пятнадцать миль в экипаже, – завтра они дадут вам отдохнуть, но на следующий день, я не сомневаюсь, они вас пригласят, так что будьте свободны после двенадцати, от двенадцати до трёх мы принимаем.

После того, как визит нанесён:

– Нынче третий день; отважусь сказать, ваша мать, наверно, говорила вам, моя дорогая, никогда не разрешайте себе промежуток более, чем три дня, между визитом и его отдачей; и ещё – вы не должны оставаться во время визита долее, чем на четверть часа.

– Но мне придётся смотреть на часы. Как я определю, когда пройдет четверть часа?

– Вы должны помнить о времени и не позволять себе забывать об этом в течение разговора.

Каждый держал в уме эти правила, когда делал визиты или приглашал к себе, и, конечно, ни о каких увлекательных предметах никто даже не заговаривал. Мы должны придерживаться коротких предложений для лёгкой беседы и тогда будем пунктуальны.

Я предполагаю, что немногочисленная дворянская знать Крэнфорда была бедна и имела некоторые затруднения в том, чтобы совершать визиты в разные концы города; но им нравилось быть спартанцами и скрывать под улыбкой свои невзгоды. Никто из них не говорил о деньгах, потому что предмет этот имел привкус коммерции и торговли; и поэтому все, и бедные тоже, были аристократичны.

Крэнфордцы предпочитали хранить «честь мундира» и выглядеть успешными, они старались скрыть свою бедность. Когда, например, миссис Форестер устраивала званый вечер в своём домике, и маленькая девочка разносила дамам, сидящим на диване, чай, который они с миссис Форестер приносили на подносе снизу, все воспринимали это как самую обычную вещь в мире и разговаривали о домашних делах так же церемонно, как будто верили, что у нашей хозяйки есть людская, дворецкий и лакеи вместо одной маленькой девочки из благотворительной школы, короткие розовые ручки которой не были достаточно сильными, чтобы поднять поднос с чашками чая. Да она и не могла быть служанкой у хозяйки, которая сейчас сидела во всем великолепии, притворяясь, что поданные бисквиты были присланы из магазина, хотя она знала, и мы знали, и она знала, что мы знаем, что она все утро была занята приготовлением чайных хлебцев и бисквитов.

Следствием, возникшим от этой всеобщей, но не признаваемой бедности, было то, что у всех, независимо от состояния, были аристократические замашки, в которых не было ничего дурного, но они позволяли быть представленными во всех кругах общества, что способствовало его заметному улучшению.

Все обитатели Крэнфорда вставали рано и гремели дома своими башмаками на деревянных подошвах до девяти часов вечера уже при зажжённых фонарях, но весь город лежал в постели и спал в пол-одиннадцатого. Ещё считалось «вульгарным» (ужасное слово в Крэнфорде) подавать гостям что-нибудь очень дорогое, то есть еду или питье, на вечерних приёмах. Вафли, хлеб с маслом и бисквиты – это все, что подавала почтенная миссис Джеймсон, а она была невесткой покойного графа Гленмаера, хотя и соблюдала эту «элегантную экономию».

«Элегантная экономия!». Так было принято выражаться в Крэнфорде. Здесь экономия всегда была элегантной, а трата денег «вульгарной и показной»; это притворное пренебрежение делало нас очень миролюбивыми и доброжелательными. Я никогда не забуду ощущения смятения, когда некий капитан Браун поселился в Крэнфорде и открыто рассказывал о своей бедности – не шёпотом близким друзьям при предварительно закрытых окнах, а людям на улице! громким армейским голосом! ссылаясь на свою бедность, как на причину, по которой он не может нанять приличный дом. Дамы Крэнфорда и так уже стонали от вторжения на их территорию мужчины. Он был капитаном на половинном жаловании и получил должность на соседней железной дороге, которая встречала неистовое сопротивление маленького городка; и если, вдобавок к его мужскому роду и связи с противной железной дорогой, он имел наглость говорить открыто о своей бедности – то почему, действительно, его не послали жить в Ковентри? Вот смерть – такая же реальность и так же обычна, как и бедность, но ведь до сих пор люди никогда не говорят об этом громко на всю улицу. Это были слова не для упоминания при благовоспитанных ушах. Мы молчаливо согласились игнорировать эти темы во время вечерних приёмов, чтобы сохранить наше желанное равноправие. Если мы возвращались пешком с вечеринок, то только потому, что вечер был прекрасен или воздух был такой свежий, а не потому, что экипаж был слишком дорог. Если мы носили ситцы вместо летних шелков, это потому, что предпочитали хорошо стирающиеся ткани, и так далее, мы сознательно закрывали глаза на тот прозаический факт, кем мы все были – людьми с очень умеренными средствами. Потому мы не знали, что делать с человеком, который мог говорить о бедности, как будто это не было позором. Однако, так или иначе, но со временем капитан Браун снискал уважение в Крэнфорде, и его приглашали к себе, несмотря на все доводы против. Во время моего визита в Крэнфорд, примерно через год после того, как капитан поселился в городе, мне было удивительно слышать, что на него ссылаются как на непререкаемый авторитет. То были мои собственные друзья, которые только двенадцать месяцев назад не хотели приглашать капитана и его дочерей, а сейчас его принимали даже в запретные часы до двенадцати. Правда это было для выяснения причины неисправности дымохода, чтобы не случился пожар, однако капитан Браун ходил по верхнему этажу, никого не стесняясь и разговаривая слишком громким для комнат голосом, шутил, как совершенно принятый в доме человек. Он закрывал глаза и относился с пренебрежением к соблюдению установленных правил, был дружелюбен, хотя крэнфордские дамы держали себя с ним холодно; он чистосердечно отвечал на их несколько саркастичные комплименты; его мужественная прямота одолевала предубеждение, которое встречало его, как мужчину, который ещё и не стыдится своей бедности. И, наконец, его блестящий мужской здравый смысл, его умение правильно распределять расходы так, чтобы решать всяческие домашние проблемы, помогли ему занять выдающееся место и стать авторитетом среди крэнфордских дам. Сам же он продолжал жить, не подозревая о том, как популярен и каким глубоким уважением пользуется; и, я уверена, он бы испугался, однажды узнав, что его советы так высоко ценятся; то, что он говорил шутя, воспринималось всерьёз. Так, например, у одной пожилой леди была ольдернейская корова, которую она любила, как родную дочь. Вы не могли закончить краткий пятнадцатиминутный визит, не выслушав рассказа о прекрасном молоке и о замечательном уме этого животного. Весь город знал и очень уважал ольдернейку мисс Бетси Баркер, поэтому так велико было сочувствие и сострадание всех, когда бедная корова неосторожно свалилась в известняковый карьер. Она мычала так громко, что её вскоре услышали и спасли, но при этом бедное животное потеряло большую часть своей шерсти и с обнажённой кожей выглядело голым, беззащитным, замёрзшим и несчастным. Каждый жалел бедную скотину, хотя некоторые не могли сдержать улыбки, глядя на её забавный вид. Мисс Бетси Баркер была в отчаянии и плакала от горя; говорили, что она хотела попробовать для коровы ванну с растительным маслом. Возможно, это средство ей кто-то порекомендовал. И этот план был бы осуществлён, если бы капитан Браун не сказал: «Наденьте на неё фланелевый жилет и фланелевые подштанники, мэм, если хотите сохранить её живой. Но мой совет – убейте несчастную тварь сейчас же».

У мисс Бетси Баркер высохли глаза, она сердечно поблагодарила капитана и села за работу, а потом весь город стоял в очередь смотреть на смиренную ольдернейку, бродившую на своём выгоне одетой в темно-серую фланель. Я видела её много раз собственными глазами. Видели ли вы в Лондоне коров, одетых в темно-серую фланель?

Капитан Браун нанимал маленький домик на окраине города и жил там с двумя дочерьми. Ему, должно быть, было больше шестидесяти во время моего первого визита в Крэнфорд, после того, как я уехала из него. У капитана была крепкая, хорошо тренированная, гибкая фигура, по-военному откинутая назад голова, упругий шаг, все это делало его на вид много моложе, чем на самом деле. Его старшая дочь выглядела почти так же, как он, и это выдавало тот факт, что в действительности он старше. Мисс Браун было около сорока; у неё было болезненное, страдальческое, измученное выражение лица, было видно, что яркие краски молодости давно увяли. Даже в молодости у неё, должно быть, были некрасивые, резкие черты лица. Мисс Джесси Браун была на десять лет младше своей сестры и в двадцать раз милее. У нее было круглое лицо с ямочками на щеках. Мисс Дженкинс однажды сказала, сердясь на капитана Брауна (в случае, о котором я вам сейчас расскажу), что она думает, «пора бы мисс Джесси убрать свои ямочки и перестать выглядеть как ребёнок». И правда, что-то детское было в её лице, и это, думаю, должно было сохраниться до конца жизни, хоть и жила она впроголодь. У неё были чудесные огромные голубые глаза, глядевшие прямо на вас, вздёрнутый носик, свежие розовые губы, слегка вьющиеся волосы, усиливающие сходство с ребёнком. Я не знаю, была ли она красива, но мне, как и всем, нравилось её лицо, и не думаю, что она могла справиться со своими ямочками. У неё были такие же живые манеры и походка, как у отца; и кое-кто из женщин отмечал лёгкое различие в нарядах сестёр – на туалеты мисс Джесси ежегодно тратилось на пару фунтов больше, чем на мисс Браун. А два фунта были большой суммой для ежегодных расходов капитана Брауна.

Вот такое впечатление произвела на меня семья Браунов, когда я впервые увидела их всех вместе в Крэнфордской церкви. Капитана-то я встречала и раньше, когда дымила труба, которую он починил небольшой переделкой дымохода. В церкви во время пения утренних псалмов он надевал пенсне, затем высоко поднимал голову и громко и жизнерадостно пел. Он пел громче, чем клирик – старик с тонким слабым голосом, который заглушался звучным басом капитана, а клирик напрягался и пел дрожащим голосом все выше и выше.

При выходе из церкви оживлённый капитан был очень галантен со своими дочерьми.

Он кивал и улыбался своим знакомым, но никому не пожимал рук до тех пор, пока не поможет открыть зонтик мисс Браун, освободит её от молитвенника и терпеливо подождет, пока она нервно трясущимися руками не подберёт подол платья при переходе через мокрую мостовую.

Я изумлялась, зачем крэнфордские дамы зовут капитана Брауна на свои вечеринки. В былые дни мы часто радовались, что джентльмены отсутствуют и не участвуют в наших разговорах за карточным столом. Мы поздравляли себя с уютными вечерами, и, с нашей любовью к аристократичности и отдалённости от мужского пола, мы почти убедили себя, что быть мужчиной вульгарно; поэтому, когда я выяснила, что моя подруга и хозяйка дома, мисс Дженкинс, собираясь дать вечер в мою честь, пригласила капитана Брауна и мисс Браун, я удивлялась весь вечер. Столы с зелёным сукном были расставлены ещё днём; это была третья неделя ноября, так что темно становилось около четырёх. Свечи, новые колоды карт были приготовлены на каждом столе, огонь зажжён; чистенькая служанка получила последние распоряжения; мы стояли, празднично одетые, каждая с зажжённой свечой в руках, готовые броситься на первый стук в дверь. Вечеринки в Крэнфорде были впечатляющими, чопорные леди сидели, беседуя, в своих лучших платьях. Как только наступило три часа, мы сели за преферанс. Мне пришлось быть четвёртой. Следующие четыре человека сейчас же сели за другой стол; вскоре в центре каждого карточного стола появились чайные подносы, которые я видела в кладовой, когда ходила туда утром. Изысканно бледно-жёлтый фарфор, начищенное старомодное серебро, но еда была недостойна описания. Когда подносы были уже на столах, вошли капитан и мисс Браун, и я заметила, что капитан Браун так или иначе, но был любимцем всех присутствующих дам. С его появлением взъерошенные волосы были приглажены, громкие голоса понижены. Мисс Браун выглядела больной и была одета в тёмное. Мисс Джесси, как обычно, улыбалась и была принята почти так же, как и её отец. Он незамедлительно спокойно занял в гостиной полагающееся мужчине место, уделил внимание каждой того желающей, облегчил труд хорошенькой служанки, раздавая дамам пустые чашки и бутерброды с маслом; он делал это так легко, и в такой благородной манере, и так, как будто это было само собой разумеющееся дело – оказывать внимание слабым; это был настоящий мужчина во всех отношениях. Он играл на три пенни за очко с такой серьёзной заинтересованностью, как будто это были фунты; и ещё, при всем внимании к посторонним, он не спускал глаз со своей страдающей дочери – страдающей, я была уверена, хотя другим она казалась только раздражительной. Мисс Джесси не умела играть в карты, но она беседовала с выбывающими из игры, которые, попав в эти досадные обстоятельства, подходили к ней. Ещё она пела под старое расстроенное пианино, которое, думаю, было таким всегда. Мисс Джесси пела «Джока из Хазелдина», немного фальшивя, однако все мы были не очень музыкальны, правда, мисс Дженкинс отсчитывала такт время от времени, чтобы показать тонкость своего слуха.

Было очень мило со стороны мисс Дженкинс так делать, потому что немного ранее она сделала все, чтобы сгладить кучу досадных, неосмотрительных замечаний мисс Джесси (насчёт шотландской шерсти), что у неё есть дядя, брат её матери, который держит магазин в Эдинбурге. Мисс Дженкинс постаралась заглушить это признание громким кашлем, чтобы не шокировать мисс Джеймсон, сидевшую рядом с мисс Джесси; что бы она сказала или подумала, если бы обнаружила, что находится в одной комнате с племянницей лавочника! Но мисс Джесси Браун (которая была бестактна, как мы все согласились на следующее утро) продолжала повторять свой рассказ, уверяя мисс Пол, что, если ей нужно, она может легко достать ей такой же шотландки: «У моего дяди самый лучший ассортимент товаров во всем Эдинбурге». Это было так нам не по вкусу и резало уши, что мисс Дженкинс предложила заняться музыкой, и, я повторяю, это было очень мило с её стороны – отсчитывать такт для песни.

Когда точно в четверть девятого вновь появились подносы с бисквитами и вином, разговор касался карт и взяток, однако впоследствии капитан Браун немного коснулся литературы.

– Видели ли вы «Пиквикские записки»? – спросил он. – Превосходная вещь!

Мисс Дженкинс была дочерью покойного крэнфордского священника; у нее была прекрасная библиотека рукописных проповедей, богословской литературы, книг, принадлежавших ей самой, поэтому разговор о книгах был вызовом для неё. И она ответила:

– Да, я видела их; даже могу сказать, что прочла их.

– И что вы думаете о них? – воскликнул капитан Браун. – Разве это не превосходная вещь?

Так настаивать мисс Дженкинс не могла, но ответила:

– Должна сказать, не думаю, что их можно сравнить с произведениями доктора Джонсона[2 - Джонсон Сэмюэл (1709—1784) – английский писатель, журналист и лексикограф, игравший виднейшую роль в литературной жизни Англии второй половины XVIII века. Он составил «Словарь английского языка», издавал несколько журналов, в том числе «Рассеянный», значительная часть которого писалась им самим. Его философская повесть «Расселас, принц Абиссинский» (1759) посвящена теме несоответствия между человеческим стремлением к счастью и реальным осуществлением этих стремлений.]. Хотя автор, возможно, ещё молодой человек. Пусть он упорно трудится, и, кто знает, может быть, из него выйдет толк, если он возьмёт за образец великого Доктора.

Было очевидно, насколько неосторожен капитан Браун; я видела, что слова уже вертелись на кончике его языка, пока мисс Дженкинс еще не закончила свою сентенцию.

– Эта вещь совершенно иного рода, моя дорогая мадам, – начал он.

– Я полностью осознаю это, – отпарировала она. – И я принимаю это во внимание, капитан Браун.

– В таком случае, разрешите мне прочесть вам места из номера этого месяца, – защищался он. – Я получил его сегодня утром и не думаю, чтобы наше общество уже прочло его.

– Если хотите, – сказала она, усаживаясь со смиренным вздохом.

Он читал место о пирушке, которую Сэм Веллер дал в Бате. Некоторые из нас искренне смеялись. Я не отважилась, потому что остановилась в доме мисс Дженкинс. Она сидела с терпеливо-важным видом. Когда все было закончено, она повернулась ко мне и сказала с величественной снисходительностью:

– Сходите за «Расселом», милая, в библиотеку.

Когда я принесла книгу, она повернулась к капитану Брауну:

– Теперь разрешите мне прочесть вам одно место, и затем общество сможет выбирать между вашим любимым мистером Бозом[3 - «Записки Пиквикского клуба» – Роман Чарльза Диккенса (1812—1870). «Посмертные записки Пиквикского клуба» выходили отдельными выпусками с апреля 1836 по 1837 год. Первые очерки Диккенса были объединены в сборнике, носившем заглавие «Очерки Боза».] и доктором Джонсоном.

Она прочла одну из бесед между Расселом и Имлаком повышенным величавым голосом и, когда закончила, сказала:

– Мне кажется, я сейчас оправдала моё предпочтение доктору Джонсону как писателю.

У капитана дрогнули губы, он стукнул по столу, но ничего не сказал. Она же подумала, что может нанести последние удары.

– Я считаю вульгарным и недостойным, чтобы публиковать его в листках.

– А как же опубликовали «Рассеянного», мэм? – спросил капитан Браун тихим голосом, который мисс Дженкинс, я думаю, не захотела услышать.

– Стиль доктора Джонсона является примером для молодых начинающих. Мой отец рекомендовал его мне, когда я начала писать письма, – на нем я сформировала мой собственный стиль, и я рекомендую его вам.

– Ему было бы неплохо поменять свой стиль, он такой помпезный, – сказал капитан Браун.

Мисс Дженкинс восприняла это как личное оскорбление, хотя капитан совсем этого не имел в виду.

Эпистолярный слог был её коньком. Я видела множество копий писем, написанных и отредактированных мисс Дженкинс на грифельной доске как раз за полчаса до отправки почты, чтобы успокоить своих друзей в том, что их стиль в порядке; и доктор Джонсон, как она говорила, был примером для её стиля. Она выпрямилась с достоинством и только ответила на последнее замечание капитана Брауна следующими словами, подчеркивая каждое слово:

– Я предпочитаю доктора Джонсона мистеру Бозу.

Не могу поручиться, но говорят, что слышали, как капитан Браун сказал вполголоса: «Болван ваш доктор Джонсон!». Если он это сделал, то раскаялся в своих словах, так как подошёл и встал около кресла мисс Дженкинс, стараясь вовлечь её в разговор на более приятную тему.

Но она была непреклонна. На следующий день она сделала замечание, о котором я упоминала, по поводу ямочек мисс Джесси.

Глава 2

Капитан

Было невозможно прожить месяц в Крэнфорде и не узнать ежедневных привычек каждого жителя; задолго до того, как мой визит закончился, я знала о многих заботах всего трио Браунов. Нельзя добавить ничего нового в отношении их бедности; они говорили о ней просто и открыто с самого начала. Они не делали тайны из необходимости жить экономно. Все, что осталось для изучения, – это бесконечная доброта сердца капитана Брауна во всех видах, в которых он её неосознанно проявлял. Рассказывали несколько недавно случившихся небольших историй. Так как мы много не читали, а все леди предпочитали иметь служанок, то это обычно и являлось основной темой для разговора. Поэтому мы с жаром обсуждали событие, произошедшее в воскресенье, когда было очень скользко: капитан помог нести тяжёлую ношу бедной старушке. Он встретил её, когда она возвращалась из пекарни, а он шёл в церковь. Капитан заметил её неустойчивую походку и со сдержанным достоинством, с которым делал все, помог ей нести груз: перешёл улицу на её сторону и донёс запечённую баранину и картошку благополучно до самого её дома. Это был очень странный поступок, и ожидали, что в понедельник утром во время визитов капитан объяснит все и оправдается за то, что нарушил крэнфордские правила приличия, но он не сделал ничего подобного; было решено, что ему стыдно, и все сделали вид, что ничего не заметили. С благожелательным сожалением мы стали говорить: «В конце концов, воскресное происшествие говорит об огромной доброте его сердца», – и было решено, что он не должен чувствовать смущения при последующих появлениях среди нас. Но подумать только! Он пришёл к нам без малейших признаков стыда, громко разговаривая и бася, как обычно, его голова была откинута назад, его парик, как всегда, пышно завивался, и мы были вынуждены сделать вывод, что он уже и думать забыл о воскресном происшествии.

Мисс Пол и мисс Джесси Браун были в большой дружбе на почве шотландской шерсти и новых вязальных спиц; и получилось так, что я, приходя в гости к мисс Пол, виделась с Браунами чаще, чем у мисс Дженкинс, которая никогда не забывала про неслыханные замечания капитана Брауна о докторе Джонсоне, писателе лёгких и приятных произведений. Я поняла, что мисс Браун была серьёзно больна какой-то хронической неизлечимой болезнью, которая иногда причиняла ей сильные страдания, и это придавало угрюмое выражение её лицу. Раздражение было временами слишком сильным, когда её страдания были на пределе терпения. Мисс Джесси в это время страдала вместе с ней и была ещё более терпелива, с горьким самоотречением, которое они обе неизменно проявляли. Мисс Браун обвиняла себя в не просто вспыльчивом и раздражительном нраве, но и в том, что она была причиной того, что её отец и сестра жили в такой нужде из-за необходимости покупать ей дорогие лекарства. Она была готова на какие угодно жертвы, чтобы облегчить их заботы, и получалось, что подлинное благородство её характера добавляло горечи душе. Все эти обстоятельства воспринимались мисс Джесси и её отцом не просто безропотно – но с огромной нежностью. Я простила мисс Джесси пение не в такт, детские платья, когда увидела её в домашней обстановке. Я поняла, что парик капитана Брауна, его тёплое пальто (увы, слишком потрёпанное) – это все, что осталось от военного щегольства. Он был мастером на все руки, многому научился во времена жизни в казарме. Он говорил, что никто не может начистить его ботинки лучше, чем он сам; но на самом деле он не экономил на оплате труда служанки, а полагал, что нездоровье его дочери сделает труд служанки слишком тяжёлым.

Вскоре, после того памятного спора, о котором я рассказывала, капитан приложил все усилия, чтобы помириться с мисс Дженкинс, подарив ей деревянный совок (сделанный собственными руками), потому что слышал её слова о том, как её раздражает скрип металла о решётку. Она приняла подарок и холодно поблагодарила его. Но когда он ушёл, попросила меня убрать совок в чулан, возможно, чувствуя, что подарок от человека, предпочитающего мистера Боза доктору Джонсону, будет раздражать её не меньше, чем металлический совок.

Вот таким было положение вещей, когда я покинула Крэнфорд и уехала в Драмбл. Однако я получала письма, которые держали меня в курсе происходящего в моем дорогом маленьком городке. Они были от мисс Пол, которая стала заядлой вязальщицей, всегда что-то вязала, и в каждом её письме было нечто подобное: «Не забыли ли вы купить белую шерсть у Флинта?» – как в старинной песне; в конце каждого рассказа о новостях приходила свежая инструкция и поручение, связанное с вязаньем, которое я должна выполнить для неё. Мисс Матильда Дженкинс (которая не возражала, чтобы её называли мисс Матти, когда мисс Дженкинс не было рядом) писала прекрасные, добрые, путаные письма, смело высказывая своё мнение, но вдруг отменяя его, и мне становилось непонятно, что же она имела в виду, когда писала, что Дебора думает иначе, она помещала это в постскриптум, и, чтобы было ещё эффектнее то, что она написала выше, она писала, что обсуждала это с Деборой и была совершенно убеждена и так далее, – здесь следовало отречение от каждого мнения, которое она высказывала в письме. Приходили письма мисс Дженкинс – Деборы, ей хотелось, чтобы её так называла мисс Матти, потому что их отец однажды сказал, что именно так следует произносить её библейское имя Гебра. Я думаю, что характер Гебры-прорицательницы был для мисс Дженкинс только идеалом, в действительности она не была такой непреклонной в некоторых вещах и, конечно, делала скидку на современные обычаи и различия в одежде. Мисс Дженкинс носила шейный платок и маленькую шляпку, похожую на жокейскую кепку, и в общем выглядела как самостоятельная, мыслящая, независимая женщина, хотя она ни во что не ставила современную идею, что женщины во всем равны мужчинам. Да, равны! Она знала, что женщины их превосходят. Но вернемся к её письмам. Каждое из них было серьёзно и достойно, как и она сама. Я просмотрела их все (дорогая мисс Дженкинс, как я преклоняюсь перед ней!) и приведу специально некоторые выдержки, потому что они касаются капитана Брауна:

«Достопочтенная миссис Джеймсон только что беседовала со мной и по ходу разговора сообщила, что вчера приезжал с визитом уважаемый друг её мужа, лорд Молевер. Вам будет нелегко догадаться, что привело его светлость в пределы нашего маленького городка. Оказывается, чтобы увидеть капитана Брауна, с которым его светлость познакомился во время „войн плюмажей“ рядом с мысом Доброй Надежды, при этом она перепутала полуостров Кейп Код с мысом Доброй Надежды. Вы знаете, что наша подруга, уважаемая миссис Джеймсон, не любит проявлять даже самое невинное любопытство, и поэтому вы не будете удивляться, когда я скажу вам, что она не могла открыть мне, в чем состояла причина посещения. Я, признаться, очень хотела выяснить, каким образом капитан Браун, с его невысоким положением в обществе, связан с таким важным человеком; я узнала, что его светлость удалился отдыхать, и будем надеяться, его подбодрит живительный сон в гостинице „Ангел“; но мы все будем иметь удовольствие видеть его в течение двух дней, в которые он окажет честь Крэнфорду своим присутствием в августе. Миссис Джонсон, жена нашего мясника, сказала мне, что мисс Джесси купила баранью ногу, но, кроме этого, я не слышала о каких-либо приготовлениях, чтобы подобающе встретить такого важного гостя. Возможно, они встретят его „пиром разума и излияниями души“, и нам, знакомым с печальной неспособностью капитана Брауна наслаждаться „чистым источником английской незамутнённой речи“, можно поздравить его с благоприятной возможностью улучшить свой вкус в процессе общения с элегантным и утонченным представителем английской аристократии. Но все мы не без слабостей, правда?».

Мисс Пол и мисс Матти написали мне с этой же почтой, они тоже не обошли новости о визите лорда Молевера, но их письма были интереснее. Мисс Матти скромно повторяла написанное сестрой, которая была намного более красочна в описании чести, оказанной Крэнфорду, но, вопреки небольшим промахам в орфографии, письмо мисс Матти рассказало мне более красочно о волнении, вызванном визитом его светлости. Кроме прислуги в гостинице «Ангел», Браунов, миссис Джеймсон и маленького паренька, которого его светлость обругал, потому что он катал грязный обруч около его аристократических ног, я не слышала, чтобы он ещё кого-либо удостоил беседой.

В следующий раз я приехала в Крэнфорд летом. С тех пор как я была там в последний раз, не произошло ни рождения детей, ни смертей, ни свадеб. Каждый жил в том же доме и носил ту же прелестную, хорошо сохранившуюся, старомодную одежду. Покупка мисс Дженкинс нового ковра для гостиной была самым замечательным событием. Мы с мисс Матти были заняты тем, что гонялись за солнечными лучами, которые в полдень освещали ковёр через не зашторенные окна! Мы везде расстелили газеты и сидели с книгой или работой, и вдруг через четверть часа солнце перемещалось и появлялись новые яркие пятна. И мы опять ползали на коленях, передвигая газеты. Мы были очень, даже слишком, заняты целое утро перед вечеринкой, которую давала мисс Дженкинс, следуя её указаниям и разрезая или сшивая куски газет так, чтобы образовать маленькие дорожки к каждому креслу. Это делалось исключительно для гостей, чтобы их обувь не испачкала и не осквернила чистоту ковра. Делали ли вы газетные дорожки для гостей в Лондоне?

Отношения капитана Брауна и мисс Дженкинс были натянутыми. Литературный спор, который я наблюдала когда-то, был для них «больным местом», лёгкое напоминание о нём заставляло их вздрагивать. Они всего лишь не сошлись во мнениях, но и этого было достаточно. Мисс Дженкинс не могла сдержаться, и, когда она громко высказывалась на эту тему, обращаясь к другим, было ясно, что она обращается к мистеру Брауну; и, хотя он не отвечал, а только барабанил по столу пальцами, она расценивала это с негодованием как действие, порочащее доктора Джонсона. Он якобы так подчёркивал своё предпочтение мистера Боза как писателя. Капитан ходил по улицам настолько задумавшись, что однажды чуть не врезался в мисс Дженкинс; и, хотя его извинения были убедительными и искренними и хотя он не сделал действительно ничего более, только напугал её и себя, она признавалась мне, что убеждена: он хотел её толкнуть, раз она читает литературу более высокого стиля. Бедный бравый капитан! Он выглядел старше и изнурённее, его одежда была очень потрёпана. Но он выглядел бодрым и неунывающим, даже когда его спрашивали о здоровье дочери.

«Она много страдает и будет страдать ещё больше; мы делаем все, чтобы облегчить её боль. С Божьей помощью!». С этими словами он снял шляпу. Я узнала от мисс Матти, что делается действительно всё. Посылали в соседний городок за доктором с очень высокой репутацией, и каждое его назначение тщательно выполнялось, каких бы затрат это ни стоило. Мисс Матти была уверена, что они отказывают себе во многом, чтобы больной было легче, но они никогда не жаловались; а что касается мисс Джесси – «Я думаю, что она ангел, – сказала совершенно побеждённая добрая мисс Матти. – Посмотрите на её жизнь с рождения рядом со страдалицей мисс Браун и на её полное бодрости лицо после того, как она просидела целую ночь и терпела раздражение больной: оно прекрасно. И она уже подтянута и готова приветствовать капитана за завтраком, как будто спала всю ночь в королевской постели. Моя дорогая! Вы никогда больше не сможете смеяться над её чопорными завитками и розовыми бантиками, если увидите такой, какой видела я». Я почувствовала сильное раскаяние и, когда потом встретила мисс Джесси, приветствовала её с удвоенным уважением. Она выглядела поблекшей и измученной; у неё дрожали губы, как от слабости, когда разговор касался сестры. Но она крепилась, однако не смогла удержать набежавшие слезы, когда начала рассказывать:

– Уверяю вас, все в Крэнфорде так добры! Я не думаю, что у кого-то на обед готовят больше, чем им нужно, но лучшие куски присылают в маленьких упакованных мисках для моей сестры. Добрые люди оставляют для неё у наших дверей ранние овощи. Они разговаривают кратко и грубовато, как будто стыдятся того, что делают, но я от всего сердца благодарна им за их заботу.

У неё навернулись и потекли слёзы, но через минуту или две она начала сердиться на себя и перестала плакать, уходя такой же неунывающей мисс Джесси, как всегда.

– Но почему этот лорд Молевер не сделал что-нибудь для человека, который спас ему жизнь? – сказала я.

– Вам не кажется, что дело в капитане Брауне? Он никогда не подчёркивает своей бедности.

Капитан, прогуливаясь с его светлостью, был таким счастливым и полным достоинства, как принц; и так как они никого не приглашали к обеду, а мисс Браун в этот день было лучше, все выглядело прекрасно, я рискну сказать, что его светлость не понял, сколько забот вызвало его посещение. Он достаточно часто навещает их зимой, но сейчас уехал за границу.

Я часто замечала, что в Крэнфорде было принято использовать всякие мелочи, чтобы сделать людям приятное: вянущие букеты роз перед тем, как выкинуть, собирали и сушили их лепестки, потом посылали тем, у кого не было своего сада; посылали горожанам маленькие пучки цветов лаванды, чтобы те могли разбросать их в выдвижных ящиках или сжечь в спальне лежачих больных. Такие пустяки всё ещё ценились в Крэнфорде. Мисс Дженкинс разрезала яблоко на дольки, чтобы нагреть его и создать аромат в комнате мисс Браун; по мере того, как она складывала каждую дольку, она произносила изречение из Джонсона. Она действительно никогда не могла думать о Браунах, не заговорив о Джонсоне; и так как они изредка присутствовали в её мыслях, как, например, сейчас, я слушала все повторяющиеся изречения.

Капитан Браун пришёл, чтобы поблагодарить мисс Дженкинс за множество небольших услуг, о которых я и не знала. Он вдруг превратился в старика, его глубокий бас стал дрожать, глаза потускнели, углубились морщины на лице. Он не говорил, не мог говорить о состоянии своей дочери, но беседовал с мужественным, искренним смирением. Пару раз он сказал: «Что значит для нас с Джесси, знает только Господь!», а через секунду торопливо пожал всем руки и вышел из комнаты.

В тот день мы увидели на улице толпу людей, на лицах собравшихся был ужас. Мисс Дженкинс удивилась, что могло случиться, забыв о достоинстве, послала Дженни узнать, в чем дело.

Дженни вернулась с побелевшим от ужаса лицом.

– О мэм! О, мисс Дженкинс, мэм! Капитана Брауна убила их отвратительная, безжалостная железная дорога! – и она кинулась в слезы. Она так же, как и многие другие, знала по себе о доброте бедного капитана.

– Как? Где? где? О боже! Дженни, перестань плакать и расскажи нам толком.

Мисс Матти бросилась на улицу и стала расспрашивать мужчину, который принёс эту весть.

– Пойдёмте, пойдёмте сейчас к моей сестре, – мисс Дженкинс, дочь священника. О сэр, скажите, что это неправда, – заплакала она, когда привела испуганного возчика, приглаживающего волосы, в гостиную, где он встал в своих мокрых ботинках на новый ковёр, но никто не обратил на это внимания.

– Да, мэм, это правда. Я видел собственными глазами, – и он содрогнулся при воспоминании. – Капитан читал новую книгу и очень увлёкся, когда поджидал приближающийся поезд; тут же была маленькая девочка, которая хотела перебежать к своей мамочке, поскользнулась и упала на рельсы. А он вдруг взглянул на приближающийся поезд, увидел ребёнка, рванулся на рельсы и схватил её, и тут его нога подвернулась, и поезд проехал по нему. Господи, Господи! Мэм, это совершенная правда, они пошли рассказать всё его дочерям. Малышка спасена, только получила сильный удар в плечо, когда он толкнул ее к мамочке. Капитан был бы рад этому, правда ведь? Благослови его Бог!

Огромный грубый извозчик сморщил лицо и отвернулся в слезах. Я повернулась к мисс Дженкинс. Она выглядела так, как будто сейчас упадет в обморок, и сделала мне знак открыть окно.

– Матильда, принеси мне мою шляпу. Я должна пойти к его девочкам. Прости меня, Господи, что я была так высокомерна с капитаном!

Мисс Дженкинс оделась, сказав мисс Матильде дать возчику стакан вина. После того, как она ушла, мы с мисс Матти долго стояли, не отходя от огня, и разговаривали шёпотом. Я помню, мы все время плакали.

Мисс Дженкинс возвратилась домой молчаливая, мы не отваживались ни о чём её спрашивать. Она сама сказала нам, что мисс Джесси упала в обморок и что они с мисс Пол с трудом привели её в чувство, но вскоре она взяла себя в руки и попросила одну из них прийти и посидеть с сестрой.

– Мистер Хоггинс говорит, что она долго не протянет, её добьет этот удар, – проговорила мисс Джесси, дрожа от чувств, которым она не смела дать выход.

– Но как вы справитесь, моя дорогая? – спросила мисс Дженкинс. – Вы не сможете скрыть, она все равно увидит ваши слезы.

– Бог мне поможет – у меня нет выхода, сестра спала, когда пришла эта весть; она, может быть, до сих пор спит. Ей будет очень плохо, не только из-за смерти отца, но и от мысли, что будет со мной; она меня так любит. – Она смотрела так искренне на них своими кроткими глазами. Потом мисс Пол сказала мисс Дженкинс, что мисс Джесси тяжело будет вынести всё это, так как знала, сколько она уже перенесла и как с ней обходилась мисс Браун.

Однако всё произошло по желанию мисс Джесси. Мисс Браун было сказано, что отец был приглашён принять участие в небольшом деловом путешествии по железной дороге. Они как-то устроили это, как точно, мисс Дженкинс не сказала. Мисс Пол осталась с мисс Джесси. Миссис Джеймсон посылала туда справиться, но это было все, что мы узнали в эту ночь, следующая ночь была такой же печальной. На следующий день в газете, которую получала мисс Дженкинс, был помещён полный разбор этого страшного случая. Мисс Дженкинс сказала, что плохо видит, и попросила меня прочесть. Когда я дошла до слов «доблестный джентльмен был поглощён чтением номера „Пиквика“, который он только что получил», мисс Дженкинс долго важно качала головой и затем заметила: «Бедный, милый, безумный человек!». Тело было перевезено со станции в приходскую церковь и похоронено на кладбище. Мисс Джесси с окаменевшим сердцем провожала его до могилы, и никакие уговоры не помогли отменить это её решение. Умение держать себя в узде сделало её почти упрямой, она противилась всем уговорам мисс Пол и советам мисс Дженкинс. Наконец мисс Дженкинс положила уговорам конец. После молчания, которое мне показалось предзнаменованием глубокого неудовольствия поведением мисс Джесси, мисс Дженкинс вдруг сказала, что будет сопровождать её на похоронах.

– Не годится вам идти одной. Это будет неправильно и бесчеловечно, и я не допущу этого.

Мисс Джесси выглядела так, как будто ей было все равно, что все так устроилось; её упорство, если оно и было, решимость идти на погребение одной исчерпались. Без сомнения, ей так хотелось, бедняжке, одной поплакать на могиле дорогого отца, который был для неё всем, побыть там хотя бы полчаса без сочувствующих, дружеских взглядов. Но это ей было не суждено. В тот полдень мисс Дженкинс послала за ярдом чёрного крепа и принялась прилаживать его к маленькой чёрной шляпке, о которой я уже говорила. Когда все было закончено, она надела её и показалась нам, хотя в нашем одобрении она на самом деле не нуждалась. Мне было очень грустно, но у меня возникла одна из тех причудливых мыслей, которые непрошеные приходят в наши головы во времена глубочайшего горя: я, как только увидела шляпку, вспомнила про шлем; и в этой помеси полушлема и полужокейской кепки мисс Дженкинс присутствовала на похоронах капитана Брауна, и я уверена, что это очень поддержало мисс Джесси; мисс Дженкинс была не только тверда, но и снисходительна, позволив мисс Джесси выплакаться вдоволь.