скачать книгу бесплатно
И, прибегнув к последнему средству убеждения, вражеский стол грянул:
Разлука, ах, разлука —
Для сердца злая мука.
– Франта, – позвали они раненого солдата, когда, заглушив «Сиротку», допели «Разлуку» до конца. – Франта, брось их, иди садись к нам! Плюнь на них и гони сюда сигареты. Брось забавлять этих чудаков!
Швейк и его конвоиры с интересом наблюдали за всем происходящим. Швейк – он часто сиживал тут еще до войны – пустился в воспоминания о том, как здесь, бывало, внезапно появлялся с облавой полицейский комиссар Драшнер и как его боялись проститутки, которые сложили про него песенку.
Раз они даже запели ее хором:
Как от Драшнера от пана
Паника поднялась.
Лишь одна Марженка спьяна
Его не боялась…
В этот момент вошел Драшнер со своей свитой, грозный и неумолимый. Последовавшая затем сцена напоминала охоту на куропаток: полицейские согнали всех в кучу. Швейк тоже очутился в этой куче и, на свою беду, когда комиссар Драшнер потребовал у него удостоверение личности, спросил: «А у вас есть на это разрешение полицейского управления?» Потом Швейк вспомнил об одном поэте, который сиживал вон там, под зеркалом, и среди шума и гама, под звуки гармошки, сочинял стихи и тут же читал их проституткам.
У конвоиров Швейка никаких воспоминаний подобного рода не было. Для них все было внове. Им тут начинало нравиться. Маленький толстяк первым почувствовал себя здесь как рыба в воде. Ведь толстяки, кроме своего оптимизма, отличаются еще большой склонностью к эпикурейству. Верзила с минуту колебался, но, отбросив свой скептицизм, мало-помалу стал терять и сдержанность, и последние остатки рассудительности.
– Пойду станцую, – сказал он после пятой кружки пива, увидав, как пары пляшут шляпака.
Маленький полностью отдался радостям жизни. Возле него уже сидела какая-то барышня и несла похабщину. Глаза у него так и блестели.
Швейк пил.
Верзила, кончив танцевать, вернулся к столу с партнершей. Потом конвойные пели, снова танцевали, не переставая пили и похлопывали своих компаньонок. В атмосфере продажной любви, никотина и алкоголя незримо витал старый девиз: «После нас – хоть потоп».
После обеда к ним подсел какой-то солдат и предложил сделать за пять крон флегмону и заражение крови. Шприц для подкожного впрыскивания у него при себе, и он может впрыснуть им в ногу или в руку керосин[33 - Это испытанное средство попасть в госпиталь. Однако часто выдает запах керосина, остающийся в опухоли. Бензин лучше, так как быстрее испаряется. Позднее солдаты впрыскивали себе смесь эфира с бензином; еще позднее достигли они и других усовершенствований.]. После этого они пролежат не менее двух месяцев, а если будут смачивать рану слюнями, то и все полгода, и их вынуждены будут совсем освободить от военной службы.
Верзила, потерявший всякое душевное равновесие, пошел с солдатом в уборную впрыскивать себе под кожу керосин.
Когда время подошло к вечеру, Швейк внес предложение отправиться в путь к фельдкурату. Но маленький толстяк, у которого язык уже начал заплетаться, упрашивал Швейка остаться еще. Верзила тоже придерживался того мнения, что фельдкурат может подождать. Однако Швейку в «Куклике» уже надоело, и он пригрозил, что пойдет один.
Тронулись в путь, однако Швейку пришлось пообещать, что они сделают еще один привал.
Остановились они за «Флоренцией», в маленьком кафе, где толстяк продал свои серебряные часы, чтобы они могли еще поразвлечься.
Оттуда конвоиров под руки вел уже Швейк. Это стоило ему большого труда. Ноги у них все время подкашивались, солдат беспрестанно тянуло еще куда-нибудь зайти. Маленький толстяк чуть было не потерял пакет, предназначенный для фельдкурата, и Швейку пришлось нести пакет самому. Всякий раз, когда навстречу им попадался офицер или унтер, Швейк должен был предупреждать своих стражей. Сверхчеловеческими усилиями ему удалось наконец дотащить их до Краловской площади, где жил фельдкурат. Швейк собственноручно примкнул к винтовкам штыки и, подталкивая конвоиров под ребра, добился, чтобы они вели его, а не он их.
Во втором этаже, где на дверях висела визитная карточка: «Отто Кац – фельдкурат», им вышел отворить какой-то солдат. Из соседней комнаты доносились голоса, звон бутылок и бокалов.
– Wir… melden… gehorsam… Herr… Feldkurat, – с трудом выговорил верзила, отдавая честь солдату, – ein… Paket… und ein Mann gebracht[34 - Честь имеем… доложить… господин фельдкурат… доставили пакет и человека (нем.).].
– Влезайте, – сказал солдат. – Где это вы так нализались? Господин фельдкурат тоже… – И солдат сплюнул.
Солдат ушел с пакетом. Пришедшие долго ждали его в передней, пока наконец не открылась дверь и в переднюю не вошел, а как бомба влетел фельдкурат. Он был в одной жилетке и в руке держал сигару.
– Так вы уже здесь, – сказал он, обращаясь к Швейку. – А, это вас привели. Э… нет ли у вас спичек?
– Никак нет, господин фельдкурат, – ответил Швейк.
– А… а почему у вас нет спичек? Каждый солдат должен иметь спички, чтобы закурить. Солдат, не имеющий спичек, является… является… Ну?
– Осмелюсь доложить, является без спичек, – подсказал Швейк.
– Совершенно верно, является без спичек и не может дать никому закурить. Это во-первых. А теперь во-вторых. У вас ноги не воняют, Швейк?
– Никак нет, не воняют.
– Так. Это во-вторых. А теперь в-третьих. Водку пьете?
– Никак нет, водки не пью, только ром.
– Отлично! Вот посмотрите на этого солдата. Я одолжил его на денек у поручика Фельдгубера, это его денщик. Он ни черта не пьет, такой рр… тр… трезвенник, а потому отправится с маршевой ротой. По… потому что такой человек мне не нужен. Это не денщик, а корова. Та тоже пьет одну воду и мычит, как бык. Ты, т…т…резвенник! – обратился он к солдату. – Не… не стыдно тебе! Дурррак! Достукаешься – получишь в морду.
Тут фельдкурат обратил свое внимание на солдат, которые привели Швейка и, несмотря на то что изо всех сил старались стоять ровно, качались из стороны в сторону, тщетно пытаясь опереться на свои ружья.
– Вы п…пьяны!.. – сказал фельдкурат. – Вы напились при исполнении служебных обязанностей! За это я поса…садить велю вас! Швейк, отберите у них ружья, отведите на кухню и сторожите, пока не придет патруль. Я сейчас п…позвоню в казармы.
Итак, слова Наполеона: «На войне ситуация меняется каждое мгновение» – нашли здесь свое полное подтверждение: утром конвоиры вели под штыками Швейка и боялись, как бы он не сбежал, а под вечер оказалось, что Швейк привел их к месту назначения и ему пришлось их караулить. Они не сразу сообразили, как обернулось дело, но когда, сидя на кухне, увидели в дверях Швейка с ружьем и примкнутым штыком, то поняли все.
– Я бы чего-нибудь выпил, – вздохнул маленький оптимист.
Но верзилу опять одолел приступ скептицизма. Он заявил, что все это – низкое предательство, и громко принялся обвинять Швейка за то, что по его вине они попали в такое положение. Он укорял его, вспоминая, как Швейк им обещал, что завтра его повесят, а теперь выходит, что исповедь, как и виселица, – одно надувательство.
Швейк молча расхаживал около двери.
– Ослы мы были! – вопил верзила.
Выслушав все обвинения, Швейк сказал:
– Теперь вы, по крайней мере, видите, что военная служба – не фунт изюма. Я только исполняю свой долг. Влип я в это дело случайно, как и вы, но мне, как говорится, «улыбнулась фортуна».
– Я бы чего-нибудь выпил! – в отчаянии повторял оптимист.
Верзила встал и, пошатываясь, подошел к двери.
– Пусти нас домой, – сказал он Швейку, – брось дурачиться, голубчик!
– Отойди! – ответил Швейк. – Я должен вас караулить. Отныне мы незнакомы.
В дверях появился фельдкурат.
– Я… я никак не могу дозвониться в эти самые казармы. А потому ступайте домой да по…помните у меня, что на службе пьянствовать не…нельзя! Марш отсюда!
К чести господина фельдкурата будь сказано, что в казармы он не звонил, так как телефона у него не было, а просто говорил в настольную электрическую лампу.
II
Уже третий день Швейк служил в денщиках у фельдкурата Отто Каца и за это время видел его только один раз. На третий день пришел денщик поручика Гельмиха и сказал Швейку, чтобы тот шел к ним за фельдкуратом.
По дороге денщик рассказал Швейку, что фельдкурат поссорился с поручиком Гельмихом и разбил пианино. Фельдкурат в доску пьян и не хочет идти домой, а поручик Гельмих, тоже пьяный, все-таки выкинул его на лестницу, и тот сидит у двери на полу и дремлет.
Прибыв на место, Швейк как следует встряхнул фельдкурата. Тот замычал и открыл глаза. Швейк взял под козырек и отрапортовал:
– Честь имею явиться, господин фельдкурат!
– А что… вам… здесь надо?
– Осмелюсь доложить, я пришел за вами, господин фельдкурат. Я должен был прийти.
– Должны были прийти за мной? А куда мы пойдем?
– Домой, господин фельдкурат.
– А зачем мне идти домой? Разве я не дома?
– Никак нет, господин фельдкурат, вы – на лестнице в чужом доме.
– А как… как я… сюда попал?
– Осмелюсь доложить, вы были в гостях.
– В… гостях… в го…гостях я не… не был. Вы… о…ошибаетесь…
Швейк приподнял фельдкурата и прислонил его к стене. Фельдкурат шатался из стороны в сторону, наваливался на Швейка и все время повторял, глупо улыбаясь:
– Я у вас сейчас упаду…
Наконец Швейку удалось прислонить его к стене, но в этом новом положении фельдкурат опять задремал.
Швейк разбудил его.
– Что вам угодно? – спросил фельдкурат, делая тщетную попытку съехать по стене и сесть на пол. – Кто вы такой?
– Осмелюсь доложить, господин фельдкурат, – ответил Швейк, снова прислоняя фельдкурата к стене, – я ваш денщик.
– Нет у меня никаких денщиков, – с трудом выговаривал фельдкурат, пытаясь упасть на Швейка, – и я не фельдкурат. Я свинья!.. – прибавил он с пьяной откровенностью. – Пустите меня, сударь, я с вами незнаком!
Короткая борьба окончилась решительной победой Швейка, который воспользовался этим для того, чтобы стащить фельдкурата с лестницы в парадное, где тот, однако, оказал серьезное сопротивление, не желая, чтобы его вытащили на улицу.
– Я с вами, сударь, незнаком, – уверял он, сопротивляясь Швейку. – Знаете Отто Каца? Это – я. Я у архиепископа был! – орал он немного погодя за дверью. – Сам Ватикан проявляет интерес к моей персоне. Понимаете?
Швейк отбросил «осмелюсь доложить» и заговорил с фельдкуратом в интимном тоне.
– Отпусти руку, говорят, – сказал он, – а не то дам раза! Идем домой – и баста! Не разговаривать!
Фельдкурат отпустил дверь и навалился на Швейка.
– Тогда пойдем куда-нибудь. Только к «Шугам» я не пойду, я там остался должен.
Швейк вытолкал фельдкурата из парадного и поволок его по тротуару к дому.
– Это что за фигура? – полюбопытствовал один из прохожих.
– Это мой брат, – пояснил Швейк. – Получил отпуск и приехал меня навестить да на радостях выпил: не думал, что застанет меня в живых.
Услыхав последнюю фразу, фельдкурат промычал мотив из какой-то оперетки, перевирая его до невозможности. Потом выпрямился и обратился к прохожим:
– Кто из вас умер, пусть явится в течение трех дней в штаб корпуса, чтобы труп его был окроплен святой водой… – и замолк, норовя упасть носом на тротуар.
Швейк, подхватив фельдкурата под мышки, поволок его дальше. Вытянув вперед голову и волоча ноги, как кошка с перешибленным хребтом, фельдкурат бормотал себе под нос:
– Dominus vobiscum, et cum spiritu tuo. Dominus vobiscum[35 - Благословение господне на вас, и со духом твоим. Благословение господне на вас (лат.).].
У стоянки извозчиков Швейк посадил фельдкурата на тротуар, прислонив его к стене, а сам пошел договариваться с извозчиками. Один из них заявил, что знает этого пана очень хорошо, он уже один раз его возил и больше не повезет.
– Заблевал мне все, – пояснил извозчик, – да еще не заплатил за проезд. Я его больше двух часов возил, пока нашел, где он живет. Три раза я к нему ходил, а он только через неделю дал мне за все пять крон.
Наконец после долгих переговоров какой-то извозчик взялся отвезти.
Швейк вернулся за фельдкуратом. Тот спал. Кто-то снял у него с головы черный котелок (он обыкновенно ходил в штатском) и унес.
Швейк разбудил фельдкурата и с помощью извозчика погрузил его в закрытый экипаж. Там фельдкурат впал в полное отупение. Он принял Швейка за полковника Семьдесят пятого пехотного полка Юста и несколько раз повторял:
– Не сердись, дружище, что я тебе тыкаю. Я свинья!
С минуту казалось, что от тряски пролетки по мостовой к нему возвращается сознание. Он сел прямо и запел какой-то отрывок из неизвестной песенки. Вероятно, это была его собственная импровизация:
Помню золотое время,
Как все улыбались мне,
Проживали мы в то время
У Домажлиц в Мерклине.
Однако минуту спустя он потерял всякую способность соображать и, обращаясь к Швейку, спросил, прищурив один глаз:
– Как поживаете, мадам?.. Едете куда-нибудь на дачу? – после краткой паузы продолжал он.
В глазах у него двоилось, и он осведомился:
– Изволите иметь уже взрослого сына? – И указал пальцем на Швейка.
– Будешь ты сидеть или нет?! – прикрикнул на него Швейк, когда фельдкурат хотел встать на сиденье. – Я тебя приучу к порядку!
Фельдкурат затих и только молча смотрел вокруг своими маленькими поросячьими глазками, совершенно не понимая, что, собственно, с ним происходит.
Потом, опять забыв обо всем на свете, он повернулся к Швейку и сказал тоскливым тоном:
