скачать книгу бесплатно
Любопытно: Аннабель утверждала, что она – полная противоположность матери, однако то, что я видел перед собой, было ее натуральной копией. Подобный способ самообмана был ей присущ: она не любила реальность, искажала ее и перекраивала на свой лад, пока не начинала верить в плоды своего воображения и не впаривала их миру благодаря невероятной силе убеждения.
Я с удивлением заметил, что, кроме матери, на похоронах нет женщин. Было несколько мужчин моего возраста, благоразумно держащихся на заднем плане. Кем они ей приходились – друзьями, любовниками?.. Как знать. Разумеется, прессе она свою личность не раскрывала, а в социальных сетях никто ничего толком о ней не знал. Интересно, сколько времени ее фанаты будут по ней скучать?
Держась на еще более скромном третьем плане, я наблюдал, как земля заглатывает гроб Аннабель Ли под пристальным взглядом стоявших напротив сфинксов в виде крылатых львов.
Затем произошло нечто вроде романтичного чуда: пошел снег, и Витория снова стала белым городом.
Тихо, как невесомые перышки, первые хлопья еще не родившейся зимы ложились на темный деревянный гроб. Ложились они и мне на плечи, и на головы присутствующих. Это не был обильный снегопад: всего лишь робкое сезонное изменение погоды. Но всех нас снег погрузил в странное состояние, как будто в своем заключительном путешествии на землю Аннабель Ли заставила нас в последний раз разделить ее готическое восприятие жизни и смерти.
Я не сразу заметил, что стою не один: слева и справа от меня пристроились Хота и Лучо. Хота, казалось, явился прямо с гаупасы[11 - Понятие в баскской культуре, означающее «гулять всю ночь и вернуться домой на рассвете».]. Если он и зашел домой, чтобы переодеться в костюм после ночного загула, то явно забыл принять душ, потому что от него так разило калимочо[12 - Калимочо – баскский слабоалкогольный коктейль, состоящий из двух компонентов: вина и колы.], что хоть святых выноси.
Лучо по случаю похорон оделся примерно так же, как по четвергам, когда мы ходили поесть пинчос; я даже засомневался, в качестве кого он пришел – журналиста или бывшего парня Аннабель.
Втроем, накинув на головы капюшоны, мы молча стояли перед ее телом.
«От меня унесли, положили во склеп, у моря, на крае земли»[13 - Строчка из стихотворения Эдгара Аллана По «Аннабель Ли», пер. В. Брюсова.], – вспомнилось мне.
Двадцать четыре года назад я дал ей обещание: «Мы с тобой больше никогда не будем разговаривать». Я выполнил его, несмотря на привкус желчи, который сейчас поднимался у меня из горла.
«Вы понимаете? – хотел я сказать своим друзьям. – Мы уже не сможем влюбиться так, как влюблялись в шестнадцать. Тогда нам казалось, что все влюбленности, которые нас ожидают, будут такими же страстными, безумными, бессонными, с лопающимися ширинками и губами, немеющими от поцелуев. Но это ошибка. Никто из нас больше на такое не способен. На такое, как было с ней, когда она лишила нас девственности, по очереди, всех четверых».
Кстати, о четвертом всаднике апокалипсиса: Асьер так и не появился.
Зато, к моему удивлению, пришла Альба, как всегда элегантная в своем длинном белом пуховике, купленном с расчетом на будущее, чтобы как можно дольше скрывать беременность. Эстибалис шепнула, что она приехала в качестве официального представителя: комиссар Медина не хочет, чтобы его видели на похоронах, боясь вызвать подозрения в том, что смерть расследуется. Альба сдержанно выразила соболезнования матери Аннабель и направилась к нашей команде, чтобы всех поприветствовать.
Я оставил друзей и подошел к ней. Я не знал, что сказать, – кладбище меня подавляло; а может, мой дискомфорт каким-то загадочным образом был связан с ангелом, украшающим пантеон Унсуета[14 - Легенда об ангеле подробно излагается в романе «Жало Белого города».]…
– Ты видел могилу Нанчо? – прошептала она, неподвижно глядя перед собой.
Я покачал головой; я ни разу не задумывался о том, что сделали с его трупом. Я пропустил его посмертие, на десять дней погрузившись в кому, а потом не хотел о нем спрашивать.
– Игнасио, его брат, явился ко мне в больницу на другой день после его смерти… – Она вздохнула. – В первые дни Тасио был очень плох, так что обо всем позаботился его брат-близнец. Он спросил, не возьму ли я на себя ответственность за похоронные хлопоты. Я отказалась; тогда он попросил разрешения похоронить его в пантеоне, где покоились их предки по матери, Диас-де-Антоньяна. Он сказал, что они собираются эксгумировать тело матери из пантеона Унсуета и перезахоронить в пантеоне своей семьи. Я знаю, что он похоронен под именем Венансио Урбина, но не ходила к нему. И не была на улице Мануэля Ирадиера.
Я нахмурился, не понимая значения этих слов.
– Мы с мужем жили на улице Мануэля Ирадиера, и я не могла ходить мимо нашего подъезда. Я говорила тебе, что мама приехала из Лагуардии, когда узнала о случившемся, и я попросила ее обо всем позаботиться. С тех пор у меня новая одежда, новые книги, новая квартира на улице Прадо, новое… новое будущее. Но я по-прежнему стараюсь обходить улицу Мануэля Ирадиера. Понятия не имею, откуда этим утром у меня взялись силы, чтобы прийти сюда. Полагаю, должность вынуждает нас приносить определенные жертвы.
Я собирался что-то ей ответить, но Эстибалис быстро, как белка, подошла и встала между нами.
– Доброе утро, заместитель комиссара. Думаю, ловить здесь больше нечего, – прервала она наш разговор. – Друзей мало, сплошь какие-то мужики… Когда мы пытались кого-нибудь из них разговорить, они убегали, как подростки, застуканные за мас… ну, вы поняли. Думаю, им не хочется, чтобы их здесь видели. Мать, кажется, не сильно переживает. Говорит, что они не виделись десяток лет.
– Десяток лет, – повторила Альба. – Да, она была независимой девушкой. Есть новости, Эстибалис?
– Затем и пришла… Старый случай, но настолько напоминает наш, что я обратила на него внимание. Хорошо, что ты здесь, Унаи, – хочу услышать твое мнение. Итак, я искала похожие преступления, где жертвы – молодые одинокие беременные женщины… Заодно отслеживала способ убийства: повешение за ноги вниз головой со связанными за спиной руками, без огнестрельных или колотых ран… и чтобы тела находили в исторических местах.
– И?.. – спросил я всем своим видом.
– Есть один странный случай. В свое время он выглядел очень нетипично и так и не был раскрыт. В прессе его освещали с большой осторожностью; я нашла его, сверяя общие базы данных. Итак, в апреле девяносто третьего года в Кантабрии пропала четырнадцатилетняя девочка. Отец утверждал, что она сбежала из дома и у нее психические проблемы, да и все надеялись, что она вот-вот вернется сама или будет найдена через несколько дней. Эти фотографии некто отправил в местную газету «Периодико Кантабрико», которая не стала их публиковать и передала полиции. Из этого следует, что место называлось…
«Фонтибре», – подумал я, вспомнив это дело.
Вслух у меня получилось нечто похожее на хриплое «фойгбррре», и, клянусь, я чуть не умер от стыда: Альба и Эстибалис вздрогнули, услышав мое мычание.
– Унаи, ты заговорил! – воскликнула Эсти с таким выражением, будто выиграла счастливый билет.
Альба воздержалась от комментариев, но на секунду я увидел у нее на лице такое облегчение, что пару мгновений не сводил с нее глаз. Я не думал, что она так обрадуется.
«Пока не заговорил, Эсти. Это все, на что я способен. Но на следующей неделе пойду к логопеду», – быстро набрал я на экране и показал ей.
Смущенно покашляв, снова уставился на фотографии, которые Эсти показала на своем мобильном телефоне: тело молодой девушки, подвешенное за ноги на веревке, привязанной к толстой ветке ясеня. Голова притоплена в речной воде, руки связаны за спиной. Фотографии были сделаны под разными углами, и на одной из них ясно виднелись разноцветные ленты, которые верующие оставляли в культовом месте у источника Эбро-де-Фонтибре.
– Итак, вернемся к этой истории. Мне удалось поговорить с Пабло Ланеро – инспектором, который в свое время ее расследовал.
«Пауланер», – подумал я.
«Я его знаю», – написал я на экране.
С инспектором Пабло Ланеро я познакомился во время практики по профайлингу в полицейском участке Сантандера, и мы стали приятелями. Пауланер был не только доброжелателен и спокоен, но и умен. Его округлый животик и весь его облик монаха, любящего опрокинуть стаканчик-другой пивка, многих сбивал с толку, над ним частенько посмеивались, но он смиренно и философски воспринимал несерьезное отношение и гнул свою линию. Я очень его уважал. Поговаривали, он собирается уйти на пенсию, и я был очень рад снова что-то о нем услышать.
– Пабло Ланеро передает тебе горячий привет и эти снимки из архива. Полиция прибыла в Фонтибре и обнаружила веревку, все еще привязанную к ветке дерева, но тело так и не нашли. Кто-то его забрал. Девушка так и не появилась. Однако есть одна деталь, не упомянутая в отчете, которая при просмотре фотографий очень меня встревожила: рубашка задрана, живот девушки обнажен, и даже я вижу, что она беременна. Срок небольшой, всего несколько месяцев, но у худенькой четырнадцатилетней девочки не может быть такого живота. Что скажете?
Мы с Альбой знали о животах побольше Эстибалис, и оба сошлись во мнении, что труп на фото принадлежит беременной женщине, подвешенной за ноги, а голова ее частично утоплена в реке. Все сходится, несмотря на разницу в двадцать три года, да и провинция другая… Так или иначе, это определенный способ убийства, и, увидев труп Аннабель, я сразу заподозрил, что в биографии убийцы это не первый случай.
Не знаю, оставил ли он следы и отпечатки, которые якобы уничтожил град. Не знаю, закоренелый ли он преступник или неумеха, которого мы могли бы выследить через несколько часов, но для первого убийства ритуал был слишком сложен и тщательно продуман.
– У тебя есть еще какие-нибудь данные – имя жертвы или ее родителей? Можно их навестить, они живы? – спросила Альба.
– Девушку звали Ребекка Товар Переда. Мать ее умерла всего за пару лет до убийства, отец…
«Сауль, – сказал я про себя, сглатывая слюну. – Сауль Товар». Наш директор в Кантабрии, в Кабесон-де-ла-Саль летом 1992 года, почти за год до смерти его несчастной дочери.
12. Остров Мэн
2 июля 1992 года, четверг
Унаи вынужден был признать, что комиксы означали для Аннабель Ли дело всей жизни. Девушка нашла ветхий шахтерский фонарь, который какой-нибудь ученый-археолог забыл в окрестностях урочища, и взяла его себе.
Каждый день, около шести утра, Ана Белен Лианьо, больше похожая на Аннабель Ли, чем когда-либо прежде, укладывалась поверх своего спального мешка, разукрашенного черепами, и принималась рисовать сюжеты и персонажей в своем блокноте на пружинках.
Каждый божий день.
Она не пропускала утреннее рисование, даже если накануне вечером ужин затягивался и перетекал в вечеринку.
Унаи, который был жаворонком и просыпался до рассвета, зажмурив один глаз и приоткрыв другой, наблюдал, как лихо она орудует черными и серыми фломастерами, устроившись на своей одинокой лежанке, чуть в отдалении от компании крутых альф.
– Не могу понять, что делает в этой деревне такой человек, как ты, – прошептал он как-то раз, бесшумно вылезая из мешка и подходя к Аннабель.
– Охотится на крокодилов.
– Сейчас слишком рано, чтобы схватить на лету подобную мысль; дай подумать, очень тебя прошу.
– Мысль не моя, а Анхеля Сапаты, моего преподавателя по философии творчества. Это про то, как важно втиснуть в историю крокодила, чтобы удержать внимание читателя.
– Крокодила?
– Крокодила, да. Представь, что перед тобой картинка: какой-то человек входит в номер в отеле. Я тщательно прорисовываю занавески, комод, трехметрового крокодила, спящего на кровати, ковер, зеркало… Что ты замечаешь первым делом? О чем сейчас спросишь?
– Какого черта делает крокодил на кровати в отеле.
– Вот и я охочусь на крокодилов для моих комиксов. Это не первый археологический проект, в котором я принимаю участие. Прошлым летом я ездила в урочище на острове Мэн. Езжу туда каждый год с мамой. У них программа, доступная стипендиатам со всего мира. Остров крошечный, находится в Ирландском море, относится к Британским островам; там до сих пор встречаются следы кельтов и викингов. Там-то я и поняла, что в древней истории можно найти целую кучу крокодилов для комиксов.
– А что ты делаешь каждый год на острове Мэн? – Унаи не подал виду, что слышит об этом острове впервые. Он все сильнее осознавал, что Аннабель, несмотря на возраст, видела в жизни куда больше, чем он.
Она нахмурилась, соображая, обозначить ли косой тенью взгляд ангела, которого изображала в блокноте.
– Видишь ли, моя мама командует байкерским клубом…
– Байкерским клубом?
– Ну там, «Харли Дэвидсон» и все такое – слышал что-нибудь о таких драндулетах?
– Я не знал, что есть байкеры-женщины.
– Женщины командуют клубами редко, но те, что выбились в командиры, – ого-го! Например, моя мать. Она практически кочевница. Я родилась в Витории, у моей мамы там квартира; там же я пошла в детский сад, где познакомилась с тобой, зато потом объехала всю Европу и Азию с ней и ее клубом. На острове Мэн вот уже сотню лет проводят одну из самых опасных гонок в мире[15 - Мотоциклетные гонки Isle of Man TT проводятся на о. Мэн с 1907 г.], и каждый год там собирается столько клубов, что ты и представить себе не можешь. Мы практически целиком заполняем остров шириной двадцать два километра и длиной пятьдесят два. Плюнуть некуда, мы там едва помещаемся, – равнодушно заметила она, словно повторяя заезженную шутку.
– Черт, крутая у тебя жизнь…
– Я ее ненавижу. Мне надоело быть кочевником, я хочу поселиться в Витории и больше не двигаться. Ненавижу мотоциклы, бензин, запах потертой кожи и пива…
– Ненавидишь все, что связано с матерью, – заметил неизменно разумный Унаи.
– Точно. Говорят, существует две разновидности отношений между матерями и дочерьми. Либо они похожи и принадлежат к одному и тому же типу женщин – например, классическая мама с классической дочкой, или бунтарка с бунтаркой. Либо противоположны: классическая мать и дочь-бунтарка, или наоборот. Мы с мамой – как вода и масло.
– А твой отец? – осторожно спросил Унаи, не до конца уверенный в том, что их разговор допускает подобное нарушение личных границ.
– Мой отец… не хочу о нем говорить. Если разобраться, это всего лишь мужская особь, которая и отцом-то никогда не была, – суховато отрезала Аннабель. – Потому я и записалась в этот лагерь. По крайней мере, здесь платят. Хочу накопить денег, а как только достигну совершеннолетия, уйду от матери и останусь в Витории, в нашей квартире. Хочу жить на свои комиксы; для жизни не нужно много денег.
В том возрасте, когда Унаи все еще не было ясно, что выбрать – сельскохозяйственную промышленность или горную инженерию, – Аннабель устала от странствий по миру и хотела одного: отдохнуть.
Унаи побрел к своему спальному мешку, заметив, что трое его друзей перестали храпеть и навострили уши, подслушивая их негромкий разговор.
Аннабель невозмутимо сосредоточилась на рисунке – гранитном ангеле в скалах.
* * *
Распределяя обязанности в кантабрийской деревне, Сауль выделил Хоте и Аннабель круглую хижину железного века, на которой не хватало крыши, поэтому первые дни они провели в паре метров от земли чуть ли не вплотную друг к другу, чтобы не свалиться с узкой самодельной лестницы. Аннабель передавала Хоте ветки ракитника, которые он с муравьиным терпением выкладывал в виде рыбьей чешуи.
– А принеси завтра в деревню ту твою крутую фотокамеру. Можно сделать фотоподборку про то, чем мы тут занимаемся, – предложила Аннабель Ли в первое же утро на четвертом часу работы.
Ей быстро надоели утомительные и однообразные задания. В тех случаях, когда фантазии не требовалось, терпение у нее иссякало еще раньше, чем деньги.
– Я уже сделал групповые фото на память, – отозвался Хота с вершины лестницы, не очень понимая, куда она клонит.
– Я не имею в виду фото на память. Тут полно текстуры: пучки колосьев, старинные кирпичи, дерево, грязные руки… Я имею в виду художественную фотографию.
– Я не занимаюсь художественной фотографией. Я не такой творческий человек, как ты.
– Все мы – творческие люди, и не рассуждай, как старый дед. Я научу тебя фоткать в ручном режиме, контролировать диафрагму и выдержку. Поедем как-нибудь в Сантильяна-дель-Мар, там наверняка есть сувенирные магазины с катушками ISO; купим тебе крупнозернистую черно-белую пленку. Научишься делать контрастные снимки, снимать крупным планом всякие руки-ноги, все что захочешь… Главное – научиться видеть, Хота. Каждый на это способен.
– Ну, если ты меня научишь… – Хота с готовностью поднял брошенную перчатку.
Все это было просто замечательно: кельтская деревня, Аннабель Ли… Она рассказала ему историю своего имени, и каким же прекрасным оно ему тогда показалось!
Итак, в течение следующих нескольких дней Хота под пристальным наблюдением своего творческого наставника принялся фотографировать все подвижные и неподвижные объекты. Ни следа плохого настроения, депрессии, беспокойства.
Небо, которое Хота видел в те первые дни, сделалось наконец темно-синим, очистилось от туч реальной жизни, которая неумолимо ждала его впереди, по возвращении в Виторию.
Его душевное состояние было настолько безмятежным, что Хота даже заметил существование Ребекки, маленькой дочери Сауля. В первый же вечер их посадили за столом рядом, и вскоре они привыкли к этому соседству.
Хоте, хорошему парню с добрым сердцем, было немного жаль одинокую девочку, потерянную в подростковом мире, который все еще был ей велик. Кроме того, она являлась дочерью Сауля, которого он уже начинал боготворить: свой в доску препод, молодой и преданный отец, крутой чувак, который делает вид, что не замечает взглядов Аннабель Ли и студенток исторического факультета Университета Кантабрии, которые почти каждый день посещали лагерь.
– Ребекка, можешь завтра помочь нам с Аннабель покрывать хижину? Мы буксуем, и нужен опытный человек – такой, например, как ты. – Хота был в отличном расположении духа.
Ребекка взволнованно сглотнула слюну, доедая последний кусочек кекса, остававшийся на общем подносе. Она с нетерпением ждала воскресенья, когда ее отец привез им из города трубочки с кокосом, которые девушка обожала.
– Конечно помогу, в прошлом году я этим много занималась, – ответила Ребекка, благодарная и обрадованная. Казалось, вся она превратилась в одну сияющую улыбку и зардевшиеся щеки.
«Может, я ошиблась, выбрав Асьера, – думала Ребекка вечером, застегивая молнию на мешке, что обычно мало помогало. – Может быть, лучше рассказать все Хоте, и он поможет… У его семьи есть связи, они сумеют что-нибудь сделать».
Хота чувствовал к девочке непривычную нежность: «Какая милая у Сауля дочка. Как бы я хотел, чтобы он был моим отцом, а мы с ней были братом и сестрой…»
Наступили выходные, и предусмотрительный Сауль Товар позволил им немного отдохнуть от кирпича и глины. В субботу он загрузил всех в микроавтобус и отвез в Гипускуа, в Оньяти, местечко недалеко от границы с Алавой. Все были благодарны за поездку и отдых, который давно уже требовали их огрубевшие и обветренные руки. Они ехали в автобусе и задумчиво смотрели в окошки, почти не задавая вопросов.
Сауль не сказал Ребекке, что они собираются посетить пещеру Сандаили, а то вдруг она откажется и все станут свидетелями неприятной сцены. Он терпеть не мог пятен на своем имидже. Не так-то просто было его создать…
Сауль посадил Ребекку на переднее сиденье справа от себя, плотно пристегнул ремень и развлекал ее всякими рассказами все два часа, пока длилась поездка.
Пейзаж был не слишком разнообразен: всюду один и тот же зеленый цвет, эвкалипты и сосны сменялись дубами и буками; потом дорога сузилась, древесные ветки бились о стекла – словом, великолепный летний день, обещавший навсегда остаться в памяти.
– Я очень рад, что взял тебя с собой, дочка, – признался Сауль в какой-то момент, почесав бороду, которую отпускал каждый год на время каникул. Он отдыхал от бесконечного тщательного бритья, и борода вырастала такая густая, что скрывала черты лица. Он снял правую руку с руля и потянулся к ее руке.
Дочь смотрела на его руку. Она знала ее наизусть. Столько раз ее рассматривала: длинная жилистая рука цивилизованного великана… С некоторых пор у Ребекки появилась привычка внимательно рассматривать руки людей. Ей было стыдно признаться в этом, но она сортировала их именно по рукам.
Были руки, похожие на отцовские, и тогда человек ей не нравился.
Если же руки отличались, она давала им шанс.
Но отец был в те дни так обворожителен, так открыт, так неизменно заботлив и внимателен, несмотря на то, что она, единственная дочь, то и дело капризничала: купи мне эту книгу и вон ту, отведи меня сюда и туда, и он с радостью стремился всячески угодить своей принцессе…
