скачать книгу бесплатно
– Ладно. Дай ему хлеба и бутыль вина и отпусти. Думаю, в этих горах прячется еще много таких, как он. Объяви: когда мы разобьем врага, за головы мусульман будет назначена награда. Пусть крестьяне добивают разбежавшихся.
Агилульф отвернулся и приказал отрядить людей за водой. Греческие моряки, которые на суше чувствовали себя неуютно, стали, как обычно, спорить, убежденные, что из леса вот-вот выскочит орда газиев и всех зарежет. Агилульф выждал момент и объяснил свой план воеводе греков.
– Конечно, они на нас бросятся, – заговорил он. – На рассвете. Мои арбалетчики и твои гребцы смогут несколько минут держать фронт. А потом я с моими рыцарями и послушниками ордена нападу на врага сзади. Жалко, что у нас нет лошадей, иначе атака была бы стремительней. Но результат все равно будет тот же самый.
Командир греков поглядел вслед закованному в сталь человеку. «Франки, – подумал он про себя. – Неотесанные, безграмотные провинциальные еретики. С чего это они вдруг сделались такими самоуверенными? Эти варвары идут с Запада, как приверженцы Мухаммеда пришли с Востока двести лет назад. И еще неизвестно, кто из них хуже – франки или мусульмане, не пьющие вина и делающие обрезание?»
На рассвете, когда войско Мамуна заняло исходный рубеж, он не скрывал приготовлений к атаке. Сосчитал вражеские корабли: нет и двух десятков. Как ни набивай их людьми, они могут нести самое большее две тысячи человек. У Мамуна десять тысяч. Пришло время отомстить за гибель флота. Мамун знал, что греческий огонь нельзя переправить на землю. А больше он ничего не боялся.
Он позволил муллам созвать верующих на утреннюю молитву, салат, не заботясь, что их услышит противник, и первым приступил к обряду. Затем обнажил саблю и приказал своим тысячникам начинать битву.
Солнце взошло, и полчища правоверных устремились вперед, используя тактику, которая приносила им победу за победой над армиями христиан: в Испании, во Франции, на Сицилии, у ворот самого Рима. Неровная волна бегущих воинов с мечами и копьями, без привычных на Западе щитов и тяжелых доспехов. Но эти бойцы презирали смерть, их воодушевляла мысль, что павший в бою за веру будет вечно наслаждаться с гуриями в раю.
Мамун не сомневался, что христиане заготовили какую-то хитрость. Иначе не осмелились бы стать лагерем на суше. Он видел много их уловок и считал, что сейчас все они бесполезны. И когда неожиданно из-за частокола высунулись головы в шлемах и нацелились арбалеты, Мамун не был захвачен врасплох. Главнокомандующему не доводилось раньше слышать металлического клацанья взводимых арбалетов, и он не без интереса наблюдал, как его передние воины падали под ударами выпущенных с близкого расстояния стрел. Извечный порок тактики франков: стремятся убить врага, а сами умирать не хотят. Что бы ни представляло собой это оружие, перезаряжать его придется долго. А правоверные рвались вперед, они уже добрались до невысокого частокола, начали рубить и колоть оборонявшихся. Мамун услышал, как его муллы накликают ритуальные проклятия на головы тех, кто создает ложных богов. Он не спеша двинулся вперед, уверенный, что сопротивление сейчас будет сломлено.
Начальник стражи тронул его за руку, молча показал назад. Мамун нахмурился. Вот оно что, еще одна уловка! Из каменистой лощины на его левый фланг, охватывая войско широкой дугой, словно отрезая путь к отступлению – это он-то отступит?! – надвигались враги.
Железные люди. Стальные отблески на их оружии, доспехах и щитах; даже руки и ноги прикрыты металлом. Этих бойцов было немного, всего-то две шеренги ярдов по двести длиной. Они медленно приближались. Отчего эти воины выглядят так странно? Потеребив бороду, Мамун понял, что они одинаково вооружены и одинаково держат оружие, под одним и тем же углом: короткая пика в правой руке и продолговатый щит в левой. Неужели среди них нет ни одного левши? Как можно заставить людей шагать столь четким строем, словно они не люди, а механизмы, одинаковые, как лопатки нории, водяного колеса? Не веря глазам, Мамун убедился, что каждый воин выбрасывает ногу вперед одновременно с товарищами, так что весь строй двигается как одно целое: этакая многоногая тварь. До Мамуна доносился зычный голос, выкрикивающий что-то на варварском языке, многократно повторяемое: «Links! Links! Links und links!» При каждом слове франки дружно топали левыми ногами.
Мамун опомнился, послал гонцов вернуть часть войска, атакующего частокол, собрал вокруг себя полк стражи и, обнажив саблю, лично повел его в атаку на железных воинов. Через несколько мгновений его люди окружат вышедших на открытое место франков, накинутся на них со всех сторон. Тяжело дыша, потому что пережил уже пятьдесят зим, он подбежал к неторопливо надвигающейся шеренге, рубанул железного воина саблей из лучшей толедской стали.
Оказавшийся напротив него немец, не рыцарь и не риттер, а простой послушник ордена Копья, лишь подставил под удар навершие шлема. Он думал только о том, чтобы держать шаг, не выбиться из строя, выполнить приемы муштры, вколоченные в него фельдфебелем. Шаг левой – ударь человека перед собой щитом, отбрось его. Шаг правой – коли пикой, но не прямо перед собой, а правее. Идущий слева брудер Манфред убьет человека перед тобой, а ты убьешь человека перед брудером Вольфи, что шагает в строю справа от тебя. Коли под мышку, когда враг замахивается оружием. Шаг левой – бей щитом, шаг правой – коли пикой.
Мамун нанес один-единственный удар неверному и погиб – от выпада, которого даже и не заметил. Его полк телохранителей перебили и затоптали, даже не сбившись с ноги. Волна газиев, вернувшихся от частокола и обрушившихся на железных людей, не прорвала строя и не заставила его отступить, она была встречена лобовым натиском и полегла как под косой. В ответ на боевые кличи и призывы к Аллаху слышались только хриплые голоса фельдфебелей:
– Левой! Левой! Эй, там, выровнять строй! Сомкнуться, сомкнуться! Вторая шеренга, пики вниз! Хартман, коли еще раз, он только ранен. Правое плечо вперед!
Когда пыль над полем грозной сечи поднялась столбом, Муатья, который и не подумал идти вслед за Мамуном и его гвардией навстречу славной смерти, услышал, как удивительные франкские воины-машины размеренно ухают, словно грузчики, которым досталась тяжелая ноша. За частоколом франкские арбалетчики изготовились для нового залпа, а легковооруженные греческие моряки высыпали наружу, чтобы гнать деморализованного и окруженного противника на смертоносные шеренги железных людей.
«Обязанность ученого – обретать знания и передавать их», – размышлял Муатья, прыгая среди камней и редких в горах кустарников. Некоторые из худородных воинов последовали его примеру, в основном берберы и готы. С дюжину таких он собрал вокруг себя, для защиты от местных крестьян, которые не упустят случая отомстить за разоренные поля и угнанные в рабство семьи. Ему подчинялись благодаря его одежде и чистейшему арабскому выговору курейшита.
Где-нибудь на острове должна найтись лодка. Он сообщит новости халифу Кордовы. Но лучше сначала переговорить с учителем Ибн-Фирнасом. Мудрее явиться не в качестве беглеца с поля боя, а в качестве человека, рисковавшего жизнью, чтобы узнать истину. На безопасном удалении Муатья обернулся, достал подзорную трубу и устремил взор туда, где Агилульф руководил хладнокровным уничтожением множества воинов, стиснутых среди врагов так, что не поднять руки, защищаясь от пики и топора.
«Железные франки, – подумал Муатья. – И греческий огонь. Чтобы противостоять всему этому, недостаточно одной смелости газиев».
Далеко на севере король Шеф ощутил ледяную волну, затопившую его высокое ложе с перинами. Он заметался во сне, как пловец, тщетно пытающийся выскочить из воды при виде акулы. За долгие годы Шеф научился распознавать, какого рода видение будет ему ниспослано.
Явно одно из худших, не из тех, в которых он парит над землей, словно птица, или видит давние события человеческой истории, а из тех, где его душа опускается в нижнюю обитель богов, в мир Хель, за решетку Гринд, что отделяет мир мертвых от мира живых.
Он опускается все ниже и ниже, не видя ничего, кроме земли и камней; в ноздри ударяют запахи праха. Однако какое-то чувство подсказывает: он направляется в то место, которое видел раньше. Видел мельком. Оно не для простых смертных.
Тьма не рассеялась, но возникло ощущение окружающего пространства, как будто он попал в гигантскую пещеру. Оттуда пробивается свет. Вряд ли отец и небесный покровитель отпустит Шефа, не показав что-нибудь.
И вдруг тени приобрели очертания. Одна внезапно бросилась ему в лицо, выскочила из темноты с шипением, в котором было столько ненависти, что оно переходило в визг. Шеф конвульсивно дернулся в постели, стараясь отпрянуть. Слишком поздно: он разглядел голову уставившегося на него чудовищного змея. Змей снова бросился, его ядовитые зубы щелкали в каком-то ярде от человеческого лица.
«Змей прикован, – понял Шеф. – Он не может дотянуться».
Змей бросился еще раз, теперь на кого-то другого. И снова не смог дотянуться. Чуть-чуть.
Внизу Шеф теперь видел распростертую в темноте фигуру гиганта. Огромными железными цепями он был прикован к скале. Тело Шефа пробрала дрожь, когда он понял: это может быть только Локи, погубитель Бальдра, отец чудовищного отродья, враг богов и людей. Локи прикован здесь по приказу его отца Одина, чтобы муки не прекращались до Последнего Дня. До дня Рагнарёка.
На жестоком лице проступает страдание. Шеф видит, что змей, хоть и не может добраться до врага, клацает ядовитыми зубами в каких-то дюймах от его головы. Яд брызжет прямо в лицо Локи, которому не отвернуться, разъедает кожу и плоть, разъедает не как яд, а как нечто, чему Шеф не знает названия.
Но что-то в искаженном лице не меняется. Выражение затаенной хитрости, приготовленного обмана. Присмотревшись, Шеф понимает, что исполин напрягает все силы, непрестанно дергает правой рукой прочно соединенную с камнем окову. «Я видел это раньше, – вспомнил Шеф. – И знаю, что крюк почти вырван».
А вот и отец. Кажущийся маленьким по сравнению с Локи и с гигантским змеем, но сохраняющий полное самообладание, несмотря на тянущиеся к нему ядовитые зубы.
– Ты пришел издеваться над моими муками, Риг? – хрипло шепчет Локи.
– Нет, я пришел взглянуть на твои цепи.
Лицо страдающего бога окаменело, он не желал показывать страх и досаду.
– Никакие цепи не будут удерживать меня вечно. И моего сына, волка Фенрира, не будет удерживать вечно цепь Глейпнир.
– Знаю. Но я пришел, чтобы ускорить дело.
Не веря глазам, Шеф смотрел, как его отец, бог ловкости и обмана, достает из рукава какой-то металлический инструмент и, спустившись, раскачивает вбитый в скалу крюк. Прикованный бог тоже пребывал в крайнем изумлении; он не шевелился, пока разъедающий плоть яд не заставил его сморщиться.
Почувствовав, что уже всплывает, возвращается в мир людей, Шеф снова услышал хриплый шепот:
– Зачем ты это делаешь, обманщик?
– Может, я считаю, что Рагнарёк слишком запаздывает? Или что Локи так же достоин свободы, как и Тор? Не важно. Просто я хочу тебя кое с кем познакомить…
Шеф вывалился из забытья, его сердце бешено колотилось. «Со мной познакомить? – подумал он. – Не со мной! Только бы не со мной!»
Глава 3
Шеф озабоченно следил, как гости выходят из специально построенного для них дома. Ночной кошмар все еще не давал ему покоя. Казалось, на мир упала мрачная тень. Шеф обнаружил, что даже ступает более легко, более осторожно, словно земля в любой момент может раздаться и сбросить его в мир, который он видел во сне.
Однако все шло своим чередом. Вот его друг и соправитель Альфред, он повернулся на ступенях и ободряюще протянул руки к крепкому малышу, спускающемуся следом. Эдвард то ли прыгнул, то ли упал в объятия отца. За ними, улыбаясь счастливой материнской улыбкой и прижимая к бедру второго ребенка, шла та, которую Шеф не мог забыть. Его любовь, давно потерянная для него Годива, некогда подруга детства, проведенного в болотной деревушке, ныне всем известная и всеми любимая леди Уэссекс. Гости не могли видеть его в то мгновение, он стоял в тени странного механического сооружения, которое намеревался сегодня опробовать в деле. Он мог наблюдать, оставаясь незамеченным.
Не замеченным теми, на кого он смотрел. Но не его собственными людьми, которые неловко переминались и растерянно переглядывались, видя его молчаливую сосредоточенность.
Он знал, что должен считать своих гостей врагами. И строить планы – если не их убийства, то хотя бы изгнания. Ведь они действительно опасны. Многие поговаривали, хотя не осмелились бы произнести это при нем, что первая обязанность короля – обеспечить себе преемника. Несколько лет назад, в мрачные дни, когда в Англию вторглись сразу и франки Карла Лысого, и норманны Ивара Бескостного, Шеф и Альфред договорились разделить свою удачу и землю, которой им удастся завладеть сообща. Они также решили, что каждый будет наследовать другому, если тот умрет, не оставив потомства, и что наследник одного из них в такой же ситуации будет наследовать обоим. В то время этот договор не выглядел слишком серьезным. Они не знали, доживут ли до следующей зимы, не говоря уже о весне. И Годива ночевала в палатке Шефа, если не в его кровати. Он тогда считал, что, коль скоро они выживут, однажды сами собой вернутся и ее любовь, и его желание.
Он заблуждался. Умри он сейчас – и королевство перейдет к Альфреду. А от Альфреда – к смеющемуся карапузу, которого сейчас несут на руках, к принцу Эдварду. Вице-королям, конечно, будет наплевать на договор монархов. Никаких шансов, что скандинавские конунги Олаф и Гудмунд, да и десятки других правителей, согласятся подчиниться христианским властелинам. Сомнительно даже, что жители Мерсии или Нортумбрии признают над собой власть сакса из Уэссекса. Единый король Севера был еще и единственным в своем роде. Единым королем больше не признали бы никого.
Шаткое положение. Не закончится ли все это Рагнарёком, о котором хотел напомнить отец? Шеф должен обзавестись женой и родить наследника как можно скорее. Так считают все. При дворе блистает множество дочерей ярлов и прочих принцесс Севера, не теряющих надежды на малейший знак внимания со стороны короля. Рагнарёк или не Рагнарёк, но Шеф на это не пойдет. Просто не сможет.
Выйдя из тени, Шеф постарался изобразить радостную улыбку. Но гости разглядели под ней гримасу боли. Альфред сдержался, не бросил взгляд на жену. Он давно знал, что соправитель вовсе не охоч до мальчиков, как шептали некоторые, а влюблен в его жену Годиву. Иногда Альфред жалел, что не может отдать ее Шефу или разделить с ним. Но если он и допускал подобные мысли, то она – нет. По какой-то причине она год от году все сильнее ненавидела друга детства. Ее неприязнь росла вместе с его успехами: возможно, Годива слишком много думала о том, как могла бы сложиться ее судьба.
– Чем ты удивишь нас сегодня? – поинтересовался Альфред, и его смешок прозвучал фальшиво.
Лицо Шефа прояснилось, как бывало всякий раз, когда он мог показать новинку.
– Это телега. Но непростая: на ней могут ездить люди.
– На телегах всегда ездят люди.
– Три мили до рынка и обратно. Ухабы да рытвины мешают ей двигаться быстрее пешего, иначе седоки просто вывалятся. Даже на хорошей каменной дороге, которую недавно замостили мы с тобой, – последние слова были чистой лестью, это отметили все присутствующие, – было бы невыносимой мукой ехать с ветерком. Но не на такой повозке. Смотри. – Шеф похлопал по толстой стойке, которая шла вверх от крепления тележной оси. – Эта стойка упирается в упругую полосу. – Он показал на нее.
– Вроде тех полос, из которых ты мастеришь арбалеты.
– Точно. К полосе приделаны ремни из крепчайшей кожи. А на ремнях висит вот это. – Шеф похлопал по плетеному кузову, заставив его покачаться. – Залезай.
Альфред осторожно забрался внутрь, уселся на одну из двух скамеек. При этом кузов раскачивался, как гамак.
– Леди! – Аккуратно отступив на два шага, чтобы случайно не дотронуться до Годивы, Шеф пригласил ее последовать за мужем.
Она забралась в экипаж, отодвинула сидевшего рядом с отцом Эдварда и тесно прижалась к Альфреду. Шеф тоже сел и пересадил хнычущего ребенка рядом с собой на переднюю скамью. Дал знак расположившемуся впереди кучеру, тот щелкнул кнутом, и повозка стронулась с места.
Когда запряженные в нее четыре лошади разогнались на хорошей дороге до неслыханной скорости, Альфред даже подпрыгнул от неожиданности – сзади раздался ужасающий скрип, превратившийся в бешеный визг, словно резали свинью. Там сидел человек, пунцовый от напряжения, и дул в волынку, при этом умудряясь ухмыляться щербатым ртом.
– Мой тан Квикка. Заслышав его музыку, встречные убегают с дороги.
Раскачивающийся на рессорах экипаж живо домчал седоков до окраины Стамфорда. Вдоль дороги то и дело попадались керлы и их жены; народ был в восторге от скачки во весь опор. Отставшая королевская свита неслась галопом, возбужденно улюлюкала. Годива прижимала к себе дочку, озабоченно поглядывая на Эдварда, которого железная рука Шефа держала за штаны, не позволяя свеситься за борт.
Альфред с трудом перекричал шум:
– Это и есть самое полезное достижение Дома Мудрости?
– Нет, – повысил голос в ответ Шеф, – их много. Вон там еще одно, сейчас покажу. Стой, Озмод, – закричал он кучеру, – остановись ради Христа!.. Я хочу сказать, ради Тора, остановись. Ты что, не слышишь?
На повернувшемся к нему лице тоже играла улыбка:
– Прости, государь, но лошади испугались чего-то – видать, отвыкли от такой скорости.
Альфред глядел с неодобрением. Королевский двор в Стамфорде прослыл странным местом. Альфреда прозвали в народе Esteadig, Милосердный, за доброту и широту взглядов. Тем не менее таны и олдермены обращались к нему не без должного уважения. А с соправителем даже керлы частенько разговаривали как школьные друзья, вместе с которыми он ворует яблоки. Что же касается Квикки и Озмода, то, сколько ни называй их танами, с лиц и тел не сойдут следы рабства. Еще совсем недавно единственное, что могло бы связывать их с королями, – это монарший приговор, зачитанный перед казнью. Да, Квикка и Озмод участвовали в невероятном путешествии единого короля по странам Севера, поэтому им прощались многие вольности. И все же…
Единый король уже выпрыгнул из повозки, оставив ее дверцу открытой, и направился к группе крестьян, копающихся в топкой земле рядом с дорогой. Они оставили свое занятие и с уважением поклонились. Однако и на этих лицах гуляла улыбка.
– Что труднее всего при расчистке нового поля? Нет, не вырубить деревья – с этим любой дурак справится, имея хороший топор. Нет, самое сложное – корчевка. Раньше крестьяне старались срубить дерево поближе к земле, а потом выжигали пень. Это долго, к тому же дуб, ясень и вяз, даже когда от них ничего не остается, могут пустить новые побеги. А вот как мы справляемся теперь. – Шеф ухватился за длинную рукоять, торчащую из сложного механизма с железными шестернями и блоками. – Канат привязываем к самому крепкому пню на поле. Другой конец накидываем на самый слабый пень. Затем налегаем всем весом. – Шеф сопровождал объяснение соответствующими действиями: качнул рукоять храповика назад, а потом вперед, и так несколько раз. В двадцати ярдах от него из земли с ужасающим треском полез пень. К рычагу подскочил какой-то керл, стал помогать королю. Рывок за рывком пень вытащили – к общей радости крестьян и наблюдающей свиты.
Король вытер грязные руки о серые рабочие штаны, дал знак керлам оттащить выкорчеванный пень и привязать канат к следующему.
– Англия – страна лесов. Я ее превращаю в страну полей. Этот механизм для корчевки сделали в Доме Мудрости жрецы Ньёрда – они моряки, все знают о блоках и канатах – и несколько моих катапультеров, они знакомы с зубчатыми колесами. Удд, железных дел мастер, руководит изготовлением шестерен. Они должны быть маленькими, но прочными.
– А ты всякому позволишь обзавестись такой машиной?
Пришла очередь улыбнуться Шефу.
– Я бы, может, и позволил, если бы решать это предоставили мне. Но куда там! Отец Бонифаций, казначей Дома Мудрости, дает машины в аренду тем, кто собирается расчистить поле. Керлы платят за пользование корчевалкой, но расчищенная земля достается им бесплатно. Не навсегда – через три поколения она будет возвращена короне. Я разбогатею на арендной плате за эти машины. А мои наследники, – Шеф кивнул на маленького Эдварда, – разбогатеют, когда к ним вернется земля.
Он указал на силуэт ветряной мельницы, бойко машущей крыльями среди плоских полей Стамфордшира.
– Еще одно новшество. Не само ветряное колесо – об этом вы давно знаете. То, что к нему приделано. Тоже способ улучшать земли. Подъедем поближе, я покажу.
Повозка заметно сбавила ход, когда Озмод свернул с Великой Северной дороги, вымощенной камнем, на старую, тонущую в грязи колею. Шеф воспользовался возможностью в сравнительно спокойной обстановке продолжить рассказ о достижениях Дома Мудрости.
– Мы едем смотреть на большую машину, – склонился он к Альфреду, – но есть и много малых приспособлений, которые приносят не меньше пользы. К примеру, научившись у Бранда и его людей запрягать лошадей в хомуты, мы через какое-то время обнаружили, что лошади иногда при повороте рвут постромки, потому что тяга приложена только к одному боку. Сначала решили брать для ремней кожу попрочнее, а потом один человек, получивший от меня ферму и лошадей, сообразил, что постромки не обязательно крепить к передку. Крепишь их к концам крепкой поворотной поперечины, и эту поперечину – мы ее называем валек – за середину привязываешь коротким ремнем к передку телеги. В результате натяжение постромок одинаковое даже при повороте. И это не только сберегает нам кожу! Очень часто настоящая польза изобретений проявляется не в том, для чего они предназначались, и происходит это не сразу. Мы придумали валек – и теперь керлы могут делать короткие пахотные борозды, обрабатывать совсем маленькие поля, ведь им гораздо легче развернуть упряжку. Из этого следует, что даже самый бедный крестьянин, у которого земли акр или два, может управиться сам, не завися от лендлорда.
– Керлы благодарны своему королю, – задумчиво проговорил Альфред. – Они становятся твоими людьми, а не людьми лендлордов. И это, как и деньги за аренду машин, делает тебя сильнее.
Вмешалась Годива:
– Вот для этого он и старается. Ничего не делает без причины – я это поняла уже очень давно.
Шеф ничего не сказал, разглядывая свои грязные ладони.
Через минуту Альфред нарушил молчание:
– А эти новинки, которые мы будем смотреть… Расскажи о них.
Шеф отвечал безжизненным тоном:
– Ладно. Земля здесь, как вы знаете, быстро заболачивается. А кое-где всегда были болота. Само собой, их стараются осушить. Но при рытье канавы в этих местах не всегда можно угадать, куда потечет вода, попадет ли она вообще в твой ров. – Постепенно к Шефу возвращалось воодушевление. – Любой любитель пива знает, что есть два способа розлива: либо просверлить бочку внизу, тогда ее надо затыкать хорошей пробкой, либо сверху подсосать через трубочку и опустить ее конец. Дальше пиво само потечет в кувшин или ведро.
– Никогда о таком не слышал. А в чем тут штука?
Шеф пожал плечами.
– Никто не знает – пока. Но достаточно того, что мы можем изготовить большие трубы, которые не влезут человеку в рот, и устройство для отсасывания воды. Словно кузнечные мехи, только наоборот. Тогда-то мы и заставим воду течь из болот в канавы, даже в те канавы, которые расположены на большом расстоянии.
Повозка и свита наконец подъехали к ветряному колесу, и Шеф спрыгнул, опять оставив дверцу открытой. Вокруг ветряка простиралась паутина грязных канав, тут и там соединенных парусиновыми трубами.
– Вы видите будущие пахотные угодья. – Шеф понизил голос, так что его могли слышать только гости, но не свита. – Я даже не знаю, сколько тут ждущей осушения земли. Наверное, ее хватило бы на полудюжину шайров. И эту землю я никому не отдам. Я делаю ветряные колеса, плачу рабочим. Осушенные поля достаются короне, деньги за их аренду пойдут в казну.
– И опять все только для твоей выгоды, – резко сказала Годива, точно бичом хлестнула, и Альфред заметил, что его уязвленный соправитель еще раз вздрогнул. – А скажи-ка, что ты сделал для женщин?
Шеф помялся, заговорил было, потом умолк. Он не знал, с чего начать. Напомнить о ветряных мельницах, освободивших от нескончаемой рутины десятки тысяч рабынь, толокших зерно в ступах? Рассказать об опытах, которые ставились в Доме Мудрости, чтобы разлучить в кои-то веки английскую крестьянку с ручной прялкой? Нет, решил Шеф, самое главное для женщин – построенная им мыловарня. Изготовляемое на ней из золы и жира твердое, скрипучее мыло – вещь сама по себе не новая, но, по уверениям Хунда, способная добрую половину женщин уберечь от родильной горячки. Лекарь убедил короля повелеть, чтобы все повитухи носили с собой мыло и тщательно мыли руки.
Шеф слишком долго раздумывал.
– Так я и знала. – Годива пошла к повозке, уводя за собой детей. – Все только для мужчин. Все ради денег.
Она и не подумала понизить голос. Альфред, Квикка, Озмод, мельник и его жена, обе королевские свиты – все провожали ее взглядом. Потом все посмотрели на Шефа.
Тот опустил глаза.
– Это не так, – пробормотал Шеф, чувствуя, что в нем поднимается ярость – как после падения человека-птицы, когда короля просили все равно заплатить неудачнику. – Всех дел не переделаешь. Сначала делаешь то, что умеешь делать, а потом смотришь, что можно сделать еще. Все, что мы делаем, приносит пользу женщинам. Стало больше земли, больше еды, больше шерсти.
– Так и есть, – согласился Квикка. – Раньше каждую зиму то тут, то там можно было видеть маленьких босых оборванцев, плачущих от холода и голода. Теперь у них, по крайней мере, есть теплая одежда и горячая еда. Потому что они под защитой короля.
– Это точно, – сказал Шеф с внезапным ожесточением. – Потому что все это, – он повел рукой, указывая на мельницу, поля, дренажные канавы и поджидающий экипаж, – держится на одном – на силе. Еще несколько лет назад все обстояло по-другому. Если бы какой-нибудь король, например Эдмунд или Элла, сделал что-нибудь хорошее, на что ему хватило бы серебра, тут же напали бы викинги, все отобрали и снова ввергли страну в нищету. Чтобы сохранить то, что у нас есть, мы должны топить корабли и уничтожать армии!
По обеим королевским свитам прокатился одобрительный гул, эти люди оружием прокладывали себе путь в жизни.
