скачать книгу бесплатно
Аида старалась не оглядываться, не глазеть по сторонам, хотя очень хотелось засечь преследователя. Сосредоточенно пробралась через встречный поток людей, затем взяла правее, обогнув ресторан, пока не завидела его за деревьями. Повинуясь знаку, приблизилась.
– Тссс…
Ее обхватили в кольцо знакомые руки, а легкий ее вскрик заглушил страстный поцелуй.
Пылесосить квартиру Манон страшно не любила – однако любила чистоту, отчего взялась за уборку, размышляя о том, что Нинон она разбаловала. Слишком много ей платит и отдает своих одежек, – отчего эта милая бедная девушка разленилась, как кошак на сметане. Манон не удивится, если узнает, что Нина ничуть не больна, а просто «отбрехалась» от работы, чтобы… Кто ее знает, может, по магазинам пошастать захотелось, может, хахаля завела…
Манон потянулась было к трубке – проверить, дома ли сказавшаяся больной домработница, – но раздумала. Если девушка обманула ее, пусть на ее совести и останется!
Она принялась за ковер, ожесточенно елозя по нему щеткой. Котенок, Цезарь (в их семье других имен не водилось – только что-нибудь возвышенное, в мамином вкусе, спорить с которым Манон было лень), забился от ужаса при виде этого монстра под диван. Обычно (то есть уже месяц с тех пор, как сестра подарила ей котика) Манон брала его на руки, когда Нина пылесосила квартиру. Но теперь Цезарю пришлось туго: не может ведь, в самом деле, Манон взять его на руки, если в руках у нее пылесос! «Так что посиди под диваном, мой милый, – мысленно обратилось она к котенку, – пока я не закончу…»
Она наклонилась, чтобы подобрать конфетную обертку, которую Цезарь стащил из мусорного ведра (он любит все шуршащее), и не удержалась: посмотрела снизу в зеркало на свое отражение. Манон обожала зеркала, и были они в ее квартире повсюду, в самых неожиданных местах: в туалете, в коридоре, уж не говоря о комнатах. Даже кабинет не избежал этой участи, и массивное зеркало украшало всю стену напротив ее письменного стола.
Она с удовлетворением обозрела свои стройные ноги и аккуратный задик, облаченный в красные джинсовые шорты, да собственное порозовевшее лицо, по-дурацки свесившееся вниз, – так, что пышные каштановые волосы чуть не касались пола. В последнем пункте ей повезло, считала Манон: у матери и старшей сестры волосы были черными, аки воронье крыло. А у нее словно смешалась в генах «цыганская» мамина кровь и «русацкая» папина, отчего волосы ее были каштановыми, а глаза и вовсе голубыми. Манон находила, что это очень красивое сочетание.
Впрочем, так считала не только она.
…Звонок Аиды прервал ее хозяйственную деятельность и немного озадачил. Сестра в последнее время удивляла ее сменой настроений. То блаженно-счастливая (такой Манон не видела ее давно… или никогда, пожалуй!) – то вдруг, как сегодня, встревоженная, озабоченная… Учитывая, что все проблемы материального плана в их семье давно и прочно были решены родителями, Манон оставалось только предположить, что у Аиды проблемы душевного свойства. А перепады настроения, приливы неумеренной радости, чередующиеся с приступами хандры, могут иметь лишь одно объяснение: сестра влюбилась!
Подобная мысль Манон не обрадовала. Аида была давно и прочно встроена в брак с Гектором, с благословления родителей. Стало быть, увлечение ее – на стороне. Родители, если узнают, не одобрят. Мама – потому что верит в какую-то неземную любовь Аиды к мужу (или делает вид, что верит? Чтобы оправдать собственный брак с папой, приземленным и циничным финансистом? Манон так и не разобралась), и очень болезненно воспринимает любое покушение на свои иллюзии. Папа – тут еще проще: он «пристроил» старшую дочь за перспективного в карьерном плане экономиста, которого взял в свою команду. Так что Гектор не просто зять – он еще коллега, ценный сотрудник, правая рука!
Ну а Гектор, будучи мужем, по умолчанию освобожден от понимания и сочувствия к «левым» увлечениям жены.
В общем, что в лоб, что по лбу, а результат один: никто не поймет и не одобрит чувства Аиды на стороне!
Надо попытаться разговорить сестру. И разобраться, что там у нее в личной жизни происходит. Лишь она, Манон, в состоянии не только понять Аиду, но и подсказать ей правильную линию поведения. По образованию Манон юрист-международник, а по призванию – психолог. Ну и по характеру человек решительный, не то что сестра… Хоть и старшая, но робкая, неуверенная в себе… А ведь могла бы задать всем жару! Яркая женщина, страстная и нежная, Аида сделала бы счастливым мужчину, способного оценить эти качества! Да только где он бегает, ценитель этот? Вместо него – сухарь Гектор, изначально прогнувшийся под их папочку, который и сам Сухарь Сухарьевич…
Закончив разговор с сестрой, Манон сняла котенка с карниза, и в этот момент старинные напольные часы с маятником – презент мамы (кто еще мог ей сделать такой вычурный подарок!) – пробили час пополудни, застав Манон в самом пылу и разгаре уборочного драйва.
«Черт! – произнесла она. – Черт-черт-черт! Надо бежать!»
Бежать ей нужно было на работу, в благотворительный фонд, опекавший детей-инвалидов. Манон фонд возглавляла и являлась его основателем. Деньги, конечно, папочка дал, – ему чего, он уже не знает, куда их потратить… Скорее даже папочка их в этом фонде отмывал… Впрочем, Манон не хотела об этом знать. Ей куда милее думать, что отец дал эти деньги действительно из сочувствия к больным детям. Ну, и еще для того, чтобы дочь его младшая – Манон то есть – оказалась при деле.
До этого Манон поработала два годика в фирме папочки и в результате сбежала: от него самого, от финансов, от хитрых схем их передвижения (левых и правых). Идею фонда Манон отцу сама предложила: благотворительная деятельность поможет ему скостить налоги! Он, поразмыслив, согласился. А Манон нашла себе таким образом официальную работу по душе.
Еще имелась у Манон работа неофициальная, точнее, хобби: она уже несколько лет вела блог с рецензиями на фильмы. Писала она легко и образно, с хорошей долей юмора, умела аргументировать свою точку зрения, но без категоричности, – авторитет ее рос и теперь достиг весьма ощутимых высот. Выступала она в блоге под смешным псевдонимом «Манюня», никто не догадывался, кто скрывается за ним, так что уважение к мнению «Манюни» было исключительно ее личной заслугой. Она ни копейки за это не получала: когда к ней стала набиваться реклама, решительно отказалась, хоть сулили ей неплохие деньги, – но реклама подорвала бы доверие читателей, вызвала бы сомнения в ее беспристрастности.
Не так давно у Манон появилось еще одно хобби… Или ее маленькая блажь. Впрочем, даже не ее. Как-то сунулась Манон в один модный дамский журнал с целью разрекламировать деятельность своего фонда помощи инвалидам. А хозяйка журнала возьми да предложи ей: а не хотите ли, дорогая Манон, вести у нас постоянную колонку на какую-нибудь тему?
Как бы хорошо ни знала Манон мир коммерческий, а все же в чем-то оставалась наивной… она тут же отозвалась: «Давайте буду у вас писать рецензии на фильмы!»
Издательша немедленно влезла в Интернет, бегло прочитала рецензии Манон в ее блоге, похвалила их и вежливо усмехнулась. Затем пояснила: «Наша аудитория не страдает повышенным интеллектом. Ваши рецензии рассчитаны на публику более искушенную… А вот если насчет косметики… или насчет моды… Вы одеваетесь с большим вкусом, – вот бы и нашим читательницам посоветовать, а? Не возьметесь?»
Манон вдруг вспомнила о своих увлечениях ранней юности: какое-то время она мечтала стать стилистом. И, вспомнив, сделала встречное предложение: «А если я выступлю в роли стилиста?»
Что было немедленно и с воодушевлением принято.
Конечно, поначалу Манон удивилась: огромное количество пишущих людей почло бы за счастье вести колонку в модном журнале, а уж тем более оказаться в роли стилиста! Это ведь какая самореклама, какой пиар себе, любимой! Не сразу она сообразила, откуда такая щедрость. Впрочем, весьма скоро все стало очевидно: издатель журнала рассчитывала на ее связи с бомондом, в который Манон была, конечно же, вхожа. В силу чего взять интервью у «звезды» для нее не являлось проблемой. Эти «звезды» усердно облизывали худосочный зад ее папочки: кредиты всем нужны! да на льготных условиях! (Уж не говоря о левых делах, что опустим…)
А модному журналу, понятное дело, требовались «звезданутые» личности, поскольку публика их любила, в силу чего охотно журнал раскупала, повышая его тиражи… Вот так этот круг замыкался: «рука руку моет».
Осознав схему, Манон не удивилась, не огорчилась. Она давно знает, как все делается. Когда ей было пятнадцать лет и ее юное, неопытное сердце жаждало справедливости и всеобщего блага, Манон как-то завела разговор с отцом. Дмитрий Тимофеевич был человеком авторитарным, сухим – но не тираном. И семью свою любил, Манон всегда это чувствовала, даже если папа на эмоции был скуп. Вот она и подобралась к нему однажды с вопросом: «Отчего наше общество стало таким жестоким, пап? Таким несправедливым, таким жадным?»
Отец неожиданно приобнял ее за плечи и сказал:
– Оно не стало, Манон. Оно таким было. Всегда. Просто раньше верхушка общества проделывала все это тайно, идеология не позволяла явить себя в естестве, противоречащем образу «строителя коммунизма». Теперь же идеологию отменили, и люди перестали бояться показать себя такими, какие они есть. А есть они, Манон, паршивые, ничтожные.
– Неправда! – расстроилась пятнадцатилетняя девочка. – Наша русская культура, литература…
– Тсс, – перебил ее отец. – Ты путаешь разные вещи. Сколько у нас великих писателей? Я никогда не считал, но, допустим, наскребем за девятнадцатый и двадцатый века штук пятьдесят великих имен. Ты, ребенок, читаешь их и думаешь: вот как красиво, вот как благородно, вот какое величие души! Но, милая, это всего лишь пятьдесят человек, которые думали красиво и благородно! А что они описывали, эти гиганты духа?
Манон растерялась, не понимая, к чему клонит отец.
– НАРОД, дочка. Теперь подумай: полсотни человек – это не народ. А вот он-то как раз твоими великими был отлично обрисован. Что сказал Пушкин про русский бунт?
– «Бессмысленный и беспощадный»…
– Это как раз то, что мы имеем сегодня.
– Пап, при чем тут бунт? Пугачев ведь…
– Пугачев собирался провозгласить себя царем. Царем, чуешь? Вот и сейчас у нас народ бьется не на жизнь, а на смерть, потому что каждый хочет стать «царем». Или хоть «царьком», в рамках отдельного крышуемого района или бизнеса. Так что не путай кучку интеллигентов с высокими идеями – и народ. Гоголь – один. А то, что он описал, все эти коробочки и собакевичи…
– Пап, – не дала ему договорить Манон, – хорошо, я мысль поняла. Но ты, – ты ведь не такой?!
– Такой, – отрезал отец и выпустил плечи дочери из-под своей руки. – Благодаря чему ты живешь, как принцесса. Учишься в лучшей школе Москвы и будешь учиться в лучшем институте страны, имеешь отличные шмотки, ешь здоровую и вкусную пищу, живешь в роскошной квартире, набираешься сил на лучших курортах… Все, иди делай уроки!..
Манон запомнила этот разговор на всю жизнь. И больше к отцу с вопросами не обращалась. Она чувствовала: в тот раз папа был с ней откровенен, но сразу же пожалел об этом. И больше откровенничать с дочерью не станет.
Не сказать, чтоб признания отца привели Манон к созданию какой-то стройной мировоззренческой системы, которая смогла бы объяснить и гармонизировать столь полярные вещи. В конце концов, она не философ! Но все же его слова открыли ей понимание… Понимание вещей, что ли…
Вот и в данном случае, ясно осознав подоплеку щедрого предложения от издательши журнала, Манон не стала от него отказываться. Народ – это сила. Бороться с ней бессмысленно, равно как и критиковать. Либо уходи в глухую оппозицию, то есть в никуда… И тогда сиди в своем «никуда», отрицая все и всех, – при этом непонятый и невостребованный. Либо действовать в рамках возможного и реального!
Манон выбрала последнюю опцию. И предложение приняла.
Таким образом, ее деятельность оказалась весьма разнообразной: и киноблог, и роль стилиста в модном журнале, и, самое главное, фонд помощи детям-инвалидам.
Более того, Манон практично рассчитывала, что ее имя на страницах оного журнала послужит рекламой для фонда, существовавшего на благотворительные взносы. Люди устроены таким странным образом, что куда охотнее дадут деньги известному человеку (не потому, что он порядочный – ведь известность не служит гарантией порядочности), чем никому не ведомой девице со странным именем (псевдоним, что ли?) Манон…
При всем этом разнообразии деятельности сама Манон очень мало зарабатывала. Не будь у нее поддержки семьи, она бы никогда не смогла жить на собственные доходы.
Мать говорила: «Мы тебя разбаловали!» – и к месту (не к месту тоже) вспоминала о своей трудной молодости.
Ну, молодость мамочкина трудная длилась недолго: пока она, красавица, начинающая оперная певица, не встретила папу, работавшего уже тогда на высоком посту в Министерстве финансов. С этой самой поры для нее засияли софиты лучших сцен. Усыпанный розами путь Ирины Ласкуновой уперся лишь в единственное препятствие, однако непреодолимое: прелестный ее голос был слабоват в диапазоне. Любая другая оперная певица никогда бы не сделала карьеру, даже отдаленно напоминающую мамину. Но она всегда удачно забывала об этом нюансе и помнила только свою «трудную молодость», служившую ей основанием для вечных попреков младшей дочери (старшей не выговаривали: Аида была безупречна, с точки зрения родителей). Вот маман и твердила постоянно, что Манон жизни не знает, все на блюдечке получать привыкла, к грязной работе не приучена, – и вспоминала, как ей приходилось подрабатывать студенткой консерватории, мыть полы в подъезде. Пока она не встретила папу, разумеется. Он влюбился в нее на концерте, который был устроен выпускниками консерватории и куда притащился министр культуры, а с ним еще несколько важных товарищей. Ирина блистала знойной красотой и чарующим своим голосом, и папа влюбился в тот же вечер.
Он был старше и уже вдовцом, детей не имелось. Брачевание состоялось пять месяцев спустя после их первой встречи. Вскоре после этого мама напрочь забыла, как моются полы. Вспоминала о них исключительно тогда, когда требовались «позитивные» примеры для своенравной младшей дочери…
…Время поджимало. Манон запихнула пылесос в чулан и бросилась в ванную. Ополоснувшись под душем, наскоро навела красоту. Обычно напрягаться не приходилось: Манон в свои двадцать шесть была свежа, как выпускница школы. Однако сегодня она отнеслась к макияжу особенно вдумчиво. Сегодня Павел с Наташей должны снова прийти…
В своем фонде Манон завела жесткое правило: денег не давать никому. Только покупка нужных вещей для инвалидов. Кресла, специальные кровати, лекарства – это пожалуйста. Но деньги – ни-ни! Их разложат по бездонным чиновничьим карманам. Манон все эти схемы слишком хорошо знала и потому, не боясь прослыть сквалыгой, деньги выделяла строго, под конкретные покупки, и еще строже проверяла, как они расходуются.
Павел пришел в ее офис неделю назад, с сестрой лет шестнадцати в инвалидном кресле. Полиомиелит искорежил ее ноги и одну руку, и девочка с чудным живым лицом, на котором отражались мысли и эмоции, оказалась прикована навечно к каталке. Как скупо пояснил Павел, их мама, поддавшись модному веянию, отказалась делать дочери прививки, предписанные в младенческом возрасте… В том числе и от вакцины против полиомиелита. «Мама хотела как лучше, – добавил он безо всяких эмоций. – Вакцины нередко приводят к осложнениям».
Да уж… Манон пока детей не имела и такими вопросами не задавалась, но сейчас вдруг с ужасом подумала, что однажды ей тоже придется делать выбор. Вакцины, она слышала, действительно приводят к осложнениям, но такое «осложнение», как паралич, ведь хуже… Это страшно!!!
Она снова посмотрела на Наташу. Умненькая мордашка ее свидетельствовала о полном осознании беды. И еще о мужестве, с которым девочка сумела ее принять.
Манон часто задавала себе вопрос: если уж человеку суждена инвалидность, не лучше ли уж родиться дебилом? По крайней мере, мозг несчастного хотя бы не будет осознавать всю масштабность несчастья… Страшна ведь не сама беда, а ее осознание. Страшна не сама смерть, а знание, что умираешь… Разве не так?
На старшего брата девочки Манон не сразу обратила внимание: просто кто-то вез инвалидную коляску, некий человек за черной спинкой кресла. И даже когда он пояснил насчет полиомиелита, она на него толком не посмотрела, завороженная лицом девочки. Но потом они расположились у Манон в кабинете, Павел вышел из-за спинки, сел в кресло для посетителей… и устремил на нее светлый, как у сестры, взгляд. Светлый не по цвету глаз, нет, – глаза у обоих были золотисто-карие. Но в них жил свет.
Павел скупо изложил ей ситуацию – такую же печальную, как у многих других ее посетителей. Отец умер, у матери (типографского работника) зарплата маленькая… Необычность же этой ситуации состояла в том, что Павел постарался взять эту ношу на себя. К Манон чаще всего обращались матери больных детей. Реже отцы, иной раз сестры. А вот братья… Кажется, в первый раз.
Вопрос за вопросом, и Манон уяснила, что Павел не смог позволить себе учиться в институте: нужно было помогать семье.
Редкое самопожертвование. Манон хотелось спросить, о какой профессии мечтал Павел, – но воздержалась. Опыт подсказывал, что такого рода вопросы люди склонны воспринимать как участие, что позднее оборачивалось просьбами помочь еще и им. Тогда как у Манон задача была строго одна: помогать инвалидам. Точка.
Они перешли к обсуждению проблемы: Павел просил найти для его сестры приспособление, которое помогло бы ей пользоваться правой непослушной рукой. Левая работает, но печатать да еще управлять мышкой левой (при том, что Наташа по природе правша), это занимает у девочки столько времени, что она тратит едва ли не час на написание одного абзаца.
«Наташа, – говорил он, – не смотрите, что юная, только семнадцать лет, – уже зрелый и умный литературный критик. Она много читает и умеет говорить о книгах так красочно и убедительно, что у нее собираются большие аудитории на одном известном литературном сайте! Пока что пишу за нее… то есть набираю тексты я».
Манон, сама писавшая рецензии на фильмы, обычно собиравшие несколько сотен комментариев, – одновременно и восхитилась, и насторожилась.
– Покажите! – строго произнесла она.
Павел пересел за начальственный стол, следуя приглашающему жесту Манон, открыл в компьютере страничку, где публиковались рецензии Наташи.
В самом деле… – Манон, бегло прочитав пару рецензий, убедилась: Наташа писала не по возрасту зрело. Впрочем, неудивительно: инвалиды нередко дают фору «нормальным» людям на десяток-другой лет зрелости. Болезнь и страдание открывают им истины, которые другим остаются долго неведомы… Если не навсегда.
– Ну что ж, коллега, – кивнула она Наташе, – постараюсь помочь. Существуют программы, которые сами набирают текст под диктовку, и я готова…
– Мы уже пытались с ними поработать, – вежливо перебил ее Павел. – Но они недостаточно хорошо реагируют на голос, делают много ошибок, после них текст все равно надо править. Так что без моего участия не обойтись. А Ната хочет быть независимой в своей работе.
– К тому же я вношу много исправлений, – подхватила Наташа, – а эти программы плохо приспособлены для такой задачи. А я хотела бы… если не держать брата при себе… Он у меня и так как сиделка… А у него ведь своя жизнь!
– Не говори глупостей, Ната. И не ссылайся на меня. Ничего нет стыдного в том, что я тебе… Я Натке мешаю, – обратился он к Манон. – Помогаю, но при этом мешаю! Она переживает, что много правит, – вроде как задает мне лишнюю работу, – или долго раздумывает над тем, как получше сформулировать фразу, и ее стесняет, что я жду… Это не дает ей как следует сосредоточиться, понимаете?
– Разумеется, – кивнула Манон. – Объясните мне только получше, о каком приспособлении идет речь. Я никогда о нем не слышала.
– Мы тоже. Не факт, что оно вообще существует. Но изготовить его просто, мне кажется. У Наты рука парализована от локтя, а выше двигается нормально. Вот если бы к ее предплечью присоединить что-то такое, что могло бы управлять мышкой… Как-то так, – и Павел набросал схему на маленьком голубом листке бумаги для заметок, лежавших на ее столе.
Выслушав, Манон поднялась, чем давала понять, что аудиенция закончена: в приемной ждали еще десятка два инвалидов, с которыми вела предварительную («пропускную») беседу ее секретарь, Надя, отсеивая разного рода мошенников и проныр.
– Я проработаю этот вопрос. О результатах вам сообщим через… ммм… Постараемся уложиться в неделю.
Эти двое даже не подозревали, насколько сложную задачу задали они Манон. Она действительно никогда не слышала о подобных приспособлениях, – никто до сих пор не просил у ее фонда помощи такого рода. Так что требовалось сначала их найти, затем связаться с фирмой-изготовителем и разузнать о технических характеристиках, потом с фирмой сторговаться, по возможности… Деньги у Манон имелись в распоряжении немалые, если считать цифрами. Но если эти цифры поделить на количество людей, просивших ее фонд о помощи, то на каждого получалась ничтожно малая сумма…
Выходя (выезжая…) из ее кабинета, оба, брат и сестра, обернулись. И одарили Манон такими взглядами… такими полными веры в нее взглядами, что у нее коленки ослабли. Она медленно опустилась в свое директорское кресло, уже зная, что для них она в лепешку расшибется, но найдет нужное приспособление! И не только его: она еще задействует все связи, чтобы опубликовать в прессе рассказ об удивительной девушке Наташе и ее брате…
Нет! О ее брате писать совершенно незачем! Накинутся на него толпы неудовлетворенных дамочек, почуяв самоотверженную душу! А Манон… А ей… ей самой хотелось поближе познакомиться с Павлом…
«Потому что ты и есть «неудовлетворенная душа», – с сарказмом констатировала она, посмотрев на себя в зеркало (естественно, в ее кабинете оно тоже водилось). – Если так и дальше пойдет, то придется тебе, милая, – продолжала она свой спич к отражению, – пересесть в инвалидное кресло! Если, конечно, существуют кресла для душевных инвалидов…»
По большому счету, хоть Манон и считала себя полной противоположностью Аиде, но, как и сестра, жила в ожидании высокого накала чувств, который ей однажды принесет великая любовь…
Дело было только за мужчиной, способным подарить ей этот накал. А он все никак не появлялся. Однако Манон дала себе зарок: ошибки Даши она не повторит. И ни за кого «гекторообразного» замуж никогда не выйдет!
Лучше быть одной. Ей вполне неплохо одной, между прочим…
За прошедшую неделю она, не доверив эту работу сотрудникам, сама провела фундаментальное исследование вопроса. Похоже, что приспособление такого рода и впрямь не существовало. Зато она нашла совсем другое: бионический протез. Эта искусственная рука могла управлять пальцами, совершать точные движения – не только печатать на клавиатуре, водить мышку, но даже листать страницы в книге!
Однако не все делается так быстро, как хочется: она начала переговоры о цене, попыталась выбить скидку. На превосходном немецком Манон соблазняла фирму рекламой (мол, распишем, как вы помогаете инвалидам!), прося скостить крутую цену… А фирма отписывала, что «такого рода реклама нам не нужна, иначе все инвалиды кинутся просить нас пожертвовать финансовыми интересами предприятия ради их нужд. Мы очень сочувствуем людям, пораженным недугом, однако не можем отдавать нашу продукцию по заниженной цене! Поймите нас правильно…»
Манон понимала правильно. Не зря она получила отличное образование: все эти тайные и явные финансово-экономические соображения были для нее абсолютно прозрачными.
В конечном итоге, после обмена несколькими письмами с изготовителем, она все же решила выделить огромные деньги – свыше тридцати тысяч евро, почти полтора миллиона рублей! – для Наташи. Более того, теперь она знала, что существуют такого же рода протезы и для ног. С ними Наташа могла бы стать совершенно независимой! Но…
НО. Это стоит о-о-очень дорого. Помогая Наташе, она лишит помощи других людей. Только если постепенно, не сразу, по мере поступления средств… Об этих протезах она пока и говорить не станет. Будут деньги – будет и Наташе сюрприз.
Существовала и другая загвоздка в этом деле: для того, чтобы носить протез, нужно согласиться на ампутацию неработающей части руки (и ног, если финансы пойдут)! Протез, без сомнения, сможет выполнить утраченные функции… Но согласится ли девочка на то, чтобы ее лишили части тела, – пусть и неработающей части, – чтобы вместо нее приставить железку? Умную, работающую, но все-таки железку…
«Стоп, – решила Манон. – Сначала обсудим вариант с рукой. А там видно будет. Если Наташа согласится на ампутацию руки, если сживется с протезом, если поверит в то, что и ноги ее можно таким же образом заменить на искусственные… Тогда и будем думать о денежках для них».
Конечно, она могла бы уведомить о своих находках Павла по телефону. Но ей очень хотелось снова увидеть его и Наташу, их золотистые живые глаза. И она не стала звонить. Пусть придут. Она им расскажет, что сумела сделать за столь сжатые сроки. Они это оценят!
Вот поэтому сегодня Манон накладывала макияж с особой тщательностью.
Подумав, она решила надеть бледно-голубой короткий свитер, связанный редкими петлями из шелковой нити, – так, что под ним просвечивал темно-синий топ. Ну и джинсы, как всегда. Манон терпеть не могла манеру одеваться матери и старшей сестры: все эти тяжелые, душные, дорогие платья с переливами парчи и стразов «от» какой-нибудь очередной звезды шмоточного дизайна. Ладно еще мама: хоть она и ушла со сцены, но ее привычка к блеску понятна. А вот Аиде совсем ни к чему! Это ее старит, делает из нее какую-то куклу…
Стоп! А ведь в прошлый раз… да, точно, в прошлый раз Аида пришла к ней в брюках! Манон тогда еще удивилась: до сих пор сестра категорически не признавала этот вид одежды. Да и вообще Дашка стала одеваться значительно проще, чем раньше. Но Манон забыла спросить, с чем связаны такие эпохальные перемены в ее стиле. Надо будет подъехать к сестрице, разузнать, в чем там дело… Нового кутюрье завела, что ли?
Или все-таки влюбилась?!
Примчавшись к себе в офис, мило и скромно обставленный (было бы верхом безвкусицы обставлять его дорогой мебелью, когда к тебе приходят за помощью бедные люди!), Манон первым делом поинтересовалась у сотрудницы, как там дела с поступлением новых благотворительных сумм. И с неудовольствием услышала, что плохо.
– А что отвечают?
– Ничего внятного. Но смысл один: им надоели разные побирушки.
– Побирушки?!
Манон почувствовала, как у нее зубы заныли от ярости.
…Поначалу многие крупные бизнесмены и прочий богатый люд охотно давали деньги: им нравилось слыть добряками, заботящимися о больных детях. К тому же Манон была известна как дочь своего отца, крупного финансиста, недавнего замминистра финансов, а ныне президента межбанковского комитета и владельца парочки крупных холдингов, – отчего «благотворители» его задабривали взносами в фонд дочери: мало ли, связь с такой фигурой всегда пригодится! Манон слишком хорошо знала эту среду и прекрасно понимала, что каждый имел в этом деле интерес, весьма далекий от инвалидов.
Однако, внеся деньги один раз, – отметившись, так сказать, – все эти граждане больше помогать фонду не хотели. Элементарно жмотились.
Она набрала номер одной редакции.
