скачать книгу бесплатно
Семь «почему» российской Гражданской войны
Андрей Владиславович Ганин
С кем было офицерство? Какова роль казачества? Могли ли победить эсеры? Какую роль сыграли спецслужбы? Брали ли красные в заложники семьи военспецов? Из-за чего был разбит адмирал А.В. Колчак? Почему победила Красная армия? На наиболее острые вопросы военно-политической истории российской Гражданской войны 1917–1922 гг. отвечает один из ведущих современных исследователей в этой области доктор исторических наук А.В. Ганин. В основе монографии уникальные документы 27 российских и зарубежных архивов, включая недавно рассекреченные архивы спецслужб.
В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.
Андрей Владиславович Ганин
Семь «почему» российской Гражданской войны
© Ганин А.В., 2018
© Издательство «Пятый Рим»™, 2018
© ООО «Бестселлер», 2018
Введение
Столетие революционных потрясений 1917 г. неизбежно привлекает значительный интерес общества к тем событиям и их переосмыслению. Тем более что и современный мир регулярно сотрясают государственные перевороты и военные конфликты, в том числе напоминающие те или иные эпизоды и явления российской Гражданской войны 1917–1922 гг. Многие задаются вопросами о том, как и почему сто лет назад в нашей стране вспыхнула братоубийственная война, унесшая миллионы человеческих жизней (а по своим далеко идущим последствиям и десятки миллионов), каким образом в той ситуации повели себя различные слои российского общества, существовали ли альтернативы победе большевиков, и если да, то почему их не удалось реализовать, насколько кровавым был большевистский режим, какова вообще роль спецслужб в исходе Гражданской войны и в победе красных.
К сожалению, общественный интерес по этим и многим схожим сюжетам удовлетворяет, как правило, низкопробная литература конспирологического характера. Поток такого рода произведений, ориентированных на коммерческий успех, неизбежно возрастает к юбилейным датам. Различные теории заговоров и поиск скрытых смыслов по-прежнему весьма популярны, а кропотливое изучение того, как обстояло дело в действительности, авторов такого рода произведений не интересует. К тому же они не обладают и какой-либо квалификацией для ведения исторических изысканий, хотя почти всегда позиционируют себя в качестве историков.
С другой стороны, академическая наука в строгом смысле слова не пытается ответить на масштабный общественный запрос, что и толкает читателей к знакомству с низкопробной литературой. Кроме того, в СМИ и в сети Интернет результаты многолетних трудов ученых нередко с легкостью присваивают разного рода посредники, пересказывающие (часто с ошибками) в популярном ключе работы исследователей.
Необходимость сочетать научную достоверность и точность с популярным стилем подачи материала назрела давно. В Европе и США – это, по сути, основной формат научной исторической литературы. В России же таких работ пока немного, а научное сообщество все еще настороженно относится к попыткам излагать результаты исследований общедоступным языком.
Замысел написать научно-популярную книгу о Гражданской войне возник в 2010 г. Эта идея в своей основе имела много причин. Достижению поставленной цели в наибольшей степени способствовали авторская работа над главами для крупнейшего многотомного международного юбилейного проекта к столетию событий Первой мировой войны на Восточном фронте, революций и Гражданской войны в России «Russia’s Great War and Revolution» (мне выпала честь представлять Россию в качестве научного редактора тома по военной истории Гражданской войны вместе с видными англо-американскими исследователями Дж. Смилом, Д. Стоуном и Дж. Суэйном), а также над выходившими под моей редакцией специальными номерами российского исторического журнала «Родина». Прежде всего, «Белое дело: вехи истории» (2008. № 3) и «Неизвестная Красная армия 1917–1922» (2011. № 2). Для этих номеров я готовил обзорные статьи по таким крупным проблемам, как причины неудачи наступления армий адмирала А.В. Колчака в 1919 г. и причины победы Красной армии в Гражданской войне. Эти очерки, сочетавшие в себе обобщение предшествующих работ, широкое введение в научный оборот новых архивных данных и общедоступные структурированные выводы, вызвали значительный интерес читательской аудитории. Поддержка читателей и активное вовлечение коллег в дискуссию по затронутым вопросам способствовали укреплению убежденности в том, что публикации такого рода необходимы.
Помимо этого мой опыт преподавания курса истории России в Московском государственном университете им. М.В. Ломоносова для студентов-гуманитариев неисторического профиля свидетельствовал о весьма низком уровне знаний о прошлом у студентов даже этого ведущего вуза нашей страны, их интеллектуальной зависимости от интернет-ресурсов, информация которых представлялась молодым людям истиной в последней инстанции. Все это сочеталось с беспомощностью многих студентов в самостоятельном объяснении событий и явлений прошлого. На экзаменах и семинарах можно было встретить тех, кто не знал, кто такой Ленин, что такое партия большевиков, какова их роль в истории нашей страны, когда произошла революция, не говоря уже о специальных вопросах.
Не секрет, что не способной размышлять, ничего не понимающей, интернет-зависимой, зомбированной телевидением толпой общества потребления манипулировать гораздо проще, чем самостоятельными, думающими людьми. В этом уже сегодня кроется ощутимая угроза для будущего нашей страны.
В этой связи мне хотелось подготовить сжатый и понятный материал по наиболее острым вопросам военно-политической истории Гражданской войны. При этом очерки, вошедшие в книгу, содержат и прежде неизвестные архивные данные.
Другой причиной обращения к научно-популярному жанру стала воинствующая некомпетентность, распространившаяся уже и в научной и околонаучной среде. Увы, даже научные работы по затрагиваемым вопросам нередко искажают саму суть рассматриваемых событий и явлений. Связано это как с сильнейшей политизацией темы и с личными предпочтениями авторов, так и с недостаточной глубиной проработки документального материала.
Наконец, за полтора с лишним десятилетия непрерывных поисков в архивах России и зарубежья, включая архивы Армении, Грузии, Азербайджана, Украины, Казахстана, Литвы, Латвии, Эстонии, Сербии, Чехии, Польши, Финляндии, Франции, США, мне удалось собрать беспрецедентный по своему объему и научному значению документальный материал и составить собственное многоаспектное представление о событиях Гражданской войны, которым я и хотел бы поделиться с читателями. В основе этой книги материалы 27 отечественных и зарубежных архивов, включая архивы спецслужб. Доказательную базу построений существенно подкрепляет то, что, в отличие от большинства исследователей Гражданской войны, я в равной степени работал с документацией как белых, так и красных, а также представителей национальных государств. При этом в своих поисках я старался не вырывать события Гражданской войны из контекста дореволюционной и послереволюционной истории.
Название книги подсказала небольшая брошюра известного американского советолога Ричарда Пайпса «Три “почему” русской революции» (М.; Спб.: Atheneum; Феникс, 1996. 96 с.) безотносительно воззрений ее автора. В этой работе Пайпс попытался обобщить свои взгляды на революционный процесс. Он отвечал на три вопроса: почему пал царизм, почему восторжествовали большевики и почему на смену Ленину пришел Сталин. В нашей книге акцент сделан на военно-политические аспекты Гражданской войны, поскольку именно они были главенствующими. При этом автор позволил себе отойти от однотипной вопросительной формы «почему», представив ее как условную, и разнообразить поставленные вопросы.
В приложениях публикуются яркие архивные документы, проливающие свет на события рассматриваемой эпохи и дополняющие основную часть книги. Почти все они самим своим содержанием предостерегают от идеализации как красных, так и белых.
Особое внимание специалистов и всех интересующихся историей Гражданской войны неизбежно привлечет публикация обнаруженного автором этих строк в США прежде не публиковавшегося окончания знаменитого дневника барона А.П. Будберга. Основная часть дневника увидела свет еще в первой половине 1920-х гг. в «Архиве русской революции» и стала суровым приговором Белому движению. При этом сравнительно небольшой фрагмент дневника за конец 1919 – начало 1920 г. на протяжении почти ста лет оставался неизвестным. Думается, введение в научный оборот столь значимого документа будет способствовать приращению научного знания по истории Гражданской войны. Не менее интересны и воспоминания полковника Е.Э. Месснера о Гражданской войне на Юге России, фрагмент которых также вошел в приложения.
Документы публикуются в соответствии с современными правилами орфографии и пунктуации при сохранении стилистических особенностей источника. Все даты, относящиеся к истории России до февраля 1918 г., приведены по старому стилю.
Я глубоко признателен всем, кто помогал мне при подготовке этой книги. Прежде всего, моему учителю к.и.н. О.Р. Айрапетову, моим друзьям и коллегам Ю.М. Галкиной, доктору Э. Екабсону, к.и.н. А.В. Калякиной, к.и.н. В.Б. Каширину, к.и.н. М.А. Ковальчуку, к.э.н. Е.В. Кокуре, А.А. Комиссаровой (Снесаревой), к.и.н. А.Н. Комолятовой, А.С. Кручинину, д.и.н. И.В. Михутиной, И.М. Разиной, к.и.н. А.А. Симонову, доктору Т. Таннбергу, Ю.Х. Тотрову, к.и.н. О.Ю. Устиновой, Т.Г. Чеботаревой. Особую благодарность хотел бы выразить моему другу к.и.н. Ф.А. Гущину и, конечно, моим дорогим родителям и брату за многолетнюю помощь и поддержку.
С кем было офицерство
Вопрос о том, с кем было офицерство старой русской армии в Гражданскую войну, предполагает не только статистические подсчеты и выяснение соотношения контингентов офицеров в противоборствовавших армиях, но и анализ того, что представляло собой офицерство к началу конфликта, а также реального вклада офицеров в становление всех лагерей Гражданской войны, то есть оценку качества групп офицеров в различных армиях и их роли в тех или иных событиях.
К началу Гражданской войны русский офицерский корпус состоял из двух групп: кадровых офицеров и офицеров военного времени. Между ними существовала колоссальная разница. Кадровое офицерство было замкнутой привилегированной кастой. Это были люди, целиком посвятившие себя военной службе, военные профессионалы, носители военных традиций, знаний, дисциплины, нередко происходившие из офицерских династий, где поколение за поколением представители рода избирали своей профессией военную службу. Часть кадровых офицеров обладала высшим военным образованием, как общим, так и специальным (артиллерийским, инженерным и т. д.). В кадровом офицерстве был силен корпоративный дух. Многие кадровые офицеры были выходцами из дворян. Однако на рубеже XIX–XX вв. как в русской, так и в других европейских армиях шел процесс расширения социальной базы офицерской корпорации, в которую все активнее проникали представители других сословий. Так, например, генерал от инфантерии М.В. Алексеев был сыном солдата, выслужившего офицерский чин. Генерал от инфантерии Л.Г. Корнилов был сыном казака, дослужившегося до младших офицерских чинов. Генерал-лейтенант А.И. Деникин был сыном крепостного крестьянина, отданного в рекруты и дослужившегося до офицерских чинов. Советский главком бывший полковник И.И. Вацетис родился в семье батрака.
Кадровые офицеры были традиционно чужды политической жизни, не знали и не понимали значения партийной борьбы и идеологии, воспитывались на идеалах приверженности императору. Вместе с тем в офицерской среде в начале ХХ в. стали появляться и политически активные люди, в том числе сторонники конституционной монархии или республиканского строя. Однако события 1917 года и Гражданской войны показали, что единые корпоративные политические взгляды у офицерства отсутствовали. Кадровыми офицерами были крупнейшие деятели контрреволюционного лагеря Гражданской войны (например, генералы Е.К. Миллер, Н.Н. Юденич, адмирал А.В. Колчак) и многие видные военные работники Советской России (бывший генерал М.Д. Бонч-Бруевич, бывшие полковники И.И. Вацетис, С.С. Каменев и Б.М. Шапошников, бывший подпоручик М.Н. Тухачевский).
Офицеры военного времени, масштабное ускоренное производство которых происходило в годы Первой мировой войны, представляли собой совсем иную среду. Источники производства в офицерские чины этой категории лиц были крайне разнородны. Офицером военного времени мог стать не нюхавший пороха выпускник университета или, например, участвовавший во многих кампаниях простой необразованный казак, выслуживший унтер-офицерское звание, а затем за боевое отличие произведенный в офицеры. Социальный состав офицерства военного времени был очень широк и демократичен. Существенно различались квалификация и уровень подготовки этих людей. Многие из них не связывали свою жизнь с военной службой. Фактически эта категория офицеров представляла собой срез всего русского общества и в большей степени отражала не офицерское мировоззрение, а мировоззрение тех слоев населения, из которых такие офицеры происходили. Они были гораздо хуже подготовлены к управлению войсками, чем кадровые офицеры, и их сложнее отнести к военным профессионалам. Но, вполне естественно, в среде офицеров военного времени было множество сторонников народнических взглядов, приверженцев левых политических течений (например, первый советский Верховный главнокомандующий Н.В. Крыленко, а также С.Г. Лазо, М.К. Тер-Арутюнянц, И.Ф. Федько, Н.А. Щорс и др.). И конечно, такие офицеры приняли как Февральскую, так и Октябрьскую революции и активно поддержали большевиков.
Характерно восприятие этих групп офицерства населением. Капитан И.С. Ильин записал в дневнике 21 июня 1918 г.: «Я видел еще по фейерверкерам и юнкерам, что именно наиболее сознательная часть народа так и смотрит: кадровый офицер – это одно, а всех этих прапорщиков из учителей да из школ в грош не ставили и даже как будто стыдились, что такие появились офицеры – ни рыба ни мясо»[1 - Скитания русского офицера: Дневник Иосифа Ильина. 1914–1920. М., 2016. С. 273.].
Гражданская война привела к невиданному прежде расколу русского общества. Она стала одним из сложнейших жизненных испытаний для офицеров старой русской армии. В условиях взаимного ожесточения сторон и эскалации вооруженного конфликта от их выбора, в немалой степени зависел исход борьбы, дальнейший путь развития России и новых независимых государств, возникших на руинах Российской империи. Как и все население бывшей Российской империи, офицерство также оказалось расколотым между красными, белыми и сторонниками национальных государств. На конкретных примерах расколотых офицерских семей отчетливо виден братоубийственный характер Гражданской войны. У раскола офицерства были социальные причины, усугублявшиеся политическим и мировоззренческим разделением. В то же время немалая часть офицеров предпочла уклониться от вовлечения в братоубийство и заняла нейтральную позицию, а некоторые приняли участие в «зеленом» движении, сражаясь против всех. Даже спустя столетие после революционных событий не утихают острые споры, а порой и спекуляции по поводу того, с кем же оказалось тогда русское офицерство.
Статистика
По различным оценкам, к октябрю 1917 г. в русской армии насчитывалось от 250 до 320 тысяч офицеров, среди которых порядка 190–260 тысяч составляли офицеры военного времени, многие из которых впервые взяли в руки оружие лишь в годы Первой мировой войны[2 - Первоначально С.В. Волков оценивал численность офицерства к осени 1917 г. в 276 000 человек (Волков С.В. Трагедия русского офицерства. М., 2001. С. 10). Позднее он провел пересчет численности офицерского корпуса периода Первой мировой войны, определив количество офицеров, остававшихся в живых к октябрю 1917 г., в 320 000 человек (Волков С.В. Первая мировая война и русский офицерский корпус // Вестник Православного Свято-Тихоновского богословского института. 2011. Вып. 1 (38). С. 115).]. В пехотных полках действующей армии к ноябрю 1917 г. из-за высоких потерь оставалось лишь 4 % кадровых офицеров[3 - Кавтарадзе А.Г. Военные специалисты на службе Республики Советов 1917–1920 гг. М., 1988. С. 27–28, 52.]. Для сравнения, среди офицеров морского ведомства кадровые составляли около 60 %[4 - Назаренко К.Б. Флот, революция и власть в России: 1917–1921. М., 2011. С. 61.]. Кадровый офицерский состав в основном сохранили и казачьи войска.
Всего в Красной армии оказались примерно 2500 бывших генералов и штаб-офицеров (то есть полковников и подполковников). Кроме того, свыше полутора тысяч военспецов были лицами с высшим общим военным образованием – выпускниками Императорской Николаевской военной академии.
В результате комплектования по добровольческому принципу в первой половине 1918 г. Красная армия пополнилась незначительным количеством бывших офицеров. Увеличение набора произошло только после перехода к принудительным мобилизациям. К сентябрю 1918 г. мобилизация дала лишь 4237 военных специалистов. По другим данным, призывы по декретам от 29 июля, 2 и 29 августа и 3 сентября дали РККА к 7 октября 1918 г. 9901 бывшего офицера, 15 695 бывших унтер-офицеров, 303 врача, 2446 фармацевтов и фельдшеров, 481 бывшего чиновника[5 - РГВА. Ф. 11. Оп. 5. Д. 50. Л. 16; РГАСПИ. Ф. 71. Оп. 35. Д. 667. Л. 2.].
Отдельные категории бывших офицеров практически не были представлены в Красной армии. Прежде всего, речь идет о сохранившем за годы Первой мировой войны свой кадровый состав казачьем офицерстве, которое почти целиком перешло на сторону антибольшевистских сил. Тем более что казачьи области находились на окраинах, где советская власть была слабее, чем в центре, и откуда началось активное сопротивление большевикам по всей России.
Численность военспецов существенно возросла лишь к концу 1918 г., так как только 23 ноября 1918 г. Реввоенсовет Республики издал приказ № 275 о призыве с 25 ноября по 15 декабря всех бывших обер-офицеров до 50 лет, штаб-офицеров до 55 лет и генералов до 60 лет, что дало новой армии свыше 50 тысяч военспецов, а также 9000 лиц административно-хозяйственного состава[6 - РГВА. Ф. 11. Оп. 5. Д. 959. Л. 7.].
В данных о численности бывших офицеров и военных чиновников в Красной армии есть существенные разночтения. По официальным отчетам Всероссийского главного штаба (Сведения о командном составе и лицах административно-хозяйственной службы Красной армии за 1918–1919 гг. и с 1 января по 15 июня 1920 г.), в 1918 г. в РККА было зачислено 23,9 тысячи офицеров и чиновников, в 1919 г. – 80 тысяч и в 1920 г. – 18,4 тысячи[7 - РГВА. Ф. 33987. Оп. 1. Д. 58. Л. 67.]. Итого 122,3 тысячи человек. По подсчетам на основании документов учета бывших белых офицеров советскими органами госбезопасности, военные чиновники составляли до трети от общего числа зарегистрированных[8 - Книга учета лиц, состоявших на особом учете бывших белых офицеров в органах ГПУ Украины. Харьков, 2011. Т. 1. С. 11.]. Однако для Гражданской войны характерно другое соотношение офицеров и чиновников. Так, по данным о составе антибольшевистских формирований Северо-Запада России в конце 1918 г., количество чиновников было в 7–8 раз меньше количества офицеров. Соответственно, из 122,3 тысячи офицеров и чиновников могло быть около 108 тысяч бывших офицеров. Но, возможно, в эту статистику включены и унтер-офицеры.
По другим данным, с марта 1918 по 15 июня 1920 г. на укомплектование комсостава было направлено 154 923 человека, в том числе 22 869 красных командиров (краскомов)[9 - РГВА. Ф. 33987. Оп. 1. Д. 58. Л. 107. По данным А.Г. Кавтарадзе, краскомов к декабрю 1920 г. было 39 914 человек (Кавтарадзе А.Г. Военные специалисты. С. 176).]. Остальные – 132 054 человека представляли собой бывших офицеров, военных чиновников и унтер-офицеров (до 22 тысяч человек). За вычетом унтер-офицеров, бывших офицеров и чиновников остается около 110 тысяч человек. Таким образом, только бывших офицеров могло быть порядка 98 тысяч человек. К концу Гражданской войны в РККА служили и свыше 14 тысяч бывших белых офицеров, сведения о них, видимо, включались и в приведенные выше показатели.
По окончании широкомасштабной Гражданской войны в 1921 г. из РККА были уволены 8415 бывших белых офицеров, около 4000 переведены в Народный комиссариат труда с последующим увольнением как перемещенные в гражданское ведомство, уволены 2710 бывших офицеров военного времени, признанных малоценными, и еще 271 бывший офицер. Итого как минимум 15 396 бывших офицеров[10 - Абинякин Р.М. Увольнения бывших офицеров из РККА в 1921 г.: причины и тенденции // 1921 год в судьбах России и мира: от Гражданской войны к послевоенному миру и новым международным отношениям. Мурманск, 2011. С. 239.]. Происходили и другие увольнения, но на данный момент нет сведений о том, какую часть из них составляли бывшие офицеры. По оценке Р.М. Абинякина, на службе оставались до 32 544 бывших офицеров[11 - Там же. С. 240.].
Очевидно, что на стороне красных оказалось весьма значительное количество офицеров. Часть была призвана по декретам, часть кустарно мобилизована. О многочисленности военспецов свидетельствуют собранные исследователями персональные данные по нескольким компактным группам внутри офицерского корпуса.
Автором этих строк составлена и на протяжении многих лет совершенствуется база данных по специалистам Генерального штаба (выпускникам и слушателям Николаевской военной академии), принимавшим участие в Гражданской войне в России 1917–1922 гг. Удалось установить, что в Гражданской войне так или иначе участвовали не менее 2837 выпускников и слушателей академии, включая ускоренные курсы периода 1916–1919 гг.
Через ряды Красной армии прошли не менее 1579 выпускников академии, через ряды белых армий Юга России – 1082, через белые армии Востока России – 641, через украинские армии – 426 офицеров[12 - Ганин А.В. Выпускники Николаевской военной академии в годы Гражданской войны в России 1917–1922 гг.: статистический обзор // Историческая информатика (Барнаул). 2016. № 1–2. С. 54.]. Как же разделился Генштаб в процентных величинах? Точные расчеты осложняет то обстоятельство, что немало генштабистов успели послужить в нескольких противоборствующих лагерях. Чтобы преодолеть это затруднение, автором был проведен подсчет по местам службы офицеров. При таком подсчете на РККА приходится 39,8 %, всех мест службы генштабистов, на Южный фронт белых – 27,2 %, на Восточный фронт белых – 16,1 %, на украинские армии – 10,7 %, на Северо-Западный фронт белых – 0,8 %, на Северный фронт белых – 0,7 %, на прочие белые армии, белое подполье вне РККА и бои с большевиками вне антибольшевистских фронтов – 1,6 %, на прочие (кроме украинских) национальные армии – 3,1 %.
Суммарно белые фронты составляли 46,4 % мест службы генштабистов, превосходя соответствующий показатель в 39,7 % у красных. Таким образом, через ряды белых армий прошло несколько больше «академиков», чем через Красную армию. Свою роль в этом сыграло наличие у белых старой академии, осуществившей в 1919 г. ускоренный выпуск слушателей, хотя часть из них позднее и оказалась у красных. Это превосходство не принесло белым победы, тем более что оно было невелико. При этом РККА существенно превосходила по кадрам Генштаба любой из антибольшевистских фронтов. Даже Южный фронт белых насчитывал в своих рядах в полтора раза меньше выпускников академии, чем Красная армия. Отсутствие должной координации и противоречия между антибольшевистскими фронтами и армиями лишили противников новой власти возможности воспользоваться преимуществом в кадрах Генштаба (60,2 % мест службы при сложении данных по белым и национальным армиям) и стали одним из факторов, приведших противников большевиков к поражению.
Национальные армии составляли 13,8 % мест службы «академиков». Этот высокий показатель достигнут за счет гетманской армии П.П. Скоропадского, которая считалась украинской национальной лишь формально и приняла в свои ряды сотни выпускников академии. За вычетом этих данных процент выпускников академии в национальных формированиях остается крайне незначительным.
Помимо генштабистов известны персональные данные о размежевании 219 доживших до начала Гражданской войны авиаторов – георгиевских кавалеров Первой мировой: 89 из них служили в белых армиях (в том числе 14 позднее сдались РККА и служили в ней, один остался в России, но скрывался под чужой фамилией), 65 – в РККА (в том числе из РККА 7 перешли в белые и 2 – в национальные армии, а также 1 – к «зеленым»), 3 – в национальных армиях и 10 уклонились от участия в Гражданской войне. Судьбы 52 летчиков не установлены[13 - Нешкин М.С., Шабанов В.М. Авиаторы – кавалеры ордена Св. Георгия и Георгиевского оружия периода Первой мировой войны 1914–1918 годов. Биографический справочник. М., 2006. С. 12–15.]. С учетом перебежчиков в РККА успели послужить 79 человек (36,1 %), в белых армиях – 96 (43,8 %), в национальных – 5 (2,3 %) и 1 (0,5 %) у «зеленых». При расчете по местам службы, красный военно-воздушный флот составил 43,6 %, белый – 53 %, ВВС национальных армий – 2,8 %. Следует принимать во внимание и то, что перейти на сторону противника летчикам было объективно проще, чем представителям других военных специальностей.
Известны данные и о службе 61 кавалера ордена Св. Георгия 2-й и 3-й степени – в основном представителей высшего командного состава. Из них через РККА прошли только 7 человек (14,6 % мест службы), через белые армии – 32 (66,7 %, в том числе один перешел в национальную армию), через национальные армии – 9 (18,75 %, в том числе четверо перешли к белым), 16 уклонились от службы и выбор еще 2 неизвестен[14 - Егоров Н., Жебровский С. «Ни пяди земли, даже для погребения, не имею…» Судьбы георгиевских кавалеров Первой мировой // Родина. 2014. № 8. С. 76–79.]. Можно вывести определенную закономерность: чем выше был должностной и образовательный статус офицеров, тем больше их могло оказаться у противников большевиков.
Имеются и относительно точные данные об офицерах флота, хотя в силу своей специфики они заметно выпадают из общей тенденции размежевания офицерства. К марту 1921 г. в красном флоте оказалось 6559 бывших офицеров из 8060 имевшихся в русском флоте на 1 января 1918 г., или 82,2 %[15 - Назаренко К.Б. К вопросу о численности и судьбе офицерского корпуса русского флота в 1917–1921 гг. // Вестник Санкт-Петербургского университета. Серия 2. 2007. Вып. 4. С. 109, 116.].
На чьей же стороне оказалось русское офицерство? У историков нет единого ответа. Причины кроются как в отсутствии достаточной документальной базы для расчетов в связи с многочисленностью офицерства, так и в идеологических пристрастиях.
По подсчетам А.Г. Кавтарадзе, которые до сих пор считались наиболее достоверными, с учетом пленных белых офицеров общая численность военспецов к концу Гражданской войны оценивается в 75–78 тысяч человек, или около 30 % офицерского корпуса на осень 1917 г., в том числе свыше 65 тысяч офицеров военного времени[16 - Кавтарадзе А.Г. Военные специалисты. С. 222.]. По мнению С.В. Волкова, сюда должны быть включены и военные чиновники[17 - Волков С.В. Трагедия русского офицерства. С. 317.]. С.В. Волков занижает численность военспецов, завышая данные об офицерах белых армий, но его рассуждения содержат противоречие, поскольку он указывает, что в РККА могли служить не более 68 тысяч офицеров, или что их было даже примерно 50 тысяч (включая в 75 тысяч 24 тысячи врачей и военных чиновников), или же что только бывших офицеров в РККА насчитывалось 55–58 тысяч[18 - Там же. С. 398.].
А.Г. Кавтарадзе предположил, что в антибольшевистских армиях могли служить 40 % офицеров, а остающиеся 30 % уклонились от участия в войне или погибли[19 - Кавтарадзе А.Г. Военные специалисты. С. 177.]. По оценке С.В. Волкова, следующего за А.Г. Кавтарадзе, но пытающегося оспаривать его данные, за период Гражданской войны погибли 85–90 тысяч офицеров, тогда как уклонились от участия в Гражданской войне 28–30 тысяч, или 10 % (по предположению С.В. Волкова, две трети из них были репрессированы), в национальные армии перешли до 15 тысяч, или 5–6 % (в действительности значительно больше), а в Белом движении участвовали порядка 170 тысяч (проверка расчетов С.В. Волкова по его же материалам дает около 160 тысяч), или 62 % офицеров. Красной армии он отводит лишь 55–58 тысяч (по минимальной оценке – 50 тысяч) офицеров, или 19–20 %, из которых до 10 тысяч погибли. Около 70 тысяч офицеров, по его мнению, эмигрировали, 85–90 тысяч погибли, а 110 тысяч остались в Советской России[20 - Волков С.В. Трагедия русского офицерства. С. 292–293, 317, 398.].
Эти подсчеты вызывают обоснованные сомнения и вопросы. Прежде всего, к настоящему времени нет каких-либо документальных подтверждений того, что в белых армиях могли служить 160 тысяч офицеров. Неясно, как могло оказаться, что у белых, контролировавших малонаселенные окраины, служили втрое больше офицеров, чем у красных, контролировавших густонаселенный центр страны. Очевидно, что мобилизации у красных были организованы значительно лучше, чем у белых, что напрямую отразилось на численности противоборствующих армий. Непонятно и то, почему красные, по версии С.В. Волкова, мобилизовали такое незначительное в сравнении с белыми количество офицеров. Подсчеты С.В. Волкова не учитывали переходы офицеров из армии в армию. Кроме того, они, очевидно, включали и лиц, произведенных в офицеры уже в рядах белых армий (при этом прямой советский аналог – красные командиры, прошедшие подготовку после 1917 г., – в советскую статистику не включался).
Как же разделилось все офицерство? Ответить на этот важнейший вопрос помогают сравнительно точные данные по ряду фронтов и армий. Так, в Сибирской армии к 1 октября 1918 г. служили 10 754 офицера[21 - РГВА. Ф. 40308. Оп. 1. Д. 72. Л. 1об.]. На март – апрель 1919 г. в ударных колчаковских армиях, Западной и Сибирской, числились всего 5949 офицеров[22 - РГВА. Ф. 39624. Оп. 1. Д. 87. Л. 11об.–12; Ф. 39736. Оп. 1. Д. 58. Л. 3.]. На Восточном фронте белых к 1 июля 1919 г., по официальным данным, служили около 30 тысяч офицеров[23 - Волков Е.В. Под знаменем белого адмирала. Офицерский корпус вооруженных формирований А.В. Колчака в период Гражданской войны. Иркутск, 2005. С. 47, 118.], на Северо-Западном фронте белых – не менее 1200 офицеров[24 - Смолин А.В. Белое движение на Северо-Западе России (1918–1920 гг.). СПб., 1999. С. 405, 424.]. Есть данные о том, что к августу 1920 г. в Эстонии находились около 6000 русских офицеров[25 - ГА РФ. Ф. Р-5853. Оп. 1. Д. 3. Л. 77.]. На Севере России к февралю 1920 г. числились лишь 1500 белых офицеров[26 - ГА РФ. Ф. Р-5867. Оп. 1. Д. 32. Л. 71.]. Поименно известны около 2400 офицеров, служивших у белых на Севере за весь период Гражданской войны, включая произведенных в офицерские чины белыми (в том числе и по окончании боевых действий)[27 - По оценке С.В. Волкова, всего офицеров – участников антибольшевистского движения на Севере могло быть в пределах 3500–4000 (Волков С.В. Северный край в судьбах русского офицерства // Вестник Университета Дмитрия Пожарского. 2016. № 1 (3). С. 30). На наш взгляд, эта оценка представляется завышенной.].
В различных украинских армиях в 1919–1922 гг. насчитывалось до 3888 офицеров, а ранее, при гетмане П.П. Скоропадском в 1918 г., служили около 7000 офицеров[28 - Тинченко Я.Ю. Офiцерський корпус Армii Украiнськоi Народноi Республiки (1917–1921). Киiв, 2011. Кн. 2. С. 61.]. Всего через украинские армии могли пройти до 12 тысяч бывших офицеров русской армии. В польской армии к марту 1920 г. состояли 6204 офицера бывшей русской армии[29 - CAW. I.303.9.3. Л. 6.]. Финский офицерский корпус на 1919 г. составлял около 880 человек[30 - Подсчитано по: Prelimin?r tj?nstest?llningslista ?fver aktiva officerare och reservofficerare i aktiv tj?nst vid armen. Helsinki, 1919.], бывших русских офицеров служило около 250. Офицерский корпус литовской армии к 1 июля 1920 г. насчитывал 957 человек, бывших русских офицеров в нем могло быть не менее 440[31 - Рудиченко А.И., Тинченко Я.Ю. Награды и знаки национальных армий и правительств. Украина. Белоруссия. Литва. Киев, 2011. С. 387.]. Общая численность латвийского офицерского корпуса к 1920 г. составляла более 1800 человек[32 - Jekabsons E., ?cerbinskis V. Latvijas armijas augstakie virsnieki 1918–1940. Biografiska vardnica. Riga, 1998. S. 522.]. В эстонской армии на ноябрь 1918 г. служили около 2000 офицеров. К сожалению, нет точных данных об офицерском корпусе армий закавказских государств. Оценочно в армянской армии служили около 1500 офицеров[33 - В первые месяцы Советской власти в Армении были арестованы 1400 офицеров (Мартиросян Г.А. Офицеры Республики Армения в концлагере города Рязани. Рязань, 2002. С. 15).], в азербайджанской – до 1000, в грузинской – несколько тысяч. Таким образом, в национальных армиях оказались не менее 26 тысяч офицеров.
Наибольшую сложность представляет определение численности офицеров на Южном фронте белых. Есть данные о том, что к середине 1918 г. офицеры составляли 68,7 % численности Добровольческой армии[34 - Абинякин Р.М. Офицерский корпус Добровольческой армии: социальный состав, мировоззрение. 1917–1920 гг. Орел, 2005. С. 89.]. Если исходить из того, что численность армии в июне 1918 г. (перед 2-м Кубанским походом) достигала примерно 9000 человек, офицеров должно было быть менее 6200 человек.
По официальным данным, к 5 (18) июля 1919 г. во ВСЮР генерала А.И. Деникина из 244 890 солдат и офицеров, включая и нестроевых, было только 16 765 офицеров[35 - РГВА. Ф. 39540. Оп. 1. Д. 34. Л. 229.]. К сентябрю 1920 г. в Русской армии на довольствии, по утверждению генерала А.С. Лукомского, числились 50 тысяч офицеров[36 - Лукомский А.С. Воспоминания. Берлин, 1922. Т. 2. С. 235.]. На сегодня это максимальное документированное количество (пусть и в мемуарном свидетельстве чрезвычайно осведомленного генерала) офицеров у белых. Сведения о боевом составе, имевшиеся в штабе армии, дают намного меньшие цифры. Так, боевой состав ВСЮР к 1 (14) июля 1920 г. включал только 8114 офицеров, а к 1 (14) сентября 1920 г. в боевом составе Русской армии числились 6699 офицеров[37 - HIA. P.A. Koussonsky collection. Box 2.].
Эти данные примерно стыкуются со статистикой офицеров, оказавшихся в эмиграции. На февраль 1922 г. в составе врангелевской армии числились 11 802 офицера[38 - Русская военная эмиграция 20-х – 40-х годов. Док. и мат. М., 1998. Т. 1: Так начиналось изгнанье. 1920–1922 гг. Кн. 2: На чужбине. С. 171–172.]. В Королевстве сербов, хорватов и словенцев и в Болгарии к 1 марта 1922 г. находились 7595 офицеров[39 - Наш подсчет по: HIA. P.A. Koussonsky collection. Box 5.]. По данным ГПУ, в Болгарии к лету 1922 г. насчитывалось до 15 тысяч офицеров, 75 % из них (11 250 человек) эвакуировались из Крыма и 24 % (3600 человек) оказались за рубежом в результате прочих эвакуаций белых[40 - Русская военная эмиграция 20-х – 40-х годов. Док. и мат. М., 2010. Т. 5: Раскол. 1924–1925 гг. С. 495.]. В 1, 2, 3 и 4-м отделах РОВС в начале его существования (включая воинские части, группы, офицерские общества и союзы) состояли до 25 293 офицеров, причем в это число входили ветераны всех белых фронтов, оказавшиеся в эмиграции на территории Европы[41 - BAR. A.P. Arkhangel’skii papers. Box 2.].
В СССР к концу 1923 г., по данным ОГПУ, проживали 35–50 тысяч бывших белых офицеров[42 - Зданович А.А. Органы государственной безопасности и Красная армия: Деятельность органов ВЧК – ОГПУ по обеспечению безопасности РККА (1921–1934). М., 2008. С. 556.]. На особом учете ОГПУ к 1 сентября 1924 г. состояли 50 900 бывших белых офицеров и чиновников[43 - Реформа в Красной армии. Док. и мат. 1923–1928 гг. М., 2006. Кн. 2. С. 6.]. Остается открытым вопрос о потерях офицеров белых армий (как в боях, так и в результате репрессий при попадании в плен), а также о численности произведенных в офицеры непосредственно в белых армиях.
С учетом потерь, плена, ротации кадров и многочисленных переходов офицеров из лагеря в лагерь через Красную армию могли пройти около 100 тысяч офицеров, что подтверждают приведенные выше архивные данные. Не менее 26 тысяч прошли через национальные армии. Через белые армии (включая произведенных в белых армиях) могли пройти от 110 тысяч до 130 тысяч офицеров (в том числе 70–90 тысяч через белые армии Юга России, порядка 30 тысяч через Восточный антибольшевистский фронт и не более 10 тысяч через прочие фронты).
Немалая часть офицеров перетекала из одного лагеря в другой пленными и перебежчиками, поэтому приведенные показатели неизбежно будут накладываться друг на друга. Значительным было и количество офицеров, уклонившихся от участия в Гражданской войне (только на Юге России таких были десятки тысяч). Таким образом, окончательный ответ на вопрос, сколько офицеров оказалось у красных, а сколько – у их противников, остается задачей будущих исследований.
Военные специалисты в Красной армии
Сразу после большевистского переворота новые хозяева России осознали, что без привлечения на свою сторону квалифицированных командных кадров из офицеров им новой армии не создать, равно как и не обеспечить защиту своего режима от многочисленных врагов. Между тем, вопрос привлечения офицерства на сторону красных был непростым, так как большевики и их союзники, левые эсеры, взяли власть на волне разложения старой армии, солдатской вседозволенности, невиданного унижения и массовых убийств офицеров. Придя к власти, они продолжили прежний курс, который неизбежно должен был оттолкнуть офицеров. Было отменено ношение погон, упразднены воинские звания. Само слово «офицер» стало символом классового врага, вызывало подозрения в контрреволюционности, и в Красной армии вместо него был введен в обиход эвфемизм «военный специалист» (военспец).
Негативное восприятие большевиков объединяло многих офицеров. В среде патриотически настроенного офицерства был распространен взгляд на представителей этой партии как на врагов России, предателей, прямых наймитов Германии, стремившихся к поражению собственной страны в мировой войне и заключивших в 1918 г. позорный сепаратный мир с врагом, предав союзников России по Антанте. Этот взгляд был не далек от действительности и служил одной из причин перехода офицеров на сторону антибольшевистских сил. Почему же офицеры, которым большевистский режим был во многом враждебен, все же шли в Красную армию добровольно еще до перехода к мобилизациям летом – осенью 1918 г.?
Активное выражение собственной гражданской позиции – удел меньшинства в любом обществе. Не являлось исключением и русское офицерство. Громадное большинство офицеров представляли собой инертную массу, которая по выработанной за годы службы привычке слепо исполняла приказы сверху и продолжала оставаться на своих местах и после октябрьского переворота. Поскольку большевики взяли под контроль центр страны, где располагались все органы центрального военного управления, а также прифронтовую полосу нескольких фронтов и Ставку, значительная часть офицерства таким путем, как бы по инерции, перешла из учреждений старой армии в те же, но видоизмененные органы новой, Красной армии. Например, большинство работников Ставки остались на своих местах после смены власти. В этом смысле период перехода от структур старой армии к Красной армии может быть назван инерционным. Многие попавшие таким путем в новую армию считали, что служат своей стране безотносительно правящего режима. Например, генерал-майор А.А. Балтийский прямо заявлял о себе и своих единомышленниках: «И я, и многие офицеры, шедшие по тому же пути, служили царю, потому что считали его первым из слуг отечества, но он не сумел разрешить стоявших перед Россией задач и отрекся. Нашлась группа лиц, вышедших из Государственной думы, которая взяла на себя задачу продолжать работу управления Россией. Что ж! Мы пошли с ними, помогая им как только могли и работая не для них, а для пользы Родины. Но они тоже не справились с задачей, привели Россию в состояние полной разрухи и были отброшены. На их место встали большевики. Мы приняли их как правительство нашей Родины и также по мере сил стремились помочь им в их работе. В политику мы в то время не вмешивались и действовали по признаку преемственности власти»[44 - Цит. по: Верховский А.И. На трудном перевале. М., 1959. С. 420.]. Подобная позиция едва ли может быть названа гражданской, но она была достаточно распространена.
Лишь меньшая часть офицерства по идейным причинам, осознанно, пошла на сотрудничество с большевиками. Но такие люди были. К примеру, после июльских событий 1917 г. с военной организацией Петербургского комитета РСДРП(б) начал сотрудничать генерал-лейтенант Н.М. Потапов, связанный с большевиками М.С. Кедровым и руководителем так называемой военки – военной организации большевиков – Н.И. Подвойским[45 - Городецкий Е.Н. О записках Н.М. Потапова // Военно-исторический журнал. 1968. № 1. С. 59.]. По свидетельству Кедрова, генерал Потапов еще при Керенском «оказывал большевикам ценные услуги»[46 - Кедров М.С. За Советский север. Личные воспоминания и материалы о первых этапах Гражданской войны 1918 г. Л., 1927. С. 86.].
Уже в 1920 г. бывший полковник Н.Н. Петин в радиограмме своему однокашнику по академии генерал-лейтенанту П.С. Махрову, оказавшемуся у белых, сообщал о своем переходе на сторону советской власти: «Я принимаю за личное для себя оскорбление Ваше предположение, что я могу служить на высоком ответственном посту в Красной армии не по совести, а по каким-либо другим соображениям. Поверьте, что если бы я после тяжелых переживаний не прозрел, то находился бы либо на Вашей стороне, либо в тюрьме или концентрационном лагере. …Я решил, что ничто не может оторвать меня от народа, и отправился с оставшимися сотрудниками и имуществом штаба фронта в страшную для нас в то время, но вместе с сим родную Советскую Россию. Может быть, Вы по-прежнему думаете, что в России все военспецы работают по принуждению под страхом расстрела, но такое заблуждение допустимо лишь рядовому офицерству, которое, насколько мне известно, Вы держите в полной слепоте, для Вас же, занимающего столь ответственную должность, как должность начальника штаба армии, и пользующегося всеми средствами разведки как агентурной, так и при посредстве иностранной прессы, должна была давно уже открыться картина истинного положения страны, и я только удивлялся, как Вы, более других возмущавшийся в дни первой революции бесправием рабочего класса, до сего времени стоите в рядах злейших врагов народа»[47 - РГВА. Ф. 102. Оп. 1. Д. 56. Л. 93.]. В то же время абсолютное меньшинство военспецов вступило в большевистскую партию.
Среди старших офицеров, продолжавших служить на прежних местах при новой власти, было распространено заблуждение, что, оставшись на старых должностях, можно сохранить контроль над армией в новых условиях и не отдать ее в руки большевиков. В этой связи достаточно любопытны показания бывшего генерал-майора С.Г. Лукирского, данные во время следствия по делу «Весна» в январе 1931 г.: «Наступившая октябрьская революция внесла некоторую неожиданность и резко поставила перед нами вопрос, что делать: броситься в политическую авантюру, не имевшую под собой почвы, или удержать армию от развала, как орудие целостности страны. Принято было решение идти временно с большевиками. Момент был очень острый, опасный; решение должно было быть безотлагательным, и мы остановились на решении: армию сохранить во что бы то ни стало…»[48 - ГАСБУ. Ф. 6. Д. 67093-ФП. Т. 65. Ч. 1. Л. 40.] По свидетельству генерал-майора П.П. Петрова, служившего в 1918 г. в чине полковника в штабе 1-й армии бывшего Северного фронта, «все мы тогда плохо знали, или закрывали глаза на то, что делалось на юге, и считали, что в интересах русского дела, надо держать в своих руках хотя бы и в стеснительных условиях военный аппарат (курсив мой. – А.Г.). Вспышки Гражданской войны нас непосредственно не касались…»[49 - Петров П.П. От Волги до Тихого океана в рядах белых (1918–1922 гг.). Рига, 1930. С. 245.] В действительности подобные мотивы оказались иллюзией. Осознав невозможность осуществить задуманное в советских условиях, сторонники такой идеи или переходили на сторону антибольшевистских сил, или ввязывались в крайне рискованную подпольную работу.
Беспочвенными оказались и надежды на непрочность и непопулярность большевиков, которых из-за этого поддерживали лишь для того, чтобы они свергли деструктивное Временное правительство, после чего были бы сменены какой-то другой, более приемлемой для офицерства, властью. Генерал от кавалерии А.А. Брусилов писал о мотивах своего поступления на службу в РККА: «Я, как с малых лет военный, за эти годы (1917–1920 гг. – А.Г.) страдая развалом армии, надеялся опять восстановить ее на началах строгой дисциплины, пользуясь красноармейскими формированиями. Я не допускал мысли, что большевизм еще долго продержится. В этом я ошибся, но я ли один?..»[50 - Брусилов А.А. Мои воспоминания. М., 2001. С. 297.] Однако Брусилов и те, кто мыслил так же, не ошиблись в том, что большевики довольно быстро смогли на новых началах восстановить армию и наладить строгую дисциплину. Эти меры не могли не импонировать офицерам, увидевшим в новом режиме сильную власть, способную справиться с анархией в стране.
Отметим еще ряд причин, по которым офицеры добровольно выбирали службу в Красной армии в 1918 г. Для многих офицеров, прежде всего кадровых, военная служба была единственным занятием, вне армии и в отрыве от любимого дела эти люди себя не представляли. Среди таких офицеров получила распространение психология «ландскнехтов», готовых служить любой власти, нуждающейся в их услугах[51 - Любопытный анализ мировоззрения офицеров разных типов армий см.: Назаренко К.Б. Флот, революция и власть. С. 18–46.]. Для них подходящим вариантом была служба как в Красной армии, так и в любых других армиях Гражданской войны. Тем более что в новой армии они были не одиноки – там оказались тысячи их прежних сослуживцев.
В Красную армию активно шли карьеристы. Тесно связанным с большевиками был бывший генерал-майор М.Д. Бонч-Бруевич, родной брат которого занимал пост управляющего делами СНК и был вхож в ближний круг большевистского лидера В.И. Ленина[52 - Мальков П.Д. Записки коменданта Кремля. М., 1987. С. 79.]. Но в идейном большевизме генерала Бонч-Бруевича можно усомниться. До 1917 г. Бонч-Бруевич придерживался крайне правых взглядов[53 - Снесарев А.Е. «Вся Россия – больна». Из дневника 1918–1919 годов // Московский журнал. 1996. № 8. С. 38.]. После этого с ним произошла резкая перемена. В своих воспоминаниях Бонч-Бруевич писал: «Скорее инстинктом, чем разумом, я тянулся к большевикам, видя в них единственную силу, способную спасти Россию от развала и полного уничтожения. Нутром я верил Ленину…»[54 - Бонч-Бруевич М.Д. Вся власть Советам. Воспоминания. М., 1957. С. 226.] Однако не все разделяли подобную идиллию. В связи с радикальной сменой Бонч-Бруевичем своих взглядов звучали, что такие, как он, «предадут брата родного… и довольно дешево» (мнение бывшего полковника А.Н. Ковалевского, изложенное в дневнике военного ученого бывшего генерал-лейтенанта А.Е. Снесарева)[55 - Снесарев А.Е. Москва – Царицын. Из дневника 1918 года (май) // Московский журнал. 1996. № 3. С. 43.].
Поступление в новую армию давало возможность продвинуться по службе и тем, кто по каким-то причинам не мог на это рассчитывать в старой армии. Существует немало свидетельств, что в РККА добровольно шли люди, обиженные при старом режиме, неудачники, стремившиеся реализовать свой потенциал. Например, таким путем в РККА попал генерал-майор В.А. Ольдерогге, который во время Русско-японской войны в чине подполковника служил правителем канцелярии дорожного отдела управления военных сообщений штаба Маньчжурских армий и получал взятки (по свидетельству генерала С.А. Щепихина, за поставку гнилых шпал[56 - ГА РФ. Ф. Р-6605. Оп. 1. Д. 7. Л. 20об.], по документам расследования – за выдачу нарядов на вагоны для коммерческих грузов[57 - РГВИА. Ф. 2000. Оп. 1. Д. 4613. Л. 8об.]), а когда афера раскрылась, был переведен в январе 1916 г. из Генерального штаба в строй[58 - РГВИА. Ф. 2003. Оп. 1. Д. 1338. Л. 106–106об. Впрочем, другой фигурант этого дела генштабист А.Н. Алексеев в годы Гражданской войны оказался в белом лагере.]. В 1918 г. этот офицер добровольно поступил на службу в РККА, где, конечно, смог служить и по Генеральному штабу, причем его служба была достаточно успешной. Однокашник генерала А.И. Деникина по юнкерскому училищу и Николаевской академии Генерального штаба генерал-майор П.П. Сытин к началу Первой мировой войны оказался последним по старшинству из своего академического выпуска. Лишь в 1917 г. он получил генеральский чин[59 - Трамбицкий Ю.А. Генерал-лейтенант А.И. Деникин // Белое движение. Исторические портреты. М., 2011. С. 143–144.]. Возможно, именно карьерные неудачи побудили его пойти на службу в новую армию, где он сумел хорошо себя проявить.
Немаловажным стимулом поступления в Красную армию было получение жалованья и продовольственного пайка, позволявшего выжить офицерам и их семьям в условиях хаоса и разрухи. Наконец, поступление в новую армию могло защитить от произвола бандитской стихии на местах, от которой в 1917–1918 г. погибли сотни офицеров.
Группа офицеров в конце 1917 – начале 1918 г. участвовала в качестве экспертов в мирных переговорах с представителями центральных держав в Брест-Литовске. В феврале 1918 г., в разгар демобилизации старой армии, немцы начали масштабное наступление на Восточном фронте. По патриотическим соображениям, для защиты своей страны от обнаглевшего от безнаказанности безжалостного врага, тысячи офицеров добровольно пошли в новую армию. По этой причине, например, в Красной армии оказались генерал-лейтенанты Д.П. Парский и Е.А. Искрицкий, видный военный ученый генерал-майор А.А. Свечин, полковник С.С. Каменев и др.
Старое офицерство приняло самое активное участие в отражении немецкого наступления и в защите Петрограда. На всех основных направлениях возглавляли оборону подступов к столице исключительно бывшие офицеры Генерального штаба. Они же осуществляли верховное руководство и координацию действий советских отрядов из Петрограда. Руководил обороной Петрограда Бонч-Бруевич, его ближайшим помощником был генерал-квартирмейстер Ставки, бывший генерал-майор Н.А. Сулейман, участвовали в работе генералы-генштабисты С.Г. Лукирский, Н.И. Раттэль, А.С. Гришинский, М.М. Загю (всего с Бонч-Бруевичем из Ставки в Могилеве в Петроград в феврале 1918 г. приехали 12 бывших офицеров Генштаба[60 - Бонч-Бруевич М.Д. Вся власть Советам. С. 244–245; Кавтарадзе А.Г. Военные специалисты. С. 68.]), на псковском направлении держались отряды бывшего полковника И.Г. Пехливанова, финляндский район обороняли отряды под командованием бывшего генерал-лейтенанта Д.Н. Надежного, в районе Нарвы и Ямбурга сражались войска бывшего генерал-лейтенанта Д.П. Парского, в районе Дно – бывшего генерал-лейтенанта Ф.А. Подгурского. Под руководством известного военного инженера, бывшего инженер-генерала К.И. Величко спешно подготавливались к обороне ближние подступы к столице.
«Наступление немцев на Псков и Нарву толкнуло меня предложить свои услуги советской власти», – сообщал в своих показаниях по делу «Весна» А.А. Свечин[61 - ГАСБУ. Ф. 6. Д. 67093-ФП. Т. 66. Л. 10.]. К 1 марта 1918 г. в Петрограде 28 бывших генералов и полковников, занимавших в старой армии должности командиров полков и выше, изъявили желание участвовать в обороне города[62 - Фрайман А.Л. Революционная защита Петрограда в феврале-марте 1918 г. М.; Л., 1964. С. 151.]. Важным шагом по укреплению Красной армии и по привлечению в нее бывших офицеров стал приказ Высшего военного совета от 21 марта 1918 г., отменивший выборное начало. До массовых регистраций и мобилизации офицеров было решено «вылавливать единичных работников-специалистов и держать их на случай, когда будет армия, для формирования штабов»[63 - РГВА. Ф. 4. Оп. 1. Д. 1520. Л. 85.].
Одним из инициаторов политики массового привлечения бывших офицеров в РККА был нарком по военным и морским делам Л.Д. Троцкий, которому пришлось приложить немало усилий, чтобы его взгляд на вопросы развития Красной армии завоевал популярность в ЦК партии.
Свое ви?дение роли военспецов в Красной армии Троцкий изложил в речи на заседании ЦИК 22 апреля 1918 г.: «В вопросах чисто военных, в вопросах оперативных, – тем более чисто боевого характера, – военные специалисты во всех учреждениях имеют решающее слово. Разумеется, этого типа организация не является идеальной. Она тоже выросла из переломного характера эпохи.
Новый класс встал у власти, – новый класс, у которого есть свои тяжелые счеты с прошлым. Это прошлое в лице ныне отсутствующей армии завещало нам известный материальный капитал: пушки, винтовки, всякие боевые запасы, и – известный идейный капитал – известную накопленную сумму знаний, боевой опыт, административные навыки и т. д., то, что находилось в распоряжении специалистов военного дела, бывших генералов, полковников старой армии, – то, чего не было в руках нового революционного класса в тот период, когда этот новый революционный класс боролся за власть и встречал на своем пути сопротивление… Рабочий класс и трудящиеся массы крестьянства не выдвинули из своей среды новых полководцев, новых руководителей, все это было предвидено всеми теоретиками научного социализма. Он должен поставить себе на службу тех, которые служили другим классам. Это относится целиком и к военным специалистам»[64 - Там же. Л. 133–134.].
Наиболее дальновидные представители советского военно-политического руководства понимали, что на добровольных началах и путем импровизаций массовой армии не построить. К тому же многие офицеры, поступившие в новую армию, отнюдь не горели желанием участвовать в разворачивавшейся в России братоубийственной войне. Некоторые при зачислении в Красную армию прямо выдвигали условие, что не будут воевать на внутреннем фронте, а готовы сражаться только с внешним врагом. Например, капитан Ф.Л. Григорьев, пытаясь устроиться на военную службу, 4 апреля 1918 г. писал в Москву: «В случае потребности в офицерах Генштаба для будущих формирований постоянной армии, предназначенной для борьбы с внешним[65 - Подчеркнуто автором письма.] врагом, прошу о зачислении меня кандидатом на какую-либо должность Генерального штаба»[66 - РГВА. Ф. 11. Оп. 5. Д. 122. Л. 62об.]. Ответ на такие обращения был стандартным: «Вы взяты на учет Генерального штаба для предстоящих формирований постоянной армии для борьбы с австро-германцами»[67 - Там же. Л. 63, 65.]. Интересно, что и большевики первоначально считали приемлемым использовать офицеров только против внешнего врага[68 - РГВА. Ф. 4. Оп. 1. Д. 1520. Л. 81.].
В результате аттестации бывших офицеров по благонадежности и знаниям в РККА было принято лишь 765 человек[69 - РГВА. Ф. 11. Оп. 5. Д. 959. Л. 7.]. По приказу Наркомата по военным и морским делам № 324 от 7 мая 1918 г. началась регистрация бывших офицеров-специалистов в уездных военных комиссариатах. Именно с регистраций начался процесс массового привлечения офицеров на советскую службу. Первоначально регистрации были добровольными, но постепенно правила ужесточались, происходил переход к добровольно-принудительным (например, под угрозой невозможности дальнейшей службы по профессии, как в случае с офицерами Генерального штаба[70 - Подробнее см.: Ганин А.В. Корпус офицеров Генерального штаба в годы Гражданской войны 1917–1922 гг. М., 2009. С. 45–46, 50–52.]) и прямо принудительным формам. Летом 1918 г. уже осуществлялись мобилизации офицеров, ставшие единственным способом привлечь массу бывших офицеров на критически важные для большевиков внутренние фронты.
29 июля 1918 г. был издан декрет СНК о призыве бывших офицеров 1892–1897 гг. рождения. Мобилизации проводились только в Москве, Петрограде и в семи губерниях – Московской, Петроградской, Архангельской, Владимирской, Нижегородской, Вятской, Пермской, а также в 51 уезде Приволжского, Уральского и Западно-Сибирского военных округов.
Призыв офицеров оказался сопряжен с немалыми трудностями, которые порождали волну недовольства. Печально известна история регистрации офицеров до 60 лет, прошедшая в Москве в августе 1918 г. Тогда тысячи людей оказались согнаны в манеж Алексеевского военного училища и задержаны там под охраной двух рот китайцев[71 - ГА РФ. Ф. Р-5881. Оп. 1. Д. 81. Л. 74.]. Несчастные люди провели несколько дней в период с 6 по 13 августа 1918 г. без еды и в антисанитарных условиях, в результате чего у некоторых начались желудочно-кишечные заболевания[72 - РГВА. Ф. 33988. Оп. 2. Д. 38. Л. 28.]. Люди не были обеспечены самым необходимым – кипяченой водой и кипятком, горячей пищей, соломой для того, чтобы на ней спать. Военный руководитель Высшего военного совета М.Д. Бонч-Бруевич писал начальнику Всероссийского главного штаба А.А. Свечину 14 августа 1918 г.: «Происходящая в Москве регистрация бывших офицеров с массовыми арестами, производя гнетущее впечатление на всю корпорацию бывшего командного состава, еще более ухудшает вопрос возможности добровольного поступления военных специалистов в войска»[73 - РГВА. Ф. 3. Оп. 1. Д. 57. Л. 276об.].
Антибольшевистски настроенный мемуарист Н.А. Авенариус недоумевал в связи с августовской регистрацией: «Когда теперь советская власть вызвала всех живущих в Москве офицеров явиться на регистрацию, грозя [укрывшимся] репрессиями, то в Лефортово их явилось около тридцати тысяч. Что ж, угроза расправы за неисполнение приказа так их напугала? Где были они в октябре? Ведь у красных были только единицы»[74 - Авенариус Н.А. Кремнистый путь. М., 2012. С. 79.].
1 октября 1918 г. был опубликован новый декрет о призыве бывших офицеров и военных чиновников, не достигших к 1 января 1918 г. 40 лет. 14 ноября было издано аналогичное постановление РВСР[75 - Реввоенсовет Республики: Протоколы, 1918–1919: Сб. док. М., 1997. С. 114–115.].
Действие рождало противодействие. В условиях слабой легитимности большевистской власти и в обстановке внутреннего противоборства с развертыванием в конце весны 1918 г. полномасштабной Гражданской войны началось бегство оказавшихся в Красной армии бывших офицеров в антибольшевистские армии. Количество перебежчиков исчислялось тысячами. К белым перелетали целые авиаотряды, переходили высокопоставленные военспецы до уровня командующих армиями включительно.
Понятно, что в условиях враждебности офицерства или его нелояльности военспецов требовалось контролировать, для чего был создал институт военных комиссаров.
Положение бывших офицеров в новой армии было непростым. Комиссары и красноармейская масса относились к ним с недоверием, как к заведомым врагам и контрреволюционерам. Красные командиры, окончившие военно-учебные заведения в Советской России, считали бывших офицеров своими конкурентами в борьбе за командные посты, относились к ним враждебно, интриговали против них, пользуясь своей близостью к власти и партийными связями. Возник даже термин «спецеедство», отражавший неприятие бывших офицеров в армии рабочих и крестьян. Видный военспец А.А. Свечин сообщил в показаниях по делу «Весна»: «С самого начала моего пребывания в РККА я ощущал атмосферу недоверия ко мне, как к бывшему генералу, отчего возникало известное расхолаживание в сознании бесплодности моих усилий»[76 - ГАСБУ. Ф. 6. Д. 67093-ФП. Т. 66. Л. 10.].
По утвержденному Троцким положению о военных комиссарах и членах военных советов: «Вся работа происходит на глазах комиссара, но руководство в специально-военной области принадлежит не комиссару, а работающему с ним рука об руку военному специалисту.
Комиссар не отвечает за целесообразность чисто военных, оперативных, боевых приказов. Ответственность за них падает целиком на военного руководителя. Подпись комиссара под оперативным приказом означает, что комиссар ручается за данный приказ как за продиктованный оперативными, а не какими-либо иными (контрреволюционными) соображениями. В случае неодобрения чисто военного распоряжения, комиссар не задерживает его, а только доносит о своем неодобрении стоящему выше Военному Совету. Только такой оперативный приказ может быть задержан, относительно которого комиссар приходит к обоснованному выводу, что приказ продиктован контрреволюционными мотивами»[77 - РГВА. Ф. 33892. Оп. 1. Д. 2. Л. 105.]. Впрочем, некоторые бывшие офицеры были убеждены, что люди без военной подготовки, какими являлись комиссары, на самом деле не могли контролировать распоряжения военспецов, так как не разбирались в военных вопросах.
Несмотря на недоверие, комиссары должны были оберегать военспецов от солдатских масс и разъяснять бойцам смысл и значение привлечения бывших офицеров в новую армию[78 - РГВА. Ф. 612. Оп. 1. Д. 49. Л. 17.]. Другой функцией комиссаров был политический контроль за военспецами и предотвращение измен. Не все комиссары были к этому надлежащим образом подготовлены. Тем более что для успешной работы необходимо было обладать не только военными знаниями, но и чувством такта. Не случайно в одном из документов в декабре 1918 г. отмечалось, что «за последнее время наблюдаются случаи, когда комиссары, неправильно понимая приказ о необходимости усилить контроль за военными специалистами, окружают командный состав атмосферой подозрения и личного недоверия, что, с одной стороны, создает для честно работающих воен[ных] специалистов обстановку, в которой работать не представляется возможным, и, с другой, колеблющихся побуждает искать выхода, почему в критический момент многие из числа могущих быть полезными на службе в армии перебегают к противнику. Комиссар должен быть уверенным и спокойным как представитель Советской власти, воздействуя тем самым на военных специалистов… комиссар не должен превращать контроль в мелочную придирчивость, подчеркивая в то же время строгость и точность в исполнении возложенных на него обязанностей»[79 - РГВА. Ф. 37618. Оп. 1. Д. 42. Л. 5–5об.].
Интересно, как большевики разъясняли рядовым красноармейцам потребность в привлечении на службу офицерства старой армии:
«Приходится покуда иметь рядом с красными офицерами командный состав из старых офицеров. Но строй армии таков, что командный состав не имеет того значения, что в прежней армии. Он имеет исключительно технические функции. Выбирать его пока еще не следует. Красноармейцы могут выбирать хорошего товарища, но командир он будет плохой. Что из того, что он хороший товарищ, когда своим неумением он может погубить многих красноармейцев. Назначенный, который знает свое дело, этого не сделает. С другой стороны, не надо забывать того, что за командиром следит Политком.
Бывает иногда измена, но зато польза от старого офицерства в тысячи раз больше, чем вред возможных при контроле измен. Многие уже свыклись с Советской властью и стали ее друзьями. Если бы не старое офицерство, мы не имели бы такой сильной на научных началах организованной армии, ибо рабочие и крестьяне не имеют таких знаний, как они.
Командиру надо подчиняться. Иногда красноармейцам кажется, что командир – изменник, они отказываются подчиниться его команде, и благодаря этому терпят поражение и напрасно погибают сотни, а иногда и тысячи товарищей. Командиру надо беспрекословно подчиняться. Измена может быть одна на тысячу. А никто ведь не отказывается ездить на пароходах потому, что из тысячи пароходов один, вероятно, потонет, благодаря разным причинам и между прочим благодаря тому, что капитан одного парохода может оказаться одновременно и главарем бандитской шайки»[80 - РГВА. Ф. 612. Оп. 1. Д. 105. Л. 1–2.].
Число изменников было довольно велико. Это были как белые подпольщики, действовавшие в РККА, так и дезертиры, бежавшие из армии. За период 1918–1920 гг. из РККА дезертировал каждый третий генштабист – в общей сложности свыше 500 человек[81 - Подробнее см.: Ганин А.В. Повседневная жизнь генштабистов при Ленине и Троцком. М., 2016. С. 220.]. В ряде случаев происходили коллективные измены. Так произошло, например, летом 1918 г. с Военной академией, штабом Приволжского военного округа, летом – осенью 1919 г. с полевым штабом 14-й армии и штабом 8-й армии. В отношении военспецов-перебежчиков в целом счет шел как минимум на тысячи. Подобное поведение связано во многом с бесправным положением бывших офицеров в Советской России, где их жизнь и судьба зависели от прихоти политработников и чекистов.
Для повышения лояльности специалистов и предотвращения многочисленных измен были приняты серьезные меры. Как еще в 1962 г.
справедливо отметил советский историк С.А. Федюкин, «фактов измены и предательства было бы значительно больше, а последствия их тяжелее, если бы партия не установила твердого и бдительного контроля за деятельностью военных специалистов в лице института военных комиссаров»[82 - Федюкин С.А. Об использовании военных специалистов в Красной армии // Военно-исторический журнал. 1962. № 6. С. 42.]. Первоначально вся ответственность за измены военспецов возлагалась на комиссаров, однако события лета 1918 г. показали недостаточность такого контроля. Комиссары не могли предотвращать измены даже в немногочисленной касте генштабистов, не говоря уже об остальной офицерской массе. Взаимоотношения командиров и комиссаров приобретали личностный характер, при котором имели место как конфликты и конфронтации, так и симпатии. Не случайно, председатель РВСР Троцкий 21 мая 1919 г. сообщал своему заместителю Э.М. Склянскому для последующей передачи Ленину: «Эти фронтовые привязанности – наша общая беда»[83 - РГВА. Ф. 33987. Оп. 2. Д. 32. Л. 85.]. Разумеется, наличие дружеских отношений командиров и комиссаров вело к снижению уровня контроля над военспецами. Недостаточность комиссарского контроля для предотвращения измен привела к поискам иных форм борьбы с изменой.
Одним из способов было устрашение. В частности, 30 ноября 1918 г. Л.Д. Троцкий издал приказ об арестах членов семей изменников из представителей командного состава РККА. Впрочем, эта мера в силу разных причин распространения не получила.
Еще одним способом держать офицеров в напряжении были их произвольные и необоснованные аресты. Многие аресты просто невозможно логически объяснить. Объяснение им дал член РВСР К.А. Мехоношин: «К арестам же и обыскам специалистов я могу лишь порекомендовать относиться более спокойно – это есть одна из форм контроля и воздействия на них, дабы предавать и изменять было бы не так легко и без риска, что многих слабодушных удержит от измены»[84 - РГВА. Ф. 37618. Оп. 1. Д. 84. Л. 36.]. Разгул террора против офицеров вызвал появление в августе 1918 г. докладной записки Всероссийского главного штаба в коллегию Наркомата по военным делам, в которой прямо отмечалось: «Проводимые ныне в отношении офицеров меры являются актами даже не классовой борьбы, а борьбы с профессией и притом с такой, которая необходима для Государства при всяких условиях его жизни»[85 - РГВА. Ф. 3. Оп. 1. Д. 71. Л. 71.].
На VIII съезде РКП(б) во второй половине марта 1919 г. развернулась масштабная дискуссия об использовании военспецов в Красной армии. Противниками политики массового привлечения военспецов была группировка, неформальным лидером которой выступал член ЦК РКП(б) И.В. Сталин (впрочем, всегда оставлявший себе свободу маневра). Ленин тогда поддержал отсутствовавшего Троцкого и подчеркнул важность использования культурно-буржуазного аппарата, не прибегая к излишнему притеснению специалистов, но контролируя их работу.
