Неразборчиво 2

скачать книгу бесплатно

Неразборчиво 2
Галя Шиян

Подборка коротких рассказов обо всем, написанных в период с 2006 по 2020 гг.

Галя Шиян

Неразборчиво 2

Стул

Этот стул мне показал Дед. Старый, ничем не примечательный стул стоял напротив меня.

Помню, в то лето родители долго не забирали меня в город. Уже успели разъехаться все мои друзья: сначала Петька, следом за ним Игорь, а потом и Санёк. На прощанье мы поклялись на мизинчиках, что следующим летом обязательно влезем в заброшенный дом рядом с Петькиной дачей и ни за что не станем дружить с толстым Жекой по прозвищу Хмыра, с которым так получилось, я живу в городе в соседнем подъезде. Но сказать честно, без друзей в деревне было настолько скучно, что я был бы рад даже Хмыре. В тот день я от нечего делать увязался с Дедом за грибами. Мы прошли мимо заброшенного дома и вошли в лес на краю деревни. Деревья местами пожелтели, но еще крепко держали свою одежку. В лесу было по-летнему сухо, до заболоченного пруда нам вообще не встретилось ни одного гриба. Грибы, в основном мухоморы, начали появляться дальше, за огромным деревом – Дед говорил, ему лет триста и его не смогут обхватить, взявшись за руки, даже три человека. Так как нас было двое, слова Деда было никак не проверить. Мне быстро наскучило пинать мухоморы, представляя их вражескими дозорными, и я заныл, что хочу обратно смотреть мультики. Тогда Дед предложил пройти еще немного, до края леса, взамен пообещав показать мне кое-что интересное.

Стул выглядел как обычный стул. Потертый, с облупившимся лаком. Я разочарованно протянул: «Ну дедааа..» и пнул землю ногой. Стул нелепостью своей географии мне напомнил, как я в сущности несчастен: друзья уехали, родители не забирают, Дед не дает смотреть мультики. Мне стало очень жалко себя. Я потянулся палкой к стулу, чтоб его перевернуть. Но Дед вскрикнул так громко, что на том конце поля взметнулись вороны, и резко выдернул палку из моих рук. Дед ругал меня на чем свет стоит, таким злым, казалось, он не бывал никогда. Позже, успокоившись, Дед объяснил, что это не просто стул. На этом стуле, по словам Деда, сидит мир. Всю дорогу домой я расспрашивал деда о стуле.

– Что значит «мир сидит», я ведь ничего и никого не вижу?

– Что значит – "ничего"? Все вокруг – это мир. Стул стоит – мир сидит, чего непонятного?

– А почему мир сидит? Чего ему не стоится-то?

– Старенький наш мир, устал стоять, вот и присел.

– А что будет, если стул развалится, мир на землю упадет?

– Хехе ну не развалился же за столько лет и дальше значит простоит. Но смотри, это всё тсс-тайна.

Вернувшись в город, я начал рассказывать о стуле одноклассникам, но тут же пожалел об этом – так громко они захохотали. До конца про стул дослушала только Ирка – она всегда слушала внимательно, а потом рассказывала свое. В этот раз, как по электричке шли цыгане и чуть не забрали её с собой. В благодарность за Иркину вежливость, я даже не поставил под сомненье момент с превращением одной цыганки в птицу. Но вообще я решил показать стул своим деревенским друзьям, уж они-то точно все поймут правильно.

Мать с отцом в том же году развелись, собственно из-за оформления развода они так долго и не забирали меня из деревни. Жить мы все продолжали в одной квартире, и родители бесконечно выясняли отношения. Я «остался» с мамой и по сути это сводилось только к тому, что я никуда больше не ходил с отцом и к Деду (отцу отца) на лето так больше и не поехал. Родители пытались разменять квартиру, но всякий раз сделки срывались. Родители ссорились, дрались, ломали друг об друга мебель и посуду, частенько доставалось и мне. Я несколько раз убегал из дома, прятался от бесконечных скандалов у друзей. Во время одного из таких побегов остановилось сердце отца. Вопреки ожиданиям лучшей жизни, мать как-то очевидно постарела и запила. Она целыми днями смотрела в одну точку и разговаривала сама с собой. Будто ругань с отцом – это было единственное в мире, что давало ей силы. Мамы не стало за несколько дней до моего 18-летия, Ирка и толстый Хмыра помогли организовать похороны. А через год, когда умер Дед, я поехал в деревню найти документы, чтобы продать дом.

В доме всё осталось на своих местах, всё, как я запомнил, разве что потолок стал ниже. Моя комната осталась такой же, как в день отъезда, правда казалась теперь совсем маленькой и узкой. На детском столике мордой вниз лежал выцветший пес. И до сих пор ощущалось присутствие Деда, будто вот-вот и хлопнет снизу дверь, а следом я услышу, как он поднимается по скрипучей лестнице. Я взял в руки пса, его брюхо так и осталось голубым: солнце выгрызло цвет только на спине. На свету закружилась пыль. Вдруг мне стало невыносимо душно, цепляясь за перила я как-то сполз по лестнице и выбежал во двор.

Будто во сне мимо меня проплыл трехэтажный особняк – на месте того заброшенного дома, в который мне так и не довелось залезть. Не заметил, как оказался на краю деревни, как мимо проскользнули заросший пруд и то самое огромное дерево. Мне самому не было понятно, убегаю ли я от чего-то или к чему-то бегу. И вот передо мною раскинулось поле.

Стул я нашел не сразу, не смотря на то, что поздняя весна не успела вырастить траву. Спотыкаясь на кротовьих норах и проваливаясь то и дело в ямки с водой, я боялся, что вообще его не найду. Но стул отыскался на другом конце поля, почти у самых деревьев. Спинкой, будто лицом, он лежал в грязи, неприлично задрав вверх истончившиеся грязные ножки.

Сначала я вытер платком, заботливо сунутым мне в карман Иркой, спинку. Ножки уже вытирал там, где стул стоял изначально – невероятно, но мне удалось отыскать четыре квадратных углубления в земле. Стул слегка перекосило, но я надеялся, что он был готов к дальнейшей службе. Глядя на стул, я почему-то вспомнил Ирку. На том краю поля одобрительно закаркали вороны. И мир наконец-то встал на свое место.

Точнее, сел.

Я-МЫ полиция

С тех пор как неделю назад кончились последние деньги, мы заедали крапивник прошлогодними сухарями и отводили глаза, когда кот заходил на кухню. Самоизоляция шла четвертый месяц, люди становились все бедней и голоднее, того и гляди ситуация выйдет из-под контроля.

Но эпидемия-эпидемией, а порядок было необходимо сохранить любой ценой, это и коту ясно. Поэтому, когда в нашем городке объявили набор в народную полицейскую дружину, мы с Ланой с энтузиазмом на это откликнулись. Нам очень хотелось внести свой вклад в сохранение самообладания у населения (только беспорядков нам еще не хватало!), хотелось сделать что-то для своей страны. Ну и потом, в полиции неплохо платили и по слухам даже полагались горячие обеды в середине дня.

В отделении нам выдали повязки на рукав и спешно проинструктировали насчет прав и обязанностей. Прав было много, обязанность только одна: в конце смены оформлять нарушителей в отделении и фиксировать штрафы. Горячие обеды привозили с часу до двух. Все это нас очень обрадовало и мы поспешили на дежурство.

Мы с Ланой начали свой дозор прямо от отделения в сторону Сбера, и нам сразу же сильно повезло. Недалеко от банкомата качался хорошо выпивший мужик, тщетно пытаясь затолкать в кошелёк непослушные купюры. QR-код он потерял вместе с телефоном, поэтому штраф выписали вообще на всё: отсутствие пропуска, неподобающий вид в общественном месте, нахождение в эпицентре эпидемии без средств индивидуальной защиты. А сверху припечатали за оброненный чек, вроде как мужчина специально мусорит (это Лана придумала, что-что, придраться она умеет). Мужчина сжал кулаки и яростно заводил желваками, но не произнес ни слова: денег у него больше не было, а перспектива куковать в отделении видимо не воодушевляла.

Довольные первой удачей мы отправились патрулировать дальше. На площадке мы с Ланой остановили молодую мамашу с коляской. Пропуска у нее не было, а беспомощная попытка выдать лежавшую в тени бездомную собаку с чипом в ухе за домашнюю, с треском провалилась. Собака никак не реагировала на команды мамаши, и той-таки пришлось раскошелиться.

После горячего обеда в тот день нам попались:

а) усатый миллениал на велосипеде (в палисаднике);

б) таджик с неправильно оформленным пропуском (у памятника);

в) владелец иномарки, у которой сработала сигнализация (вышел из дома без документов);

г) старушка с перекрестьем на груди лямок брезентового рюкзака (у «Пятерочки»).

У последней денег не было – старушка всё потратила на дешевую еду за плечами. Слегка пожурив, мы её отпустили, она сама предложила взять ватрушки, не надо, мы уважаем старость.

Вечером в отделении Лана занесла в специальный список на компьютере данные всех, кого мы сегодня повстречали. Ну, почти всех. Кот с азартом накинулся на ватрушки.

Первая неделя работы в полицейской дружине закончилалась на подъеме: за высокие показатели нас похвалили на общем сборе и выписали премию. Лана придумала брать с нарушителей дополнительную комиссию за то, что мы не будем вносить их в базу, и многие соглашались. К слову, эта работа оказалась весьма прибыльной: кроме зарплаты, которую здесь выплачивали еженедельно, в наших карманах осело около сорока тысяч от неучтенных граждан. Мы подсчитали, что в месяц на каждого из нас получится больше ста тысяч, и это вполне себе неплохая зарплата, можно даже побаловать кота патчем «Канин». Потом, свежий воздух, горячий обед, власть. Что еще надо?

Но мироздание разметало наши с Ланой планы в пух и прах. Если до среды нам худо-бедно удавалось выполнить план, то во вторую половину недели везти категорически перестало. Нарушители все сидели по домам, будто предупреждая друг друга по сарафанному радио. Те же, что осмеливались выползти, дисциплинированно предъявляли пропуска или находились строго не дальше 100 метров от своих домов.

Целыми днями мы с Ланой как потерянные бродили по опустевшему городку, лишь горячий обед добавлял настроения. Заподозрив, что нас вычислили, мы немного изменили маршрут, но это не помогало. В отчаянье мы пнули иномарку того мужчины, рассчитывая на повторную оплошность. Но мужчина видимо починил брелок, и спустя несколько секунд сигнализация без толку отключилась.

Мы прошлись вокруг дома, мальчик прогуливался с собакой под надзором матери с окна – тоже не вариант. Поэтому, когда в палисаднике нам на встречу вышла компания из трех парней без масок, мы воспряли духом. Увы, это оказался ещё один патруль: бодрые ребята, с одним из них Лана училась в школе. Рассказали, что по инсайдерским данным в ближайшее время ожидаются массовые народные беспорядки, и в полицейскую дружину открылся новый набор. Ну а что – зарплата, свежий воздух, горячие обеды…

Мы договорились разделить территорию, чтобы на случай волнений поддержать порядок максимально эффективно. Нам с Ланой достался «Сбер", палисадник и несколько домов (в том числе и тот, с сигнализацией), парни отжали себе памятник, школу и «Пятерочку». Все-таки предстоящие волнения вселяли некоторую надежду, и мы даже не сильно расстроились, что закончили вторую неделю без премии. Кот радостно накинулся на «Пурину».

На третьей неделе информация об ожидаемых волнениях всё больше тучнела. Синхронно яростней и зычней становился набор в полицейскую дружину: кроме робкого, терзаемого ветрами бумажного объявления от руки, о необходимости помочь полиции, зарплате и горячих обедах несколько раз в день объявляли по громкоговорителю. Вместе с «Не покидайте своих жилищ без особой необходимости» они составили прочную пару.

Теперь, возвращаясь на горячий обед в середине дня, мы встречали очередь из желающих присоединиться к полицейской дружине и в ней мелькали то и дело знакомые лица. Меня чуть не сшиб тот подвыпивший мужик из Сбербанка (теперь он был трезвый), а Лана клялась, что слышала крики старушки с рюкзаком о том, что она старый фронтовик и во времена Сталина ловила нарушителей пачками.

Совсем скоро нам пришлось потесниться: Сбер достался усатому миллениалу, а дома по слухам патрулировали таджики. Премию уже никто не видел в глаза, поговаривали, что скоро вместо горячего обеда будут выдавать скромный сухой паёк. Кот загребал в миске позавчерашний «Вискас».

Нам с Ланой это категорически не нравилось: нарушителей становилось всё меньше, конкурентов-дружинников наоборот, ходили слухи, что на днях за школой подрались две группы дружинников и кому-то разбили нос. И тогда Лане пришла в голову отличная идея: нужно предложить начальству штрафовать других дружинников за ненадлежащее поведение и непрофессионализм.

Блестящая идея и так вовремя, потому что на четвёртой неделе полицейскими стали вообще все.

Жучки

Пока мы спали, в дом пробрались мучные жучки. Сперва они жили в банке, но потом разнаглелись, раздались в плечах и заварили себе ройбуш. Жучки легко осваивали человеческий труд, а из хобби они тяготели к резьбе на вышивание. Нас они не стеснялись, да и что мы – бледные, вялые после сна, разве им указ? Ты попытался было сделать замечание, но тут же под белы рученьки был выведен в сени. Мы писали в ООН, в WTF, в Санэпиднадзор, но без толку: у жучков везде были свои люди. И мы не придумали ничего лучшего, чем снова заснуть.

Забвение

Когда ты выставил меня из своего настоящего, я знала, что делать.

Я составила список всех, кто был в твоем прошлом, как теперь и я. Десятки имён. Я встречалась с ними по очереди – прикинуть массу; выспрашивала про тебя – выяснить состояние памяти; и, строго соблюдая дозировку, капала им в напитки из стеклянного пузырька с надписью "Забвение".

Они забывали твой голос и черты, но главное, они не могли вспомнить свои чувства к тебе: капли растворяли твою для них важность.

От твоего прошлого не осталось и намёка, чего не скажешь о жидкости в пузырьке. В добром расположении духа я приступила к твоему настоящему.

Это было потрудней. Но не так сложно, как с будущим: стирать только наметившиеся связи, что так легко недооценить.

Ты не сдавался: тормошил, убеждал, доказывал. Ты не знал, что я предусмотрела все, впрочем, что за этим стою я, ты не знал тоже.

И вот он – день моего триумфа: ты с глазами на мокром месте сжимаешь меня в объятьях и говоришь, что рад! Да что там рад.. Счастлив! Ведь в твоей жизни есть я. Только и всего лишь я, но это прекрасно.

"Ты счастлив…" Я кручу пузырек в кармане.

"Ну, уж нет!"

Я открываю стекляшку и опрокидываю остатки жидкости на язык.

У капель кисловатый вкус.

Другой Орфей

Сначала нам даже было по пути. И одна остановка. Я равнодушно наблюдал, как исчез за поворотом мой дом и лишь пожалел, что не захватил с собой бутербродов. Но кто же мог знать! Нет, это был не гром с неба, не голос в голове, не дежа вю. Просто увидев на остановке эту девушку, я понял, что нужно следовать за ней.

Я прекрасно понимал, как это выглядит со стороны: парень с помятым лицом в шапке на глаза и замызганной куртке преследует стройную фигурку.. Черт, я ведь даже не видел её лицо. Почему мне нужно за ней идти, я не мог объяснить себе и сам. Для полноты картины не хватало только проблем с полицией. Я старался держаться подальше.

Противоположные чувства: мне хотелось, чтобы она повернулась, хотелось разглядеть ее лицо, но что-то внутри противилось этому, боялось что ли, будто предчувствие, что с поворотом головы все закончится. Вся эта ситуация была смутно знакома. То, что я должен был следовать за девушкой, что-то напоминало. Память дразнила: потрепанный переплет, что-то древне-греческое, арфа… Ну конечно, это был он – миф об Орфее и Эвридике – самый трогательный и щемящий. Аид обещал отпустить Эвридику, если Орфей всю дорогу назад не обернется. Всю дорогу до самого Стикса.

Я не знал, кто эта девушка, но был уверен, что она пришла за мной, чтобы вывести из мрака. Все думают, путь в царство мертвых лежит через смерть, но это не так. Люди в принципе рождаются мертвыми в этот мир, заготовками, которые только предстоит оживить. И сейчас, скользя за ней бесшумно, как тень, я понял, как это происходит: один бесстрашно кидается в ночь, забывает себя, жертвует всем, чтобы стать ориентиром для другого; в то время как второй так сильно сосредоточен на нем, так предан ему, что остальной мир сжимается до удаляющейся прочь спины.

Под ногами заскрипела галька и резко пахнуло рекой. Она замедлила шаг, она выдернула наушник и остановилась. В два прыжка я преодолел расстояние между нами, и девушка рухнула под моим весом. Я попытался прижать ее лицо к земле, но там отражались звезды. Я с силой надавил на затылок и, пока она била по воде руками, уговаривал ее подождать и не оборачиваться, иначе не сработает, иначе все её усилия будут напрасны.

Я прождал кажется полночи, прежде чем понял, что паром не придет. А когда рассвело, затопленный по весне котлован стало невозможно спутать со Стиксом.

Психиатрическая экспертиза ничего не показала, адвокат настаивал на непредумышленном. Я сидел, отгороженный от мира решеткой и думал, раз миф уже написан, его не преодолеть: тот, кто родился мертвым, должен остаться здесь навсегда. Когда пришло время сказать последнее слово, я попросил дать мне взглянуть на нее, чтобы освободить. Ей необязательно оставаться, она же из мира живых, пусть уходит.

Но мне этого сделать так и не дали.

Кинообмен

Осведомитель был прав: Тарковская преступная группировка засела на Мосфильме. И это было вполне предсказуемо: большую часть ОПГ составляли деятели киноиндустрии. Отряд спецназа окружил здание, и теперь бойцы ждали сигнала капитана полиции Фурцева.

Сам капитан кино любил и разбирался, поэтому, поднеся к губам громкоговоритель, почти дословно процитировал Глеба Жеглова: “Граждане бандиты, внимание! Ваша банда полностью блокирована. Так что предлагаю вам сдаться! Выходи по одному!” Фурцев посмотрел на подаренный отцом – генералом-лейтенантом – командирский “Восток” на запястье: секундная стрелка как раз начинала круг.

Происходящее в стране сравнивали с кризисом девяностых: экономика рухнула, деньги обесценились, люди вместе с работой стремительно теряли самообладание. Сложно оставаться невозмутимым, когда за день цена килограмма картофеля могла измениться от 100 рублей до 100 тысяч. Паника на бирже, тотальное недоверие к деньгам. Предприятия, оглядываясь друг на друга, начали в так называемом тестовом режиме выдавать работникам зарплаты товарами производства. Поговаривали, что за инициативой стояло молчаливое одобрение президента. Никаких официальных распоряжений конечно же не было, но и уклончивого “действовать на свое усмотрение” работодателям вполне хватило, стало быть власть одобрила.

Выданные в счет зарплаты товары производства из-за скачущего курса продавать было не выгодно, а вот менять – самое то. Возродился натуробмен. Пачку гречки, например, обменивали на две упаковки сосисок, а за бутылку шампанского просили два килограмма картошки. Только никто не давал. Всемирно известный математик Жорез Хлыщёв вывел формулу, по которой оценивался продукт. Продукту присваивался коэффициент, отражающий количество дней, в течение которых человек способен на этом продукте продержаться и продукты обменивались согласно ценности. Таблицы коэффициентов были опубликованы на сайте правительства и люди ими активно пользовались. Хлыщёва, как положено, наградили орденом. Правда, пока кафедра размышляла, чем выдавать математику зарплату – ну не цифрами же – тот успел умереть от голода, и орден вручили посмертно.

Многим пришлось несладко, но первыми отчаялись люди искусства. Работники киноиндустрии, театра и телевидения, получив зарплату тем, что они же и сделали, сначала обрадовались – людям всегда будут нужны развлечения, а эксклюзивный контент можно выменять подороже. Только народ не спешил менять дефицитные продукты на очередной сериальчик: когда есть нечего, как-то не до искусства. И, хотя одно время в моду вошли домашние кинотеатры с пищевыми донатами, спрос на них быстро закончился. А потом случилось страшное.

Обезумевший от голода режиссер патриотического телеканала “Россия, вперед!” Андрей Тарков, по прозвищу “Тарковский”, похитил главного пропагандиста и патриота страны ведущего спецпередач Ивана Борщёва. Доподлинно неизвестно, как “Тарковскому” пришла в голову мысль “накормить” Борщёва его же речами, но преступник приковал Ивана к креслу и заставил смотреть зацикленный блок спец.программ с “России, вперед!”. Для Ивана всё закончилось плачевно: не прошло и трех часов, как патриот скончался в огромной луже собственной крови.

Таким образом, совершенно случайно открылось, что контент патриот-канала “Россия, вперед!” крайне вреден для здоровья. Причем вредны оказалось не только патриотические передачи, от которых из-за гордости за страну у человека настолько повышалось артериальное давление, что кровь начинала хлестать изо всех мест, но в принципе вся программа. Передачи, ориентированные, например, на юмор в большой концентрации делали людей хихикающими слабоумцами, а после православно-просветительских включений человек мог забить себя до смерти истово крестясь.

Видя такое чудовищное нарушение человеческих прав, суд в Гааге постановил запретить телеканал “Россия, Вперед!” по всей территории земного шара, приравняв его к пыткам особой жестокости. Но преступный мир России кажется от всего этого только взбодрился. Банда “Тарковского” разрослась и заматерела, ни дня не проходило без похищения какого-нибудь чиновника с требованием выкупа в виде продуктовых наборов. Полиции долго не удавалось выйти на след "Тарковцев", но стоило пригрозить пытками с применением "России, Вперед!", осведомитель тут же сдал Мосфильм.

Капитан Фурцев дождался, когда секундная стрелка опишет круг, встретился глазами с командиром спецотряда и коротко кивнул. Начался штурм. Спецназовцы сосредоточились у входа. Фурцев видел, как командир отряда жестом приказал выбить дверь. И в этот момент фасад здания вспыхнул, являя образ главы государства. Луч проектора бил с соседней крыши, позади Фурцева и припаркованных рядком спецмашин. В уши проник знакомый до боли голос президента. Президент славил Россию, журил врагов, что точат зубы на страну, что им не по зубам, и призывал потуже затянуть пояса во имя будущего, Победы и свободы. Упитанное лицо президента провоцировало на кровавые слезы, а пафосный, громоподобный голос рвал ушные перепонки. Бойцы, воя от боли, катались по земле, в попытке зажать кто уши, кто глаза. Командира спецназовцев сильно рвало кровью. Теряющий сознание Фурцев, даже порадовался, что ему выдали зарплату патронами, и приставил дуло пистолета к рано поседевшему виску.

Ненастоящая

Мне все говорили, что она ненастоящая: "Она хлопает глазами, как кукла!".

А я удивлялся: "Как ненастоящая? Мы гуляли с ней под дождем, у ненастоящих – знаете что? – волосы отклеиваются! И брови. А у нее кончики ресниц темнеют – становится видно, что с полметра, и волосы тоже темнеют и завиваются, знаете, такими колечками..".

Меня все убеждали: "Она – ненастоящая! Ты знаешь, чем она живет? Что ее интересует? Что у нее внутри?"

Я возмущался: "Конечно знаю! Она просыпается каждый день в 7 и идет на работу – мы переписываемся, а потом, в 19, встречаемся и гуляем по городу. Ей нравится фотографировать людей, так она их изучает. Когда она поймет, чем хочет заниматься, я уверен, у нее получится это лучше всего. Один раз, когда мы залезли в заброшенный кинотеатр, она зацепилась за гвоздь и ее рубашка окрасилась в красный…"

Меня жалели: "Ненастоящая! У нее же нет никаких эмоций, только лживая улыбка!"

Я негодовал: "Как это никаких эмоций? А вы знаете, что как-то она позвонила мне ночью и сказала, что не может уснуть, потому что ужасно переживает за своего друга. И я чувствовал это каждой клеткой. А вы говорите!"

Надо мной все смеялись: "Ненастоящие постоянно врут!"

"Как бы не так", – я их почти ненавидел. "Мы договорились с ней, ни слова лжи. Кажется, это была ее инициатива".

Меня обвиняли в несерьезности: "Ты не можешь ничего чувствовать к манекену!"

Я готов был их всех убивать: "А знаете ли вы, что я способен предать вас всех за нее!? Всех до единого!"

Я пришел к ней и сказал, что верю. "Все говорят, что ты ненастоящая, но я верю тебе, а не всем. Ты ведь настоящая?"

Она странно дернулась и отвела глаза. Что-то упало на пол и покатилось. Я присмотрелся – металлическое колесико.

Она дернулась еще раз и замерла. А я сел на пол и заплакал от обиды. Не потому что все оказались правы, а потому что у меня больше никогда не будет такой замечательной ненастоящей девочки.

Царь

Сколько себя помнил царь – всегда душа лежала к царствованию, всегда знал, что так и будет. Поэтому совсем не удивился, когда встал во главе страны большой, а народ пред ним голову безропотно склонил. Но чем покорней вели себя люди, тем печальней становилось царю. В то время, как не печалился, тревожился он, что теряет хватку.

Куда это годится, – сетовал царь в сердце своем, – сказал им, мне все богатства свои отдать – тащат кто во что горазд: монеты, линготы, колесницы, скота. Идиот какой-то канареечку в клетке волочит: «Самое, – говорит, – дорогое". В другой раз повелю им всем по сараям сидеть – даже бровью не поведут: с азартом, на перегонки бегут сами себя запирать и ключи глотать.

Битый мне достался, кривой какой-то народ", – горько вздыхал, бывало, несчастный царь. Растерял я наверное хватку».

И просыпался в плохом настроении с утра, и повелевал всем котлы смоляные готовить, рассчитаться по порядку и каждому 13-ому и 18-ому в смолу кипящую сигать. И ведь сигали! Обнимались с родными, жали руки друзьям и давай! Только брызги во все стороны.

Последняя капля то была для царя. Не спал он три дня и три ночи, а на четвертый собрал всех от мала до велика, велел вооружиться, чем есть, и выдвигаться за ним новый народ искать, который хоть сопротивляться немного станет. Бояться там, о революциях мечтать, побеги устраивать. Словом, хоть немного будет народ таким, как положено ему быть: живым и настоящим.

Так и пошли они, долго ли коротко ли. В думах своих и не заметил царь, как в сетку уткнулся. Повсюду, куда хватает глаза, она натянута. А за ней красиво, закат. Через нее лезть поверху – только одежды царские рвать.

"Так о чем это я, – силился вспомнить царь, – а, да, живым! Эй, быстро сетку убрать, пройти мне дать!» – и повернулся так назад, на народ свой. Глядь, а за спиной нету никого.

Да и не было никогда.