скачать книгу бесплатно
В Рождество 1327 года король слёг, сражённый болезнью, в Венсеннском замке в окрестностях Парижа. Первого февраля следующего года он был мёртв. Умер последний прямой наследник короля Филиппа ІV по мужской линии. Трон Французского королевства оказался пуст. Однако в момент смерти короля Карла королева Жанна была беременной в третий раз. Повторилась ситуация двенадцатилетней давности, когда старший брат Карла Людовик Сварливый также умер до рождения своего ребенка. Поэтому двоюродный брат Карла, сын умершего несколько лет назад Шарля де Валуа, Филипп объявил себя регентом до рождения ребёнка. Если бы родился мальчик, то вступил бы на престол; но восемнадцатилетняя вдова покойного короля разрешилась от бремени девочкой. Из всех семи детей Карла только принцесса Бланка дожила до взрослого возраста. Но у этой последней представительницы прямой ветви королевского рода Капетингов, правившего Францией с 987 года, не было детей. Может быть, потому что её мужем стал герцог Орлеанский Филипп, один из младших сыновей Филиппа де Валуа. Генетика неблагосклонна к потомству близких родственников.
Ближайшими наследниками французской короны были дочь Людовика Х и Иоанны Наваррской принцесса Жанна – внучка короля Филиппа ІV (вместе со своим мужем Филиппом д’Эвре, из той же боковой ветви Капетингов, что и молодая вдовствующая королева), и её двоюродный брат, король Англии Эдуард ІІІ – сын дочери Филиппа Изабеллы. Но ни одна, ни другая кандидатуры не были приемлемы для французской аристократии.
Именно поэтому корона была вручена Филиппу де Валуа, двоюродному брату последнего короля из рода Капетингов Карла ІV. То, что Филипп де Валуа уже был регентом королевства, существенно облегчило выбор. Король Филипп 29 мая 1328 года был коронован в кафедральном соборе Реймса, где по древней традиции короновались все французские короли.
Претензии Эдуарда III на французский престол
Филипп VІ Счастливый стал первым королём Франции из династии Валуа. Он остро осознавал своё некоролевское происхождение (да, его дед был королём, но не его отец). Поэтому вопрос престижа был для него весьма значимым. Поскольку его ближайшим родственником по мужской линии, как ни странно, был король Англии молодой Эдуард ІІІ, Филипп считал, что установить своё первенство над этим родственником-вассалом-соперником необходимо в первую очередь. Вскоре после коронации французский король потребовал, чтобы герцог Аквитании (он же Эдуард ІІІ Английский) совершил церемонию оммажа. Молодой английский король уже совершал эту церемонию перед предшественником Филиппа, правда, от имени его отца, тогдашнего герцога Аквитании и короля Англии. Эдуард, однако, считал, что его права на освободившийся после последнего из Капетингов престол Франции выше, чем права нынешнего держателя титула. Он был внуком Филиппа ІV, тогда как Филипп VІ был внуком только лишь предшествующего короля. Но до поры до времени своих претензий молодой король не выдвигал (хотя французские хроники и отмечают, что в Париже побывала английская делегация, отметившая более близкое родство их монарха с покойным французским королём). Он лишь потянул время с оммажем и совершил его только через тринадцать месяцев, в начале июня 1329 года. Церемония происходила в соборе Амьена. Эдуард принёс присягу, сформулированную в таких расплывчатых выражениях, что Филипп остался не слишком доволен.
«Великая хроника Франции» тогда отмечала:
Также было сказано, что никогда не было известно и предвидено, чтобы королевство Франции подчинялось правлению короля Англии, и что последний был вассалом и ленником короля Франции.
Церемония оммажа была простой, но глубоко унизительной. Вассал снимал с себя всё оружие и знаки, символизирующие ранг и титул, такие как корона. Он был обязан подойти к сидящему на своём престоле сюзерену и пасть перед ним на оба колена. Сюзерен затем помещал сложенные ладони своего вассала между своими ладонями, и вассал давал простую клятву верности, принятие которой сюзерен знаменовал, целуя вассала.
Но молодой Эдуард не собирался унижаться перед своим соперником. Он предстал перед Филиппом во всём блеске королевского облачения, перепоясанный рыцарским мечом и в своей королевской короне. И хотя он и опустился на колени перед Филиппом (во французских хрониках есть миниатюры, изображающие эту сцену – художники не пожалели золотой краски, чтобы показать роскошь уборов обоих королей) и произнёс слова клятвы: «С этого дня я твой ленник и буду тебе верен и праведен, и приношу тебе верность за держания мои от тебя, сохраняя верность нашему суверенному господину королю».
Формальности были соблюдены, но никто из присутствующих не сомневался, что последнее слово ещё не было произнесено в этом диалоге двух монархов.
Через два года, в марте 1331 года, герцог Аквитанский подтвердил (хотя и без новой формальной церемонии) свою присягу Филиппу. Но о своих претензиях он не забыл и потихоньку начал готовиться к войне.
Не забудем, что очередная война за Аквитанию только-только закончилась. Как и предыдущая (завершившаяся свадьбой Эдуарда ІІ и принцессы Изабеллы, что, в общем-то, и привело к английским претензиям на французский трон, что явно не входило в планы грозы евреев и тамплиеров Филиппа ІV), она была спровоцирована французской стороной. Как верховный сюзерен герцога Аквитанского французский король (механизм не менялся, неважно, какой именно король восседал на престоле в Париже) в спорах между подданными герцога и герцогом всегда становился на сторону, враждебную герцогу Аквитанскому, и стремился вооружённой силой восстановить справедливость, каковую он как сюзерен был обязан поддерживать в силу своего положения. В юридическом обосновании своих действий ему помогала армия судей и адвокатов, выпускников тогдашнего центра европейской юриспруденции Сорбонны (Парижского университета). Французские короли вполне сознательно ставили своей задачей вытеснить англичан из французского королевства – это была неизменная часть французской внешней и внутренней политики в течение предыдущих полтораста лет. Сохранился документ из королевской канцелярии, в котором один из советников Карла ІV оценивает, что для военной кампании по захвату английских владений в Аквитании понадобится пять тысяч рыцарей, шестнадцать тысяч пехотинцев, четырнадцать месяцев и три годовых дохода королевства.
Проблема с оммажем была улажена и не давала повода к войне против Англии. Поэтому взгляд короля Филиппа обратился к Шотландии. С конца XIII века это северное королевство стало военным союзником Франции против общего врага – Англии. Не далее как в 1326 году союз между двумя странами (получивший в более поздней шотландской истории название Старинный Альянс) был подтверждён. Шотландия на какое-то время прекратила попытки Англии поставить её под своё господство, наголову разгромив армию Эдуарда ІІ в 1314 году. Но сейчас королевство раздирала обычная смута, и молодой английский король поддержал одного из претендентов на шотландский престол. Война, по большей части вялотекущая, возобновилась.
Король Филипп воспользовался шансом, и на переговорах по улаживанию еще не решенных разногласий по поводу границы между французскими и английскими владениями в Аквитании французская делегация заявила, что проблемы Гаскони (Аквитании) нужно решить только в связке с вопросом Шотландии. Опасаясь того, что французы поддержат шотландцев военной силой, Эдуард стал действовать осторожнее. Но французские атаки не вышли за рамки пары пиратских рейдов на английское побережье.
Ко второй половине 1330-х годов стал затягиваться всё туже ещё один узел из клубка противоречий между Англией и Францией – Фландрия. На тот момент эта часть нынешней Бельгии и Северной Франции стала одним из промышленных центров Европы, вбирая в себя импортируемую из Англии овечью шерсть и выпуская знаменитые на всю Западную Европу тонкие шерстяные ткани, обеспечивая стабильный поток звонкой монеты как в карманы фламандских ткачей, так и английских купцов и землевладельцев. Ежегодная доля Англии в прибылях от такой торговли составляла 220 тысяч фунтов серебра (на нынешние деньги около четверти миллиарда американских долларов). Из них королевская казна получала в качестве пошлины тринадцать тысяч фунтов или половину годового дохода государственного бюджета. Поэтому английский король и его поданные были заинтересованы в процветании Фландрии.
А вот в самой Фландрии мнения о том, каким образом лучше обеспечить это процветание, существенно отличались. Тогдашний граф Фландрский был вассалом французского короля и по долгу вассала всячески поддерживал своего сюзерена. Но в богатых фламандских городах всё большее влияние приобретали богатые горожане – предшественники буржуазии. Собственно, само слово «буржуа» (или по-немецки «бюргер») и означает буквально «горожанин», житель «бурга», укреплённого населённого пункта, обладающего королевской грамотой о собственных правах. И эти купцы и ремесленники вовсе не считали, что им выгодны более близкие связи с Францией. Наоборот, им предпочтительнее была бы более широкая автономия, которая бы не мешала устанавливать всё более тесные связи с их главным поставщиком сырья – Англией.
Время от времени этот конфликт выплёскивался в кровопролитные восстания. Они шли с переменным успехом, и в какой-то момент в одном из фламандских соборов можно было полюбоваться на три сотни золотых шпор, снятых с убитых в сражении с городским ополчением Гента – лучших представителей французского рыцарства. Но последнее по счёту восстание закончилось не в пользу горожан. В 1328 году они потерпели поражение от французской армии, и только взошедший на престол король Филипп VІ решил показать, кто в доме хозяин. Его указы очень сильно ограничили фламандскую торговлю, тем самым нанеся убыток и английской королевской казне.
Через несколько лет Эдуард решил, что нужно что-то делать, и в 1336 году установил эмбарго на поставки шерсти во Фландрию. По его расчётам, резкое снижение импорта ударит сильнее по французской казне, тоже получавшей серьёзный доход от торговли фламандскими тканями. Но уж очень неподходящий момент был выбран для этого раунда торговой войны.
Если читатель помнит из рассказа о тамплиерах, христианская Европа не смирилась с потерей Святой Земли. Папа Римский призвал всех католических государей к новому крестовому походу с целью вернуть Палестину. Король Франции начал активно к нему готовиться, собирая в Марселе флот и нанимая армию. Но в том же 1336 году из-за слабого энтузиазма к новой крестоносной авантюре Папа отменил поход. Внимание Филиппа VІ снова вернулось к подготовке к войне с Англией, тем более, что уже имелись готовые к бою армия и флот.
Нужен был повод к войне, и повод нашёлся. Филипп потребовал от Эдуарда выдать ему его «смертельного врага» графа Робера д’Артуа (тоже одного из центральных героев эпопеи Дрюона). Граф Робер одно время был приближённым короля Филиппа, поддержав его в борьбе за французскую корону, но позже поссорился с королём, был вынужден бежать из Франции, а его земли были у него отобраны. Впрочем, если твои попытки отобрать графство Артуа у своей тётки Матильды (о ней уже шла речь выше) с помощью поддельного завещания выходят на свет, нечего удивляться, что король разгневается и захочет покарать виновного. Воля Филиппа вынуждала Робера покидать одно место изгнания за другим, пока он не оказался в Англии.
Разумеется, власть французского короля не распространялась на Англию. Но требование было доставлено сенешалю Аквитании с требованием от короля Франции к его вассалу, герцогу Аквитанскому. Эдуард мог бы уступить и выдать Робера, и война бы отложилась ещё на какое-то время, но это бы означало признать себя полным вассалом французского короля даже в своих владениях по ту сторону Ла-Манша. Поэтому 24 мая 1337 года королевский совет при Филиппе одобрил решение своего короля конфисковать владения Эдуарда во Франции как непокорного вассала. Но почти за месяц до того, 30 апреля 1337 года, король Филипп объявил «аррьер-бан», призыв к оружию, ко всем своим территориям и ко всем своим вассалам. Это означало, что король собирается вести большую войну с привлечением всех ресурсов своего государства. 13 июня того же года королевские грамоты от Филиппа герцогу Аквитании, объявлявшие о конфискации герцогства, были доставлены сенешалю Аквитании. Столетняя война началась. Закончится она только через сто шестнадцать лет в той же Гаскони.
Уже в феврале 1337 года французы попытались захватить город Сен-Макэр на реке Гаронне в Гаскони. В июле началось большое вторжение французов в Гасконь. В августе того же года король Эдуард издал свой манифест, адресованный английской аристократии и королевским высшим чиновникам, в котором он поручал им собрать съезды подданных на подчинённых им территориях, на которых следовало разъяснить причины, побудившие их короля начать войну против Франции. Первой из них являлось то, что французский король оказывал помощь шотландцам в их войне против Англии. Второй причиной была узурпация Филиппом французским прав короля Эдуарда в Гаскони. И наконец, третьей причиной было клеветническое обвинение Филиппом Эдуарда в том, что последний всячески мешал его планам по организации нового крестового похода.
Как видим, даже после начала войны Эдуард ІІІ не сразу объявил о своих претензиях на престол. Только когда стало понятно, что война будет долгой и потребует союзников среди враждебной Филиппу французской аристократии, он в 1340 году во фламандском Генте объявил себя королём Франции по праву внука короля Филиппа ІV. Теперь противники короля, находящегося в Париже, могли утверждать, что они вовсе не изменили своему сюзерену, наоборот, они выступили на войну под знаменем истинного короля Франции, Эдуарда. Это знамя с этого момента, как и королевский герб, несло на себе (вплоть до начала ХІХ века!) уже не только трёх золотых львов Англии на алом поле, но и золотые на синем лилии Франции.
Мы вряд ли можем знать наверняка, был ли Эдуард серьёзен, примеряя на себя корону своего другого деда. С одной стороны, он мог считать свой шаг просто одним из инструментов в борьбе со старым противником. В пользу такого мнения можно указать на то, что через двадцать лет после Гентского демарша он при заключении мирного договора с побеждёнными французами отказался от королевского титула. Стоило войне возобновиться, претензии на корону вернулись, но современники ведь не могли забыть предыдущего отказа от них. И хотя следующие английские монархи именовали себя королями Франции, но нельзя с уверенностью сказать, что именно желание развиртуалить французскую корону на своей голове было главным двигателем вторжения во Францию Генриха V в 1415 году. В конце концов, отказался же он тоже от прямой претензии на корону в пользу своего будущего сына. А как быть с тем, что большая часть французов при этом вполне была согласна с тем, что регентом при их безумном короле будет король английский, и что после смерти их короля корона перейдёт не к его сыну, а к его внуку – сыну французской принцессы и английского короля? Нам сейчас кажется странным сама возможность того, что Англия и Франция могли быть соединены в особе одного монарха, но довольно многим современникам такой вариант не казался чем-то вздорным и невозможным.
Так ли древен «Салический закон»?
Довольно часто можно встретить утверждение, что английские короли не могли унаследовать французский трон из-за того, что этому препятствовал древний закон, который управлял жизнью французов, а перед тем ещё племенами франков, перешедших Рейн во времена упадка Римской империи и расселившихся на территории римской Галлии и давших ей своё имя, дошедшее до наших дней. Тогдашние франки делились на две ветви: салических франков и франков рипуарских. Вот эти самые салические франки и оставили в память о себе свод законов Lex Salica, записанный при первом франкском короле Хлодвиге в начале VI века. Салический закон – это преимущественно уголовный и уголовно-процессуальный кодекс, содержащий список штрафов за разнообразные проступки, провинности и преступления. Если кто из читателей интересовался отечественной историей и что-то знает о «Русьской правде» – своде законов Киевской Руси, то он уже имеет хорошее представление о том, чем был этот самый Салический закон, ведь «Русьская правда» – это почти аналогичный, пусть и зафиксированный на полтысячелетия позже (викинги времён Святослава или Владимира были не менее дикими, чем франки времён Хлодвига), свод племенного германского законодательства.
Есть и другие своды, дошедшие от других германских племён, расселившихся по развалинам западной части Римской империи: визиготы (они же вестготы) оставили по себе Визиготское право, бургунды – Бургундское право, причём они дошли до нас с более раннего времени, чем Салическое право. Но у этого последнего есть особенность: в отличие от Визиготского или Бургундского, в нём заметно очень мало влияния христианства или римской юридической традиции. Это неудивительно. Франки были среди германских племён, имевших меньший контакт с Римом, позже переселившихся на римский берег Рейна, и на сто – полтораста лет позже принявших христианство. Хотя Салическое право было записано уже по латыни, но до этого оно передавалось устно из поколения в поколение, и даёт представление о жизни германских племён в начале тысячелетия, жизни гораздо более простой и примитивной, чем общество и государство позднего Средневековья.
Помимо уголовных статей, Салический закон содержит некоторое количество положений из гражданского права, и среди них статью, согласно которой дочери не имеют права наследовать землю. Но оно ничего не говорит о наследовании королевского титула не в последнюю очередь потому, что эта проблема просто не возникала в том обществе, в котором возникло Салическое право.
Когда Генеральные штаты 1317 года провозгласили, что «женщина не может наследовать королевство Франции», то никакой ссылки на законы Франции не было приведено. Тогда трон получил дядя покойного короля-младенца Иоанна І Филипп V, брат отца Иоанна Людовика Х, а дочь Людовика принцесса Жанна была отстранена от трона. До этого проблема женского наследования короны просто не возникала. С конца Х века каждый король Франции мог в момент смерти передать корону своему сыну, и хотя никак не закреплённый в законе этот обычай стал восприниматься как естественный и самим собой разумеющийся.
В 1322 году решение отстранить уже дочерей Филиппа V от престола было принято легко, несмотря на то, что вопросов об их законном рождении, в отличие от такового у Жанны, не возникало вовсе. В 1328 году необходимость отсечь от трона ближайшего родственника покойного короля по мужской линии (вопрос о том, что женщина не может наследовать корону, в этом случае не стоял) привела к тому, что, ссылаясь на «всеобщий обычай королевства», было сформулировано следствие из предыдущего решения, а именно, что происхождение от дочери французского короля также не даёт повода претендовать на французский королевский престол. Но и на этот раз ссылки на конкретный закон приведено не было.
Французский хронист (летописец) Жан Фруассар через полвека написал:
Поэтому после смерти Карла, последнего из трёх (сыновей Филиппа Красивого), двенадцать пэров и все бароны Франции не передали страну Изабелле, его сестре, которая была также королевой Англии, потому что они изрекли и стояли на своём, и стоят на том до сей поры, что государство французское столь благородно, что не может отойти к женщине, и соответственно не может отойти ни к Изабелле, ни к королю Англии, её старшему сыну: поскольку они установили, что сын женщины не должен иметь никаких прав наследования своей матери, поскольку они объявили, что мать не имеет таковых прав.
Попытки подвести железобетонную юридическую базу под свершившийся факт делались на протяжении XIV и XV столетий. В 1358 году в библиотеке королевской усыпальницы в Сен-Дени, в северном пригороде Парижа, был обнаружен текст давно и прочно забытого Салического закона. Учёный монах Ришар Скотт с огромной радостью обнаружил в нём статью о запрете женщинам наследовать землю, и на этом основании построил аргумент в защиту отстранения Эдуарда Английского от французской короны. Помимо замшелого германского обычая, в защиту статуса-кво привлекались также римское и церковное право (на тот момент составлявшие практически единое целое) на том основании, что положение короля сакрально и является сродни положению священника.
В августе 1374 года уже король Карл V издал ордонанс (указ) об установлении возраста королевского совершеннолетия в четырнадцать лет. В соответствии с этим ордонансом была провозглашена отмена выборности короля (что тоже являлось многовековым обычаем – как видим, если старинный закон неудобен, его вполне можно отбросить), право престолонаследия закреплено за старшими сыновьями или ближайшими потомками мужского пола, новый король должен был вступать в свои права с момента смерти предшественника, и его право на коронацию объявлялось неоспоримым. В развитие норм ордонанса 1374 года сначала актом следующего короля Карла VІ в 1392 году, а затем эдиктом Парижского парламента (несмотря на название, это был не представительский орган управления государством, а Верховный суд, власть которого распространялась почти на всё, но всё же не на всё королевство) от 1407 года постановлялось, что наследник престола провозглашается королем сразу же после смерти предыдущего короля и немедленно коронуется невзирая на возраст.
Ссылка на Салическое право появилась только в 1410 году в трактате, направленном против претензий на французский престол, выдвинутых в новом раунде Столетней войны новым королём Англии Генрихом ІV. В первой четверти того же века французские юристы сформулировали чисто правовую концепцию передачи королевской власти, в соответствии с которой передача короны происходит только по праву, то есть по Салическому закону:
Корона Франции ни наследственна, ни выборна, поскольку никто не выбирает короля. Её преемственность другого рода, установленная правом, то есть обычаем королевства… Ведь короли Франции никогда не имели обычая распоряжаться королевством по завещанию, и преемственность обеспечивалась силой одного лишь обычного права… а потому старший сын короля или другой преемник не может быть назван собственно наследником того, кому является преемником; это простая, а не наследственная преемственность, осуществляющаяся в силу обычая, по которому и передается корона.
Именно на основе этой юридической эквилибристики был создан «Салический закон престолонаследования», нашедший использование во многих королевских домах Европы. В следующем столетии, после окончания Столетней войны, его псевдодревность использовалась разработчиками теории королевской власти, и он рассматривался как фундаментальный закон королевства. В 1593 году, в ходе очередного династического кризиса, угасания мужской линии уже на этот раз династии Валуа, именно Салический закон стал барьером, преградившим путь к престолу испанской инфанте Изабелле, внучке короля Франции Генриха ІІ и племяннице трёх сменивших его на престоле королей. Не помогло даже то, что инфанта была требуемой, католической веры, в отличие от её основного соперника. По иронии судьбы Салический закон, имевший корни ещё в дохристианском франкском обществе, одержал верх даже над предпочтениями католической церкви и самого Папы Римского. Вспомним ещё одну, наверняка хорошо известную многим читателям, литературную историческую эпопею – романы Александра Дюма-отца о Генрихе Наваррском («Королева Марго», «Графиня де Монсоро» и «Сорок пять»). Именно главный герой этой эпопеи стал в итоге получателем выгоды от закона, изобретённого за двести лет до его появления на свет. Впрочем, перейти в католическую веру Генриху Наваррскому всё же пришлось.
Даже император-революционер Наполеон Бонапарт включил Салический закон о престолонаследовании в свой кодекс, и этот закон действовал во Франции до 1883 года. Этот же принцип заимствовали многие германские государства. Напротив, в Англии, Шотландии (вспомним, как во второй половине XVI века на престолах этих королевств оказались королева Елизавета Первая и королева Мария Стюарт), королевствах Скандинавии, а также в Неаполитанском королевстве на юге Италии при Анжуйской династии (конец ХІІІ – середина XV веков) такого принципа не было вовсе. Не было его и в Испании, которую объединили королева Кастилии Изабелла и король Арагона Фердинанд. Только первый король Испании из новой династии Бурбонов (праправнук Генриха Наваррского, первого короля из династии Бурбонов во Франции) Филипп V (нам уже встречался Филипп V, но тот был французским королём, и жил за сотни лет до этого Филиппа V) ввёл вариант Салического закона своим указом в 1713 году. Но и этот указ был позже отменён (что, кстати, привело в XIX веке к нескольким революциям и гражданским войнам в его королевстве).
Если, зная историю Европы, немного поразмышлять, то можно прийти к довольно неожиданному и весьма серьёзному обвинению в сторону Салического закона, и автор не имеет в виду его мизогинию и дискриминацию по признаку пола (что, конечно же, само по себе никуда не годится). Но ему в вину можно вменить не только Столетнюю войну, но и гораздо более близкие к нам две мировые войны прошлого века. Если отбросить всю шелуху, то главной причиной обеих войн была возникшая в центре Европы большая и могущественная единая Германия, которая боролась, по мнению её элиты, за подобающее ей «место под солнцем». Важным этапом на пути к созданию такого государства стала победа центра новой Германии – Пруссии – в войне 1866 года против союза Австрийской империи и малых государств Германии. Одним из наиболее важных таких государств был Ганновер (сейчас федеральная земля Нижняя Саксония на севере Германии). На протяжении более ста лет его трон занимали монархи Британии (в её истории этот период так и называется – период Ганноверской династии). Но в 1837 году, когда покойного короля Британии и Ганновера Вильгельма ІV сменила на британском троне его племянница, юная королева Виктория, в Ганновере, в свод законов которого вошёл Салический закон о престолонаследовании, на престол вошёл младший брат Вильгельма.
В альтернативной вселенной, где Виктория стала бы королевой обоих королевств, Пруссия не решилась бы вступить в войну ещё и против Британии, а если бы решилась, то с большой вероятностью потерпела бы поражение, и уж во всяком случае не проглотила бы Ганновер без остатка, как произошло в реальности. И уж совершенно точно, что в альтернативной вселенной без единого Германского государства, доминирующего на всём континенте, не произошло бы того, что иногда историки называют «Европейской гражданской войной 1914–1945 годов». Вот так, иногда решения, принятые, исходя из прагматических и сиюминутных соображений, могут влиять на события, отстоящие от них на сотни лет во времени и сотни и тысячи километров в пространстве.
2. Загадки длинного лука
Три английских победы
Читатель, который учился в советской школе, если только он не интересовался историей, скорее всего помнит о сражениях Столетней войны только то, что застряло в голове из учебника по истории средних веков для 6 класса Агибаловой и Донского:
Английское войско было организовано лучше французского. Кроме феодальной конницы, у англичан была многочисленная дисциплинированная пехота. Она состояла из свободных крестьян, которые частично сохранились тогда в Англии. Оружием пехотинца был большой лук. Лучники пускали стрелы на 600 шагов, а на 200 били наверняка, пробивая насквозь рыцарские доспехи. Во французском войске преобладала рыцарская конница. Рыцари не признавали дисциплины, в бою каждый из них старался выделиться личной доблестью. Пехота состояла из чужеземных наемников. Рыцари относились к пехотинцам с презрением.
Война велась на территории Франции. С cамогo начала войны французские феодалы терпели поражения. В 1356 году пpoизошла битва у города Пуатье к югу от Луары. Французы имели численный перевес, но они действовали разрозненно. Вырываясь вперед, рыцари нарушали строй и мешали друг другу сражаться. Под тучами стрел английских лучников смешались ряды французской конницы. Французы были полностью разгромлены. В плен к англичанам попали самые знатные феодалы вместе с королём.
Рядом с этим текстом помещена картинка «Битва времен Столетней войны. Гравюра XV века» с таким сопровождающим текстом: «Под натиском английских лучников (справа) смяты ряды французских наёмников (слева). Французские рыцари избивают своих отступающих пехотинцев, но сами попадают под меткий обстрел англичан» Впрочем, сама миниатюра из средневековой хроники изображает эпизод из другого победного для англичан сражения, за деcять лет до Пуатье – при Креси, не упоминающегося в учебнике (правда, в постсоветских редакциях учебника, так сказать, восстановленного в правах и удостоенного упоминания).
В следующей главе упомянута, но без каких бы то ни было подробностей, победа англичан при Азенкуре в 1415 году. Подразумевается, что за полвека французские рыцари не поумнели. Тут даже не знаешь, с чего начать, настолько «смешались в кучу кони, люди».
Начнём, пожалуй, со сравнения потенциалов воюющих сторон, так как у многих читателей, чьё знакомство с предметом ограничивается воспоминаниями о школьном курсе истории средних веков, на который накладываются представления о современном положении этих стран, нередко создаётся впечатление, что из двух противников сильнее была именно Англия. Как иначе ей удалось так часто громить французские армии?
Англия в то время была по сравнению с Францией бедной, преимущественно сельскохозяйственной страной, население которой в основном было сосредоточено в средней и южной Англии. Лишь Лондон с его сорока-пятьюдесятью тысячами жителей мог хоть как-то сравниться с городами континентальной Европы, такими как Гент, Брюгге, Венеция, Флоренция, Париж и Рим, население которых превышало пятьдесят тысяч. Остальные города королевства имели население в лучшем случае несколько тысяч человек. В семнадцати больших городах с епископскими кафедрами, и ещё в десятке больших городов без собственного епископа проживало сто тысяч налогоплательщиков, или около двухсот тысяч жителей, шесть-семь процентов населения страны. Ещё в двухстах городках (многие из которых имели около сотни домов, но зато имели право устраивать рынки) проживало ещё четыре сотни тысяч королевский подданных. Всего около двенадцати процентов англичан были жителями малых и больших городов, остальные жили в сельской местности.
Основной статьей дохода страны была шерсть, от поставок которой зависела промышленность Италии, Франции, Германии, а также Нидерландов. Англия в свою очередь тоже зависела от торговли шерстью, приносившей значительные доходы. Эта торговля ежегодно приносила стране доход в 220 тысяч тогдашних фунтов стерлингов, которые для сравнения с современной денежной единицей того же наименования нужно умножить приблизительно на 1200. Королевская казна из этой суммы получала тринадцать тысяч фунтов, что составляло около половины годового дохода монарха.
Власть короля была ограничена парламентом, куда входили представители аристократии, епископата католической церкви в стране, рыцарства и городов. Сила парламента была подтверждена совсем недавно, в 1327 году, при уже упоминавшейся детронизации короля Эдуарда ІІ. С 1297 года основные налоги на недвижимость могли вводиться только с согласия парламента, а с 1322 года под его контроль было поставлено королевское законодательство. Влияние английского парламента было гораздо сильнее в жизни страны, чем влияние аналогичных представительных собраний в соседних королевствах. Но это компенсировалось налаженным административным королевским аппаратом и политическим единством страны, что позволяло молодому (двадцатипятилетнему на момент начала войны) и энергичному королю Эдуарду ІІІ использовать все ресурсы своего королевства.
Франция в первой половине XIV века была одним из сильнейших королевств Европы, с населением между двенадцатью и шестнадцатью миллионами человек – в два-три раза большим, чем население Англии (между четырьмя и шестью миллионами). Стопятидесятитысячный Париж мог свысока смотреть на провинциальный Лондон. Франция была богатой страной, с сильнейшей экономической, политической и культурной позицией в католической Европе. Начиная с рубежа столетия, папы римские фактически выполняли желания французских королей. Французские кардиналы имели большинство в кардинальском конклаве, избиравшем Папу, и регулярно избирали на папский престол – находившийся в Авиньоне на реке Роне, окружённом со всех сторон владениями короля Франции – очередного французского кардинала.
Однако, в отличие от его соперника, административный аппарат французского монарха был менее эффективным. Хотя король напрямую контролировал две трети территории страны, остальная треть принадлежала его вассалам, могущественным аристократам, с чьими желаниями и капризами королю приходилось считаться. Его власть, как и в Англии, ограничивали Генеральные штаты – собрание представителей духовенства, рыцарства и горожан – их согласия необходимо было добиться, если король хотел ввести новые налоги, например, налог на движимое имущество. В принципе, это было не так уж и плохо с точки зрения монарха. Внешний враг, как известно, часто сплачивает против себя население угрожаемой страны. Кроме того, король имел возможность использовать заседания Генеральных штатов в пропагандистских целях, преподнося представителям сословий собственную версию причин и хода войны. Тем не менее, согласие Генеральных штатов нужно было получить. А это далеко не всегда удавалось.
Впрочем, французский король мог вводить особый налог для защиты королевства без необходимости консультироваться с собранием представителей его подданных. К тому же королевские владения приносили ему ежегодно двадцать шесть тонн серебра в доходах. Король Англии мог распоряжаться лишь годовыми пятью тоннами серебра со своих собственных владений, и поэтому намного сильнее зависел от количества собираемых в его государстве налогов.
У Франции было ещё одно важное преимущество. Её отделял от Англии пролив Ла-Манш (да, была ещё английская Гасконь, но её от Англии отделяло ещё более длительное и опасное морское путешествие). Английскому королю, чтобы вести войну за французский трон, нужно было сперва переправить свою армию на континент. При этом у французской короны был собственный сильный военный флот. К тому же на помощь Франции мог прийти её союзник – итальянская торговая республика Генуя, со своим собственным большим и испытанным в боях флотом. В то же время английский король собственного военного флота не имел и мог рассчитывать только на то, чтобы реквизировать купеческие суда для несения боевой службы, предварительно переоборудовав их. Это означало, что реквизированные корабли не смогут участвовать в транспортировке во Фландрию английского экспорта – шерсти, тем самым снижая размеры английской внешней торговли, а вместе с ней и доходов королевской казны, которые весьма и весьма от неё зависели.
Наконец, военный союз между Францией и Шотландией обеспечивал необходимость для английского монарха держать на севере страны существенный военный контингент, на случай нападения со стороны шотландцев.
В начале XIV века французская армия была реорганизована с целью усиления королевской власти. Эти преобразования стали результатом войны с фламандскими повстанцами, завершившейся победой Франции в 1328 году. К моменту начала Столетней войны армия короля Филиппа VІ насчитывала примерно 20–25 тысяч человек, но в случае необходимости ее численность могла быть увеличена вдвое. В 1339 году под знамёнами короля Филиппа было полсотни тысяч воинов, и ещё двадцать тысяч было мобилизовано для службы на французских боевых кораблях.
Поскольку по численности населения Англия уступала Франции более чем вдвое, король Эдуард не мог созвать такую же большую армию. В том же 1339 году он пересёк пролив Ла-Манш со всего лишь четырьмя с половиной тысячами солдат. Конечно, он мог рассчитывать – но на другом театре военных действий – на своих гасконских подданных, которые могли выставить от четырёх до семи тысяч бойцов. Также ему на помощь могли прийти города Фландрии, с трудом мирившиеся с недавним подчинением французским королём, а также некоторые князья из территорий Священной Римской империи – проще говоря, немцы. Без этих внешних союзников рассчитывать на победу над Францией было бы сложно.
Ядром как английской, так и французской армий были латники, которые могли быть как рыцарями, так и наёмниками из неблагородных сословий. В середине XIV века рыцари в качестве защитного вооружения носили кольчугу – рубаху, сплетённую из железных колец, каждое из которых было соединено с четырьмя соседними. Такая кольчуга весила около пятнадцати килограммов. Весь этот вес приходился на плечи воина. Кольчуга надевалась поверх стёганой куртки и закрывала рыцаря от шеи (хотя иногда делались кольчужные капюшоны, так называемые хауберки) до колен. Ноги были защищены кольчужными же чулками. Голову прикрывал железный шлем: либо открытый, либо с откидывающимся забралом. и в этот период обычно имевший остроконечную форму. XIV век стал началом появления пластинчатого доспеха, достигшего апогея развития через сто пятьдесят лет, и пока что только отдельные железные пластины дополняли кольчугу: нагрудная кираса, а также элементы защиты конечностей. Появившийся позже полный пластинчатый доспех мог иметь массу свыше тридцати килограммов, но этот вес был распределён по всему телу.
Иногда встречающиеся суждения о неповоротливости рыцарей (не могли подняться, если упали, на коня их приходилось сажать, поднимая на канатах и тому подобное) являются мифами. Рыцари в полном вооружении вполне могли вскакивать в седло своих весьма дорогих, иногда стоивших целое состояние боевых скакунов, могли ходить и бегать, и тем более сражаться врукопашную. Надо сказать, что существовали и очень тяжелые доспехи, в которых, действительно, было почти невозможно пошевелиться. Но это были доспехи для рыцарских турниров, так сказать, спортивный инвентарь, а не боевое оружие.
Конные рыцари обеспечивали армии элемент мобильности. Они могли действовать как конница: совершать рейды на территорию врага, в сражениях атаковать вражеский строй, и особенно – преследовать врага, бегущего с поля боя, превращая неудачу в полный разгром. Но довольно часто рыцари верхом лишь передвигались к месту битвы, а во время сражения спешивались и сражались с противником в пешем строю. Оружием рыцарей был прямой длинный меч, который также служил символом статуса рыцаря. Если латник сражался верхом, то был вооружён трёхметровым копьём-лансом. Иногда в схватках верхом рыцари использовали боевые топоры (известен эпизод в начале сражения при Баннокбурне в 1314 году, когда шотландская армия разгромила превосходящую её по численности армию английского короля Эдуарда II: шотландский король Роберт Брюс в единоборстве сразил боевым топором английского рыцаря, устремившегося на короля с лансом наперевес). В рукопашной схватке в пешем строю рыцари использовали и большие боевые топоры и боевые молоты – рубящие и ударно-дробящие инструменты убийства, насаженные на двухметровые древка.
Но рыцари были лишь ядром армии, а не всей армией. Обе воюющие стороны дополняли латников-рыцарей наёмной пехотой. У англичан такой пехотой главным образом были лучники. Надо сказать, что лучники могли быть и конными, вооруженными помимо лука ещё и копьём, и способные сопровождать конных рыцарей в их рейдах по территории врага. Но наиболее многочисленными были пешие лучники, вооружённые длинными простыми (то есть сделанными из одного куска дерева) луками длиной от 170 см до 2 м и с силой натяжения между сорока и пятьюдесятью килограммами. Англичане познакомились с этим точным и эффективным оружием во время своих войн по покорению Уэльса. Для них очень неприятным сюрпризом оказалось, что стрела из такого лука может насквозь пробить, например, церковную дверь. Английские монархи оценили возможности длинного лук, и законодательно постановили, что все мужчины в их владениях обязаны по воскресеньям упражняться в стрельбе из длинных луков в цель. Каждая деревня, стоило королю объявить, что он собирает войско для нового похода, была обязана выставить по крайней мере одного лучника. В сражении лучник имел в колчане до двух дюжин стрел, каждая длиной в три четверти метра, и мог выпускать их со скоростью до десяти в минуту. Отряд лучников мог буквально закрыть стрелами небо. Длинный лук бил на расстояние около ста пятидесяти метров, а начиная с шестидесяти метров мог пробивать рыцарские кольчуги.
Не надо думать, что французы не уделяли внимания дальнобойному оружию. Им также был известен длинный лук, но они предпочитали использовать арбалет, короткий мощный лук, смонтированный на ручном станке и натягивающийся с помощью разнообразных механических приспособлений, самым простым из которых был крюк, подвешенный к поясу арбалетчика, за который он должен был зацепить тетиву, чтобы натянуть её и таким образом взвести арбалет, распрямившись из согнутого положения. По мере роста мощи арбалетов были придуманы системы рычагов или лебёдок для натяжения тетивы. Стрелять из арбалета было легче, он бил точнее, и обучиться стрельбе из арбалета было гораздо быстрее, чем стрельбе из длинного лука. Арбалет был обычным оружием городских ополчений на континенте. Однако это оружие имело свои недостатки. Арбалет был тяжелее лука и стрелял медленнее из-за более сложного и долгого натяжения тетивы, не быстрее четырёх раз в минуту, а обычно лишь один – два раза. Очень часто арбалетчики стреляли из-за больших щитов-павез, у которых имелся упор, позволявший ставить их на землю. Такие щиты обеспечивали определённую защиту от стрел противника на то время, пока арбалетчик приводил своё оружие в боевое положение.
У обеих противоборствующих сторон были и другие виды пехоты, вооруженные не метательным, а ударным оружием: копьями, разными видами алебард, топорами, молотами, разнообразным клинковым оружием. Кроме того, как лучники, так и арбалетчики носили мечи и другое оружие, и могли пользоваться им в бою при необходимости.
Победа английских армий в трёх наиболее известных сражениях Столетней войны (и во многих других) была основана на том, что именно они, а не французы (почти до самого конца войны) научились эффективно использовать все компоненты своей армии и обеспечивать их взаимодействие для достижения максимального тактического эффекта, усиливая сильные стороны каждого рода войск и компенсируя их слабые стороны. Лучники своим дождём стрел могли расстроить оборонительные порядки противника или атаку его конницы, убивая и нанося раны как людям, так и лошадям (что было особенно важно в противостоянии великолепной французской рыцарской коннице). Лошадь, тем более рыцарский боевой скакун – это крупное и сильное животное, и его нелегко убить одной стрелой. Однако рана от стрелы, даже неопасная, причиняла им сильную боль, пугала, приводила к панике, и обезумевшие от боли животные вполне могли понести на ряды своих же солдат, расстраивая их и даже нанося потери.
С другой стороны, в обороне спешенные английские рыцари составляли главную силу оборонительного строя, вынося на себе главный удар противника. Поддержка в рукопашной от лучников и других пехотинцев давала возможность выиграть время для того, чтобы при необходимости рыцари могли вскочить на своих коней для нанесения завершающего удара по противнику и преследования его.
Креси
Ко времени первой из рассматриваемых битв – при Креси – война шла уже десять лет. Если в первые годы французы добились некоторых успехов, то в 1340 году их флот был наголову разбит англичанами. Это обеспечило безопасность коммуникаций между Англией и её армиями во Франции, но не привело к иным решительным результатам. По истечении заключенного перемирия король Эдуард в 1346 году собрал армию для вторжения на континент. Армия вторжения собралась весной этого года в морском порту Портсмут на южном побережье Англии. 12 июля того же года король высадился на побережье Франции, на полуострове Котантэн в Нормандии (совсем недалеко от побережья, где через 598 лет далёкие потомки его солдат – британские, канадские и американские войска – начнут освобождение Западной Европы от нацистов) с армией, состав которой специалисты называют между семью и пятнадцатью тысячами воинов.
Город Кан, крупный центр герцогства Нормандия (в кафедральном соборе которого до сих пор покоятся останки первого короля Англии из Нормандской династии, Вильгельма Первого, получившего прозвище Завоевателя), был взят в осаду и пал ровно через две недели после высадки, 26 июля 1346 года. Гарнизон и жители оказавшего сопротивления города не могли ждать пощады от врага – и три тысячи было предано мечу во время разорения города. Затем Эдуард решил взять столицу Нормандии – Руан, но обнаружил, что мосты через реку Сену, на другом берегу которой лежал этот город, разрушены. Тогда король со своей армией двинулся по южному берегу Сены, всё ближе подходя к Парижу. Но у него не было никакой возможности взять в осаду крупнейший город Западной Европы, тем более, что у короля не было в его обозе осадных орудий, необходимых для серьёзной осады. Кроме того, недалеко находилась армия его соперника – французского короля Филиппа VІ. Поэтому, полюбовавшись столицей врага, король Эдуард ограничился разорением его окрестностей (несмотря на то, что это была, по его же заявлениям, столица королевства, принадлежавшего ему по праву) и, найдя мост, который можно было кое-как отремонтировать, 16 августа 1346 года форсировал Сену и повернул на север. Французская армия следовала за ним на некотором отдалении. Силы французов превосходили армию Эдуарда весьма существенно, и фактически английская армия пыталась ускользнуть от противника.
Английская армия 24 августа 1346 года форсировала вброд реку Сомму (печально знаменитую кровавым сражением в её окрестностях во время Первой мировой войны, ровно через пятсот семьдесят лет). Армия короля Филиппа в тот же день перешла Сомму недалеко у её устья, у города Абвиля, где в 1940 году вышли к Ла-Маншу немецкие танки, отрезав полумиллионную группировку союзных войск после прорыва французского фронта. Через два дня англичане стали лагерем недалеко от маленького городишки под названием Креси на холме на правом берегу речушки с коротким именем Мэ. Это была территория графства Понтьё, до войны находившегося под властью Эдуарда, но с её началом захваченная французами. Тем не менее английская армия могла считать, что защищает свою территорию.
Эдуард знал, что французы совсем близко, и подготовился к обороне. Тыл английской армии защищал лес, телеги обоза прикрывали его позицию с флангов. Мельница на холме стала отличным наблюдательным и командным пунктом. Если бы противнику вздумалось атаковать, им пришлось бы взбираться из долины речушки и примыкающего к ней пологого оврага в горку.
Английский полководец выстроил свою относительно небольшую (от одиннадцати до пятнадцати тысяч бойцов) армию в боевой порядок, ранее с успехом опробованный против шотландцев. Три баталии (отряда) спешенных латников-рыцарей (две с половиной – три тысячи) составляли основу оборонительной линии, а с обоих флангов их прикрывали отряды лучников. Их у Эдуарда было пять или шесть тысяч пеших и до трёх тысяч конных лучников. Помимо этого, английская армия включала от двух до трёх тысяч пеших копейщиков. Авангардом (передовой баталией) командовал старший шестнадцатилетний сын короля Эдуарда, тоже Эдуард, принц Уэльский. Разумеется, командование у него было скорее номинальным, а решения принимали назначенные ему в помощь королём советники – граф Нортхэмптон и граф Уорик. Второй баталией командовали графы Арундел и Хантингтон, и последней, резервной баталией командовал сам король. Известно также, что англичане использовали в воспоследовавшем сражении несколько бомбард – ранних пушек (это первый зафиксированный случай применения артиллерии в полевом сражении в Европе).
Эдуард, зная, что противник близко (действительно, разведывательный отряд из четырёх французских рыцарей уже был замечен вдали, изучая позицию англичан), объехал своё войско, воодушевляя бойцов перед боем, после чего, поскольку солнце уже перевалило за полдень, солдаты перекусили и прилегли отдохнуть, пока была такая возможность. Но при этом они не забыли укрепить свою позицию. По словам автора середины XIV века Джеффри ле Бэйкера:
Англичане же, напротив, воззвав к Матери Христа, и освятив день субботний постом, быстро выкопали многие ямы в земле перед своими рядами, один фут глубиною и такого же размера шириною, чтобы если на них будет чрезмерно сильно напирать французская конница, кони бы об эти ямы споткнулись.
Король Филипп, узнав о расположении противника, решил встать лагерем на ночь и атаковать наутро следующего дня, поскольку солнце уже клонилось к закату. Но имея под своими знамёнами тридцатитысячную армию, из которой по крайней мере треть, а то и две трети составляли конные рыцари, он как командующий оказался не на высоте. Длинная растянутая колонна французов постепенно стягивалась к ставке Филиппа, создавая толчею и беспорядок. Беспорядок только усиливался тем, что, для того чтобы атаковать английскую позицию, французским походным колоннам приходилось разворачиваться под девяносто градусов на ограниченном пространстве. (Эдуард, действительно, хорошо выбрал свою позицию!) Рыцари рвались в бой, и у короля не было возможности их удержать. Поэтому он приказал входившим в состав его войска генуэзским арбалетчикам выдвинуться вперёд и завязать бой с англичанами, чтобы под их прикрытием развернуть свою многочисленную рыцарскую конницу.
Было уже пять часов пополудни, и генуэзцы весьма устали, идя маршем весь день. Обоз, в котором везли их большие щиты-павизы, из-за которых они обычно обстреливали противника, отстал. Подчиняясь приказу короля, они, тем не менее, пошли в бой, и подошли к английским шеренгам приблизительно на две сотни метров. Здесь (во всяком случае, согласно более поздним свидетельствам) разразилась короткая гроза с сильным ливнем, намочившая тетивы арбалетов и таким образом (опять-таки, если верить этим свидетельствам) снизившая их дальнобойность. Эффективность генуэзских арбалетов оказалась невелика, в отличие от английских длинных луков. Арбалетчики, оказавшись под новым ливнем – на этот раз из почти метровых английских стрел – были вынуждены, понеся большие потери (погиб, в том числе, их командир Оттоне Дориа), отойти на безопасное расстояние. Но теперь прямо через их ряды, давя и разгоняя ударами мечей (за якобы проявленную трусость), пошли в атаку на англичан французские рыцари.
Джеффри ле Бэйкер писал об этом так:
Когда они увидели, что их арбалетчики не наносят урона англичанам, французские латники вскочили на своих молодых боевых коней и резвых скакунов и поскакали через ряды арбалетчиков, количеством до семи тысяч, отделявших их от англичан, давя их под копытами своих коней и самонадеянно поспешая вперёд, чтобы показать англичанам свою отвагу.
Филипп VІ полностью потерял управление своей армией. Вместо того, чтобы собрать своих рыцарей в один кулак и организовать скоординированную атаку, он оказался вынужден позволить подходившим рыцарям прямо с марша атаковать противника отдельными отрядами «по мере готовности». Первыми, добивая своих же отступающих арбалетчиков, отважно поскакали на врага рыцари Карла ІІ, графа Алансонского. Но их ряды при этом оказались расстроенными, и когда на них обрушился дождь английских стрел, раня и убивая лошадей и рыцарей, атака захлебнулась. Рыцарей, упавших с понёсших лошадей и оглушенных падением, или придавленных раненной лошадью, добивали английские пехотинцы. Три английские пушки своим грохотом и зловонным дымом добавляли смятения непривычным к их залпам лошадям.
Уильям Шекспир в одной из своих исторических пьес «Эдуард ІІІ» (она не всегда входит в список его сочинений, так как считается, что не весь текст принадлежит Шекспиру) так представил этот эпизод сражения в словах французского герцога, обращающегося с плохими известиями к своему королю:
Герцог Лотарингский
Смятенье, государь, от генуэзцев
Произошло: ропща на то, что их
В бой повели без отдыха с дороги,
Чуть заняли они во фронте место,
Как стали отступать, – на них же глядя,
И остальные все бежать пустились;
При этом началась такая давка,
Что от нее неизмеримо больше
Погибло, чем от вражеских ударов.
Упоминает об этом эпизоде и Морис Дрюон в шестой книге своей эпопеи, «Лилия и лев»:
Отголоски битвы при Креси дошли даже до Сиены. Сиенцы знали, что король Франции послал своих ратников в атаку, не дав людям передохнуть после утомительного перехода в пять лье, и что французские рыцари, обозленные на эту пехтуру, двигавшуюся еле-еле, пошли в атаку сквозь свои же собственные войска, смяли их, опрокинули, потоптали копытами коней, а затем полегли сами под перекрестной стрельбой английских лучников.
Было бы, однако, неправильным считать, что французские рыцари просто побежали. Следующая атака французов, которую возглавляли король Чехии Иоанн Люксембургский, король Майорки Иаков ІІІ и герцог Лотарингский, достигла линии спешенных рыцарей английского авангарда под командованием юного принца Уэльского. Завязалась ожесточённая рукопашная схватка, в которой англичанам пришлось нелегко. Уже упоминавшийся французский летописец Жан Фруассар оставил рассказ о том, что командиры отряда принца Уэльского (Нортхэмптон и Уорик) послали к королю Эдуарду, наблюдавшему за сражением с каменной мельницы на возвышении, сэра Томаса Нориджа с просьбой о подкреплении:
Тогда король сказал: «Убит ли мой сын, или повержен наземь?» «Нет, сир, – ответствовал рыцарь, – но тяжко ему приходится, отчего имеет он нужду в Вашей помощи». «Что же, – сказал король, – возвращайся к нему и к тем, кто послал тебя сюда, и скажи им, чтобы более ко мне не посылали, пока сын мой жив. Так же скажи им, что его задача в сей день заслужить свои шпоры (знак рыцарского звания), ибо коли будет на то воля Божия, я желаю этот день и час во славу ему и тем, кто с ним».
Французы пятнадцать раз атаковали позиции англичан, причём последняя атака проходила в полной тьме, после захода солнца. Но все их атаки были отбиты. Сам король Филипп был ранен стрелой в шею, и конь под ним был убит стрелой. Когда он пытался собрать своих воинов в последнюю атаку, возле королевского знамени оставалось лишь шестьдесят рыцарей, все прочие были либо убиты, либо бежали. Наутро Эдуард ІІІ приказал сосчитать тела, покрывавшие долину и склон холма перед английской позицией. Согласно этому счёту, полторы тысячи французских благородных рыцарей, включая герцога Лотарингского и одиннадцать графов, полегло в сражении, не считая десяти тысяч солдат простого звания, тогда как у англичан полегло менее двух сотен. Король Чехии (или же Богемии) был найден умирающим в окружении своих мёртвых рыцарей. Он был стар и слеп, и приказал пристегнуть своего коня между двумя своими рыцарями, чтобы они направили его в гущу боя. Принц Уэльский был так поражён таким проявлением рыцарской отваги, что в память о короле Иоанне взял себе по праву победителя его эмблему – три белых пера страуса – и девиз Ich dien («Я служу» по-немецки). И эмблема, и девиз используется принцами Уэльскими, включая нынешнего принца Чарльза, до наших дней.
Шекспир, разумеется, не мог пройти мимо этого эпизода:
Принц Уэльский
Сначала долг исполню я.
(Преклоняет колени и целует руку отца)
Привет
И благодарность вам от сердца, лорды.
Преодолев и зимние невзгоды,
И ярость волн морских, уйдя от бездн
Зияющих, от скал вооруженных,
Привел корабль я к пристани желанной,
Где все мои надежды и награда;
И вот я здесь, коленопреклоненный,
А вот и жатва первая меча,
Которую я снял в преддверье смерти,
