Летопись Матилис

Диана Галли

Летопись Матилис

Две главы и флэшбэк

1.

На оперативном совещании Кондратич выразился коротко и ясно:

– Засекли – валите.

И сейчас, лежа у башенки на крыше Галереи актера, Анатолий Сергеич и Виктор Степаныч вспоминали мать, приборы с резьбой и очень нежно – объект, за голову которого полагалось три звания вне очереди и благодарность на гербовой бумаге. Это – если повезет. А теми, кому не повезло, уже выложили три рядочка в колумбарии.

Виктор Степаныч мороз любил, потому что был из сибиряков. А вот Анатолий Сергеич, уроженец южных губерний, мороз не любил. Да и Сибири боялся, как потенциального места работы для провалившихся оперативников.

У Виктора Степаныча и винтовка не замерзает, и пули из ладошки не сыпятся, если надо срочно перезарядить. А вот Анатолий Сергеич дышит на пальцы, материт (про себя) хитроумного создателя винтовки и вечно забывает, в каком у него кармане пули посерьезнее. Те, что запрещены всякими умными и гуманными комиссиями, но в деле без них никак.

Но сейчас им обоим предстоит "валить", "ликвидировать" или проще говоря – выполнять приказ. Полутораметровый такой объект с кисточками.

Позади, вопреки всему, что им обещали, хрустнуло, один из них обернулся, а второй замер и прислушался. И так как был поумнее, то и голову вжал в плечи.

– Жить хочешь? – раздался мягкий такой голос.

Виктор Степаныч умудрился винтовку вместе с треножкой схватить и развернуть. А вот Анатолий просто физиономию в снег и уши книзу. Тем и спасся. Наверное.

Стрелял Виктор Степаныч хорошо. И метко. Только напрасно. Снимали его с пожарной лесенки потом, клацающего зубами и обмотанного веревкой наподобие колбаски в магазине. Но живого. Малость побитого и помятого, но живого. Что было удивительно.

А вот Анатолий Сергеич головы не поднимал, хотя уже и дышать почти не мог. Давился снегом, сопел, но руки от приклада и курка отдернул, под себя поджал и на всякий такой случай две фиги сплел.

Когда вопль Виктора Степаныча затих, услышал оперативник над собой тихие шаги. А потом кто-то над ним присел.

– Кто сказал, что на меня смотреть не надо?

– Коля. Коля Мирославцев.

– Пузырек ему поставишь. Что ж вам неймется-то?

Оперативник не ответил. По спине поползло что-то с диким противным треском. Раз-другой. Потом быстренько и противненько, но упорно – шкрряб, шкрысть, шкрррум, шккрос, шкррр, шшк. Что-то там, на спине происходило, но Анатолий Сергеич не шелохнулся. Больно не было. Но страшно – да, было.

А потом прямо над головой – пронеслось что-то. Анатолий Сергеич голову поднял и увидел, как большой такой зверек, метра полтора в длину – прыгнул с крыши прямо на проезжавшую мусоровозку. И словно не было там двадцати метров. Упал зверек, как надо – распластался, но сразу же подобрался, крутанулся и обернулся к дому, откуда спрыгнул. И нагло так лапу поднял, махнул пару раз.

Анатолий Сергеич, конечно, поднялся, винтовку собрал свою и Виктора Степаныча попытался отыскать. Отыскал. Вызвал группу поддержки. Сняли связанного, помогли спуститься. На руках, считай, спустили с крыши. И уже в фургоне, когда мчали на базу, один из ребят заметил:

– В рубашке ты родился, Толик. У тебя ж вся спина располосована!

Снял куртку, действительно – синтетику располосовала, как маслице, ту синтетику, которую об асфальт и наждачку можно тереть. И на бронепластине, что спину покрывала – аккуратно и противно – выцарапано: "Дурашка". Без единой ошибки.

Уже на рассвете, брал его за грудки помощник Кондратича и матерясь, допрашивал. Но молчал Анатолий Сергеич, повторял только:

– Со спины зашло. Виктора блокировало. Мне спину располосовало. Прыгнуло с крыши на Тверскую и уехало. – Это если по-русски, но без мата.

Потом уже, вечером следующего дня, поехал Анатолий Сергеич на другой конец города, к Коле Мирославцеву. И поставил не один пузырек, а три. И не Хэннеси, будь он неладен, а Курвуазье. Солидного, как сам Николай.

– Поглумилась?

– Слегка. Виктора Степановича связала, а мне только на бронике накорябала обидное.

– Дитё ведь.

– Это дитё расправилось с бандой Ираконина, как нечего делать!

– Ну, видать, на хвост наступил.

– Да какой, мать его, хвост!!! Он у ей всего с ладошку длиной!!!Как на него наступишь?

– Эх ты, дурак…– протянул Коля, положив руку на стол, – посмотрел, значит, на нее?

– Посмотрел. Она с крыши сиганула, на двадцать метров!

– А что она потом сделала?

– Лапой мне помахала.

– Ну, тогда живи, – улыбнулся Николай Мирославцев, а сам незаметно опустил пистолет, который держал в другой руке под столом. – Если лапой махнула, значит, Бог с тобой.

– Что?

– Ну, значит, не тронет она тебя. Думаешь, так просто тебе показалась? Просто так только кошки родятся!

Заржали оба – от идиотизма этой идиомы. А что было делать?

Кондратича наверх вызвали и мягко пожурили за самостоятельность.

– Вы бы своим людям объяснили, что сегодня в любом телефоне – камеры, а на любом углу – видеокамеры городские. Засняли они и ваших бойцов, и эту непонятную тварь. И если бы не наша расторопность вкупе с оперативностью – торчали бы в Ю-Тьюбе, лайки набирали и позора не обирались. Так что отныне никаких операций без разрешения нашего ведомства не проводить.

– Слушаюсь, – ответил Кондратич. И послушался.

Николай Милославцев, жженый опер из Южного Бутово, шел себе домой. Грел душу выпитый Курвуазье с запахом французских клопов, грела одна только мысль, что уцелел Анатолий Сергеич, дружок школьный и кум хороший.

Уже подходя к дырке в заборе, через которую он обычно сокращал путь до своего домика, заметил пару следков кошачьих. Крупных, свежих и очень знакомых. Перекрестился опер, плюнул и полез.

Кто и когда поставил забор – не знал даже Лужков. Но огораживал забор пустой квадрат с железной будкой типа "трансформатор малый ХаЕЗэ". Гудела будка. А местный народ мотался до своего дома, девятиэтажки постройки советской, напрямки. Никто у будки не стоял, никогда не приезжали туда монтеры, бузотеры и прочие. Так и ходили местные, уголком непонятной территории.

Николай пролез за бетонный забор, закурил и пошел по следам. Кончались они под будкой. А на будке уже сидело мохнатое "дитё".

– Пузырь принес?

– Принес. Я его, правда, чуть не завалил, когда он про хвост сказал.

– Что у тебя за привычка – валить?

Мирославцев промолчал. Зверь спрыгнул, выпрямился в полный рост и положил лапу на плечо опера:

– А теперь слушай, Коля. Бригады Кондратич больше не получит. Переведут его за эту выходку. Спасибо, что подсказал Толику, как себя вести.

– А Виктор? Он же тебя видел!

– Видел, орал и тащился. Я ему вколола веселенького, чтоб не мучился. Так что не поверит ему никто – в крови наркотик, в показаниях бред. Снайпер, а под кайфом. Кто ж его теперь в дело-то пустит?

– Умно!

– А когда потихоньку сместят Кондратича, поползет и твоя карьера вверх. Запросит тебя в особый отдел по борьбе с терроризмом Александр Семенович. Иди, не раздумывая. И как только переведут – я тебя найду. А до тех пор больше проблем у тебя не будет. Район перешел под новую руку, без крови и лишнего шума.

– Слушай, – расслабился Коля, – а может, хоть ты знаешь, что это за будка? Сколько себя помню, она тут. И забор этот разваливающийся, и ржавая эта фигня.

– Ты поосторожнее с этой ржавой фигней, – искренне посоветовала зверюга. – Это вообще-то место силы.

– Что, прям так?

– Прям так. Если башка заболит – лбом постучи о будку – мигом пройдет. Народ местный это уже знает, вон, Зоя Ивановна, соседка, божий кактус, каждый день тут коленку к будке прикладывает. И ничего, приложит и дальше на базар бежит, огурцами самозакатанными торговать. Двадцать лет торгует, увлеклась и никак не остановится, хотя огурцы ей уже опротивели.

Мирославцев вытащил пачку "Явы Золотой", протянул сигарету зверюге. Правда, прикурил сам – куда ей с таким мехом прикуривать!

Зверек затянулся и пошел рядом с опером. На двух задних, чем еще в первую встречу поразил Николая. Докурили, дошли до второй дыры в заборе.

– Ты осторожнее, ладно? – произнес на прощание Николай. – Охотятся на тебя. Не только наши, но и другие. А за Ираконина…вообще пообещали к Курантам прикрутить. Вместо стрелок часовых. Те могут, я знаю.

– Спасибо, товарищ оперуполномоченный. И ты будь осторожнее. Меня не видел, на кошек аллергия.

Посмеялись. На прощание Мирославцев поднял руку и потрепал пестрый загривок. Зверюшка прыгнула, с места, не группируясь. Как настоящая. Коленька свистнул, бросил бычок в снег и пошел домой.

2.

Пока оперуполномоченный Мирославцев топал и топал по снежку до дома, зверюга вернулась к будке. Покрутилась на крыше, погрелась от источника «силы» и спрыгнула вниз. Никто не видел, как быстро и ловко зверь замел лапами следы – там, где стояли они с опером. Прыжок, другой – и пестрая тень скользнула за забор.

Мусоровозка стояла с другой стороны забора. Водитель услышал, как по металлу скребнули пару раз и тронулся в путь. Через весь заснеженный МКАД, с заездом на базу, а потом окраиной Тушино – к элитному комплексу на берегу Москва-реки.

Мусоровозка остановилась на КПП, охранник принял пропуск и отметил время.

– Ты там осторожнее, на развороте. Пригнали сегодня какие-то контейнеры, узко.

– Спасибо! – откликнулся Серега и повел свой Камаз напрямую, к въезду в подземный паркинг. Контейнер он опустошил еще на МКАДе, завез на сборочный пункт, и сейчас за кабиной выл ветер да звенели цепи креплений. Любил водитель этот звук – цепи на ветру. Непонятно почему – любил и все тут.

Серега завел машину на нижний уровень, подал машину задом к стене и заглушил мотор. Вышел, расстегнул куртку – в подвале было тепло. Захар уже стоял на привычном месте, у люков мусоропровода.

– Как прошло?

– Прыгнула хорошо. – Серега распахнул дверцу, и на бетонный пол скользнула зверюга. Она встала на задние лапы, протянула морду к Захару и потерлась ухом о его щеку.

– Только она мне уже третий контейнер процарапала насквозь. Давай-ка другой сигнал придумаем. А то один "шкряб" – и дырка. Начальство спрашивает, что это такое горожане выкидывают, что контейнеры насквозь пробивает.

– Уже. На следующем задании будет у вас связь. И у тебя, чудовище, и у тебя, Серег. А теперь, извини, ждет. – Захар указал на потолок. – Зарплата твоя, бумажки всякие интересные, посмотри на досуге.