Избранные произведения. Том 2. Повести, рассказы

скачать книгу бесплатно


– Не забыл меня, дружок, спасибо, я ведь тебе, хотя и дальний, но родственник, я ведь зять знаменитого кузнеца Яруллы, муж Гайши. Вот так-то вот. Всё было в моей жизни: пил, буянил, и тюремную дверь довелось открывать. Ты, шурин, говорят, писателем заделался. Ну ладно, ничего не поделаешь, лесник из тебя не получился бы, в лесу ты тут же заблудишься, машины чинить не умеешь, к плотницкому делу тоже не приспособлен. Так что пиши давай, пиши. И про меня там где-нибудь вставь, пусть внуки порадуются.

Я пытаюсь побыстрее распрощаться, пока этот старик ещё больше не опозорил меня. В памяти всплывает эпизод, участником которого был Гаяз-ага.

Колёсный трактор, проходя по мельничному мосту, пошатнулся и свалился в глубокое болото. Передняя часть кабины полностью провалилась, тракторист успел выпрыгнуть, а груда железа быстро поглотилась жижей, даже крыши не видно. Торчит только часть трактора, зацепившаяся за крепкий берег. Тракторист бегает вдоль берега взад-вперёд, не зная, что предпринять.

Между тем к месту происшествия набежало полно любопытных, женщин, мальчишек. Среди мужчин проглядывается и Гаяз. Он то и дело прикуривает, экономя спички, одну папиросу от другой, громко излагая собственное мнение о происходящем.

– Судьба этого трактора решена. Он там и останется. Это факт.

Тем временем кто-то пригнал другой трактор с более крупными колёсами. Пострадавший тракторист, утопая в грязи, прицепил к спасателю свой трактор железной цепью. Парни, пытающиеся спасти трактор, начинают его тянуть, но трактор «тыр-пыр» и ни с места, только грязь из-под колёс разлетается. Как назло, начинает моросить нудный осенний дождь, лишая всякой надежды на спасение.

Наконец, сотрясая всю землю вокруг, с грохотом приползает гусеничный трактор. Бедолага водитель снова соединяет свой трактор со спасательным ещё более толстой железной цепью, и начинается новый этап «спасательных» работ. Трактор-спасатель, собрав всю свою мощь, начинает приплясывать на месте, тянуть груз. Все наблюдают за происходящим в полной тишине, затаив дыхание. Провалившийся трактор, будто давая понять, что ничего не имеет против своего спасения, начинает немного шевелиться. «Спасатель» делает ещё один мощный рывок… и тут толстая железная цепь с треском обрывается.

Гаяз торжествует:

– Дык, я же вам уж сколько твержу: трактор останется там. Судьба его решена.

Но «спасатели», уже чуть было не достигшие цели, сдаваться не собираются. Делают новый буксир уже из тройной цепи, и большой трактор, пыхтя, кряхтя и издавая невероятные звуки, вновь начинает тянуть груз. Наконец, из жижи показывается крыша, затем кабина, затем он весь сам начинает медленно ползти по берегу. И вот плотно облепленный грязью «страдалец» стоит на твёрдой сухой земле. Всё. Инцидент исчерпан. Дальнейшее интереса не представляет. Народ начинает расходиться.

«Да, Гаяз оказался в неудобном положении», – подумали, наверно, вы, и конечно, ошиблись. Повергнуть его невозможно. Он как кот. Как его не кидай, всё равно приземлится на лапы. Так что он и тут выкрутился:

– Хы, я же вам сразы сказал. Советы не дураки, чтобы такой прекрасный, работающий трактор в болоте утопить. У Советской власти такая могучая сила, что угодно вытянет. Она и фашистам бока пообломала, – произнёс он своё заключительное слово и, в очередной раз прикурив от своего же чинарика, с победоносным видом удалился вслед за толпой.

Перешагнувший за шестой десяток Гаяз-ага уже начал сдавать, ныть, плохо видеть. Во всяком случае, он сам о себе говорил именно это.

– Да, брат, только дожил до хорошей жизни и ослеп. Ничего не вижу.

Как-то иду я по самой широкой улице нашей деревни. Слышу, с другой стороны меня кто-то кличет. Это Гаяз-ага, приложив ладонь козырьком ко лбу:

– Эй, как дела, сын Исламии-апа, почему старших не приветствуешь? Совсем загордился.

Раздосадованный его критикой, перехожу к нему на другую сторону улицы, протягиваю руку. Он подаёт руку не сразу, медлит, дескать обиделся, но потом крепко жмёт мою руку своей широкой ладонью, давая почувствовать былую необузданную силу. И вдруг озадачивает:

– Ты чей будешь-то?

– Так, я сын Исламии, живу в Казани, вот приехал своих проведать. Ты же меня, узнав, позвал, Гаяз-абый, – говорю я.

– Это я так, приблизительно, только сердцем почувствовал, что ты сын Исламии-апа и Набиуллы-эзи. Так это так и есть, что ли?

Не то он шутит, не то смеётся надо мной, понять трудно. Не зря сказано кем-то из великих: «Вся жизнь – театр, а люди в нём актёры».

– Уши не слышат, глаза не видят, совсем старый я стал, – начинает он сетовать, – только горло пока в порядке. Посмотри-ка, дружок, вон там возле магазина машина стоит, а из неё выходит человек в чёрном костюме, в белой рубашке. Не Нагимы ли это сын?

– Не знаю, Гаяз-абый, отсюда трудно узнать.

– Да, да, конечно. Я-то не то чтобы узнать, я-то с этого расстояния вообще ничего не вижу.

Я спешу распрощаться, пока этот странный абзый не выдумал ещё что-нибудь, и перехожу на другую сторону улицы.

1998

Дети своего времени

(Документальная повесть)

От судьбы не уйдёшь…

Многие из нас полагают, что мы хозяева своей судьбы, однако в жизни часто бывает наоборот, судьба играет с человеком, и события начинают разворачиваться совсем не так, как планировал ты. Пять лет беззаботной студенческой жизни промчались быстро – и вот в руках диплом об окончании историко-филологического факультета Казанского государственного университета, на груди – значок, а реальная жизнь, с её заботами о семье, жилье, работе и о зарплате, оказывается, ещё только начинается. Кроме того, к моменту окончания университета я уже успел жениться. Будучи студентом последнего, пятого, курса, на одной из вечеринок я встретил симпатичную девушку по имени Галия, которая заканчивала медицинский институт, и, совсем забыв слова Такташа, что любовь, она старая штука, влюбился и даже женился. В моей родной деревне сыграли свадьбу и, недельки две пожив там в своё удовольствие, снова вернулись к своим нерешённым проблемам. Моя жена как молодой специалист получила направление на работу в один из районов Башкирии. Теперь нужно было заниматься переводом её в Казань. Сам я был направлен в Бугульму, в интернат воспитателем, а мне хотелось остаться в Казани, в радиокомитете, где я начал работать ещё будучи студентом последнего курса. Но самой острой была, конечно, проблема жилья. В поисках подходящего крова мы обошли весь город. Короче, пока ты студент, оказывается, о тебе заботится государство, оно даёт тебе место в общежитии, платит стипендию, а теперь вот – куча проблем, как снежная лавина, готова обрушиться на твою голову. И никому до тебя нет дела. Дважды в жизни я оказывался в такой ситуации. Но пока надо было как-то выпутаться из первой. И вот в один из таких дней, когда я находился в состоянии крайнего отчаянья, не зная, как быть, что делать, меня вызвал к себе Мирфатых-абый Закиев, заведующий кафедрой татарского языка КГУ, и предложил мне должность ассистента на его кафедре. До сих пор не могу понять, почему это счастье выпало именно мне. То ли надо было сохранить образовавшуюся вакансию, а под рукой никого более подходящего не оказалось, то ли ему на глаза попалась и произвела нужное впечатление моя дипломная работа по стилистике татарского языка, выполненная под руководством Вахита Хакова, но как бы там ни было, я оказался равноправным членом кафедры среди преподавателей, у которых я только что учился.

Однако господин Шамов, бывший в то время проректором КГУ по учебной работе, отказался ставить свою подпись и под прошением о предоставлении мне комнаты в общежитии, и под письмом в Министерство образования с просьбой перевести меня из Бугульминского интерната на кафедру татарского языка. Мирфатых Закиевич решил эту проблему лично сам непосредственно с министром образования Мирзой Махмутовым, который тоже когда-то работал в университете. А кафедра с готовностью взвалила на меня дисциплины из самых разных областей татарского языка, от которых отказывались опытные преподаватели, и почти все практические занятия. Но меня больше тянуло к литературе, да и насчёт квартиры в университете перспективы фактически не было никакой, поэтому, проработав на кафедре год, я перешёл в Институт языка, литературы и истории младшим научным сотрудником сектора фольклора, которым руководил Хамит Ярми. Хамит-абый по своей природе был демократом. Он разрешил мне самому выбрать и научное направление, и тему будущей кандидатской диссертации. Как человек, увлекающийся поэзией, я сразу же определился и приступил к исследованию связей между татарской поэзией и произведениями устного народного творчества. Сдал кандидатские экзамены, а опубликованная в журнале «Советская литература» (ныне «Огни Казани») моя первая научная статья вселила в меня надежду на моё будущее как литературного критика. Итак, я работаю, учусь, однако в проблеме жилья не видно никакого просвета. Это меня очень расстраивает, хочется, чтобы семья жила по-человечески. Вот тут-то мне и помог Елабужский педагогический институт. Я и сам не заметил, как я в нём оказался. Думал, немножко поработаю и быстренько вернусь обратно в Казань. Но это моё намерение осуществилось только через двадцать лет. Фактически в этом городке, уютно расположенном на берегу Камского устья, прошла вторая часть моей молодости. Об этом и пойдёт речь впереди.

* * *

Долго я вынашивал идею написать о елабужском периоде моей жизни, о Елабужском педагогическом институте, о происходивших там крупных и казавшихся издали незначительными событиях, рассказать о людях, живших, работавших или просто бывавших в этих краях, о республиканских руководителях того времени. Однако как только я садился за стол и брал в руки перо, сразу, как сказано у Тукая, масло в лампаде таяло, настроение падало. Действительно, с чего начать эти мои воспоминания, что из моего прошлого, увиденного, пережитого, какие его ступени могут заинтересовать читателя, какие водовороты событий могут оказаться созвучными духу сегодняшнего сложного времени и помочь понять себя и окружающих? Это только таким маститым писателям, как Амирхан Еники или Мустай Карим, дозволено писать о чём угодно, о своих дедах-прадедах, родичах, друзьях, знакомых. Они ведь живые классики, о чём бы они ни писали, всё интересно, всё печатается, всё читается.

Ещё одно удерживало от создания будущей книги – сложность текущего момента. Трудно понять, куда подует ветер, – в какую сторону он понесёт наш корабль жизни. Все что-то пишут, жалуются, доказывают, кричат, разоблачают бывших руководителей, при этом не забывают себя вознести как можно выше. Можно подумать, что они не поклонялись вождям того общественного строя, который они разрушают сейчас, не пели им дифирамбы, не были винтиками той системы. Разве это возможно, быть выше своего времени, перепрыгнуть самого себя? Конечно, нет, но каждый склонен считать, что ошибались другие, а он всегда знал правду, при этом он, конечно, не учитывает, как другие судят о нём самом. Короче, даже сегодня, в период гласности, когда ветры перемен становятся всё более пронизывающими, нелегко понять, где правда, а где ложь. События, факты, которые я собираюсь изложить здесь, не являются далёким прошлым, но тем не менее в наше до крайности напряжённое время все оценки, рассуждения и восприятие существующего положения вещей могут быть взяты под сомнение. Я собираюсь описать всё пережитое не просто для того, чтобы излить душу. Это было бы с моей стороны большим грехом – использовать в этих целях и без того скудные страницы печати. Основная цель моих воспоминаний – заставить служить идеям демократии ошибки прошлого, его успехи и неудачи, его радости и горести, чтобы люди могли их учитывать в своих новых начинаниях.

Здесь речь пойдёт о людях, внешне совершенно не похожих друг на друга по возрасту, по социальному положению, по мировоззрению, по нравственному и духовному уровню. Я не претендую на создание портретов политических или экономических деятелей. Плюрализм, главное достижение современной политики, открыл нам путь к возможности по-разному мыслить, субъективно оценивать ситуацию и высказывать своё личное мнение. Вот этой возможностью я и решил воспользоваться.

Некоторые имена героев, некоторые события изменены, но в узнаваемой самими участниками событий, их родными и знакомыми степени. Демократия допускает и это. Кроме того, я отказался от приёма механического следования за фактами и происходившими событиями, а попытался подвергнуть их обобщению.

В Елабужской стороне

В 60-е годы в сторону Елабуги, Челнов, шлёпая по воде огромными деревянными колёсами, ходили ещё старые пароходы. Путь, который современные «метеоры» покрывают за несколько часов, они растягивали аж до двух суток, подолгу останавливаясь почти на каждом повороте. Однако путешествие на этом виде транспорта вызывало в душе какое-то тихое удовлетворение. Беспрестанно гудя на каждой остановке, они всё равно, в конце концов, медленно, но верно доставляли тебя до нужного пункта.

Прежде чем узреть елабужскую пристань, ты ещё успеваешь рассмотреть различные ямы и возвышения, расчерченные дорожками и тропинками берега, жёлтые глинистые земли, остатки древних строений, свидетелей многовековой истории живущих здесь народов. В верховьях Камы появляются густые леса. Хвойные леса на берегах сменяют березняки, осиновые рощи, попадаются на глаза также липа, рябина, черёмуха, орешник. И вот за следующим поворотом появляется Елабуга, считающаяся одним из красивейших исторических городов на берегу Чулман-Камы. Она предстаёт сразу во всей красе, как молодуха, желающая всем понравиться. Слева приезжающих встречает памятник наших булгарских предков – башня «Шайтан каласы» («Чёртово городище»). Чуть ближе видна железная лестница, ведущая от берега к городской черте. Справа – как продолжение большой реки – раскинулась полноводная Тойма и многочисленные озерца. Над ними сияют разностильные грибовидные купола церквей. Город расположился в долине по берегам двух рек, но тем не менее место это не болотистое, не топкое. Надо же, как правильно выбрали место для города наши далёкие предки, хотя и не имели, не говорю докторов наук, но даже самого обычного диплома. Не то что наши современные «умные головы»: не так давно взяли и построили новый город в чистом поле, на месте, которое годится только для ветряной мельницы. Да ещё посмели назвать его «Джалиль», как издевательство над поэтом-героем. Да и «Новая Елабуга» построена таким же образом.

Погрузив на пароход всё своё нехитрое имущество, взяв жену Галию и трёхлетнего сынишку Ильшата, я отправился в это путешествие, конечно, не ради того, чтобы любоваться красотами древнего города. Я ехал в Елабугу, в Елабужский педагогический институт преподавателем на кафедру русской и зарубежной литературы. Почему именно пароходом? Причина здесь одна: ни на каком ином виде транспорта сюда добраться невозможно. Автобусы не ходят, через Вятку моста нет, самолёты не летают, а ближайшая станция железной дороги от Елабуги находится в ста километрах, в удмуртском городе Можге. Чем делать такие сложные круги, легче посидеть недельку в ожидании парохода, как посоветовали мне знающие люди.

Исключительно приятно, оказывается, приезжать туда, где тебя встречают. Остаться на пристани как никому ненужный, брошенный пёс, думаю, не принесло бы особой пользы в решении предстоящих многочисленных проблем. А нас на двух машинах встретил преподаватель математики Тавриз Мубараков. Кроме грузовой машины, он раздобыл как-то ещё и «Победу». Несмотря на то что эта «Победа» с большим трудом преодолела подъём от пристани и, всю дорогу фыркая, чихая и рассыпая искры, еле-еле доставила нас до места, она оставила в моей памяти неизгладимое впечатление как одна из совершеннейших современных машин. Водитель «Победы» также имел весьма примечательную внешность, он был высоченного роста, современные баскетболисты-негры в сравнении с ним изрядно проигрывают. У этого кряшенского парня и прозвище было соответствующее: полтора Ивана. В машине за рулём он выглядел весьма странно: плечи упирались в потолок кузова, а голова находилась над рулём. Иначе, чтобы он мог выпрямить голову, на крыше кузова пришлось бы проделать отверстие. Эта самая «Победа» привезла нас в первую в жизни собственную квартиру. Если бы вдруг неожиданно, непонятно за что, окажись я в раю, и то бы я не испытал такого безмерного счастья, какое пережил в тот момент. Жизнь в Казани в течение четырёх лет в чужом углу, возле керогаза, боясь лишний раз попасть на глаза хозяйке, оказывается, нас настолько утомила, что в первое время мы даже не обратили внимания, что в нашей новой квартире нет воды, все так называемые удобства во дворе, по причине нахождения на первом этаже было сыро, прохладно. Ничего этого мы не замечали, ибо были безмерно счастливы.

То, что в самом начале своего жизненного пути мне пришлось долгое время ютиться у чужих людей, думаю, позже оказалось полезным для благополучия тех, кто работал в Елабужском пединституте. Тогда, всё испытав на себе, я понял, что у представителя интеллигенции, обычно имеющего небольшую зарплату, социально униженного, не защищённого в правовом отношении, с постоянным чувством неуверенности в завтрашнем дне должен быть хотя бы «собственный угол». Впоследствии, став ректором Елабужского пединститута, половину своего времени я тратил на выбивание квартир для преподавателей и сотрудников института. В основном именно для этой цели я налаживал и поддерживал дружеские, приятельские отношения с нефтяниками, строителями, с руководителями ткацкой фабрики, с арматурщиками, позднее с представителями КамАЗа.

Первый человек, с которым я познакомился в Елабуге, Тавриз Мубараков, оказался очень своеобразной и сложной личностью, прямо как слоёный пирог. Это был очень эрудированный талантливый преподаватель, хорошо знавший и любивший татарскую литературу, преданный своей нации. Временами он проявлял необыкновенную суровость, безжалостность и даже жестокость. Очень редко бывает так, чтобы в одном человеке уживались столь резко противоположные черты. Он мог со слезами умиления убеждать, что любит тебя от всей души и тут же через пять минут мог начать поносить тебя на чём свет стоит.

С Тавризом я познакомился через моего сокурсника, к сожалению, слишком рано покинувшего этот мир, Рима Каримова, который долгое время работал диктором и главным редактором литературно-художественных передач радиокомитета Татарстана. Это был очень искренний, чистосердечный человек, талантливый актёр с лирической душой, влюблённый в поэзию, вообще во всё красивое, гармоничное. Он же и подтолкнул меня на переезд в Елабугу. После окончания университета Рим Каримов получил направление в Елабужский педагогический институт преподавателем татарского языка и литературы. Через полгода он приехал в Казань совсем другим человеком, каким-то повзрослевшим, возмужавшим. Собрал нас, нескольких своих одногруппников, с которыми обычно ездил в фольклорные экспедиции, и прочитал длинную проповедь о том, что мы сидим тут, уцепившись за Казань руками-ногами, оторвавшись от большого мира, от настоящих людей, а реальная жизнь и настоящие парни типа героев Джека Лондона, живут там, в Елабуге. Прохаживаясь из угла в угол в маленькой комнатушке полуподвального помещения, он упрекал нас в том, что мы погрязли в мещанском болоте. Мы слушали его молча, немного растерянные и удивлённые. О том, чтобы кто-нибудь раскрыл рот и что-то вякнул, не могло быть речи. Слушая его монолог, кажется, даже перестали дышать, чувствуя себя в чём-то виноватыми. Окончательно войдя в роль пламенного революционера-агитатора, Рим назвал имена преподавателей, которых он принял для себя как светлый идеал, как надёжную опору, как маяк. Это были Тавриз Мубараков и Гаяз Салахиев. Они, оказывается, живут в одной комнате и очень дружат. У первого из них Рим перенял две привычки. Первая – обращаться к человеку исключительно по фамилии, вторая – резко обрывать человека такими словами, как: «мелочишься, не мелочись, ты темнота, ты мне не нравишься…» Когда обе привычки совмещались, как «лёд и пламя», получались убийственно-философские выражения: «Галиуллин, ты мне не нравишься», «Юсупов, ты мелочишься», «Калимуллин, ты темнота» и так далее.

Свою новую манеру обращаться к человеку по фамилии он даже «научно» обосновал: «Имя – это кличка, как у собаки, кошки или домашнего попугая. Человек отличается от животных фамилией, поэтому мы в Елабуге перешли между собой на обращение по фамилиям».

Рим Каримов и в своей любви, и в ненависти был максималистом. Он, как дальтоник, различал только два цвета; различные полутона и оттенки им не признавались. Думаю, было вполне естественно, что в каждом, кто слушал его пламенные речи, возникало желание «живьём» увидеть таких идеальных людей, которые не мелочатся, считая деньги, не напоминают без конца о невозвращённом денежном долге, которые выше всяких недостатков и бытовых мелочей. В один из своих приездов зимой он так вдохновенно расхвалил Мубаракова, что даже сам искренне, прямо как религиозный человек, уверовал в его святость, достойную поклонения. Только один из нас, Мухаммат Магдеев, хорошо знавший Тавриза, попытался опустить Рима с небес на землю, выразив своё несогласие с вознесением Тавриза до разряда пророков, но это ему не удалось. Рим, конечно же, не готов был принять никаких дополнений, а тем более исправлений, не соответствующих модели созданного им мира. Ещё бы, ведь кто-то пытается разрушить его воображаемый сказочный, хрустальный замок!