скачать книгу бесплатно
Воры. История организованной преступности в России
Марк Галеотти
За рубежом они «русская мафия», для нас они бандиты, но и тут. и там их называют «ворами». Они повсюду – в кино, книгах, криминальных сводках и. конечно, на улицах. Воровской жаргон вошел в повседневную речь, шансон – один из популярнейших музыкальных жанров, а на бизнес по-прежнему оказывает давление преступный мир. Вместе с тем «воры» все время меняются и подстраиваются под требования момента: они отказываются от принципов, за которые умирали их предшественники, перенимают тактику у зарубежных «коллег», осваивают новые технологии и умело маскируются. Книга британского политолога, специалиста по международной преступности и российским спецслужбам Марка Галеотти, – захватывающее путешествие по истории воровского мира России: от Япончика (1891—1919) до Япончика (1940—2009). Галеотти рассказывает о рождении и смерти старых «понятий», объясняет, в чем ключевые отличия владивостокских ОПГ от санкт-петербургских, а также показывает, как работает неумолимая логика преступного мира.
Марк Галеотти
Воры
История организованной преступности в России
MARK GALEOTTI
RUSSIA'S SUPER MAFIA
THE VORY
YALE UNIVERITY PRESS
NEW HAVEN AND LONDON
Перевод Павла Миронова и Александры Финогеновой
Редакция благодарит за помощь в поиске фотографий Музей истории ГУЛАГа и агентство «Ван Лир» за содействие с приобретением прав.
© 2017 by Yale University
Originally published by Yale University Press
© 2019 ООО «Индивидуум Принт»
* * *
Криминология – ближайшая сестра политологии среди всех социальных наук. Без изучения преступного поведения и социального механизма преступления трудно понять политические системы и политические процессы. С другой стороны, взгляд исследователя, привыкшего анализировать политический класс и бюрократию, видит и в преступности не романтику и девиацию, а общественный институт, меняющийся так, как меняется само общество. Марк Галеотти – политолог с увлекательной специализацией: спецслужбы и организованная преступность (а это родственные области). Его книга – результат тридцатилетних исследований, плотной работы с архивами, личных встреч и полевых наблюдений. Он не демонизирует и не обеляет своих жутковатых героев, не упрощает и не делает эффектных политических обобщений, выступает против определения России как «мафиозного государства» – для этого Галеотти слишком хорошо знает свой предмет. Книга написана тем стилем, одновременно точным и отстраненным, который кажется родовым свойством британской разновидности английского и так труден для перевода на страстный и оценочный русский язык, но перевод получился весьма качественный. Эта многолетняя тщательная и рискованная работа проникнута и, позволю себе предположить, вдохновлена тем чувством, которое разделяют (и скрывают) все хорошие русологи и которое покажется особенно неочевидным применительно к предмету книги: любовью к России и уважительным к ней интересом.
Екатерина Шульман,
политолог, кандидат политических наук
Предисловие автора
Я был в Москве в 1988 году, на излете существования Советского Союза, когда система неуклонно скатывалась в блеклое небытие, хотя тогда никто не мог предположить, что коллапс наступит так быстро. Я проводил исследование для своей докторской диссертации о последствиях войны в Афганистане и брал интервью у участников этого военного конфликта. Если получалось, я встречался с «афганцами» сразу после их возвращения с войны, а потом – через год «на гражданке», чтобы увидеть, как человек адаптировался. Большинство из этих людей были отчаявшимися, потрясенными, озлобленными; они либо взахлеб рассказывали истории об ужасах и кровавых столкновениях, либо вообще не подпускали близко, замыкались к себе. Однако спустя год почти со всеми происходила типичная для подобных обстоятельств метаморфоза: они приспосабливались, принимали ситуацию. Ночные кошмары мучили их все реже, у них уже была работа, девушка, они начали копить на машину, или на отпуск, или на жилье. Но были и такие, кто не мог – или не хотел «идти дальше». Некоторые из этих психологически травмированных ребят становились совсем безбашенными, другие просто не могли вписаться в обычную жизнь и подчиняться писаным правилам.
Так, Вадим пошел в милицию, причем не куда-нибудь, а в новейшее подразделение, ОМОН, то есть стал одним из наводящих ужас «черных беретов». Кстати, именно они выступили в роли штурмовиков при последней попытке сохранить советскую систему. Саша стал пожарным, тоже логично продолжив военную карьеру десантника. На войне его задачей было по сигналу тревоги вместе с другими бойцами погрузиться в здоровенный вертолет Ми-24 по прозвищу «Горбатый», доверху набитый оружием и снарядами, чтобы перехватить какой-нибудь восставший караван, либо спасти своих солдат, попавших в засаду. Чувство товарищества, действие по тревоге, яростный восторг от выполнения опасного для жизни, но осмысленного задания, ощущение героической жизни, столь отличной от серых советских будней, – все это помогало не забывать старые добрые афганские деньки.
А вот Володя, по кличке Чайник (ее смысла я так до конца и не понял, хотя вроде бы в тюрьмах так называют громил), пошел по другому пути. Это был жилистый, стремительный, угрюмый тип с явно угрожающей манерой поведения, завидев которого на улице, переходишь на другую сторону. На войне он был снайпером и становился раскованным, открытым, даже обаятельным парнем, только когда пускался в рассказы о том, как и сколько человек «положил» из своей любимой винтовки Драгунова. Другие «афганцы» его терпели, но им было явно не по себе в его присутствии и даже при его упоминании. Он буквально сорил деньгами, в то время как его товарищи еле сводили концы с концами, часто живя за счет родителей или хватаясь за любую работу. Все прояснилось, когда позже я узнал, что он стал наемным убийцей, боевиком. По мере того, как все структуры советской жизни разваливались и отмирали, организованная преступность все больше расправляла плечи, выйдя из подчинения партийных боссов-коррупционеров и дельцов черного рынка. Стремительно набирая силу, она привлекала в свои ряды новое поколение участников, с том числе отчаявшихся, озлобленных ветеранов последней советской войны. Одни стали телохранителями, другие костоломами, а третьи – такие, как Володя с его винтовкой – киллерами.
Мне не удалось выяснить, что с ним стало. Мы не то чтобы дружили семьями. Возможно, он сгинул в одной из бесчисленных криминальных разборок 1990-х с их взорванными автомобилями, расстрелами из проезжающих машин и ножей в спину темной ночью. Именно то десятилетие ознаменовалось бумом помпезных похорон, когда погибших криминальных авторитетов погребали в стилистике «Крестного отца»: черные лимузины скользят по дороге, устланной белыми гвоздиками, а могилу венчает надгробие с идеализированным изображением усопшего. Эти баснословно дорогие памятники (стоимость доходила до 250 000 долларов во времена, когда среднесуточный доход составлял около одного доллара) увековечивали и излюбленные атрибуты криминальной жизни покойного: мерседес, дизайнерский костюм, тяжелая золотая цепь. Я иногда думаю, что если вдруг, гуляя по одному из излюбленных «ворами» московских кладбищ – Введенскому на юго-востоке города или Ваганьковскому на западе, я натолкнусь на Володину могилу, то непременно увижу изображение винтовки.
И все же именно благодаря Володе и ему подобным мне удалось стать одним из первых западных исследователей, кто поднял тревогу относительно угрозы роста российской организованной преступности – темы, которую прежде (за исключением трудов нескольких заслуженных ученых, по большей части эмигрантов) словно не замечали. Но людям свойственна сверхкомпенсация, и, очевидно, полное игнорирование этого вопроса в 1990-е позже перешло в панику. Эйфория Запада по поводу окончания холодной войны сменилась тревогой: ведь советские танки никогда всерьез не угрожали Европе, тогда как оргпреступность представляла собой опасность куда более реальную и непосредственную. Мы и глазом моргнуть не успели, как начальник полиции Великобритании заявлял, что к началу 2000-х ожидается всплеск криминальных войн в зеленом лондонском пригороде, Суррее, а исследователи-политологи рассуждали о глобальном pax mafiosa[1 - Букв. «мир между мафиози» (итал.)] – переделе мира между крупными преступными сообществами. Разумеется, этого не случилось, впрочем, русские банды не продавали террористам атомные бомбы, не скупали страны третьего мира, не захватывали Кремль и не совершали прочих безумных действий, которые им приписывали.
1990-е годы – золотой век российских бандитов; с тех пор, с начала путинских времен, уличный бандитизм сменился государственной клептократией. Бандитские войны утихли, экономика стабилизировалась и, несмотря на действующий режим санкций и «прохладную войну» в связи с крымскими событиями, Москва пестрит «Старбаксами» и всеми прочими атрибутами глобализации, присущими любой европейской столице. Российская молодежь по-прежнему едет учиться за рубеж, российские компании выходят на IPO в Лондоне, и те русские богачи, что не попали под санкции, по-прежнему общаются со своими партнерами на Международном экономическом форуме в Давосе, на Венецианской биеннале или на горнолыжных склонах в Аспене.
За годы, прошедшие после встречи с Володей, у меня была возможность изучать российский преступный мир как дома, так и за рубежом в качестве ученого, государственного советника (включая срок службы в Министерстве иностранных дел и по делам Содружества), а также бизнес-консультанта и порой полицейского источника. Я наблюдал расцвет этого мира и его если не закат, то уж точно трансформацию, постепенное подчинение воле политической элиты, в своем роде намного более безжалостной, чем старые криминальные авторитеты. Но перед моими глазами все равно стоит образ этого стрелка в шрамах (одновременно и жертвы, и преступника в новой волне российского криминала) как воплощения общества, которое вот-вот бросится в водоворот почти не ограниченной коррупции, насилия и бандитизма.
Предисловие автора к русскому изданию
Возможно, все дело в моем имени. По-итальянски «Галеотти» (так называлась местность, откуда мой отец уехал в Англию) означает «заключенные». Как бы то ни было, меня всегда завораживала организованная преступность. И дело было не в самих жутких преступлениях, но в возможности, заглянув в «нижний мир», узнать кое-какие истины о мире «нормальном» – подобно тому как можно представить очертания большого города, следуя по лабиринтам его канализаций, тоннелей метро и заброшенных линий электропередач.
Разумеется, при таком подходе к материалу есть риск впасть в карикатурность. Несмотря на постепенное отмирание «старого» воровского мира и замещение татуированных матерых лагерников новой порослью «воров-бизнесменов», многие люди на Западе по-прежнему находятся под властью мифа о «старых добрых бандитах». Они стали стереотипными персонажами кино и телесериалов, этаким привычным способом показать Россию как особое и довольно опасное место.
Этим России оказывают медвежью услугу, поэтому немаловажной причиной написания «Воров» стало желание поспорить с подобными ошибочными клише. В конце концов, роль иностранного наблюдателя, с одной стороны, всегда дает преимущества, а с другой – весьма ответственна, а уж роль исследователя неприглядных и темных сторон жизни – и подавно. Не так просто находить равновесие между объективностью и критикой, правдой и эмпатией. За годы изучения мира русской преступности я знакомился с людьми щедрой и широкой натуры, с людьми лютыми и коварными, со сломленными и теми, кто ломал других. Но будем честны: и тех, и других, и третьих можно обнаружить в любом обществе, от лондонских задворок до хайвеев Лос-Анджелеса. Так что меня интересовало, что именно – независимо от личных историй «воров», ментов, жертв и их обидчиков – стало причиной столь явного отличия российского преступного мира от остальных и почему он обрел столь характерную структуру.
Ответ лежит не в человеческих отличиях – русские, в сущности, склонны к криминалу не более и не менее других наций, – но в исторических эпохах и их специфике. Стремительная индустриализация последних десятилетий царизма, хаос революции и Гражданской войны, затем жестокая, планомерная тирания сталинского времени, сменившая ее тотальная коррупция позднего СССР и анархия девяностых – все это были фантастические эпохи, породившие фантастический преступный мир.
Все это не только помогает объяснить, почему российский преступный мир пошел по своему особому пути, но и подтверждает одну непреложную истину: ничто не длится вечно. Опять же, возьмем Италию: знаменитая мафия и другие преступные организации зародились вследствие раздробленности нации, иностранного эксплуататорства и коррумпированности местных властей, а также слабых социальных связей вне семейных кланов и деревни. Внешние обстоятельства меняются, а с ними и общество. Сегодня Италия далеко не свободна от гангстеров, но прогресс в решении этой тяжелой ситуации налицо. Поэтому я полагаю, что и Россия вполне способна постепенно расставаться со своим прошлым.
Я с волнением ожидаю реакции российского читателя. Знать о существующей проблеме – одно дело, но выслушивать все подробности из уст иностранца – совсем другое. Я старался писать интересно и пролить свет по крайней мере на некоторые темные стороны. Но я искренне старался делать это объективно, критично, правдиво и с эмпатией, о чем упоминал выше. Ведь при том, что посторонний неизбежно ошибается в оценках, именно ему бросаются в глаза аспекты, незаметные изнутри, – и я надеюсь, что смогу открыть что-то новое российским читателям.
И последнее. Я писал эту книгу с позиции человека, который ездил и изучал Россию, писал и думал о ней на протяжении без малого тридцати лет. Причина проста: я люблю Россию и русских, я вижу прекрасное будущее вашей страны, по крайней мере такое, где мафия уже не держит ее за горло. Помню беседу с бандитом средней руки в 2010 году, когда в момент откровения он с удивлением воскликнул: «Вот ты англичанин, а веришь в нас больше нас самих!» Если так, то, надеюсь, я верю не напрасно.
Марк Галеотти,
март 2019 года
1. Московская Хитровка 1900-е годы, изображенная здесь, была, пожалуй, худшей из «ям», – российских трущоб, где жизнь и смерть стоили одинаково дешево. Именно здесь пропащие люди без роду без племени и без какой-либо собственности становились и преступниками, и жертвами. И неслучайно, что «воровской мир» начал принимать свои четкие очертания на Хитровке.
2. Досье царской полиции на Иосифа Виссарионовича Джугашвили, известного сначала под революционным псевдонимом Коба, а позже под фамилией Сталин. Хотя сам Сталин не грабил банки и не разбойничал на дорогах, он сыграл решающую роль в организации сотрудничества с ворами по сбору средств для нужд большевиков. Его склонность к сотрудничеству с преступным миром позже проявилась в методах управления ГУЛАГом.
3. Революционное государство испытывало трудности при создании силовых структур нового типа. На фотографии 1924 года вход в здание Рабоче-крестьянской милиции в Петрограде охраняют два сотрудника, видимо, не имеющие профессионального образования и, скорее всего, даже неграмотные.
4. «Труд в СССР – дело чести, доблести и героизма», – гласит лозунг над воротами Воркутинского исправительного лагеря (фото 1945 года). Это вряд ли служило хорошим утешением для осужденных, занятых тяжелым трудом, голодавших и часто умиравших при добыче угля в Воркутлаге, к северу от Полярного круга. В 1953 году Воркуту сотрясут бунты заключенных, которые, хотя и будут подавлены, наглядно покажут, что эпохе ГУЛАГа приходит конец.
5. «Воры» воспринимали погоны как символ армии и готовности служить государству – однако погоны в виде татуировки служили извращенным символом неприятия такой жизни. Это обрело особую важность во время «сучьей войны», когда воры-традиционалисты не только пытались демонстрировать свою независимость, но и активно противостояли «военщине» – бывшим солдатам, оказавшимся в лагерях.
6. Воровские татуировки зачастую грубы как в исполнении, так и по смыслу, однако некоторые из них являются своеобразными шедеврами. Эту татуировку во всю спину с религиозной символикой можно трактовать и как свидетельство истинной веры, так и издевательство над ней. Но она имеет и вполне конкретный смысл: каждый купол церкви означает срок и отсидку в лагере. Увы, на этой спине осталось еще немало места.
7. «Боритесь с хулиганством!» Поскольку после открытия лагерей «воры» оказались на свободе одними из первых, Советский Союз накрыла огромная волна преступности – не в последнюю очередь из-за столкновений «сук» с ворами-традиционалистами. Большинство нарушений общественного порядка официально называли хулиганством – это был удобный универсальный термин для обозначения буйного и жестокого поведения. Как подтверждает этот плакат 1956 года, против хулиганов начались репрессии по всей стране, вследствие чего «воры» ушли в тень.
8. Советские воздушные десантники в Гардезе во время десятилетней оккупации Афганистана. Войска «интернациональной помощи» будут выведены в 1989 году, однако последствия войны будут ощущаться еще несколько десятилетий. В 1990-х годах ветераны той войны, «афганцы», стали «жесткими предпринимателями», занявшими свою нишу в сфере рэкета, а поток афганского героина в Россию и через нее стабильно рос. К середине 2010-х годов его объемы составили до одной трети всей мировой торговли.
9. Джохар Дудаев, человек, который объявил Чечню независимой, не просто одевался как американский гангстер 1930-х годов, но и стоял во главе процесса массовой криминализации этого региона Российской Федерации.
10. Вячеслав Иванков, или Япончик, один из последних «настоящих» воров в законе, был безжалостным бандитом и неудобным партнером для нового поколения преступников, заинтересованного в деньгах, а не в культе силы. Его убийство в Москве в 2009 году принесло многим облегчение, но этикет преступного мира требовал, чтобы на его могиле на Ваганьковском кладбище стояла внушающая уважение скульптура чуть ли не философа. Те, кто пострадал от него за годы жестокого правления в Москве и в нью-йоркском районе Брайтон-Бич, помнят Япончика совсем другим.
11. Московская Бутырка, одна из самых ужасных российских тюрем, ведет свою историю с XVII века. Она использовалась в качестве пересыльной тюрьмы и места содержания политических заключенных как при царизме, так и при советской власти. Список ее заключенных – уникальный перечень самых опасных, беспокойных и независимых противников режима.
12. Современные российские преступники имеют доступ к штурмовому оружию и готовы его использовать, поэтому для борьбы с ними правоохранительным органам приходится развиваться. На фото: 2004 год. Спецназовцы из Федеральной службы по контролю за наркотиками накрыли банду наркоторговцев в Калуге. Лица бойцов скрывают балаклавы: это помогало избежать мести со стороны родственников бандитов.
13. По иронии, криминальная культура, когда-то склонная к демонстрации кощунства, в последнее время все больше уважает Русскую православную церковь. На праздник Крещения самые выносливые верующие погружаются в ледяную прорубь, символически смывая свои грехи. На фото мужчина с несколькими криминальными татуировками выходит из проруби. Поможет ли это очистить его от всех грехов, знает только бог.
14. Мафия в Средиземноморье. Российская организованная преступность вышла на международный уровень, и разные страны реагировали на это с разной степенью озабоченности. После декады относительного покоя Испания в середине 2000-х годов ужаснулась масштабам российской, грузинской и прочей организованной преступности, особенно на курортных побережьях страны. На фото – арест авторитетного «вора» Геннадия Петрова в 2008 году в рамках операции «Тройка», направленной против тамбовско-малышевской группировки. Впоследствии Петров получил условное освобождение и отправился в Россию на лечение, но так и не вернулся обратно. Москва не предприняла никаких шагов, чтобы заставить его предстать перед судом.
15. В постсоветской России охранный бизнес настолько популярен, что им занялась даже полиция. ФГУП «Охрана», внутреннее подразделение Министерства внутренних дел (впоследствии переданное в ведение Росгвардии), использует для своей деятельности бронированные фургоны и полицейских, вооруженных автоматами.
16. Границы между государством и преступным миром в путинской России размыты. Несмотря на обвинения в преступной деятельности, мотоциклетная группировка «Ночные волки» пользуется покровительством Кремля. На фото лидер «Ночных волков» Александр Залдостанов, известный под кличкой Хирург, выступает на митинге в чеченской столице Грозном в 2016 году перед гигантским портретом чеченского лидера Рамзана Кадырова.
Введение
Волк линяет, да нрава не меняет.
Русская пословица
В 1974 году в поселке Стрельна, на юго-западе от Ленинграда, волны вынесли на берег труп обнаженного мужчины. Зрелище было малоприятным – он провел в Финском заливе не одну неделю. По понятным причинам тело избежало воздействия бактерий и насекомых, однако морские обитатели успели полакомиться глазами, губами и пальцами. Несколько глубоких ножевых ран в области живота не оставляли сомнений в причине смерти. Однако у трупа не было ни отпечатков пальцев, ни одежды, а лицо было объедено и разбито о камни, так что установить личность обычными способами было невозможно. Вариант идентификации по зубам тоже отпадал: во-первых, это случилось до компьютерной эпохи, а во-вторых, почти на всех зубах стояли дешевые металлические коронки, что говорило о жизни в суровых условиях. В ориентировках на пропавших без вести схожих описаний не было. Возможно, мужчина даже не был уроженцем Ленинградской области.
Тем не менее его опознали всего через два дня – благодаря татуировкам, которыми было усеяно тело.
По ним было очевидно, что это тело «вора», как называли в Советском Союзе представителей «воровского мира» и многолетних обитателей ГУЛАГа. Большинство татуировок еще были различимы, и для их расшифровки пригласили эксперта – бывшего тюремщика. Дело заняло не больше часа. Скачущий олень на груди говорил о том, что один из сроков его носитель провел в северных лагерях. Так что в брутальном мире профессиональной преступности это был знак отличия того, кто выжил в жесточайших условиях. Нож, закованный в цепи, на правом предплечье обозначал тяжкое преступление (не убийство), совершенное в заключении. Кресты на трех костяшках пальцев – три отдельных тюремных срока. Пожалуй, самой говорящей татуировкой был якорь, к которому, явно позже, была пририсована колючая проволока, – значит, это был бывший моряк, приговоренный к заключению за преступление, совершенное во время службы. Благодаря этим подробностям следователи довольно быстро смогли установить, что тело принадлежало Матвею-Лодочнику, бывшему мичману, который двадцать лет назад до полусмерти избил новобранца, рассказавшего о махинациях Матвея со складскими запасами на корабле. Лодочник провел четыре года в колонии, затем ушел в преступный мир и был приговорен еще к двум срокам, один из которых отбыл на Севере в лагере строгого режима. Со временем он стал одним из лидеров преступного мира в Вологде, то есть примерно в 550 километрах к востоку от Стрельны.
Следователи так и не выяснили, почему Матвей оказался в Ленинграде и как он погиб. Возможно, они не очень-то и старались. Однако быстрота, с которой его смогли опознать, свидетельствует не только об особенностях визуального языка советского преступного мира, но и о его универсальности. Татуировки Лодочника служили одновременно знаком его принадлежности к криминальному миру и рабочим «резюме»[2 - Эту историю рассказал бывший ленинградский милиционер, не участвовавший в расследовании дела. Одно из лучших руководств по татуировкам преступного мира в СССР – книга «Татуировки заключенных. Скопированные и собранные ветераном МВД СССР Балдаевым Д. С. с 1948 по 2000 г.» (СПб: Лимбус Пресс, 2001).].
Разумеется, свой визуальный и словесный язык имеется у всех криминальных субкультур[3 - См. Kelly Barksby, Constructing criminals: the creation of identity within criminal mafias, неопубликованная докторская диссертация, Keele University, 2013.]. Так, японские якудза любят украшать свои тела изысканными татуировками с изображениями драконов, героев и хризантем. Американские уличные банды носят каждая свой цвет. У каждой криминальной специальности есть своя терминология, а у каждого преступного сообщества – свой жаргон. Он служит самым разным целям, как помогая отличать своих от чужих, так и демонстрируя приверженность интересам группы. Однако русская преступность разительно отличается от остальных по масштабу и однородности своих языков, что подчеркивает не только связность и структурную сложность ее культуры, но и решительную готовность отвергнуть остальное общество или даже бросить ему вызов. Детальная расшифровка воровского языка позволяет нам многое узнать о ключевых интересах, занятиях и увлечениях воров.
Воровская субкультура возникла еще в царское время, однако подверглась существенной трансформации во времена сталинского ГУЛАГа, с 1930-х по 1950-е годы. Прежде всего преступники бескомпромиссно и непримиримо отрекались от мира правопорядка. Нанося на тело татуировки, они наглядно демонстрировали свое неповиновение. У них были собственные язык и традиции, а также собственные авторитеты, так называемые воры в законе, под которым понимался воровской закон, а не тот, которому подчинялось общество.
Со временем воровской кодекс менялся. Новое поколение интересовали возможности сотрудничества с циничным и порочным государством на своих условиях. «Воры» постепенно теряли доминирующие позиции и попадали в подчинение к королям черного рынка и коррумпированным партийным боссам, однако вовсе не растворились в «серые» 1960-е и 1970-е годы. А когда советская система покатилась к неминуемому коллапсу, они вновь выплыли на поверхность. Они преобразились, чтобы соответствовать потребностям текущего момента. В условиях постсоветской России «воры» слились с новой элитой. Их татуировки исчезли или надежно спрятались под белоснежными рубашками нового хищного поколения бандитов-бизнесменов, или «авторитетов». 1990-е годы были временем больших возможностей, и новые «воры» стали загребать то, что плохо лежит, обеими руками. Государственные активы приватизировались за копейки, бизнесменов вынуждали платить за «крышу», в которой те не нуждались, а после падения «железного занавеса» российские бандиты устремились за рубеж. «Воры» были неотъемлемой частью той жизни, что сама по себе отражала изменения, через которые прошла Россия в XX веке.
В ходе этого процесса организованная преступность – которую я определяю в другой работе как «стабильное предприятие вне традиционных и правовых социальных структур, в котором определенное число людей в рамках собственной иерархии объединены с целью обретения власти и личного обогащения посредством незаконной деятельности»[4 - Mark Galeotti, «Criminal histories: an introduction», Global Crime 9, 1–2 (2008), стр. 5.] – начала поднимать голову в стране, которая и сама становилась все более организованной. После прихода к власти президента Владимира Путина в 2000 году и укрепления авторитета центральной власти новые «воры» вновь адаптировались, залегли на дно и даже при необходимости время от времени работали на государство. Российская организованная преступность стремительно становится серьезной международной проблемой, глобальным брендом с сомнительной концепцией. Кто-то воспринимает ее как неформальную «руку Кремля» и небрежно называет Россию «мафиозным государством». Другие же считают, что потомки «воров» – это лишь рудиментарное сборище беспокойных, но малопримечательных бандитов. При этом в западных СМИ они стали пугалом во всех возможных ипостасях: самые безжалостные головорезы, самые продвинутые хакеры, самые профессиональные киллеры. Как ни странно, но в определенном смысле эти утверждения справедливы, хотя порой они основаны на неверных предпосылках и ведут к неверным заключениям.
При этом без ответа остается важный вопрос: почему в эпоху, когда преступность становится все более сетевой, международной, космополитичной, некая этнокультурная часть глобального преступного мира заслуживает особого внимания?
Влияние российской организованной преступности поистине устрашающее. Внутри страны она подрывает усилия по контролированию и диверсификации экономики и тормозит попытки улучшения системы государственного управления. Она проникла в финансовые и политические структуры страны. Она запятнала «национальный бренд России» за границей (достаточно вспомнить распространенные стереотипы «русского бандита» и коррумпированного бизнесмена). Она создает проблемы и на глобальном уровне. Российская, или евразийская, организованная преступность – не в названии дело – активно, агрессивно и умело действует по всему миру и представляется одной из самых динамичных сил в новом транснациональном преступном мире. Она вооружает повстанцев и бандитов, занимается перевозкой наркотиков и рабов и участвует практически во всех видах преступной деятельности – от отмывания денег до хакерства. Если обобщить, то, с одной стороны, в этом заключаются и симптом, и причина неудачи попыток российского правительства и политической элиты установить и укрепить власть закона. С другой стороны, нужно отметить, что остальной мир готов и с большой охотой продолжает отмывать бандитские деньги и продавать преступникам роскошные пентхаусы.
Моя книга посвящена российской организованной преступности, и особенно – уникальной брутальной культуре воровской среды. Эта преступная субкультура периодически трансформировалась с приходом новых времен и появлением новых возможностей. Татуированные головорезы, прежний лагерный опыт которых позволял не бояться нынешних тюрем, полностью изменили свои повадки. Современные российские преступники избегают термина «воры» и не желают связываться со структурами и ограничениями прежних времен. Они больше не отделяют себя от остального общества. Они не наносят татуировки, открыто говорящие об их принадлежности к воровскому миру (так что в наши дни установить личность Матвея было бы намного сложнее). Однако это не означает, что «воры» полностью исчезли или что российская оргпреступность больше не отличается от прочих. Новые крестные отцы могут называть себя «авторитетами», контролируют множество бизнесов, от вполне законных до полностью преступных, занимаются политикой. Их можно встретить на благотворительных мероприятиях. Но все же они являются преемниками решительных, безжалостных и безбашенных «воров», о которых один мафиозный босс Нью-Йорка сказал так: «Мы, итальянцы, можем вас убить. Но русские – совершенно сумасшедшие. Они убьют всю вашу семью»[5 - Приписывается Джону Готти, цит. в New York Magazine, 7 ноября 1994 года, стр. 54.].
Итак, у этой книги есть три ключевые темы. Первая – это уникальность российской преступности, по крайней мере, в прошлом. Она возникла во время стремительных политических, социальных и экономических изменений: падения царского режима, водоворота сталинской модернизации, распада СССР, – которые ставили перед ней уникальные проблемы и создавали возможности. И если в определенном смысле бандит – он везде бандит, а русские вроде интегрируются во все более однородный и глобальный преступный мир, то культура, структура и направления деятельности российских преступников долгое время отличались от всех остальных, особенно в том, что касается отношений с «нормальным» обществом.
Вторая тема связана с тем, что бандиты представляют собой «темное зеркало» российского общества. Хотя они часто пытаются казаться людьми вне общества, они были и остаются его тенью, и их жизнь во многом определяется его развитием и изменениями. Изучение эволюции российского преступного мира позволяет многое сказать об истории и культуре России, что имеет особый смысл в наши дни, когда границы между преступностью, бизнесом и политикой важны, но слишком зыбки.
И, наконец, нужно сказать, что российские бандиты не только менялись вслед за меняющейся Россией, но и сами формировали ее. Эта книга (как я искренне надеюсь) позволит развенчать мифы о доминировании криминала в новой России и в то же время поможет понять, каким образом уголовный мир повлиял на мир законопослушный. Татуированных зэков сменило новое поколение бизнесменов-жуликов с глобальным мышлением. Означает ли это, что обществу удалось обуздать бандитов, или же можно говорить о криминализации экономики и общества России? Действительно ли Россия превратилась в «мафиозное государство» – и что вообще это значит?
В самом ли деле бандиты управляют Россией? Разумеется, нет, и мне доводилось встречать немало решительных, увлеченных и готовых к борьбе полицейских и судей. При этом и компании, и политики часто используют методы, присущие скорее воровскому миру, чем правовой системе: государство нанимает хакеров и вооружает бандитов для участия в войнах, а на улицах можно услышать воровские песни и воровской жаргон. Время от времени его использует и президент Путин для подкрепления своего статуса как уличного авторитета. Возможно, главный вопрос, поставленный в конце этой книги, не в том, насколько государству удалось приструнить преступность, а в том, какую роль ценности и обычаи «воров» сыграли в формировании современной России.
Часть 1
Основы
Глава 1
Каинова земля
Голодный, и архимандрит украдет.
Русская пословица
Ванька Каин, бандит, похититель, грабитель и периодически – полицейский информатор, терроризировал Москву в 1730–1740-е годы. Придя к власти в результате дворцового переворота 1741 года, царица Елизавета предложила амнистию для всех преступников, готовых выдать закону своих коллег по ремеслу. Каин с готовностью воспользовался возможностью отмыться от своих преступлений за добрый десяток лет. Став официальным информатором, Каин продолжил темные делишки путем подкупа своих кураторов в Сыскном приказе. Эти отношения вскоре обрели собственную динамику. Поначалу Каин просто отстегивал им долю от своей добычи (как правило, это были иностранные товары вроде итальянских палантинов и рейнского вина). Но кураторы становились все более алчными и требовательными, и, чтобы удовлетворять их запросы, Каин пускался в особенно дерзкие и опасные авантюры. Когда все это вскрылось, Каина судили и приговорили к пожизненной каторге.
Каин стал романтической фигурой русского фольклора. Конечно, образ преступника как героя, от Робин Гуда до Неда Келли, возникал в массовой культуре по всему миру. Однако, в отличие от Робин Гуда, русский вор не борется с богачами-эксплуататорами. Его нельзя назвать ни «лишним человеком», ни жертвой трудного детства, ни «хорошим парнем в плохом месте». Он всего лишь «честный вор» в мире, где одни преступники не скрывают свою суть, а другие прячут свое истинное лицо под боярскими шапками, чиновничьими мундирами, судейскими мантиями или костюмами бизнесменов, в зависимости от требований текущего момента.
История Каина выглядит современной как для прошлого века, так и сегодня: ведь она о том, что власти, думая, что преступник у них под контролем, сами оказываются его жертвой. Замените лошадей на BMW, а меховые накидки на спортивные костюмы, и перед вами история похождений Каина в постсоветской России.
Криминальные истории
Я не ученый, но скажу тебе вот что: русские всегда были самыми крутыми и отчаянными бандитами в мире.
Граф, преступник среднего ранга, 1993 год[6 - Из разговора в Москве, 1993 год. «Граф» был так называемым бригадиром, мелким руководителем, подчиненным главарю банды.]
Как ни странно, но хотя у «воров» имеется солидная родословная, они не проявляют к ней особого интереса. Преступники других стран упиваются своей историей, зачастую мифологизированной, романтизированной или просто выдуманной.
Так, китайские триады считают себя наследниками многовековой традиции секретных обществ, боровшихся против неправедных тиранов[7 - Этот вопрос глубоко изучается в книге Barend ter Haar’s Ritual and Mythology of the Chinese Triads: Creating an Identity (Leiden: Brill, 2000).]. Якудза утверждают, что их корни связаны не с бандитами кабукимоно («безумцами»), терроризировавшими Японию в XVII веке, и не с головорезами, работавшими на воротил игорного бизнеса и торговцев наркотиками, а с благородными воинами-самураями и мачияко («слугами города») – ополчением, боровшимся с кабукимоно[8 - См. Peter Hill, The Japanese Mafia: Yakuza, Law, and the State (Oxford: Oxford University Press, 2003), стр. 36–41.]. Напротив, современная российская организованная преступность часто кичится отсутствием истории и не испытывает ни малейшего любопытства к своему прошлому. Отказавшись от увековечивания своей культуры, как чуждой нынешнему поколению[9 - Это особенно ярко проявляется в экстравагантных надгробиях и мавзолеях погибших бандитов; см. Olga Matich, «Mobster gravestones in 1990s Russia», Global Crime 7, 1 (2006).], она закрепляется в сегодняшнем дне и поворачивается спиной к прошлому. Даже традиционная эстетика «воровского мира» с ее жестким, брутальным фольклором, расцветавшим в ГУЛАГе, постепенно уходит в сторону, а новые криминальные лидеры, так называемые авторитеты, с презрением отвергают татуировки и прочие обычаи былых времен[10 - Примеры этого можно найти в следующих источниках: Joseph Serio and Viacheslav Razinkin, «Thieves professing the code: the traditional role of vory v zakone in Russia’s criminal world and adaptations to a new social reality», Low Intensity Conflict & Law Enforcement 4, 1 (1995); Alena Ledeneva, «Organized crime in Russia today», Jamestown Foundation Prism 4, 8 (1998); Federico Varese, The Russian Mafia: Private Protection in a New Market Economy (Oxford: Oxford University Press, 2001); Mark Galeotti, «The Russian “Mafiya”: consolidation and globalization», Global Crime 6, 1 (2004); Joseph Serio, Investigating the Russian Mafia (Durham, NC: Carolina Academic Press, 2008).].
При этом нельзя сказать, что современный преступный мир России – мир предпринимателей в дорогих костюмах и их вооруженных до зубов телохранителей и костоломов – возник в 1990-е годы исключительно в процессе хаотичного перехода страны к рынку и коллапса советской системы. Напротив, эти люди являются прямыми наследниками истории, резкие повороты которой отражают масштабные процессы, сформировавшие нынешнюю Россию, от вековой замкнутости и аграрного развития к стремительной индустриализации конца XIX века и сталинской модернизации, осуществленной на костях узников ГУЛАГа. Но, пожалуй, больше всего в истории России, в которой хватало и безжалостных бандитов, и жутких убийц, поражает беспрецедентное количество мошенников и «паханов», понимавших, как использовать систему в своих интересах, когда бросить ей вызов, а когда залечь на дно.
Один из важнейших выводов об исторической эволюции российской организованной преступности состоит в том, что она есть порождение общества, в котором государство часто было неуклюжим, тупым и глубоко коррумпированным – и при этом принципиально безжалостным, не ограниченным тонкостями законности и права и использующим чрезмерное насилие для защиты своих интересов в случае малейшей опасности. Во времена Владимира Путина это самое государство возродилось и обрело новые силы, что повлияло и на саму преступность, и на отношение к ней. Однако еще до анархии постсоветского переходного периода важнейшей особенностью «российского пути» в криминальном мире были принуждение, коррупция и подчинение.
Возможен ли полицейский контроль в России?
Не верь ментам – они обманут.
Русская поговорка
Развитие российской оргпреступности могло пойти по двум основным путям – сельскому и городскому. В XIX веке казалось, что у сельского бандитизма имеется серьезный потенциал к развитию. Ведь в столь необъятной стране полноценный полицейский контроль был невозможен. К концу XIX века царская Россия занимала почти одну шестую земной суши. Население страны по состоянию на 1913 год[11 - Peter Gattrell, The Tsarist Economy, 1850–1917 (London: Batsford, 1986), стр. 32.] составляло 171 миллион человек и состояло преимущественно из крестьян, рассеянных по огромной территории и проживающих в небольших, изолированных деревнях-общинах. Для того чтобы доставить приказ или судебный ордер из Санкт-Петербурга во Владивосток, на побережье Тихого океана, конным курьерам требовалось несколько недель. И хотя железные дороги, телеграф и телефонная связь делали свое дело, сами российские расстояния были препятствием для эффективного государственного управления.
Российская империя представляла собой «лоскутное одеяло» из территорий с разным климатом, объединенных в основном путем завоевания. Ленин называл империю «тюрьмой народов»[12 - В. И. Ленин, «К вопросу о национальной политике» (1914), в книге Полное собрание сочинений (М.: Издательство политической литературы, 1969), том 25, стр. 66.], однако советское государство с энтузиазмом подхватило имперское наследие, и даже сегодняшняя, уменьшенная Российская Федерация представляет собой объединение более сотни национальностей. На юге страны находился воинственный Кавказ, завоеванный в XIX веке, но так до конца и не покоренный. На востоке лежали исламские провинции Центральной Азии. На западе – более развитые регионы Царства Польского и балтийских государств. И даже славянская сердцевина страны была неоднородной: богатые угодья украинского Черноземья, постоянно расширявшиеся и переполненные жителями мегаполисы, Москва и Санкт-Петербург, и суровая сибирская тайга. Всего в империи проживало около 200 национальностей, а славяне составляли около двух третей населения[13 - W. H. Parker, An Historical Geography of Russia (London: University of London Press, 1968), стр. 312.].
Правоохранительной системе приходилось иметь дело со множеством различных локальных правовых культур, представители которых считали царский режим пришлым жестоким оккупантом. Это создавало сложности при задержании преступников, способных перемещаться из одной юрисдикции в другую. С помощью вливания должных средств эти проблемы можно было бы решить, однако российское государство предпочитало услуги по дешевке. Исторически оно всегда было сравнительно бедным, плохо собирало налоги и прозябало в условиях неэффективной экономики. Расходы на полицию и суды были намного меньше расходов военного ведомства. К 1900 году доля государственного бюджета, направлявшаяся на нужды полиции, составляла около 6 процентов – значительно меньше европейских стандартов, в два раза меньше (в расчете на душу населения), чем в Австрии или Франции, и в четыре раза меньше, чем в Пруссии[14 - Neil Weissman, «The regular police in tsarist Russia, 1900–1914», Russian Review 44, 1 (1985), стр.51.]. Полиции в России всегда было слишком мало, а дел у нее было слишком много.
Русские цари последовательно предпринимали попытки создать в стране четкий полицейский контроль. Но все они, от «Разбойной избы» Ивана Грозного[15 - В 1571 году переименована в Разбойный приказ; J. L. H. Keep, «Bandits and the law in Muscovy», Slavonic & East European Review 35, 84 (1956).] (годы правления 1533–1584) до подразделений городской и сельской полиции, сформированных Николаем I (годы правления 1825–1855), оказались недостаточными, и контроль государства над деревней всегда был минимальным: он сводился в основном к подавлению волнений и зависел от поддержки, в том числе вооруженной, со стороны местного дворянства. Полиция, как городская, так и сельская, была «реактивной» силой. Она страдала от нехватки людей и ресурсов, низкого уровня профессионализма и морального духа, высокой текучести кадров, повальной коррупции (что вполне объяснимо низкой зарплатой – меньше, чем у чернорабочего[16 - Robert Abbott, «Police reform in the Russian province of Iaroslavl, 1856–1876», Slavic Review 32, 2 (1973), стр. 293.]) и отсутствия престижа. Более того, на полицейских возлагался целый ряд дополнительных обязанностей, отвлекавших от основной работы, от наблюдения за церковными богослужениями до организации армейского призыва. Стандартный свод полицейских обязанностей 1850-х годов достигал 400 страниц![17 - Речь идет об изданной в 1856 году «Памятной книге полицейских законов для чинов городской полиции» и вышедшей в 1857 году «Памятной книге полицейских законов для земской полиции».]
Кроме того, полиция была столь же коррумпирована, сколь и многие другие государственные учреждения, – назовем это русской традицией. Рассказывают, что, когда модернизатор и строитель государства Петр I предложил вешать каждого, кто крадет деньги у государства, генерал-прокурор страны ответил, что тогда у царя вообще не останется чиновников, поскольку «мы все воруем, кто больше, кто меньше»[18 - Donald Mackenzie Wallace, Russia (London: Cassell, 1905), том 2, стр. 14.]. Это утверждение остается в силе и в XIX веке. Несмотря на официальные запреты, российские чиновники часто продолжали заниматься тем, что в Средние века называлось кормлением. Иными словами, подразумевалось, что они не будут жить на свою скромную зарплату, а будут компенсировать ее темными делишками и взятками[19 - Этот вопрос изучается еще в нескольких работах, таких как Stephen Lovell, Alena Ledeneva and Andrei Rogachevskii (eds.), Bribery and Blat in Russia: Negotiating Reciprocity from the Middle Ages to the 1990s (Basingstoke: Macmillan, 2000), и особенно детально в статьях Vadim Volkov, «Patrimonialism versus rational bureaucracy»; Janet Hartley, «Bribery and justice in the provinces in the reign of Catherine II»; и Mark Galeotti, «“Who’s the boss, us or the law?” The corrupt art of governing Russia».]. По легенде, царь Николай I сказал своему сыну: «Мне кажется, что во всей России только ты да я не воруем»[20 - Валерий Чалидзе, Уголовная Россия (Нью-Йорк: Хроника, 1977), стр. 47]. Первое правительственное исследование проблемы коррупции было проведено лишь в 1856 году, и согласно его выводам, сумма менее 500 рублей вообще должна была считаться не взяткой, а лишь выражением благодарности[21 - David Christian, «Vodka and corruption in Russia on the eve of Emancipation», Slavic Review 46, 3–4 (1987), стр. 472.]. Для сравнения, в то время становой пристав уездной полиции получал 422 рубля в год[22 - Robert Abbott, Police reform in Russia, 1858–1878, докторская диссертация, Princeton University, 1971, стр. 26.]. Дело усугублялось, если человек перешагивал границы «допустимой коррупции». К примеру, печальную известность обрел генерал-майор Рейнбот, московский градоначальник в 1905–1908 годах, использовавший свое служебное положение для вымогательства баснословных сумм, чем подавал опасный пример своим подчиненным[23 - Robert Thurston, «Police and people in Moscow, 1906–1914», Russian Review 39, 3 (1980), стр. 334.]. Двое купцов, дававших показания в ходе расследования против Рейнбота, заявили следующее:
Полиция брала взятки и раньше, однако действовала сравнительно скромно… На праздники люди приносили им подарки, кто что мог себе позволить, а полицейские принимали их и благодарили. После 1905 года все изменилось. Вымогательство развивалось постепенно, но, когда полицейские узнали, что их новый начальник, Рейнбот, и сам берет взятки, они перестали стесняться и принялись почти грабить людей[24 - New York Times, 31 октября 1909 года.].
Сам Рейнбот был отстранен от должности на время расследования, но большинству коррумпированных полицейских чиновников удалось тихо лечь на дно. В итоге Рейнбот пострадал несильно: после рассмотрения дела специальным судом в 1911 году он был лишен титулов и привилегий; также ему был присужден штраф в размере около 27 000 рублей и тюремное заключение на 1 год. Штраф был символическим – по слухам, Рейнботу удалось прикарманить около 200 000 рублей; кроме того, царь Николай II сделал все, чтобы генерал не оказался в тюремной камере.
Мелкая коррупция была распространена в полиции повсеместно. Кто-то за мзду закрывал глаза на правонарушения, а кое-кто занимался откровенным вымогательством. Даже честные по сути служащие не гнушались преступать закон во имя «благого» дела – сфабриковать показания или использовать «кулачное право», чтобы преподать несчастному быстрый и эффективный урок. Они действовали по принципу «чем больше строгости, тем выше авторитет полиции»[25 - «Вестник полиции», 22 сентября 1910 года.], однако авторитет этот не добавлял им ни уважения, ни престижа. Учитывая отсутствие поддержки как народа, так и государства, платившего мало, но дравшего три шкуры, неудивительно, что полицейские предпочитали обходить закон и набивать карманы всем, что плохо лежит.
Крестьянский суд
Плуту да вору – честь по разбору[26 - Ben Eklof and Stephen Frank (eds.), The World of the Russian Peasant: Post-Emancipation Culture and Society (Boston: Unwin Hyman, 1990), стр. 147.].
Крестьянская поговорка
