Епістолярій Тараса Шевченка. Книга 1. 1839–1857

скачать книгу бесплатно

Адрес.

В г. Оренбург, его благородию

Карлу Ивановичу

Герну

в Генеральный штаб

с передачею.

125. Т. Г. Шевченка до В. М. Репнiноi

14 листопада 1849. Оренбург

На днях возвратился я из киргизской степи и из Аральского моря в Оренбург. И сегодня Лазаревский сообщил мне письмо ваше, где вы именем всего дорогого просите сообщить обо мне хоть какое-нибудь известие. Добрый и единый друг мой! Обо мне никто не знал, где я прожил эти полтора года, я ни с кем не переписывался, потому что не было возможности, почта ежели и ходит через степь, то два раза в год. А мне всегда в это время не случалось бывать в укреплении. Вот причина! и да сохранит вас Господь подумать, чтобы я мог забыть вас, добра[я] моя Варвара Николаевна. Я очень, очень часто в моем уединении вспоминал Яготин и наши кроткие и тихие беседы. Немного прошло времени, а как много изменилось, по крайней мере со мною; вы бы уже во мне не узнали прежнего глупо восторженного поэта, нет, я теперь стал слишком благоразумен; вообразите! в продолжение почти трех лет ни одной идеи, ни одного помысла вдохновенного – проза и проза или, лучше сказать, степь и степь! Да, Варвара Николаевна, я сам удивляюсь моему превращению, у меня теперь почти нет ни грусти, ни радости, зато есть мир душевный, моральное спокойствие до рыбьего хладнокровия. Грядущее для меня как будто не существует. Ужели постоянные несчастия могут так печально переработать человека? Да, это так. Я теперь совершенная изнанка бывшего Шевченка, и благодарю Бога.

Много есть любопытного в киргизской степи и в Аральском море, но вы знаете давно, что я враг всяких описаний, и потому не описываю вам этой неисходимой пустыни. Лето проходило в море, зима в степи, в занесенной снегом джеломейке вроде шалаша, где я, бедный художник, рисовал киргизов и между прочим нарисовал свой портрет, который вам посылаю на память обо мне, о несчастном вашем друге.

Проживая в Одессе, быть может, встретитесь с Алексеем Ивановичем Бутаковым, это флотский офицер и иногда бывает в Одессе, у него в Николаеве родственники и родные; это мой друг, товарищ и командир при описании Аральского моря. Сойдитесь с ним. Благодарите его за его доброе братское со мною обращение, он, ежели встретитесь с ним, сообщит все подробности о мне.

Прощайте, добрая моя Варвара Николаевна, кланяюсь Глафире Ивановне, князю Василию Николаевичу и всему дому вашему.

Т. Шевченко.

14 ноября

1849 – Оренбург.

126. Т. Г. Шевченка до А. І. Лизогуба

29 грудня 1849. Оренбург

Оренбург. 1849.

Декабря 29.

На самий Святвечiр сижу собi один-однiсiнький у хатинi та журюся, згадуючи свою Украiну i тебе, мiй друже единий. Думаю: от Бог дае i свято свое велике на радiсть добрим людям, а менi нема з ким слова промовить. Аж гульк! входить в хатину добрий Герн i подае менi ваш лист. Господи милостивий! Як я зрадiв! Неначе батька рiдного побачив або заговорив з сестрою на чужинi! А надто як прочитав, що вас всiх, мов праведних, минула кара Господня, то аж заплакав, так менi любо стало! Ви пишете, друже мiй добрий, що шлете альбом iз papier torchon, – спасибi вам, пришлiть. А фарб сухих не посилайте, бо тут олii достать не можна, та ме[не] ще знову весною поженуть у степ! Такий мiй талан поганий! Що ж менi вам послать, коли в мене нема нiчого; послав би вам вид Аральсько[го] моря, так таке погане, що крий Боже! нудьгу ще наведе прокляте. Ще ви пишете, друже мiй единий, щоб я виставляв цiну на моiх будущих рисунках; велике вам спасибi! бо тут без грошей ще поганше, як меж жидами. Я, нарисовавши дещо, оддавав за самую убогую цiну, так що ж – смiються! Менi здаеться, що якби сам Рафаель воскрес отут, то через тиждень умер би з голоду або найнявся б у татарина кози пасти. Отакi тут люде! Шлю вам киргизького Баксу, або по-нашому Кобзаря. Коли найдеться яка добра душа, то нехай купить, зробить добрее дiло, а цiну я йому кладу 50 карбованцiв; може, задорого, то збавте як знаете. Буду посилать до вас усе, що зроблю вартого послать, а ви вже робiть з ними, що хочете. Ще посилаю вам оцього гарнадера (це я); згадуйте мене, дивлячись на його, друже мiй добрий! Ще ви пишете, щоб розказать вам, що зо мною дiялось на Аральськiм морi два лiта, – цур йому! бодай не дiялось того нi з ким на свiтi! Опрiч нудьги, всi лиха перебували в мене, навiть i нужа, – аж згадувать бридко!

Адресуйте вашi листи на iм’я Герна, а мого iменi не пишiть: вiн знатиме по штемпелю. Бувайте здоровi! Як будете писать В[арварi] Н[iколаевнi], то поклонiться iй од мене. Всьому дому вашому низенько кланяюсь.

Щирий до вас

Т. Шевченко.

1850

127. Т. Г. Шевченка до В. М. Репнiноi

1 сiчня 1850. Оренбург

1 января 1850. Оренбург.

Поздравляю вас с Новым годом, молю Господа о ниспослании вам всех благ. Я теперь сижу один-одинешенек и вспоминаю то прошлое, когда мы с вами в первый раз встретились в Яготине – многое пришло в мою грустную бесталанную голову – ужели и конец моей жизни будет так же печален, как настоящий день? В нещастии невольно делаешься суеверным – я теперь почти убежден, что мне не видеть веселых дней, и сердцу дорогих, и милой моей родины!

Для Нового года мне объявили, что следующей весною я должен буду отправиться опять на Аральское море, верно, мне оттуда не возвратиться! За прошедший поход мой мне отказано в представлении на высочайше[е] помилование! – и подтверждено запрещение писать и рисовать! Вот как я встречаю Новый год! Не правда, весело?

Я сегодня же пишу Василию Андреевичу Жуковскому (я с ним лично знаком) и прошу его о исходатайствовании позволения мне только рисовать. Напишите и вы, ежели вы с ним знакомы. Или напишите Гоголю, чтобы он ему написал обо мне, он с ним в весьма коротких отношениях. О большем не смею вас беспокоить. Мне страшно делается, когда я подумаю о киргизской степи – с отходом моим в степь я должен буду опять прекратить переписку с вами и, может быть, на много лет, а может быть и навсегда! Не допусти Господи!

Я недавно вам писал; не знаю, получили ли вы? потому что адрес не тот, который мне прислал на днях Андрей Иванович. Ежели будете писать ко мне, то сообщите свой настоящий адрес – и сообщите адрес Гоголя – и я напишу ему по праву малороссийского виршеплета, я лично его не знаю. Я теперь, как падающий в бездну, готов за все ухватиться – ужасна безнадежность! так ужасна, что одна только христианская философия может бороться с нею. Я вас попрошу, ежели можно достать в Одессе – потому что я здесь не нашел – прислать мне Фому Кемпейского «О подражании Христу». Единственная отрада моя в настоящее время – это Евангелие. Я читаю ее без изучения, ежедневно и ежечасно. Прежде когда-то думал я анализировать сердце матери по жизни святой Марии, непорочной Матери Христовой, но теперь и это мне будет в преступление. Как грустно я стою между людьми! ничтожны материальные нужды в сравнении с нуждами души – а я теперь брошен в жертву той и другой! Добрый Андрей Иванович просит меня присылать все, что бы я ни нарисовал, и назначать сам[ому] цену – что я ему пошлю? когда руки и голова закованы! Едва ли кто-нибудь терпел подобное горе!

Я вас печалю для Нового года, добрая Варвара Николаевна, своим грустным посланием – что делать! у кого что болит, тот о том говорит. И мне хотя немного отраднее стало, когда я выисповедался перед вами! Кланяюсь Глафире Ивановне и всему дому вашему.

Пишите ко мне в г. Оренбург на имя его благородия Карла Ивановича Герна в генеральный штаб, не надписывая моей фамилии – он узнает по штемпелю.

Прощайте, Варвара Николаевна; не забывайте бедного и искреннего к вам

Т. Шевченка.

128. Т. Г. Шевченка до О. М. Бодянського

3 сiчня 1850. Оренбург

Оренбург. Генваря 3. 1850.

Поздоровляю тебе з цим Новим роком, друже мiй единий! Нехай з тобою дiеться те, чого ти у Бога благаеш, – давно, давно ми не бачились, та не знаю, чи й побачимося швидко, а може, вже й нiколи – крий Мати Господня! а думаю, що так, бо мене дуже далеко запровтор[ил]а моя погана доля та добрii люде! Я оце вже третiй рiк як пропадаю в неволi – в цiм Богом забутiм краi! тяжко менi, друже! дуже тяжко! та що маю робить? Перейшов я пiшки двiчi всю киргизькую степ аж до Аральського моря – плавав по йому два лiта, Господи, яке погане! аж бридко згадувать! не те що розказувать добрим людям.

Ось бач, як зо мною дiялось. Поiхав я тойдi в Киiв iз Петербурга, тойдi, як ми з тобою в Москвi бачились, i думав уже в Киевi ожениться та й жить на свiтi, як добрi люде живуть, – уже було й подружiе найшлось. Та Господь не благословив моеi доброi долi! – не дав менi докончить вiку короткого на нашiй любiй Украiнi. Тяжко! аж сльози капають, як згадаю, так тяжко! Мене з Киева загнали аж сюди, i за що? За вiршi! i заказали писать iх, а що найгiрше… рисовать! І отепер бачиш, як я отут пропадаю, живу в казармах меж солдатами – нi з ким слово промовить, i нема чого прочитать – нудьга! нудьга така, що вона мене незабаром вжене в домовину! Не знаю, чи карався ще хто на сiм свiтi так, як я тепер караюсь? І не знаю за що. Оцей, що привезе тобi лист мiй, наш земляк – Левицький, привiтай його, друже мiй добрий! добра, щира душа! вiн менi в великiй став пригодi на чужинi! – дай йому мою «Тризну» i «Гамалiя», коли вона ще жива, а менi, коли буде твоя ласка, пришли Кониського, добрее зробиш дiло, нехай я хоч читатиму про нашу безталанную Украiну, бо я вже ii нiколи не побачу! Так щось серце вiщуе! Пришли i напиши, коли буде ласка, по адресу: в Оренбург Карлу Івановичу Герну – в генеральний штаб, – а мене на адресi не упоминай, цур йому, вiн знатиме по штемпелю. Оставайся здоров, друже мiй единий! нехай тобi Бог посилае, чого ти в його просиш. Згадуй iнколи

безталанного Т. Шевченка.

А щоб не оставалося гулящого паперу, то на тобi вiрш з десяток своеi роботи:

Як маю я журитися,
Докучати людям.
Пiду собi свiт-за-очi —
Що буде, те й буде.
Найду долю, одружуся,
Не найду – втоплюся,
А не продам себе людям,
В найми не наймуся.
Пiшов собi свiт-за-очi —
Доля не спiткалась…
А воленьку добрi люде
І не торговали,
А без торгу закинули
В далеку неволю!
Щоб не було свободного
На нашому полю!

129. Т. Г. Шевченка ДО керiвника III вiддiлу Л. В. Дубельта

10 сiчня 1850. Орська фортеця

Ваше превосходительство!

Поход в киргизскую степь и двухлетнее плавание по Аральскому морю дают мне смелость вторично беспокоить ваше превосходительство моею покорнейшею просьбою. Я вполне сознаю мое преступление и от души раскаиваюсь. Командир мой, капитан-лейтенант Бутаков, ежедневный свидетель моего поведения в продолжение двух лет, подтвердит истину слов моих, ежели будет угодно вашему превосходительству спросить у него. Я прошу милостивого ходатайствования вашего перед августейшим монархом нашим. Прошу одной великой милости, позволения рисовать. Я в жизнь мою ничего не рисовал преступного. Свидетельствуюсь всемогущим Богом! Умоляю вас! Вы как слепому откроете глаза и оживите мою убитую душу! Лета и мое здоровье, разрушенное скорбутом в Орской крепости, не позволяют мне надеяться на военную службу, требующую молодости и здоровья. Прошу вас, примите хотя малейшее участие в судьбе моей, и Бог вас наградит за доброе дело.

Возлагающий единственную надежду на Бога и на ваше превосходительство

Т. Шевченко.

Оренбург. 1849.

Декабря 29.

130. Т. Г. Шевченка до В. А. Жуковського

Мiж 1 i 10 сiчня 1850. Оренбург

Я три года крепился, не осмеливался вас беспокоить; но мера моего крепления лопается, и я в самой крайности прибегаю к вам, великодушный благодетель мой. Я писал еще в первый год моего изгнания К[арлу] П[авловичу] Б[рюллову], и никакого результата; бедный он, великий человек! При всей своей великости, самой малости не хочет сделать; говорю не хочет, потому что он может; позволяю себе думать – и первое добро (написание вашего портрета) было сделано случайно. (Простите мне подобное нарекание на великого человека. Печально, что с великим гением не соединена великая разумная добродетель).

Был я по долгу службы в киргизской степи и на Аральском море, при описной экспедиции, два лета; видел много оригинального, еще нигде не виданного, и больно мне, что ничего не мог нарисовать, потому что мне рисовать запрещено. Это самое большое из всех моих несчастий! – Сжальтесь надо мною! Исходатайствуйте (вы многое можете!) позволение мне только рисовать – больше ничего и надеяться не могу и не прошу больше ничего. Сжальтесь надо мной! Оживите мою убогую, слабую, убитую душу! Ежели вы (в чем я не сомневаюсь) напишете графу Орлову или кому найдете лучше, то, Бог милостив, и я взгляну на Божий свет хотя перед смертью, потому что казарменная жизнь и скорбут разрушили мое здоровье. Да, я теперь мог бы описать быт русского солдата не хуже всякого нравоописателя. Печальный быт!.. Что делать?.. Таковы люди вообще, а наши особливо. И скорбут, и казарменная жизнь совершенно разрушили мое здоровье. Для меня необходима была бы перемена климата; но я на это не должен надеяться: рядовых таких, как я, не переводят. Мне бы хотелось в Кавказский корпус, и врачи тоже советуют; а меня посылают опять на Сырдарью потому только, что там расположен баталион, в котором я записан. Для моего здоровья этот поход самый убийственный: новые укрепления еще не совсем устроенные, плохая вода и жизнь самая однообразная. Если б можно было рисовать, я мог бы ее разнообразить, хоть самому грустно. Бога ради и ради прекрасного искусства сделайте доброе дело, не дайте мне с тоски умереть! Я постараюсь, ежели мне будет позволено, нарисовать для вас все, что есть интересного в этом неинтересном, но пока таинственном крае.

Тарас.

131. Т. Г. Шевченка до О. І. Бутакова

Сiчень 1850. Оренбург

Веневитинова и Кольцова, в одном переплете.

132. С. П. Левицького до Т. Г. Шевченка

6 березня 1850. Петербург

1850 г. Марта 6. С.-Петербург.

Осьде вже третiй мiсяць, як ми не бачились з Вами, мiй дорогий земляче! Неначе третiй рiк тому пiшов, так давно менi показалось се время; вибачайте, будьте ласковi, за те, що я до сих пор не писав к Вам, бо менi совiсно i в руки пера взять, для того щоб сказать, що я ще досi не бачився нi с Остроградским, ни с Чернышовым, в которих у каждого був раз по 5 i нi разу не заставав дома, а менi хотiлось разом сказать Вам об усiх, к которим Ви писали, да поки скажу хоч те, що знаю. Доiхавши до Москви, письмо Ваше к Р[епнин]ой я отправив i пiшов до Бодянского, насилу достукався, да вже ж зато як сказав, що я вiд Вас i ще маю писульку, то iз его зробилось щось таке, як буцiм вiн чуе об братi, або об кiм-небудь дуже близькiм його щирому серцю; довго балакали про Оренбург, як жить там усiм, i як жить Вам, бiдковали i горювали вмiстi, да пiсля, поговоривши, як родичi, розiйшлись i чи зiйдемося знову, – святий знае; вiн на прощаннi дав менi бiлетикiв до Редькiна, що вмiсто Даля при Перовском, i той, спасибi йому, привiтав добрим словом i тож розпрошував, як живете Ви, да тiлько менi кажеться, що се вже не то, що Бодянский, видно, що воно чи боiться чого, чи вже, мабуть, так набрався того кепського духу петенбургского i дивиться, як би собi гарно, а не до других. Бачився на сих днях iз Бутаковим, казав вiн менi, що – начав дiло i двинув баб за Вас, да не знаю, каже, що буде.