скачать книгу бесплатно
Теперь в мыслях я мог обращаться к обладательнице самой красивой руки на свете по имени.
На неделе после этого счастливого случая у меня было много работы, и влюбленность в Катю не то чтобы поистерлась, но притихла. Я перестал глупо улыбаться без повода и бесить окружающих тем, что занят своими мыслями, не слышу вопросов и отвечаю невпопад. Но все же вечерами, когда я приходил в пустую квартиру, я все равно думал о ней. Я уже ничего не придумывал, не воображал, как мы познакомимся, не строил гипотезы. Мне было приятно от мысли, что где-то есть она и что у меня может быть шанс ее увидеть.
Видимо, почувствовав власть над эмоциями, я разошелся. Накануне следующего урока я твердо решил, что это полнейшая несусветная глупость – влюбиться в руку. Абсолютная дикость – кидаться на чью-то неосторожно просунутую между дверью и косяком руку! Только самый тупой болван способен прийти в восторг от руки. Я ворчал на себя до тех пор, пока не уснул.
Мне приснилась Катя. Я пришел на занятие и стал играть умопомрачительную джазовую композицию. Я наслаждался своей игрой, и чем больше удовольствия я получал, тем лучше у меня получалось. Дверь распахнулась в момент экстаза – вдруг в комнату вошла Катя и взяла меня за руку. Она призналась, что никогда не слышала ничего подобного, и в этот момент комната вокруг закружилась, я проснулся. Мне не хотелось вставать. Я закрывал глаза в надежде вернуться в сон, вновь испытать то приятное чувство, когда она дотронулась до моей руки. Это было так неожиданно и хорошо! Когда что-то хорошее неожиданно, оно во много раз лучше.
Во сне у Кати были мягкие длинные густые волосы цвета грецкого ореха и маленький, но пухлый рот. Он блестел, как ягодка вишни в росе. Это все, что мне удалось запомнить.
С утра я был в отличном настроении, а около дома Сергея меня ждал еще больший сюрприз. Когда я сгорбился, как обычно, с саксофоном в руке, унизительно ожидая, когда меня впустят, мне ответил ее приятный голос с легкой хрипотцой.
– Проходите! – повторял я ее слова весь следующий вечер. И сколько красоты и гармонии может быть всего лишь в одном слове. Проходите, проходите, проходите!
Теперь, когда в моем воображении, хотя и в довольно условной форме, поселилось Катино лицо, меня так и тянуло выйти из зоны музыки и знаний, распахнуть дверь кухни или чего там и посмотреть на нее. Я также начал заниматься в три раза усерднее, чтобы играть как можно лучше. Ведь она не может меня видеть, ей нет до меня никакого дела, как и мне недавно не было дела до нее. Я мог зацепить ее единственным образом. Хорошо играть. И, может, тогда, сидя на кухне, как-то раз она услышит сквозь стену прекрасную мелодию и ей станет любопытно, что это за талантливый музыкант, или однажды же спросит у Сергея, как поживают его ученики, и он ответит, что есть один начинающий, но способный и подающий надежды. И тогда она не влюбится в меня, но будет знать, что я существую.
Уроки были для меня подобны археологической экспедиции. Я въедался глазами в любую мелочь обстановки, которая только могла мне что-нибудь рассказать о живущей здесь женщине. Каждая вещь, каждый запах, каждый звук были не просто вещью, запахом или звуком – это были подсказки. И если я буду внимательным, то благодаря этим подсказкам смогу дорисовать необходимые детали к размытому портрету Кати до того, как увижу ее. Тем удивительнее будет наша встреча, чем точнее будет совпадение воображения и реальности. Я отнесусь к ней как к старой знакомой. Кроме того, эти подсказки могли говорить не только о внешности, но и о характере и вкусах. А это ведь значит гораздо больше, понимаете?
Но далеко идущие выводы из каждой детали обстановки не всегда меня радовали.
Теперь я знал, какой у нее размер ноги. Каждый раз, разуваясь, я придирчиво шарил глазами по обуви в прихожей. Так я мог с ходу определить, дома ли она. Размер ноги 38. Средний. Не большой и не маленький. Стиль ее одежды по обуви я определить не смог. Она была какая-то… нейтральная. А некоторая еще и разношенная. Мне очень импонировали кремовые лодочки, но приводила в недоумение лаковая пара туфель на платформе. Я надеялся, что эта безвкусица на десяти сантиметрах принадлежит не ей. Вдруг соседка забыла – оставил же мне приятель свои сокровища.
Меня также немного огорчало то, что квартира их была не в идеальном порядке, словно без женской руки. Местами ободранные обои, грязь в углах, опять же, куча хлама перед комнатой для занятий. Но, если подумать, это могло быть огромным плюсом. Значит, ей плевать на домашний уют и она вскоре должна бросить Сергея. Или, может, она вовсе тут не живет, а так, наездами.
Хотя, даже если я замечал какие-то не говорящие в ее пользу мелочи, это было не так и важно, потому что вся обстановка освещалась для меня присутствием волшебной руки. Она как бы давала право на существование всему – и красивому, и отвратительному. Как только я вспоминал образ Кати из сна, все (всего лишь предполагаемые) недостатки моей возлюбленной растворялись в ничто.
Один раз, придя на занятие, я с огорчением обнаружил, что хочу в туалет. Обычно я забочусь о таких вещах. Стараюсь сделать это перед выходом, не пью кофе и чай, иногда вообще не пью, специально. Дело в том, что я ненавижу ходить в чужие туалеты. Странная особенность, но таков уж я. И дело даже не в брезгливости. Я вовсе не брезглив, а иногда по некоторым меркам и чудовищно халатен. Например, я не всегда мою руки перед едой или когда прихожу с улицы.
Мне пришлось зайти к Сергею в уборную. Но зайдя, я ощутил восторг. Ведь это была и ее ванная. Вот раковина, в которой божественная рука каждый день крутила краники с горячей и холодной водой. Вот зеркало, которое имеет счастье отражать ее прекрасное лицо, вот унитаз… Впрочем, я увлекся. Я стоял в центре этого небольшого совместного санузла, как ребенок посреди Диснейленда. Я изучал и изучал его содержимое. Через какое-то время, конечно же, послышался стук, и мне пришлось прекратить и долго заверять Сергея, что со мной все в порядке.
Не ускользнуло от моего внимания и то, что ванна не блистала чистотой. Но где-то там, на задворках общего восторга. Это был сущий пустячок. Зато сколько нового я узнал о Кате! У нее было очень много разных средств, причем много полупустых баночек одинакового назначения. Увлекающаяся натура. В ряд стояли какие-то кремы, а вот из краски для лица – только одна помада. Красная. И правда, зачем ей краситься?
Было много продукции, которой мужчин только по ночам пугать. Крем от целлюлита, крем от врастания волос, прости господи, крем от растяжек, размягчитель какой-то лично мне неизвестной части тела под названием кутикула. Катя мнительная и увлекающаяся натура. Звучит заманчиво!
Я взял расческу. Она больно ранила меня. У той женщины, что жила с Сергеем, были жесткие черные волосы средней длины. Спихнуть на него я это не мог – он-то был обладателем русого ежика. Пришлось образ корректировать. Впрочем, со времени моего сна прошло уже достаточно времени, и по мере поступления новой информации Катя вырисовывалась все четче, но все дальше от того, что я видел во сне. С волосами цвета грецкого ореха мне было особенно сложно расстаться.
Новые открытия фонтаном прорвали меня изнутри. Если ранее я собирал каждую кроху информации и мог неделями размышлять, что значит, если сегодня на диване лежала книга «Любовник леди Чаттерлей»[3 - «Любовник леди Чаттерлей» (1928) – роман английского писателя Дэвида Лоуренса, публикация которого вызвала большой скандал в связи с многочисленными откровенными сценами сексуального характера.] с розовой закладкой? Точно ли это она оставила, и если да, что в таком случае это говорит о ее литературном вкусе? Ничего? Слишком много? О, это же целое поле для рассуждений, чем, как вы уже понимаете, я люблю заниматься.
Так вот, если ранее мне доставались лишь крохи, представьте, что же я должен был почувствовать, когда ее интимный мир неожиданно раскрылся передо мной? Самое сокровенное, тайное, почти всегда намеренно сокрытое от мужских глаз, – это ванная комната женщины. Я сильно переживал, что что-нибудь забуду, поэтому достал мобильник и сфотографировал все самые важные детали. А дома я составил очередной список. С предметами и гипотезами относительно того, что это может значить в контексте образа Кати.
Я делал выводы, не заботясь о том, что они могут быть неверны. Точнее, во мне поселилась абсолютная уверенность в том, например, что зубная щетка зеленого цвета – ее, и то, что она лежит на полке душа, означает, что Катя принимает его с утра, и там же для удобства чистит зубы, что, в свою очередь, означает… Я никогда не увлекался ни психологией, ни косметологией, но тем не менее размышлял с видом знатока. Находчивость в построении гипотез доставляла мне невиданное удовольствие.
С удовольствием росла тревога за собственное умственное здоровье. Вместо того чтобы познакомиться с девушкой, я вечерами напролет расшифровываю значения предметов интерьера ее жилища. К тому моменту прошло более трех месяцев после моего знакомства с Катиной рукой, и я наконец созрел для того, чтобы перейти к решительным действиям.
Как-то раз на уроке я завел непринужденную беседу с преподавателем на весьма отвлеченные от саксофона темы. Этот трюк, в смысле непринужденные беседы, удается мне обычно с большим трудом. Но я приложил все усилия и свой шарм, которого у меня совсем мало, если не считать способность краснеть и мямлить в самые неподходящие моменты шармом. Тогда я весьма очарователен. В общем, я, как мне показалось, плавно подошел к тому, чтобы задать сокровенный вопрос. И ответ мне не понравился.
Да, моя муза была уже чьей-то чужой. Сергей жил со своей женой. Впрочем, можно было не затевать и непринужденного разговора, а обратить внимание на определенный палец определенной руки Сергея, которое украшало обручальное кольцо. Но мое воспротивившееся реальности бедное сердце потребовало более веского подтверждения трагедии всей моей жизни.
Я понял, все кончено. Я настраивал себя, я пытался забыть эту руку и не мог. Я продолжал исследовать квартиру, вслушиваться в шорохи соседней комнаты, мечтать о том, что к домофону подойдет она.
К слову, мои успехи на саксофоне можно назвать феноменальными, учитывая, что я постоянно думал о другом, прислушивался не к музыке, а к квартире, смотрел не в ноты, а вокруг. Вероятно, прогресс был из-за того, что я много музицировал дома. Мало времени посвящая упражнениям, с упоением исполнял простые, доступные мне мелодии, мечтая очаровать Катю музыкой. Блуждая в красоте нескольких нот, почти всегда фальшивых, я все же получал столько удовольствия, что постепенно мои воображаемые успехи стали почти реальными. Говорят же, мысль материальна, а в силе и настойчивости моей мысли можно не сомневаться. Музыка лилась от сердца, которое надеялось биться в такт с тем, что качало кровь к самой прекрасной руке на свете.
Все изменилось после того, как мои худшие опасения подтвердились. Теперь я занимался меньше, ведь игра потеряла очарование мечтой. Все больше я ограничивался пятнадцатью минутами самых необходимых упражнений и с тоской смотрел на черный футляр в углу комнаты. Иногда я даже жалел, что спросил о ней напрямую. Так я мог продолжать упиваться своими мечтами еще долго. А так – ни хобби, ни увлечения.
Один раз я даже почти решился сменить преподавателя. Моя рука уже набирала номер другого учителя, но никогда не нажимала на кнопку с зелененькой трубочкой. Я был жалок. Отказаться от возможности слышать сладкий голос и утратить надежду хотя бы увидеть ее было выше моих сил.
Я страдал. Несчастная любовь и недовольство собой не самая удачная смесь для хорошего настроения. Я даже пытался представить, что на самом деле она старая и противная, с огромной волосатой родинкой на носу, хромой ногой и родимым пятном на полщеки. Все было тщетно.
Когда я дошел до отчаяния от собственной слабовольности, тотальной неспособности бросить занятия или прекратить мечтать, произошло неизбежное. Катя открыла мне дверь и – о ужас! – она действительно была не совсем прекрасна. Конечно, не настолько отвратительна, насколько я силился себе вообразить, и все же мое сердце как будто оторвали. Я почувствовал себя полнейшим дурнем, идиотом. Даже первое крушение надежды на то, что она свободна, не было столь сокрушительно.
– Познакомьтесь, это Катя, моя жена.
Ей было лет сорок. Самое удивительное, что большинство моих догадок оказались верны, но все на свете можно повернуть и так и эдак, и в ней все, что я вообразил, было повернуто не так.
У нее действительно были черные волосы средней длины, жесткие. Жесткие – значит густые, думал я. Нет, они были довольно редки, что было особенно заметно именно потому, что они были темного цвета.
Она не красилась не оттого, что была настолько хороша, что не нуждалась в косметике. Катя просто не использовала ее и вообще выглядела неухоженно. Вот и неряшливость, которая так раздражала меня, воплощенная в беспорядке их квартиры.
Я знал, что она добрая, потому что у них была собака, она никогда не кричала на учениц и предлагала им чай и, если шла в магазин, всегда спрашивала, что купить Сергею. Лучики морщин в уголках глаз – вот еще одно невеселое подтверждение ее доброты.
Я знал, что она умная, потому что у них было много книг, она прекрасно пела и так однажды охарактеризовал ее сам Сергей. Огромные очки с толстыми стеклами – еще одно подтверждение. Неужели я ни разу не замечал футляра от них?
Я вперился в ее руку, но ничего не увидел – на ней было пальто и перчатки. Она собиралась уходить.
– Приятно познакомиться.
Как может столь божественный голос принадлежать столь невзрачному телу? Я был настолько ошарашен, что, выйдя из подъезда после занятия, сел на лавочку в их дворике и закурил. Мне не хотелось покидать место счастья и падения. Мне хотелось посамобичевать себя, причем посамобичевать в непосредственной близости от места моего позора.
Вдруг открылась дверь подъезда, и кто, вы думаете, ее открыл? Та самая Рука! Но это была не Катя, а другая, с волосами цвета грецкого ореха. Она уходила все дальше и дальше от того самого дворика, но я не подошел к ней, не попытался познакомиться.
Я прокручивал назад свои безумные три месяца. С чего я взял, что та рука, протянувшая трубку Сергею, именно его жена и сожительница? Она могла быть кем угодно. Гостьей, соседкой, ученицей. Любой девушкой, случайно или намеренно зашедшей в их квартиру.
Я устал строить предположения. Затушил сигарету, пошел домой и вычеркнул из своих списков еще одну строчку. Я больше никогда не играл на саксофоне.
Я всегда буду любить тебя!
Анастасия сидела за столом. Ее рука – сморщенная, с пигментными пятнами и большой волосатой родинкой прямо на запястье – дрожала, а вместе с ней и крепко зажатое между пальцами письмо. Слеза катилась по щеке, натыкаясь на морщины. Они напоминали русло реки, ожившее благодаря соленой капле. Настя не плакала уже пять лет. «Как это несправедливо, – подумала старушка. – Родной сын хочет избавиться от меня, а ведь я никогда не хотела быть обузой».
Зашла соседка. Ася развернулась в своем современном инвалидном кресле и оказалась к ней лицом. Двери она давно не запирала, так как жила в этом доме достаточно долго, чтобы знать всех жителей подъезда и доверять им. «А если кто решит заграбастать мое барахло и убить – да и пусть, все равно я никому не нужна».
Ася развернулась в своем современном инвалидном кресле и посмотрела на соседку.
– Хреново выглядишь.
– Сама не девочка с персиками.
Старухи засмеялись. С этой шутки начинался каждый их разговор вот уже десять лет. Десять лет дружбы, основанной лишь на том, что обе они старые, одинокие и живут в одном подъезде. Частенько они друг друга раздражали, но куда им было деться?
Ася с нежностью посмотрела на фотографию сына и покатила на кухню мимо соседки.
– Поехали пить чай!
Она всегда говорила «поехали» вместо «пошли». К семидесяти восьми годам она сохранила чувство юмора и даже была способна потешаться над двумя бесполезными отростками, что занимали место ее сильных ног. Ася ловко поставила чайник. Соседка тут же села за стол и даже не думала помогать: «Что-то сегодня она и вправду хреново выглядит».
Чайник вскоре взвыл, кружки зацокали, бергамот принялся щекотать ноздри.
Соседку звали Маша. Она находилась в куда более выгодном положении, чем ее подруга. Во-первых, она не была инвалидом. Во-вторых, ей было только шестьдесят девять лет. «Молодуха» – так посмеивалась над ней Ася. У Маши была квартира больше, и дети посещали ее чаще. Но она была из тех людей, что принимают хорошее как должное. Самодостаточность Аси иногда ее раздражала, но Маша мысленно успокаивала себя тем, что без нее Ася, конечно же, все равно бы пропала.
Асе же такие мысли в голову не приходили. Она вообще не была склонна к рефлексии – больше любила делать. В ней совершенно не было этой типичной для некоторых инвалидов убежденности, что весь мир им должен и судьба несправедлива. Наоборот, этот человек умудрялся видеть в своем положении плюсы. Например, многие в ее возрасте еле тащатся, раздражая водителей, вынужденных чуть ли не полчаса ждать, пока старики перейдут дорогу. Она же мчалась на своих двух – пусть на колесах, не ногах. Конечно, Москва – это не Берлин или Лондон. На инвалидов здесь всем наплевать. Но пандус в подъезде Ася себе выбила. Опять же, живет на первом этаже. А далеко ездить ей все равно некуда. Все нужное, то есть Маша, всегда под рукой!
В общем, инвалидом Ася себя совсем не ощущала. Единственное, что в этой жизни было способно ее расстроить, это безразличие сына. Вот тут она, как ни тужилась, положительных сторон найти не могла.
Ася ловко накрыла на стол. В этой небольшой квартире хозяйка обустроила все так, чтобы было удобно. Поначалу к ней приставили сиделку, но стало быстро понятно, что это – гиблая идея. Старуха была с норовом: не могла она терпеть рядом незнакомого человека только лишь из одной необходимости. По любви еще куда ни шло – прожила же она с мужем двадцать пять лет бок о бок. Но и тот ее покинул слишком рано, зараза. Она так и говорила: «Зараза, на что ж ты меня покинул-то!» Когда в пятьдесят пять после неудачного падения у нее отнялись ноги, к своему обыкновенному восклицанию она прибавляла: «Серег, смотри, что теперь со мной стало!»
– Что нового?
– Очень смешно.
Ничего нового в жизни этих женщин уже давно не происходило.
– Ну тогда слушай. Сын написал, хочет отдать меня в дом престарелых.
– Но… Как же?
– Не пужайся! Я просто так не дамся. – Настя отвела взгляд и несколько секунд таращилась в пустоту.
– Что же конкретно он написал?
– Нужны деньги. А я, видимо, не нужна, понимаешь? Квартиру эту продать хочет. Мне, видите ли, нужен особый уход и всякое такое и всякое сякое…
– Да, дела…
Настя напряглась, даже покраснела. Она, как всегда, старалась изо всех сил. Но неизбежное случилось. Последнее усилие, губа вверх-вниз – и старая женщина расплакалась.
– Уууууууу, – заревела-завыла Настя.
Машу передернуло. В жизни она не слышала ничего страшнее. В этом крике завели хороводы и боль, и обиды, и тяготы, и страх. В нем был первый раз, когда сын отменил свое посещение. В нем был медленный переход от визитов каждый день к посещениям раз в неделю, раз в месяц, а затем – когда придется. В нем был отказ сына звонить, когда он переехал. Писать письма ему казалось намного удобнее и, как он убеждал, романтичнее, ведь в них есть его частичка. Был там и первый день рождения в одиночестве, так как мужа нет, сын забыл, а соседка не смогла. В нем было горе и мертвецкая безнадега. Этот вой пояснял: жизнь бессмысленна.
* * *
Кухню-лилипут поглотил запах жареного мяса с луком. Семья ужинала. Мама и папа с энтузиазмом обсуждали запланированный отпуск. Сын замер с занесенной над бифштексом вилкой – боялся пропустить малейшую деталь. Ведь взрослые обсуждали море, а мальчику предстоит в первый раз увидеть, что оно из себя представляет! Это был тот редкий момент, когда в комнате оказались сразу три абсолютно счастливых человека.
Поцеловав мужа, женщина принялась за посуду. Почесала родинку на запястье, которую не очень любила. Но не за откровенную неэстетичность, а за то, что чесалась сильно.
Сын ей помогал. Начисто вытертая тарелка – и можно запросто попросить еще одну вафлю. А он их обожал!
Мама уложила мальчика, прочитала ему на ночь сказку, много-много раз поцеловала.
– А кто это у нас такой сладкий? – и пощекотала шейку. Он засмеялся и, успокоившись, мгновенно уснул, как умеют только дети. Мама еще минут пять смотрела на сына.
Она подошла к окну и замечталась. На фоне принарядившейся Москвы заплясали картинки. Вот сынишка превратился в мужчину, красивого и состоявшегося. А тут Ася с мужем в солнечный день копаются в огороде, и он приезжает их навестить. Потом они вместе проводят прекрасный вечер на веранде. Пьют вино и обсуждают успехи…
Улыбнулась, вышла из комнаты и, пританцовывая, направилась в спальню.
Вдруг ей вспомнилось, как днем они ходили в булочную. Там в очереди увидели молодую женщину с матерью. Старушка смешно перетаптывалась с ноги на ногу и все время повторяла:
– Доча, не бросай меня! Доча, потеряться боюсь!
А доча громко, с раздражением в ответ:
– Да тут я, мама, успокойся!
Асе старуха показалась комичной. Советские старухи либо опасные, либо жалкие. А эта почему-то смешная. Она сказала сыну, что, когда состарится, тоже будет немощной и нелепой.
– А ты, наверное, будешь меня стыдиться тогда?
– Нет, мама, нет! Я всегда буду с тобой ласковым! Я всегда буду любить тебя! – и крепко-крепко обнял.
Ася рассмеялась. Сложно же ей было тогда его успокоить, он все никак не хотел разжимать ручонки.
Нырнула под одеяло к мужу.
– Что смеешься?
– Да так, ерунда, – и она изо всех сил прижалась к любимому. А в голове всё вертелись слова сына, пока, затихая, не уступили место крепкому сну: «Я всегда буду любить тебя!»
* * *
Хорошо в теплый вечер прогуляться по Мадриду. Солнце на прощанье краснеет, стесняется. От парка «Ретиро»[4 - Парк «Буэн-Ретиро» – городской парк в мадридском районе Ретиро.] тянет травой и уличными пончиками. Звенят кафе, жужжат автомобили, щелкают каблуки. Город улыбается, выжимая, выгоняя, выдавливая печаль и грусть. Но был тут один пешеход, что возвращался домой будто тюбик закупоренный. Мадрид то так подмигнет зеленым светофором, то эдак распахнет роскошный вид, а все никак.
В плохом настроении пришел домой неподатливый мужчина. Сил на разговоры не было. Будто тело прокрутили сквозь мясорубку, а голову перегрузили, как жесткий диск. Говорили же родители, не иди в дипломаты! Но он мечтал о профессии, связанной с командировками, с того самого раза, как впервые увидел море.
– Что угрюмый-то такой?
– Ничего.
– Не увиливай.
– На работе опять интриги плетут. Как бы в Никарагуа не отправили.
– Да ладно?
После стремительно исполненного супружеского долга жена достала книгу из ящика прикроватной тумбочки. Муж не спешил сделать то же самое.
– Знаешь, я не уверен, что правильно поступил.
– Ты про письмо Анастасии Владимировне? Ну ты же знаешь, нам понадобятся дополнительные расходы: врачи, кроватка, всякие мелочи. Да и ей пора бы уж перестать упрямиться. Таким людям нужен особый уход.
– Да уж, скорее, к моей маме нужен особый подход.
