Последний мужчина

скачать книгу бесплатно


– Не судить, а анализировать инцидент, – въедливо стоял на своём главный этик. – И вас спросят о том, почему вы нарушили зоны общения. Их три. Первая – официальная, предел приближения в которой составляет один метр. Вторая – обыденно-товарищеская. Предел – до полуметра. Третья – интимная. Предел – от полуметра до пяти сантиметров.

– А ещё ближе? – с идиотски прорвавшейся сальностью хихикнул Роман, уподобляясь Тверизовскому.

– Ближе – бессмысленно, – не понял двусмысленности Бонз. – А вы осмелились коснуться сударыни Суэлы. Это неслыханно!

– Так ведь в больнице, в автомобиле, в квартире я тоже нарушал ваши долбаные зоны, общаясь с Нутэлой, с Рэдом, – проявил находчивость Загорцев. – И никаких претензий.

– Я требую выбирать выражения. Даже в этом ваше недостойное поведение вынуждает проявить всемерную строгость к вам, – осадил его чиновник. – Зоны могут не соблюдаться, но с разрешения конкретного лица, а равно в общественном транспорте, на зрелищно-массовых мероприятиях и в иных оговорённых случаях.

– Да чихал я на вашу «всемерную строгость»! – разобиделся зелянин на бюрократическую угрозу. – Ничего вы мне не сделаете за эдакую малость.

– Ах, так! Значит, я буду требовать не выговор, а стерилизацию, – прогнусавил Бонз.

– Да вам слабо! – воскликнул Роман. – Не посмеете.

– Это ещё почему?

– Да потому! Если вы меня с Тверизовским стерилизуете, то вам не с кем будет работать. Вас и сократят.

Бонз растерянно разинул рот, а довольный Загорцев самовольно вышел из кабинета.

3

– Ты абсолютно прав: Бонз – свинья, уцепившаяся за служебное корыто, – утешал дед Романа в зале ожидания. – Вот и дует из мухи слона. Мне тоже вешал лапшу на уши про отмирание своей конторы, а сам на неё молится по семь раз на дню. Оно из районо! Не горюй, Ромаха. Перетопчемся. Судья Люмо – мужик с пониманием.

– Да?

– Ей-ей! Он по первой ходке мне мозги вправлял. И спрашивает: "А знаете ли вы, дорогой мой Борис Абрамович, универсальное моральное правило общения разумных существ?" А я возьми, да и ляпни по простоте душевной: "Всегда поступай с другими так, чтобы они не успели тебе сделать так же!" Га-га-га! Люмо как услышал, так чуть под стол не пал! Я аж забоялся: щас оскопит меня под самую уздечку. Ничё, обошлось.

– Да хоть расстрел! – храбрился меж тем Роман. – Всё одно: ни родных, ни женщин…

– Ей-ей! – солидаризировался с сотоварищем Тверизовский. – Поведаю тебе бывальщинку моей молодости. Принимали, значит, меня в партию «Мохнатая лапа». А тогда в неё следом за Бельцыным все скопом лезли за дармовыми пирожками да шанежками. И вот на политсовете меня озадачили: «Если партия скажет, что надо пить бросить – бросишь?» «Надо, значит, брошу», – отвечаю я. «А если скажет, курить бросить?» – пристали ко мне. «Скажет, значит, брошу», – говорю я в ответ. «А если скажет, с женщинами завязать – завяжешь?» – достали меня коронным приёмчиком, ровно серп к одному месту приставили. «Скажет, значит, завяжу», – стойко держусь я. «Ну, а если жизнь отдать – отдашь?» – пошли они на крайнюю угрозу. «Ещё как отдам! – отрезал я. – Нафиг такая жизнь нужна?!»

Похохотали так, что смех проник за звуконепроницаемую перегородку. Даже Крэк с роботами заглянули к ним. Душевно полегчало. И воодушевлённый Загорцев осведомился:

– Борис Абрамович, может, и про женщин вы мне так же соврали, как и на политсовете?

– Не-е-е…Хе-хе-хе!…Чего нет, того нет, – захихикал старик. – С имя здесь, Ромашишка, полный облом. Понимаешь ли, эти дегенераты таутиканцы радикально мимикрировали. Жутко приятную методу размножения они променяли на лабораторную: начали вынашивать плод в пробирке. Так появились те, кого ты обзываешь «сутуленькими».

Парадокс! Если мы завсегда из девушек делали женщин, – скабрезно хихикнул бывший магнат, – то они из женщин сделали вечных девушек…Га-га-га!…У них, то бишь у сутуленьких, уже нет тяги к сексу, а эти…хе-хе…органы сладкого движения у них деградировали в как его…В атавизм? Не, не в атавизм…Э-э-э…

– В рудимент, – помог деду выйти из затруднения Загорцев, сносно усвоивший в институте физкультуры анатомию и физиологию мыслелоба. – Как у нас, положим, третий глаз или аппендикс – тоже рудименты.

– Во-во! – подхватил Тверезовский. – Превратились в «рудики»…Таутиканцев с женскими «рудиками» называют «матронами», а с мужскими – «мэтрами». Можно подумать, что раньше они у них метровые были, – отвлекаясь от основной тематики, пошленько захихикал старик. – Ан на том таутиканцы не унялись. Матроны и мэтры стали…этими …как их…Заготовками, что ли?

– Может, биологическими матрицами? – предположил футболист.

– Во-во! Матрицами для выведения новой породы. У них наука такая есть…Как же её?…Ну, ещё Кушкин про неё писал…А! Онегика!

– Может, евгеника? – поправил его Загорцев.

– Во-во! Евгеника. Через неё тау создали…хвостатую тварь…Ну, такую молекулу…Длинную-предлинную…

– Дэ-эн-ка? – подсказал слушатель.

– Во-во! Дэ-эн-ка. И коктейль из этой хвостатой…

– Геном таутиканца? – сообразил подсказчик.

– Во-во, геном! – обрадовался и удивился повествователь. – Ишь ты! Мне-то Тукан с пятого раза эту хренотень втюхал. А ты, Ромаха, не дуболом, однако. В наше время присказка бытовала про то, что росли у мамы три сына: двое умных, а третий – футболист. Но ты-то в тему и в тему палишь!

– Стараемся, – скромно потупило глаза исключение из присказки.

– Так вот, теперича тау выводят последышей прямо из генома. У кого из них ниже пупка остались мужские «рудики», тех кличут «дублями», а у кого женские – тех кличут…это…Как его? «Дублёнками», ли чо ли?

– А не «дублёршами»?

– Во-во, «дублёршами»!…Ишь ты, лупит и лупит «в яблочко»!… А дубли шибко мозговитые, потому как мозг у них не отвлекается на секс, зачатие, роды…И бают, Рома, что скоро дубли мэтров начисто вытеснят. И знаешь почему?

– Почему?

– А башковитые они! Секи сам: если тем же мэтрам в мозги специальные штуки нейрохирурги впаривают…

– …например, вживляют микропроцессоры, чтоб общаться на субчувственном уровне.

– Во-во. То дубли с этими штуками сразу вылупливаются. Во, чё прогресс-то творит! – подытожил Тверизовский, вытирая от слюны старческий рот, – То ись, мои единоверцы верно глаголили: «Что таутиканцу хорошо, то иерею смерть».

– Вы же говорили, что вы – имперский?! – на миг полупарализовано отвисла у Загорцева нижняя челюсть.

– А я и так имперский! – без тени сомнения утверждал потешный старик. – Я – имперский иерей. Была на Зелёнке такая нация в двадцатом веке.

– Э-эх, слетать бы на Зелёнку! – размечтался Роман. – Кстати, Борис Абрамович, мы же можем потребовать, чтобы нас отправили на историческую родину, а?

– Темнят они, – щёлкнул языком тот. – Про то не просветили меня, раз я фулюган…А до Зелёнки смотаться для них не проблема. У них есть и кварковые ракеты, и фотонные, и монопольные…

– Что ещё за монопольные?

– Это ты, парень, у них сам попытай, – зевнул дед. – Устал я. Давай-ка, на нары. Покумарим чуток.

Глава четвёртая

1

Председатель Люмо с двумя эксцессорами появился на вторые сутки пребывания Загорцева в зале ожидания.

Пока рассматривалось дело Тверизовского, молодой узник знакомился с материалами заведённого на него электронного досье на пару с появившимся у него помощником – гражданским правоведом Лажем. Последний обязан был отстаивать интересы Романа.

Лаж Загорцеву отнюдь не импонировал. У него была плутоватая физиономия. А плуты среди таутиканцев встречались столь же редко, что и сердитые личности, наподобие Бонза. Лаж непрерывно подгонял представляемого: «Было? Было. Пляшем дальше». Какому мыслелобу понравится, когда торопливо «отплясывают» на его недавнем прошлом и скором будущем?

Процесс по Тверизовскому закончился через час. «Выговор, – шепнул при прощании земляку дед. – Жди в гости. Повтори-ка адресок».

– Тенистая, – подстраиваясь под старика, ответно понизил голос Загорцев, – двадцать два – семьдесят один.

– Нагряну не один, – таинственно пообещал старичок. – С нашим земелей. С Айком. Он – мериканец. Это секрет. Паскуда Бонз не знает, что мы с ним контачим. Он на Айка тоже зуб имеет. Не дрейфь! Ни пуха!

– К чёрту!

2

Крэк сопроводил Загорцева на четвёртый этаж. Миновав ряд бронированных дверей, они оказались в просторном зале. За ними туда же пожаловал состав суда и главный этик. Пожилой председатель Люмо и его ровесники эксцессоры оказались типичными таутиканцами. Иначе говоря – добрейшими тау. В отличие от злого Бонза, который во вступительной назидательной речи напирал на то, что оступившийся покусился на неприкосновенность личности.