скачать книгу бесплатно
Неприятности с книгой. У Мо на мгновение замерло сердце. Он словно увидел перед собой ту книгу, почувствовал пальцами ее бумагу. Гора пустых белых страниц…
– Мой дед уже перевешал уйму переплетчиков из-за этой книги. – Якопо внимательно посмотрел на Мо, словно прикидывая, какого размера должна быть петля, чтобы охватить его шею. – С одного он даже велел содрать кожу, потому что тот клялся, что сумеет ее восстановить. Может, теперь ты попробуешь? Только мы должны поехать во Дворец Ночи вместе, чтобы дед видел, что это я тебя нашел, а не Зяблик.
К счастью, Мо не пришлось отвечать. Украшенная буквами дверь отворилась, и на пороге показался разъяренный человек.
– Что здесь происходит? – закричал он на Туллио. – Сперва ко мне стучат, но никто не заходит. Потом за дверью начинается болтовня, так что я не могу сосредоточиться. Поскольку пришли, видимо, не ко мне, я был бы очень признателен всем собравшимся, если бы они продолжили свою беседу в другом месте. В замке более чем достаточно помещений, где никто не занят серьезной работой!
Бальбулус… Мегги очень похоже его описала. Легкая шепелявость, курносый нос, полные щеки, каштановые волосы, уже слегка поредевшие надо лбом, хотя он был еще молодым человеком. Миниатюрист, и, судя по работам, которые видел Мо, – один из лучших, как в этом, так и в другом мире. Мо забыл о Якопо и Фенолио, о позорном столбе и корчившемся на нем мальчишке, о солдатах внизу и о Коптемазе. Он думал только о том, что ждет его за этой дверью. От одного взгляда на мастерскую через плечо Бальбулуса сердце у него заколотилось, как у школьника. Так же сильно оно билось, когда он впервые держал в руках переписанную и украшенную Бальбулусом книгу, – тогда он был пленником во Дворце Ночи и находился на волосок от смерти. Искусство этого мастера заставило его забыть об этом. Буквы, выведенные с такой легкостью, словно письмо было самым естественным занятием для человеческих рук, и миниатюры… Пергамент жил и дышал.
– Я беседую, где и когда мне угодно! Я внук Змееглава! – Голос Якопо срывался на визг. – Я пойду сейчас к дяде и скажу, что ты снова ведешь себя нагло! Я потребую, чтобы он отобрал у тебя все твои кисточки!
Бросив на Бальбулуса грозный взгляд на прощание, он обернулся к остальным.
– Пойдем, Туллио! Не то я велю запереть тебя к собакам!
Маленький слуга втянул голову в плечи и шагнул к Якопо. Внук Змееглава еще раз смерил Мо оценивающим взглядом с головы до ног, повернулся и побежал вниз по лестнице – в этот момент он выглядел обычным ребенком, торопящимся на представление.
А Бальбулус нетерпеливым жестом уже приглашал нового переплетчика войти – разве мог Мо в такой момент думать о каком-то Коптемазе? Он был весь поглощен тем, что ему предстояло увидеть.
Сколько часов своей жизни он провел, разглядывая работы миниатюристов! Низко склоняясь над пожелтевшими, пятнистыми от старости страницами, прослеживал с помощью лупы каждое движение кисти, пока у него не начинала болеть спина, и спрашивал себя, как этим людям удавалось создавать на пергаменте такие чудеса, – все эти крошечные лица, фантастические существа, пейзажи, цветы, драконы, насекомые, так похожие на настоящих, что они, казалось, вот-вот сползут со страниц, буквы, сплетенные так искусно, будто составлявшие их линии сами собой вырастали на странице, как усики земляники.
Неужели все это лежит там, на пюпитрах?
Возможно. Но Бальбулус стоял, загораживая свою работу, словно не собирался никого к ней подпускать. Глаза у него были настолько лишены выражения, что Мо спрашивал себя: как может человек, глядящий на мир с таким равнодушием, создавать рисунки, исполненные энергии и огня?
– Чернильный Шелкопряд! – Бальбулус окинул Фенолио взглядом, казалось, мгновенно вобравшим все: щетину на щеках, налитые кровью глаза и усталость, овладевшую сердцем старика.
«Интересно, каким он меня видит?» – подумалось Мо.
– А вы, стало быть, тот самый переплетчик? – Бальбулус вглядывался в него так пристально, словно собирался перенести его образ на пергамент. – Фенолио рассказывает чудеса о вашем искусстве.
– В самом деле? – Мо отвечал рассеянно.
Он хотел наконец увидеть рисунки, но Бальбулус словно ненароком загораживал пюпитр. Что бы это значило? «Да покажи мне наконец свою работу! – думал Мо. – В конце концов, тебе должно быть лестно, что я пришел сюда, рискуя головой». Да, кисточки действительно невероятно тонкие. А там у него краски…
Фенолио толкнул его локтем в бок, и Мо неохотно оторвался от созерцания этих сокровищ и вновь взглянул в ничего не выражавшие глаза Бальбулуса.
– Извините. Да, я переплетчик, и вы, несомненно, хотите увидеть образчик моей работы. Правда, у меня в распоряжении не было достойного материала, но… – Он сунул руку под плащ, сшитый Баптистой (украсть столько черной ткани наверняка было нелегким делом).
Но Бальбулус в ответ покачал головой.
– Вам нет нужды доказывать свое умение, – сказал он, не спуская глаз с Мо. – Таддео, библиотекарь Дворца Ночи, рассказал мне во всех подробностях, как блестяще вы продемонстрировали там свое искусство.
Все пропало.
Он погиб.
Мо увидел испуганный взгляд Фенолио. Да, смотри на меня теперь! Может быть, у меня на лбу написано черными чернилами «легкомысленный идиот»?
Бальбулус улыбнулся. Улыбка у него была такая же непроницаемая, как глаза.
– Да, Таддео очень подробно рассказал мне о вас. – Он пришепетывал в точности так, как изображала Мегги. – Вообще-то он сдержанный человек, но вам пел дифирамбы даже в письмах. И в самом деле, не многие из людей вашего ремесла умеют переплести в книгу саму смерть…
Фенолио так крепко ухватил Мо за локоть, что тот всем телом почувствовал страх, охвативший старика. Он что, воображает, что они могут сейчас просто взять и выйти из мастерской? Перед дверью уже наверняка стоит стража, а если нет, значит, солдаты дожидаются их у подножия лестницы. Как быстро привыкаешь к тому, что они могут появиться в любой момент, безнаказанно схватить тебя, увести с собой, запереть в тюрьму, убить.
Какие чудесные у Бальбулуса краски! Киноварь, сиена, умбра. Невероятно красивые. Красота, заманившая его в ловушку. Обычно птиц заманивают хлебом или вкусными семенами, а Перепелу приманкой служат рисунки и буквы.
– Не понимаю, о чем вы говорите, высокочтимый Бальбулус! – пролепетал Фенолио, не выпуская локоть Мо. – Библиотекарь… во Дворце Ночи? Нет, что вы, Мортимер никогда не работал по ту сторону Чащи. Он… он с севера…
До чего же старик не умел лгать. А казалось бы, сочинителю ложь должна даваться легко.
Ну а Мо и подавно этого не умел и потому молчал. И молча проклинал свое любопытство, нетерпение, легкомыслие… А Бальбулус все стоял и смотрел на него. «Как ты мог подумать, – спрашивал себя Мо, – что роль, подстерегшая тебя в этом мире, перестанет быть твоей только оттого, что вместо окровавленной рубашки ты наденешь новое черное платье? Как ты мог подумать, увязнув в этой истории по горло, что тебе удастся в замке Омбры на несколько часов снова стать переплетчиком Мортимером?»
– Ах, перестаньте, Чернильный Шелкопряд, – резко прервал Бальбулус Фенолио. – Неужели вы считаете меня полным идиотом? Конечно, я сразу понял по вашему рассказу, о ком идет речь. «Настоящий мастер своего дела». Слова выдают порой куда больше, чем нам бы хотелось. Уж вам ли этого не знать?
Фенолио молчал. Мо нащупал в поясе нож. Это был подарок Черного Принца, когда они уходили со Змеиной горы. «Держи его всегда при себе, – сказал Принц, – даже когда ложишься спать». Мо последовал его совету, но что сейчас толку от ножа? Он не дойдет живым и до подножия лестницы. Кто знает, может быть, даже Якопо сразу догадался, кто перед ним, и тоже поднял тревогу. Идите сюда, скорее! Перепел сам залетел в клетку! «Прости, Мегги, – думал Мо. – Отец у тебя дурак. И ради этого ты выручала его из Дворца Ночи, чтобы он теперь попался в плен в другом замке?» Почему он ее не послушался, когда они увидели Коптемаза на рыночной площади?
Интересно, есть у Фенолио песня о страхе Перепела? Страх нападал на него не перед битвой, о нет! Он приходил с мыслью об оковах, цепях, застенке, отчаянии за крепко запертыми дверьми. Вот как сейчас. Мо чувствовал вкус страха на языке, судороги в желудке, дрожь в коленях. Ну что ж, мастерская миниатюриста – самое подходящее место, где может погибнуть переплетчик. Но сейчас он снова был Перепелом – и разбойник проклинал переплетчика за легкомыслие.
– Знаете, что особенно поразило Таддео? – Бальбулус стер с рукава пятнышко охристого порошка, налипшего на синий бархат, словно цветочная пыльца. – Ваши руки. Ему казалось невероятным, что руки, привыкшие убивать, могут так бережно прикасаться к книжным страницам. У вас действительно очень красивые руки. Не то, что у меня. Взгляните! – Бальбулус растопырил пальцы и с отвращением посмотрел на них. – Руки крестьянина. Мясистые, грубые. Хотите взглянуть, на что они тем не менее способны? – И он отступил в сторону с приглашающим жестом, как фокусник, отдергивающий занавес.
Фенолио попытался удержать Мо, но, раз уж он попался в ловушку, надо хотя бы отведать приманки, которая будет стоить ему головы.
И вот они перед ним, иллюминованные страницы, еще прекраснее тех, что он видел во Дворце Ночи. На одной из них Бальбулус разукрасил свой инициал. «Б» растянулось по пергаменту, одетое в золото и темную зелень, а в его закруглении примостилось гнездо огненных эльфов. На соседней странице листья и цветы вились вокруг рисунка размером чуть меньше игральной карты. Мо проследил глазами их извивы и увидел тычинки, пестики, странные плоды, огненных эльфов и крошечных существ, которым не мог подобрать имени. На рисунке, заключенном в эту искусную рамку, были изображены двое мужчин в окружении фей. Они стояли на фоне деревни, за ними теснилась толпа в лохмотьях. Один был черный и рядом с ним стоял медведь, на другом была птичья маска, а в руке он держал переплетный нож.
– Черная и белая рука Справедливости. Принц и Перепел. – Бальбулус смотрел на свое произведение с нескрываемой гордостью. – Мне, наверное, придется кое-что изменить. Вы еще выше, чем я думал, и осанка… Впрочем, что я такое говорю? Вы, наверное, вовсе не заинтересованы в том, чтобы этот рисунок изображал вас очень уж точно, хотя он предназначается, конечно, только для глаз Виоланты. Наш новый наместник, безусловно, его не увидит, поскольку ему, к счастью, нет никакой нужды карабкаться сюда по крутой лестнице. Для Зяблика ценность книги определяется количеством бочонков вина, которые можно за нее сторговать. И если Виоланта недостаточно хорошо спрячет этот лист, его скоро, как и все прочие творения моих рук, обменяют на эти самые бочонки или на очередной припудренный серебром парик. Зяблику повезло, что я – художник Бальбулус, а не Перепел, а то я пустил бы его надушенную кожу на пергамент.
Ненависть в голосе Бальбулуса была черна, как ночь на его рисунках, и на мгновение Мо увидел в непроницаемых глазах огонь, позволявший художнику создавать шедевры.
На лестнице раздались тяжелые, размеренные шаги, которые Мо так часто слышал во Дворце Ночи. Солдатские шаги.
– Какая жалость! Я с огромным удовольствием побеседовал бы с вами подольше! – вздохнул Бальбулус, когда дверь распахнулась. – Но боюсь, в этом замке вас желают видеть особы куда более высокого ранга.
Фенолио в отчаянии смотрел, как солдаты уводят Мо.
– Вы свободны, Чернильный Шелкопряд, – сказал Бальбулус.
– Но это… это ужасное недоразумение! – Фенолио очень старался скрыть страх, но его попытки не могли обмануть даже Мо.
– Наверное, вам не стоило так подробно описывать его в своих песнях, – заметил Бальбулус скучающим тоном. – Насколько мне известно, один раз это уже навлекло на него беду. А вот на моих рисунках, прошу заметить, он всегда в маске!
Мо слышал протесты Фенолио до последней ступени бесконечной лестницы. Реза! Нет, за нее он может сейчас не беспокоиться. У Роксаны, под охраной Силача, ей пока ничего не грозит. А Мегги? Успели они с Фаридом добраться до Роксаны? Черный Принц позаботится о его жене и дочери. Он это много раз обещал. Кто знает, может быть, они даже сумеют выбраться обратно, к Элинор, в старый дом, по самую крышу набитый книгами, в мир, где плоть создана не из букв. Хотя…
Где будет к этому времени он сам, Мо старался не думать. Он знал лишь одно: разбойник и переплетчик погибнут одной смертью.
Горе Роксаны
«Надежда! – горько сказал Рован Хит. – Я уже научился обходиться без нее».
Пол Стюарт. Полночь над Санктафраксом
Реза часто ездила к Роксане, хотя путь был не близкий, а дороги в окрестностях Омбры с каждым днем становились опаснее. На Силача можно было положиться, и Мо не удерживал жену: он помнил, сколько лет она справлялась в этом мире одна, без него и без Силача.
Реза подружилась с Роксаной, когда они вместе ухаживали за ранеными в шахте под Змеиной горой, а долгий путь с мертвым телом через Непроходимую Чащу сблизил их еще больше. Роксана не спрашивала, почему в ту ночь, когда Сажерук заключил сделку с Белыми Женщинами, Реза плакала почти так же горько, как она сама. Их дружба покоилась не на словах, а на том общем для обеих, что не вмещалось в слова.
Кто, как не Реза, шел ночью к Роксане, услышав, что она плачет, прикорнув за деревьями, подальше от остальных. Реза обнимала и утешала ее, хотя знала, что для горя подруги нет утешения. Она не рассказывала Роксане о том дне, когда Мортола выстрелила в Мо и оставила ее одну со страшным чувством, что он ушел навсегда. Но ведь он остался жив, хотя несколько страшных мгновений она была уверена в обратном. А потом, сидя в темной пещере и охлаждая холодными примочками его раскаленный лоб, Реза успела вообразить себе, каково это будет: знать, что никогда больше его не увидишь, не прикоснешься к нему, не услышишь его голоса во все бесконечно долгие дни и ночи. Но страх перед горем – совсем не то же самое, что само горе. Мо был жив. Он говорил с ней, ложился спать рядом с ней, обнимал ее. Сажерук никогда уже не обнимет Роксану. В этой жизни, по крайней мере. Ей остались одни воспоминания. А это порой едва ли не хуже, чем ничего.
Она знала, что эта беда уже приходила к Роксане. В первый раз, как рассказывал Резе Черный Принц, огонь не оставил Роксане даже мертвого тела. Может быть, именно поэтому она теперь так ревниво охраняла тело Сажерука. Никто не знал, куда она его спрятала и куда ходит навещать в бессонные от тоски ночи.
Впервые Реза поехала к Роксане, когда Мо стало лихорадить по ночам. Сама она на службе у Мортолы тоже собирала травы, но только ядовитые. Роксана научила ее находить их целебных сестер, показала листья, помогающие от бессонницы, корни, утишающие боль от старой раны; и рассказала, что в этом мире, если срываешь растение между корней дерева, нужно непременно оставить взамен мисочку с молоком или яйцо, чтобы не рассердить живущих там духов. У некоторых трав был такой дурманящий аромат, что у Резы кружилась голова. Были среди них и те, которые она видела раньше в саду Элинор, даже не подозревая, какая сила таится в их неприметных стеблях и листьях. Так Чернильный мир учил ее лучше понимать свой собственный. Ей вспомнилось, что Мо говорил когда-то: «Тебе, наверное, тоже приходило в голову, что время от времени полезно читать книжки, где все не совсем так, как в нашем мире? Это самый лучший способ научиться задавать вопросы: почему деревья зеленые, а не красные и почему у нас пять пальцев, а не шесть».
Разумеется, Роксана знала средство от тошноты. Реза с интересом слушала ее рассказ о том, какие травы помогут потом вызвать приток молока, когда на двор въехал Фенолио. Реза с недоумением спросила себя, почему у него такой виноватый вид, – нечистая совесть явственно виднелась на морщинистом лице, словно грустная маска Баптисты. Но тут она увидела Фарида и Мегги – и страх на лице дочери.
Роксана обняла ее, когда Фенолио, запинаясь, рассказал о том, что случилось. Но Реза сама не понимала, что чувствует. Страх? Отчаяние? Злость? Да. Злость. Это было самое первое ее чувство: она была зла на Мо за его легкомыслие.
– Как ты могла его отпустить? – крикнула она Мегги так резко, что Силач вздрогнул.
Слова вырвались у нее прежде, чем она успела о них пожалеть. Но злость осталась, злость за то, что Мо поехал в замок, хотя прекрасно сознавал опасность, и за то, что он сделал это за ее спиной. Он не сказал ей ни слова – зато дочь взял с собой.
Реза расплакалась, и Роксана погладила ее по голове. Слезы злости и страха. Ей так надоело мучиться страхом. Страхом перед горем Роксаны.
Предательский знак
– Так-так, – сказала Фуксия, цепко глядя в лицо Стирпайка. – Что, решил уничтожить жестокость? Жадность? И что там еще ты говорил? Откровенно говоря, сомневаюсь, что у тебя хватит на это сил.[7 - Перевод А. Сумина, О. Колесникова.]
Мервин Пик. Горменгаст. Книга первая: Титус Гроан
Его ожидает тюрьма, это ясно. А потом? Мо отлично помнил, какими казнями грозил ему Змееглав. «Это может длиться не один день, да, много дней и ночей». Бесстрашие, не покидавшее его последние недели, холодное спокойствие, которое придали ему ненависть и Белые Женщины, – все это ушло, словно никогда не бывало. Смерти он не страшился с тех пор, как повстречался с Белыми Женщинами. Она казалась чем-то знакомым, а порой и желанным. Но вот переход к ней – совсем другое дело, а еще то, чего он боялся даже больше: оказаться взаперти. Он слишком хорошо помнил отчаяние, караулившее за тюремными решетками, тишину, в которой собственное дыхание казалось оглушительно громким, каждая мысль была орудием пытки, каждый час вводил в искушение разбить голову об стену, чтобы ничего больше не слышать и не чувствовать.
После страшных дней, проведенных в застенке Дворца Ночи, Мо не выносил закрытых дверей и окон. Мегги, похоже, стряхнула с себя заключение, как птенец – скорлупки, зато с Резой творилось то же самое, что и с Мо, и если один из них просыпался ночью от страха, то успокоиться им удавалось только в объятиях друг друга.
Только не новая тюрьма!
Поэтому так легко быть храбрым в битве – там всегда можно предпочесть смерть плену.
Может быть, ему удастся в темном коридоре вырвать меч у одного из солдат, когда они отойдут подальше от сторожевых постов. Они были расставлены повсюду, на груди у постовых красовался герб Зяблика. Мо приходилось сжимать кулаки, чтобы руки сами собой не начали делать то, что рисовало воображение. Не сейчас, Мортимер! Еще одна лестница, по сторонам горящие факелы. Ну конечно, они ведут его вниз, во чрево замка. Тюрьмы бывают или высоко вверху, или глубоко внизу. Реза рассказывала ему о тюрьме Дворца Ночи, запрятанной так глубоко, что дыхание порой пресекалось от чувства давящей на своды тяжести. По крайней мере, его не толкают и не бьют, как это делали солдаты в замке Змееглава. Может быть, здесь и пытают вежливее?
Все глубже и глубже, ступень за ступенью. Один перед ним, двое за ним, дыша ему в затылок. Лица у них были совсем молодые, почти детские, безбородые, испуганные под притворной суровостью. С каких пор в солдаты берут детей? «Да испокон века, – ответил он сам себе. – Дети – самые лучшие солдаты, потому что еще кажутся себе бессмертными».
Всего трое. Но, даже если удастся быстро перерезать их всех, они успеют поднять крик, и на шум прибегут другие.
Лестница привела к двери. Солдат, шедший перед ним, открыл ее. Вот он, момент! Чего же ты ждешь? Пальцы Мо напряглись, готовясь к бою. Сердце бешено заколотилось, как бы задавая ритм.
– Перепел! – Солдат обернулся, поклонился и отступил, пропуская его в дверь.
Мо, не ожидавший этого, внимательно посмотрел на него и двух остальных. Восхищение, страх, благоговение – ему было знакомо это выражение, порожденное не его делами, а словами Фенолио. Поколебавшись, Мо шагнул в открытую дверь и только тогда понял, куда его привели.
Фамильный склеп князей Омбры. Да, Мо читал о нем. Фенолио подыскал прекрасные слова для этой усыпальницы, слова, звучавшие так, словно старик и сам мечтал однажды упокоиться в подобном склепе. Но самый роскошный саркофаг в книге Фенолио отсутствовал. В ногах у Козимо горели высокие свечи из благородного желтоватого воска. Воздух был напоен их ароматом, и каменный Козимо на ложе из алебастровых роз улыбался, словно видел прекрасный сон.
У саркофага стояла хрупкая молодая женщина с величественной прямой осанкой, вся в черном, с заколотыми наверх волосами.
Солдаты с поклоном приветствовали ее, назвав по имени.
Виоланта. Дочь Змееглава. Все называли ее Уродиной, хотя от родимого пятна, за которое она получила это прозвище, осталась лишь легкая тень на щеке. По слухам, пятно побледнело в тот день, когда Козимо – увы, ненадолго! – вернулся из царства мертвых.
Уродина.
Ну и прозвище! Каково с таким жить? Но подданные Виоланты произносили его с любовью. Рассказывали, что она по ночам отправляет остатки с княжеской кухни в голодающие деревни, что она кормит бедняков Омбры, продавая серебряную посуду и лошадей из княжеских конюшен, хотя Зяблик за это запирает законную госпожу замка на целые дни в ее покоях. Она вступалась за приговоренных к виселице и за брошенных в тюрьмы, хотя к ее просьбам не очень прислушивались. Виоланта имела в замке очень мало власти – Черный Принц не раз говорил об этом Мо. Даже сын ее не слушался. И все же Зяблик побаивался Уродину – как-никак, она была дочерью его бессмертного зятя.
Почему они привели его к ней – сюда, к могиле ее покойного мужа? Может быть, Виоланта решила закрепить за собой награду, обещанную за голову Перепела, раньше, чем на нее заявит права Зяблик?
– Есть у него шрам? – Она не сводила глаз с его лица.
Один из солдат нерешительно шагнул к Мо, но тот уже сам закатал рукав, как это сделала девочка в деревне прошлой ночью. След борьбы с собаками Басты, давно, в другом мире, Фенолио перенес его в свою повесть, и теперь Мо иногда казалось, будто старик собственноручно намалевал ему этот шрам бледными чернилами.
Виоланта подошла к нему. Тяжелая ткань платья шуршала по каменному полу. Она сунула руку в вышитый кошель у пояса, и Мо ожидал, что оттуда появится берилл, о котором рассказывала Мегги, но Виоланта достала настоящие очки. Отшлифованные стекла, серебряная оправа – судя по всему, за образец были взяты очки Орфея. Найти мастера, способного отшлифовать такие линзы, наверняка стоило большого труда.
– В самом деле. Легендарный шрам. Предательский знак. – Глаза Виоланты казались больше за стеклами очков. Они не были похожи на глаза ее отца. – Значит, Бальбулус был прав. А ты знаешь, что мой отец в очередной раз повысил награду за твою голову?
Мо опустил рукав.
– Я слышал об этом.
– И все же ты пришел, чтобы увидеть рисунки Бальбулуса. Это мне нравится. Значит, правда то, что поется в песнях: ты совсем не знаешь страха и даже любишь опасность.
Она внимательно разглядывала его, словно сравнивая с рисунками Бальбулуса. Но когда он открыто встретил ее взгляд, Виоланта покраснела, то ли от смущения, то ли от гнева, что он смеет прямо глядеть ей в лицо. Мо не мог решить, какое из этих предположений верно. Она вдруг круто повернулась, подошла к саркофагу своего мужа и провела рукой по каменным розам – бережно, словно желая пробудить их к жизни.
– Я на твоем месте поступила бы точно так же. Мне давно кажется, что мы похожи. С тех самых пор как я впервые услышала от комедиантов песню о тебе. Беды в этом мире множатся, как мошки над прудом, но с ними можно бороться. Я выкрадывала золото из казны, когда о тебе здесь еще никто не слышал. На новую богадельню, на приют для нищих, на устройство сирот… И я сумела повернуть все так, что в краже заподозрили одного из управляющих. Они в любом случае все заслуживают виселицы.
С каким вызовом она выставила подбородок, снова повернувшись к нему лицом! Почти как Мегги. Виоланта казалась одновременно очень старой и очень юной. Что она задумала? Собирается выдать его своему отцу, чтобы на вырученные деньги кормить бедняков и купить, наконец, вдоволь пергамента и красок для Бальбулуса? Все знали, что она заложила свое обручальное кольцо, чтобы оплатить ему кисточки. «А что, неплохая идея, – подумал Мо. – Продать шкуру переплетчика за новые книги».
Один из солдат все еще стоял у него за спиной. Двое других охраняли дверь. Другого выхода из склепа, видимо, не было. Трое. Всего трое…
– Я знаю все песни о тебе. Я велела их записать.
Глаза за стеклами очков были серые, до странности светлые. Заметно, что они плохо видят. Ничего общего с неподвижными глазами Змееглава. Должно быть, Виоланта унаследовала их от матери. Книга, замкнувшая в себе смерть, была переплетена в той самой комнате, где поселили когда-то опальную жену Змееглава с некрасивой маленькой дочкой. Помнит ли Виоланта эту комнату? Наверняка.
– Новые песни сложены не очень искусно, – продолжала она. – Но это искупается рисунками Бальбулуса. С тех пор как мой отец посадил Зяблика хозяйничать в нашем замке, Бальбулус работает в основном по ночам, а я держу новые книги у себя, чтобы их не продали, как всю остальную библиотеку. Я читаю их, пока Зяблик пирует в большом зале. Я читаю вслух, чтобы заглушить шум: пьяный ор, глупый смех, плач Туллио, которого опять травят… И каждое слово наполняет мое сердце надеждой – надеждой, что в один прекрасный день в этот зал придешь ты, прихватив с собой Черного Принца, и вы перебьете их всех. Одного за другим. А я буду стоять рядом, по щиколотку в их крови.
Солдаты Виоланты и бровью не повели. Они, похоже, привыкли к таким речам своей госпожи.
Виоланта шагнула к нему.
– Я велела искать тебя с того самого дня, как услышала от людей моего отца, что ты скрываешься по эту сторону Чащи. Я хотела найти тебя раньше, чем они, но ты умеешь оставаться невидимым. Наверное, тебя прячут феи и кобольды, как об этом поется в песнях, а кикиморы лечат твои раны…
Мо не выдержал и улыбнулся. На мгновение Виоланта показалась ему ужасно похожей на Мегги, когда та рассказывает какую-нибудь из своих любимых историй.
– Чему ты улыбаешься? – Виоланта нахмурилась, и Змееглав глянул на Мо из ее светлых глаз.
