скачать книгу бесплатно
На седьмой версте, недалеко от виднеющихся развалин укрепления «Редант», дорога свернула вправо, под навес известковых утесов горы Фетхус.
– Станция Балта, – объявляет извозчик, тем самым давая знать уже задремавшим седокам, что так можно проспать не только виды Военно-Грузинской дороги, но и все на свете, – так названа по аулу, что видите, господа, на склоне горы Адай-Хох.
Короткая остановка, смена лошадей – и коляска, мягко покачиваясь на рессорах, катит дальше.
Андрей же – весь внимание. «Вот незадача, ведь год тому назад здесь проезжал, а вижу все как бы заново», – отмечает он.
– Вы, молодой человек, – несколько фамильярно спросил штабс-капитан у сидевшего рядом Андрея, – наверное, впервые в этих краях, что так жадно смотрите на все вокруг?
– Нет, ваше благородие, еду второй раз, а смотрю как заново, – несколько смутившись, ответил Андрей.
– Завидую вам, батенька, – с тоном сожаления продолжал офицер начатый разговор, – а я так утратил вкус созерцания, проезжаю по этой дороге уже который раз.
Оживились и другие попутчики, прислушиваясь к разговору военных.
– Вы меня простите, ваше благородие, но я полагаю, что иногда восприятие зависит от морального состояния и настроения человека.
– Не задумывался над этим, но, по-видимому, не без этого, ведь мне, признаюсь, надоел этот Кавказ, – нахмурившись, сказал штабс-капитан.
– К нашему человеческому недостатку относится, что мы не всегда находим в себе силы противостоять моральным и физическим невзгодам и от этого не всегда постоянны в восприятии и суждениях.
– Истина глаголит вашими устами, – как бы спохватившись, вставил чиновник. – Только не согласен с тем, что я, например, должен радоваться, окружающие виды рассматривая, если меня на Кавказ тоже силком тянут.
– Простите меня, – несколько робко из-за того, что он пытается вмешаться в столь серьезный разговор старших, краснея, сказал Андрей, – но как можно оценивать с этой точки зрения поэзию Лермонтова, посвященную Кавказу, куда он был сослан?
– Ну мы, слава Богу, не Лермонтовы, – недовольно пробурчал в ответ чиновник под неодобрительный молчаливый взгляд своей «половины», показывая, что нет смысла продолжать разговор на эту тему.
– Я вас, батенька, понимаю, – наклонился штабс-капитан к Андрею, – от нашего настроения красота кавказской природы не померкнет, можете не сомневаться. А если вам удалось победить свое настроение, то вы в ней себя обрести можете. А на наше стариковское брюзжание не обижайтесь, простите наши слабости, – похлопывая молодого человека по колену, примирительно закончил офицер.
Старый кавказец не мог ехать молча и, понимая, что Андрей, как младший, стесняется продолжить начатый разговор, спросил его:
– Для прохождения службы едете, батенька?
– Так точно, по службе, – еще несколько стесненно ответил Андрей.
– Я тоже. Из отпуска возвращаюсь. Съездил в деревеньку, что на Рязанщине, мать-старушку навестил. А теперь снова в армейскую лямку впрягаться придется. В Царских Колодцах мы квартируем. На Кавказе я с 1870 года, с Терским драгунским пришли туда.
– Простите, как мне вас можно называть? – проникаясь доверием к пожилому офицеру, спросил Андрей.
– И то правда. Попроще зовите, Максим Максимович. Предупреждаю, – улыбнулся штабс-капитан, – не тот, лермонтовский, а так, свой, обыкновенный, каких на Руси много, как и Иванов Ивановичей, только что фамилия не Максимов. А вас как зовут?
– Андреем.
– Так-то лучше, нам вместе еще долго ехать. Если не возражаешь, Андрей, – переходя на дружеско-покровительственный тон, сказал Максим Максимович, – то я могу кое-что рассказать.
– Мы тоже с удовольствием послушаем, так что и нас не исключайте, – попросила дама, давно прислушавшаяся к разговору мужчин.
– В таком случае почту за честь рассказать нашему обществу о том, что сам познал или из первых источников знаю, ведь я тоже участник многих здешних дел по инженерному корпусу, – галантно наклонив голову в сторону дам и улыбнувшись, сказал офицер.
Карета только что миновала мрачное Балтийское ущелье, где, сжатый отвесными скалами Мат-Хоха и Адай-Хоха, со звоном бесновался Терек. Впереди открывалась широкая солнечная долина.
– Подъезжаем к аулу Чми, а долина и на самом деле называется Солнечной, – пояснил Максим Максимович. – Небольшие сооружения, что у аула кучно сосредоточены, – это усыпальницы местных жителей.
– А что за развалины видны недалеко? – спросил Андрей.
– Это разрушенное укрепление, когда-то запиравшее Джераховское ущелье. Дальше, слева, за Тереком, вы обратите внимание на камешек, – улыбнулся рассказчик.
– Камешек! – удивленно, почти одновременно вскрикнули обе дамы.
– Там не камешек виднеется, а целая гора лежит у самого русла, – уточнил Андрей.
– Не настаиваю на своем, – шутливо приподняв кисти обеих рук, сказал Максим Максимович. – Так это и есть знаменитый Ермоловский камень.
Не удержался, чтобы не посмотреть на огромный валун, даже чиновник, все еще напускавший на себя личину равнодушия к окружающим путников красотам.
– Теперь это единственный, можно сказать, памятник, связанный с именем Алексея Петровича Ермолова, – продолжал рассказчик, – а ведь он в то бурное время налаживал постоянную почтовую и транспортную связь России с Грузией и всем Закавказьем. Видите впереди высокую сторожевую башню? Так это селение Ларс, там немного поразомнемся, а потом я расскажу о дороге, по которой мы имеем теперь возможность быстро и с таким комфортом передвигаться.
Теснина Терека стала снова сужаться, нарастал гул бушующего потока, усиленный и повторенный эхом от отвесных скал, уходящих в небо. Начиналось Дарьяльское ущелье. Максим Максимович снова обратился к попутчикам:
– Такой Военно-Грузинская дорога стала в 1863 году. Пять лет продолжались работы по ее улучшению. Составил проект и руководил работами известный инженер Статковский. Много в нее заложено труда человеческого, и многие русские, грузины и ироны костьми легли здесь.
– Кто такие ироны? – спросил Андрей.
– Местных жителей, потомков древних аланов, так называют. Название «осетины» мы, русские, взяли у грузин, да так оно и закрепилось теперь.
Дорога все круче и круче. Умолк рассказчик. Терек властвует над душой и разумом человека, проходящего или проезжающего. У него хватило силы пробить себе дорогу в каменной толще Бокового хребта, но стоило человеку приложить разум и руки, и он рядом с Тереком проложил дорогу. Так кто же сильней? Человек. Своим разумом и волей.
– Сколько верст тянется ущелье и почему так называется? – кричит Андрей, считая, что сейчас, под впечатлением, надо узнать об этом.
– Двенадцать верст. По-персидски Дариал значит «дорога по ущелью», и они же, персы, называли его «Вратами аланов». Грузины ущелье называют «Арагвис кари», то есть Арагвские ворота, или «Овста кари» – ворота в Осетию, – тоже кричит в ответ Максим Максимович и, успокаивая попутчиков, добавляет: – Осталось немного. Потерпите, и мы увидим свет божий.
Щель Терека стала светлеть, клубящийся туман ускользал вверх и носился клочьями в разные стороны, казалось, тоже от радости, что есть куда вырваться после столь тесной щели Дариала. Вскоре дорога, как бы споткнувшись в своем беге о непреодолимый выступ скал, круто взметнулась влево, сходу перемахнула через Терек и на какой-то миг замерла прямым участком перед грозным укреплением, возвышающимся на усеченной вершине черной скалы. Внизу и ближе, у самой дороги, распростерлось серое приземистое крепостное сооружение с высокими круглыми башнями, изрезанными узкими щелями бойниц.
– Полюбуйтесь, господа, – прервал мысли спутников штабс-капитан, – перед вами Дарьяльская крепость, ключ от Дарьяльских ворот, а на том берегу Терека, на черном утесе, вы видите развалины старого замка, с легкой руки Лермонтова прозванного замком Тамары.
– Из курса истории, что мне пришлось изучать еще в Смольном, в памяти осталось имя грузинской царицы Тамары, – несколько смущенно, но не без гордости за свои познания, вступила в разговор дама.
– Простите, мадам, – вежливо, но не без иронии, не давая даме насладиться воспоминаниями, сказал офицер, – должен заметить, что царица Тамара, правившая Грузией в конце XII века, к Тамаре поэтизированной никакого отношения не имеет.
– А знаете, Максим Максимович, – взглянув на даму и увидев, что рассказчик обошелся с ней не совсем деликатно, отчего та густо покраснела и снова замкнулась, решил смягчить тон беседы Андрей, – имя царицы Тамары из XII века только выигрывает, если мы его воспринимаем через образ героини лермонтовского «Демона».
– Как будто я возражаю против восприятия образов?! – улыбнувшись и взглянув в глаза обернувшейся к нему женщины, сказал Максим Максимович. – Просто у меня иногда страсть к точности преобладает над романтикой.
– Простите и вы меня, господин офицер, – снова обернулась дама к штабс-капитану с обворожительной и, как ей самой, наверное, казалось, убийственной для него улыбкой, – в вас сидит бесенок женоненавистника.
– Вы, мадам, проницательны, – добродушно отозвался на вызов Максим Максимович, – но не кажется ли вам, что мы уходим от более насущной на сей момент темы разговора, в которой я постараюсь оправдать ваше доверие ко мне?! А что касается отношения моего к женщинам, то, поверьте старому холостяку, у меня есть причины для не столь высокого мнения о «слабом поле».
Чиновник исподлобья взглянул на офицера. Андрей посматривал то на даму, то на Максима Максимовича и как бы вопрошал: «Ну, пожалуйста, зачем так?»
– Нам теперь, как нигде до сих пор, необходимо единство мышления и действий, – приняв устрашающее выражение лица, начал Максим Максимович, уставившись на девочку, – подъезжаем к самому страшному месту Дарьяльского ущелья.
Надвинувшаяся на путников темнота, пронизанная брызгами беснующегося Терека, придавила их, головы инстинктивно втягивались в плечи, воцарилось молчание. Карета проезжала мимо скал, издавна носивших название «Пронеси, Господи».
Перед селением Гвелети дорога проложена по левому берегу реки, за которой виднелись причудливые скалы, напоминающие то летучую мышь с распластанными крыльями, то часового. Когда Андрей поделился своими впечатлениями по этому поводу, то Максим Максимович, которого, видать, дорога несколько утомила, только подтвердил, что так они и называются.
Наконец подъем кончился, лошадиные копыта начали отстукивать беспорядочную дробь, коляска покатилась под уклон. Впереди, в широком просвете долины, стали видны строения большого селения.
– Это Казбеги, – ответил Максим Максимович на молчаливый вопрос спутников. – Когда-то этот аул назывался Степанцминда, и старшиной (моуравом) этого пограничного грузинского пункта был Кази-бек, в обязанности которого входило обеспечение безопасности передвижения по дороге, ее ремонт. Позже по имени старшины стали называть аул, а затем и высочайшую гору, что виднелась на западе, которую грузины называли Мкинвари, или Мкинварцвери, что переводится на русский как Ледяной пик.
В Казбеги стоянка была продолжительнее, чем на предыдущих станциях, и пассажиры имели возможность поразмять ноги и перекусить в чайхане при станции.
Пока оставалось еще время, Максим Максимович и Андрей присели на камни. Перед ними, за ущельем Терека и аулом, раскинувшимся на другом берегу, над серыми пологими склонами ближайших гор сверкала снежная шапка Казбека.
– Прекрасен вид, ничего не скажешь, – заметил Максим Максимович, – на Казбек смотреть хочется. Видишь, Андрей, на горе, что левее его и ближе, которая называется Квенец-мта, виднеется монастырь, так это хевская святыня Цминда-Самеба.
– Максим Максимович! Вам не хотелось когда-нибудь взойти на Казбек? – спросил Андрей.
– Нет, такого желания не припомню. Да и к чему туда залезать-то?
– А мне хочется. Хочется на Кавказ с его вершины посмотреть.
Вскоре к ним подбежала группа бедно одетых ребятишек. Вытаскивая из лохмотьев одежды камни, они предлагали купить их. Были среди них и кристаллы, а то и целые друзы горного хрусталя, сверкающего на солнце всеми цветами радуги. Покупателей не было.
– Мне рассказывали, – продолжал Максим Максимович, как только детвора убежала от них, – что в ауле Гергети, что видим под Казбеком, можно найти хороших проводников, и недорого. За рубль в сутки могут согласиться, а носильщик потребует до трех рублей, столько же и за лошадь в сутки требуют. Понадобится – можешь воспользоваться.
– Спасибо за совет, но мне кажется, что топографы сами должны не хуже местных жителей ориентироваться, ведь наверняка ни один из них на Казбеке не бывал, – ответил Андрей.
Кучер окриком прервал разговор друзей. Путь еще далек. Лошадки резко берут с места. Впереди Хевское ущелье. Вдоль дороги то тут, то там высокие сторожевые башни, сложенные из дикого камня, только виднеющаяся на обрывистом выступе горы элия, что при въезде в аул Сиони, четырехугольная, конусообразная, выделяется красноватым цветом. Рядом с ней – небольшая церквушка. Дорога с крутым подъемом жмется к нависшим скалам горы Кабарждин, напоминающим причудливые изваяния. Подъем заканчивается широкой котловиной, образуемой Хевским, Ухатским, Трусовским и Байдарским ущельями, в ней расположено селение Коби. Русло Терека круто уходит на запад.
– Теперь до самого перевала по Байдарскому ущелью путь наш пролегать будет, – пояснил Максим Максимович, закутываясь в шинель и этим как бы давая понять, что дальше путь однообразный, малоинтересный, да и холодновато становится.
Солнце все ниже опускалось к пикам Центрального Кавказа, в долину ложились тени ближних хребтов. Уставшие лошади медленно тянули коляску на перевал.
– Ну, слава Богу! – спохватился штабс-капитан, когда справа от дороги показался невысокий гранитный обелиск, в верхней части которого было высечено: «Крестовый перевал. 2384». – Теперь пойдем быстрее.
– Скажите, Максим Максимович, а почему сей перевал Крестовым зовется?
– Говорят, что на перевале, у старой тропы то ли грузинским царем Давидом Строителем, то ли управляющим горскими народами Давидом Кононовым в 1824 году был поставлен деревянный крест, оттого его назвали Крестовым, – пояснил тот.
В сумерках карета подъезжала к селению Гудаури, где предстояло переночевать путникам. Выше селения едва угадывались очертания грозного Хаоса – нагромождения обрушившихся скал.
Осень стояла теплая. Нижняя линия снегов в горах была выше Крестового перевала. Красноватый диск солнца только что выглянул из-за белесой синевы Гудамакарского хребта. Долина реки Белая Арагви глубиною с версту утопала в сизой мгле предрассветного утра, а над ней искрились вершины Крестовой и уходящих на запад других гор Центрального Кавказа.
– Не спится? – услышал Андрей голос Максима Максимовича. – Я тоже люблю утро в горах. Ни с чем не сравнимое чувство испытываешь, когда глядишь на уходящие в бесконечную даль гребни гор, подернутые синевой.
– Да, я тоже имел счастье познать это чувство, и кажется, оно становится уже необходимой потребностью, – поделился Андрей, а потом робко спросил:
– А что же вы, Максим Максимович, из Владикавказа выезжая, так нелестно о Кавказе отзывались?
– Эх, батенька, – вздохнул Максим Максимович, – если бы я на Кавказ отправлялся только горы глядеть, так я, может быть, и радовался бы.
– А разве радость общения с природой не укрепляет и дух, и тело наше? – улыбнулся Андрей, стараясь увести старшего товарища от мучивших его, как он полагал, неприятных воспоминаний о службе на Кавказе.
– В мои годы даже и это лекарство мало помогает, – грустно глядя на Андрея, ответил штабс-капитан и продолжил: – Вот что, Андрей, не обращай внимания на хандру старика. Дай тебе Бог, чтобы ты всегда и везде оставался молод душой, вот главное! А теперь пошли на станцию, скоро выезжаем.
Карета стремительно катилась вниз, теперь возница едва сдерживал лошадей и старательно нажимал на рычаг, на нижнем конце которого была прикреплена деревянная колодка, прижимающаяся к ободу колеса.
Дорога петляла по склону Земо-Млетского спуска, и пассажиры могли поочередно наблюдать всю прелесть ландшафта золотой осени – от убеленных зимой горных вершин до едва тронутых желтизной увядания трав в глубине долин. Перед глазами то пики Красных гор, то каменный хаос Гут-горы. Только что внизу чернела пропасть Чертовой долины, и вот снова конусы Семи братьев и темно-зеленые спины хребтов, плавно уходящие на юг, с селениями, приютившимися у подножий.
Наконец все восемнадцать витков дороги остались позади, распластавшись на верстовой щеке склона, и она, сделав прыжок через Белую Арагви по узкому мостику, рассекла селение Земо-Млети.
Теперь обзор был ограничен долиной реки. Остаются позади одно селение за другим, и все они похожи друг на друга. Мерное покачивание кареты усыпляет путников. Смолкли разговоры. Совсем не осеннее солнце, пригревая, лишило их сил сопротивляться дремоте, и время для них остановилось.
– Господа! – не вытерпел Андрей, собравшись с силами и протерев глаза. – Взгляните на чудо, только не природы, а рук человеческих, – не пожалеете.
– А! Это Ананури, – взглянув вверх, тоже оживившись, сказал Максим Максимович. – Примечательное сооружение. Это владение арагвских эристатов.
На высоком крутом обрыве высились зубчатые стены, уступами охватывающие внутренние крепостные сооружения. Над ними, по углам стен, вознеслись круглые кирпичные башни, из которых одна была с плоской крышей, остальные островерхие. Зубчатые башни венчали входы в крепость, а над всем ансамблем крепости главенствовало крестообразное сооружение с уходящим в поднебесье куполом.
Миновав Ананури и мостик через приток Белой Арагви, дорога резко свернула вправо и вдоль речки начала подъем на отрог Ломисского хребта, покрытый богатой растительностью, придающей мягкость пейзажу, столь характерной для уютной Млетии. Центром ее является живописное селение Душети, в котором вскоре и оказались путники, как только спустились с перевала.
От селения Бодорна дорога снова вышла на берег реки, вобравшей в себя воды всех Арагви – и Белой, и Черной, и Пшавской, устремившейся бурным потоком по широкой долине с окаймленной густыми лиственными лесами россыпью белеющих селений.
Отроги могучих хребтов расползлись в округло-плоские натеки бархатных склонов плодородной Мухранской равнины.
– Скоро Мцхета, – про себя, негромко сказал Максим Максимович, но все как-то встрепенулись от оцепенения, навеянного созерцанием обильных красками пейзажей, столь непривычных для жителей российских равнин в пору глубокой осени.
– Коли день близится к концу и мы приедем в Тифлис в темноте, то виды Мцхеты будут для нас достойным финалом богатого впечатлениями совместного пути, – с некоторым сожалением, что все имеет конец, сказал Андрей. Он обратился к Максиму Максимовичу: – Вы не откажете нам поведать о достопримечательностях сего местечка?
– Не обессудьте за скромные познания, но рад постараться, если, конечно, не будет возражений, – взглянув на дам, сказал он.
– Что вы, – мило улыбнулась старшая и бросила взгляд на мужа, который так и остался пленником своего испорченного назначением на Кавказ настроения: – Мы так рады, что нам удалось за два дня пути благодаря вашей милости так много узнать о совсем незнакомой для нас части России.
– Тогда смотрите! За рекой высятся и сейчас еще весьма впечатляющие развалины старинной крепости, некогда запиравшей долину Арагви и защищавшей Мцхету от набегов враждебных горных племен, – с вдохновением начал Максим Максимович. – Называлась она Бебрис-Цихе, что переводится как «Крепость старца», а дальше, на отроге Сагурамского хребта, вы видите памятник древнегрузинского зодчества – храм Джвари, воспетый Лермонтовым в поэме «Мцыри». Когда-то Мцхета была столицей Грузии, а величественное сооружение, что вы видите перед собой, есть кафедральный собор Свети-Цховели, являющийся усыпальницей многих грузинских царей. Другой собор, видимый поодаль, – Самтавро, где, говорят, похоронен христианский царь Грузии Мариан.
Лошадки, предчувствуя близкий конец пути, резво катили коляску по укатанной ровной дороге и, прежде чем рассказчик поведал об истории Мцхеты, уже дружно зацокали подковами по отполированному деревянному настилу моста через многоводную Куру.
Прямо перед глазами путников – высокие уступы увитых зеленью отрогов Триалетского хребта, а слева, куда свернула дорога, как писал Лермонтов,
…сливаяся, шумят,
Обнявшись, будто две сестры,
Струи Арагвы и Куры…
Вечерело, когда карета выехала на обширный пустырь, называвшийся Дигомским полем. Видны были редкие пригородные строения. В шестом часу, оставив позади двести верст, карета подкатила к «конторе движения» – небольшой почтовой станции. Сверкал огнями Тифлис. Пассажиры расставались, и каждый уходил в тифлисскую ночь со своими мыслями о завтра.
Бабушка Ноно с радостью встретила своего постояльца и долго его рассматривала, обходя кругом, любуясь его новым мундиром и прищелкивая от удовольствия языком.
– Вай, вай, генацвале, какой ты пригожий! Мне бы в молодости такого красавца встретить, – приговаривала она и, мелко смеясь, смахнула уголком передника со сморщенного, иссушенного временем лица слезинки.
