скачать книгу бесплатно
Суд народа. Тайны Великой чистки
Петр Фролов
Советский век
Летом 1938 года во время визита на погранзаставу начальник управления НКВД по Дальневосточному краю Генрих Люшков перешел госграницу и сдался в плен японской разведке. Пограшшник Петр Фролов (имя изменено) – был одним из тех. кого обвинили в содействие бегству предате. ля. После серии допросов на Лубянке автор ждал расстрела, но нарком НКВД Лаврентий Берия назначил его в команду, что приводила в исполнение «высшую меру социальной зашиты»…
Участвуя в расстрелах, в т. ч. и бывшего наркома НКВД Николая Ежова, автор книги пытался найти ответы на вопросы: а кем на самом деле были те. кому суд народа вынес смертный приговор. За что их на самом деле расстреляли и насколько справедливы были приговоры.
Об этом он написал своп воспоминания уже после смерти Сталина. II хранил их в секрете. Лишь после смерти автора они опубликованы.
Петр Фролов
Суд народа. Тайны Великой чистки
© Фролов П., 2023
© ООО «Издательство Родина», 202
* * *
Александр Север.
Вступление.
Рукопись, найденная на антресолях
Утром 20 декабря я сидел в студии популярной московской радиостанции. В этот день в нашей стране отмечается профессиональный праздник работников органов госбезопасности и внешней разведки – День чекиста. В прямом эфире в течение часа мне предстояло доказывать радиослушателям, что сотрудники НКВД были не только палачами, но и защитниками Родины. Что еще можно обсуждать в рамках темы: «Репрессии 1937 года и органы госбезопасности».
Ведущая – очаровательная дама – предупредила меня перед прямым эфиром: несмотря на то, что ее отец был сотрудником внешней разведки – по отношению к отечественным спецслужбам она настроено резко отрицательно. Правда пообещав дебатов в студии не устраивать. С этой задачей прекрасно справятся радиослушатели. Женщина ошиблась – все звонившие хвалили Сталина. Как говорится, хотели как лучше, а получилось как всегда.
После окончания передачи я вышел в коридор. Мое место занял новый гость. Ко мне подскочила редактор. Протараторив:
– Звонила пенсионерка. В эфир просила не выводить, – Сунула листок бумаги мне в руку и развернувшись поспешила обратно на свое рабочее место, добавив на ходу, – Просила перезвонить. Сказала, что у нее есть интересный материал. Мемуары отца…
Этим же вечером я позвонил по указанному номеру и договорился о встрече. Честно говоря, ехать мне не хотелось – не верил, что этот визит будет результативным. Мемуары, скорее всего, были написаны неразборчивым старческим почерком. На расшифровку текста уйдет, как минимум, месяц, а то и больше. Все мучения ради того, что бы прочесть набор здравниц в честь Сталина и сцен из жизни писавшего. Возможно, что автор на самом деле не бывший чекист, а обычный графоман.
Кирпичный «сталинский» дом в районе метро Фрунзенская. Бдительная старушка консьержка, которая долго выясняла, к кому и зачем я пришел. Квартира на пятом этаже. Дверь открыла пожилая дама. Пригласила войти. Через несколько минут мы сидели за столом в гостиной, пили кофе с коньяком и беседовали. Точнее говорила в основном она, а я больше слушал.
– Признаюсь, я почти ничего не читала из ваших книг, кроме «Антикоррупционного комитета Сталина» и книги о Берии[1 - Речь идет о книге «Берия. Маршал с Лубянки».]. Подруга рекомендовала. Она активистка КПРФ и мы с ней часто по этому поводу спорим. Зато с моим отцом она часами обсуждали, как хорошо было жить при советской власти. Просто она не была за границей и не знает, что можно жить иначе. Мы с мужем, к сожалению, покойным, – она печально вздохнула, – много лет прожили на Западе. Сережа был дипломатом. Впрочем, это не по теме нашего разговора. Мой отец с 1938 по 1954 год служил на Лубянке. И до самой смерти считал, что при Сталине в стране был порядок, а все жертвы политических репрессий пострадали за реальную, а не мифическую, антисоветскую деятельность. Если бы чекисты не ликвидировали «пятую колону» в 1937 году, то СССР не смогла бы победить в войне. Отец рассказывал, что присутствовал при расстрелах. Сам он стрелял, – поспешила добавить она, – лишь документы оформлял вместе с врачом и прокурором. Вас это не шокирует? – спросила она с тревогой в голосе.
– Что именно? – осторожно произнес я, тщательно подбирая слова, – Что он присутствовал при расстрелах? Не он ведь подписывал смертные приговоры. А мое отношение к большинству чекистов – тех, кто не запятнал себя избиением подследственных на допросах – Вам известно из моих книг.
– Это хорошо, – с облегчением произнесла собеседница. – Просто многие мои знакомые негативно воспринимали отца только из-за того, что он служил в НКВД. Они считали эту организацию преступной… А если бы узнали, что он присутствовал при расстрелах…, – она замолчала.
– Нескромный вопрос – как эти люди относятся к Никите Хрущеву? Как к разоблачителю «культа личности» или как человеку, подписавшему десятки тысячи смертных приговоров жителям Москвы в 1937–1938 годах, когда он был секретарем столичного горкома? Наверно, как к инициатору «оттепели» и противнику тоталитаризма. Для них он герой, а ваш отец – плохой человек. Хотя по логике должно быть наоборот или по крайне мере Хрущев повинен в репрессиях точно так же, как и Сталин. Ваш отец был всего лишь исполнитель и наверно искренне верил в то, что все казненные совершили реальные преступления и опасны для страны. Чего не скажешь о Хрущеве.
– Не знаю… – растерянно произнесла она, – Об этом я и не задумывалась… Вы хотите сказать, что мой отец был простым исполнителем, а Хрущев действовал осознано, а потом ради борьбы за власть стал антисталинистом.
– Не все так просто. Ваш отец и Хрущев действовали в рамках существовавший на тот момент ситуации. И оба искренне верили, что поступают правильно. Другое дело, что один на всю жизнь сохранил веру в это, а другой – нет. Честно говоря, к людям, не менявшим свои взгляды в угоду политической конъюнктуре, я отношусь лучше, чем к политическим «перевертышам».
– Вы бы с моим отцом наверно нашли бы общий язык. У вас взгляд на прошлое отстранено – нейтральный. Ему были симпатичны такие люди. Назвать его фанатичным сталинистом сложно. Скорее прагматиком, который в 1954 году почувствовал изменение ситуации и ушел с Лубянки. Преподавал историю в военном вузе. После войны он окончил заочно пединститут, потом защитил диссертацию и хрущевскую «оттепель», а потом и в брежневский «застой» сеял великое и ценное в умы офицеров советской армии.
– А как из чекистов попал в военные? – удивился я.
– Долгая и запутанная история. После окончания погранучилища был распределен на Дальний Восток. Оттуда переведен в Москву – в центральный аппарат НКВД. Отец шутил, что служил «канцелярской крысой в фуражке» – в архивном отделе. Там хранились все следственные дела осужденных, в т. ч. и приговоренных к расстрелу. Когда человека казнили, то отец писал соответствующую справку и подшивал в дело репрессированного. Во время войны отец служил в «Смерше». Как он сам рассказывал – военная контрразведка постоянно испытывала дефицит кадров – из-за высоких потерь на передовой. Вот его и перевели из архивного отдела в оперативное подразделение. Одновременно начал преподавать на курсах, где обучали военных чекистов. Именно тогда он понял, что его истинное призвание – учить молодежь. Так он объяснял свое решение сначала окончить институт, а потом уйти на преподавательскую работу.
– И он преподавал историю? – удивился я.
– Не знаю, – честно призналась она, – Отец никогда дома не рассказывал о своей работе. Во всех анкетах я указывала военный вуз и должность – преподаватель. Этого было достаточно для того, что бы меня вместе с мужем КГБ выпускало за границу…
– Вы говорили о рукописи, – аккуратно напомнил я о причине своего визита. Мне несколько раз приходилось общаться с детьми высокопоставленных чекистов. Служба в органах в эпоху Сталина наложила на этих людей обет молчания. Большинство из них не только не написало мемуаров, но и ничего не рассказало своим родственникам. Вот и сейчас я рисковал после беседы уехать домой с пустыми руками.
– Да-да, совсем заболталась, – воскликнула собеседница, – В начале девяностых годов, когда о Сталине разрешили говорить правду, то отец решил написать воспоминания. Его раздражала политическая ангажированность и субъективизм большинства изданных в то время книг.
– Он все их читал? – недоверчиво спросил я, мысленно подсчитав, что в то время ему должно было быть не меньше девяносто лет. Мало кто в таком возрасте сохраняет светлый ум.
– Разумеется, не все. Очень мало. Большинство просто просматривал. Он почти каждый день в «Ленинку» (Российская государственная библиотека – прим. авт.) ходил, как на работу. Решил он свои воспоминания написать. Года три трудился, если не больше. Сам на печатной машинке их печатал. Вам когда-нибудь приходилось пользоваться печатной машинкой? – подозрительно спросила она.
– Да в юности, когда еще компьютеров не было. И до сих пор для меня загадка, как люди писали с помощью печатной машинки монографии и романы – ведь это такой каторжный труд, – признался я.
– Для меня тоже. А отец смог, – с гордостью сообщила она, – В 1997 году он отнес рукопись в московское издательство. Офис находился в районе Тверской улицы. Там отец познакомился, как он потом сам сказал, с коллегой из разведки и интересным собеседником. Они вдвоем долго возились с текстом, пытаясь сделать его интересным для читателей… Его новый приятель, а они подружились, был профессиональным журналистом и в советское время работал в ТАСС… Книгу так и не напечатали… В течение одного месяца я потеряла отца и мужа… Где-то года через два, когда я чуть пришла в себя, попробовала отыскать рукопись что бы все же напечатать ее как память. Для отца было очень важно опубликовать свои мемуары. Деньги его не интересовали. Редактор сразу предупредил, что на гонорар рассчитывать не нужно. Может, заплатят, а может – нет. Отцу его военной пенсии хватало… В его записной книжке я обнаружила телефон редактора – домашний. Позвонила – мне сказали, что он умер. Издательство тоже исчезло. Остались лишь изданные им книги. Тогда я решила, что судьбе угодно, что бы рукопись отца не была опубликована… А примерно месяц назад, когда мой сын разбирал вещи на антресолях, обнаружил вот это…
Она встала и хромая на правую ногу, подошла к книжному шкафу. Только сейчас я заметил, что одно колено у хозяйки толще, чем другое. Так вот почему она заранее сервировала стол. Ей трудно ходить. Почувствовав, куда направлен мой взгляд, она буднично сообщила:
– Проблемы с суставом. Меня ожидает операция. Отпраздную Новый Год с детьми и внуками и в больницу, – она печально и обреченно вздохнула. – Врачи говорят, что все будет хорошо, а меня мое сердце смущает. Возраст все же. Вот и попросила сына разобрать завалы на антресолях. И вот что он обнаружил…
Она что-то взяла с полки и повернулась ко мне. Дочь чекиста держала в руках старую картонную папку светло синего цвета с белыми тесемками – завязками. Торжественно положив ее передо мною, пояснила:
– Первая часть рукописи. Скорее всего – это отредактированный вариант.
– Вы уверены, что это его текст? – настороженно спросил я. Было несколько случаев, когда мемуары живших в сталинскую эпоху редактировались в соответствии с требованиями политической конъюнктуры. Происходило это обычно в советское время. Сейчас иная картина. В современной России авторы и издатели старались впихнуть в текст максимальное количество различных придуманных сенсаций.
– По крайне мере биография не противоречит его рассказам. Отдельные эпизоды – например – знакомство с мамой – знали только близкие люди. Хотя там есть эпизоды, о которых он никогда мне не рассказывал. Например, о том, как сам участвовал в расстрелах. Я думаю, что он должен был прочесть отредактированную книгу перед тем, как ее отправят в типографию. К сожалению, он не успел. Первая часть заканчивается июнем 1941 года. Вторая – служба в «Смерше». А третья – послевоенный период и его отдельные статьи. Возможно, было запланировано три тома. К сожалению, авторского договора пока не нашли. Может и не было этого документа.
С жадностью я посмотрел на папку. Вот почему эти мемуары не были опубликованы десять лет назад. Автор и редактор умерли, издательство разорилось. И никто все эти годы не пытался искать рукопись.
– Интересно? – с улыбкой спросила она, – Я могу отдать ее вам, но при одном условии. Вы можете использовать ее для своих книг, но при этом не будете указывать настоящее имя моего отца, а также детали его биографии по которым его можно идентифицировать. Я не хочу, что бы меня и моих детей называли дочерью и внуками палача с Лубянки! Для всех он был обычной «канцелярской крысой в фуражке». Сидел в кабинете, бумажки перебирал. Если вас устраивает такой вариант, то забирайте. Как вы распорядитесь рукописью – ваше дело. У вас – ксерокопия, оригинал я оставила у себя – как память об отце. Согласны?
– Да, конечно, – я энергично закивал головой.
– Тогда забирайте. Когда прочтете – позвоните. Мне интересно ваше мнение, как историка.
Я поблагодарил ее, взял три папки и отвез их домой. Признаюсь честно, предновогодняя суета не позволила сразу прочесть рукопись. Только в середине января я открыл первую папку и начал бегло просматривать лежащие в них листки. Первую главу – воспоминания автора о детстве и юности я читал «по диагонали». Родился и вырос в областном городе Орле в семье машиниста паровоза. После школы поступил в пограничное училище. Окончил его и был направлен для прохождения службы на Дальний Восток. Обычная биография, подробности которой интересны только близким родственникам автора, да и то не всем.
Зато начиная со второй главы – описание службы на Дальнем Востоке – я читал текст медленно и внимательно, фиксируя в памяти каждую деталь. Волей случая автор оказался сначала свидетелем и невольным соучастником бегства в Манчжурию высокопоставленного офицера НКВД Генриха Люшкова, затем присутствовал при расстреле наркома внутренних дел Николая Ежова.
Эти два эпизода и стали основой для данной книги. За прошедшие пятнадцать лет с момента написания рукописи стало известно множество новых подробностей описанных автором событий. В конце девяностых годов книга могла быть стать громкой сенсацией. Сейчас она была бы интересна только узкому кругу историков и специалистов, которые словно золотоискатели выбирали бы из нее самородки новой информации. Поэтому я решил снабдить рукопись своими комментариями – сообщив то, что по тем или иным причинам, не написал сам автор – Петр Фролов[2 - Имя вымышленное.].
Из рукописи этого человека я взял вторую, третью и четвертые главы: «Служба на границе», «В центральном аппарате» и «Правда о «врагах народа»«и переделал их в пять глав, разбив при этом на подглавки. Все заголовки (глав и подглав) пришлось придумывать заново. Это единственное серьезное вмешательство в авторский текст.
Глава 1. С погранзаставы в камеру Лубянки
В середине июня 1938 года на заставу «Пакшекори» 59-го Посьетского погранотряда, где я служил заместителем начальника заставы, прискакали двое всадников. Их появление сразу привлекло внимание свободных от несения службы немногочисленных пограничников. Уже три месяца мы ожидали нападения японцев. Вокруг нашей заставы были вырыты окопы полного профиля и оборудованы замаскированные огневые «точки». Несколько раз в неделю проводились учения по действиям личного состава заставы в случае использования противником химического оружия. Бойцам раздали боеприпасы. С застав семьи офицеров были отправлены вглубь страны.
Если одетый в перетянутую портупеей гимнастерку цвета хаки и зеленую фуражку начальник 5-го отделения штаба погранотряда старший лейтенант Аргунов Виктор ничем не выделялся на фоне других офицеров – пограничников, то его спутник сразу стал объектом повышенного внимания со стороны свободных от охраны границы солдат. Ведь им каждый день напоминали о том, что враг затаился где-то рядом и может принять любое обличье. А тут подозрительный тип в нелепом для приграничной полосы наряде.
На голове гостя красовалась светло-синяя фуражка офицера НКВД, а в петлицах на гимнастерке – три ромба – комиссар госбезопасности 3-го ранга (соответствовало армейскому званию генерал – майора – прим. ред.). Хотя в тридцатые годы погранвойска входили в состав НКВД, но они были относительно автономной структурой, так же как и милиция или пожарные. Каждое из этих ведомств занималось решением своих узких задач. Милиция обеспечивала общественный порядок и боролась с уголовной преступностью. Пожарные тушили пожары. А пограничники охраняли государственную границу и ловили нарушителей. Крайне редко руководители краевых и республиканских органов внутренних дел посещали погранзаставы.
Меня насторожило еще и то, что высокопоставленного офицера НКВД сопровождал человек, который отвечал за организацию разведки в погранотряде. 5-ое отделение штаба занималось вопросами пограничной разведки и не подчинялось разведотделу УНКВД по Дальневосточному краю или штабу Дальневосточного военного округа. Это нам еще в училище объяснили.
Аргунов и раньше появлялся у нас с кем-либо из проживавших в приграничной зоне советских корейцев. Правда, не на самой заставе, а в ее окрестностях. Там, где укажет начальник нашей заставы. Туда подходил я или другой заместитель начальника заставы – Самохин Виктор, а потом кто-то из нас вел гостей к самой границе – к тому месту, где было организовано «окно», через которое агент должен был тайно проникнуть на территорию Маньчжурии. Там старший лейтенант прощался с лазутчиком, часа два внимательно наблюдал за происходящим на чужой территории, а потом мы вдвоем возвращались на заставу. Доложив начальнику заставы о проведенной операции, он уезжал в штаб пограничного отряда. Иногда мы, наоборот, ждали прихода агента с сопредельной территории – часами лежа в секрете. Бывали дни, когда мы уходили с границы, так и не встретив разведчика. Когда это случилось впервые, я, видя мрачное лицо Аргунова, предположил:
– Может он завтра придет. Я ребят предупрежу, что бы они если нарушителя обнаружат, то поаккуратнее его задерживали.
– Нет, – глухо ответил спутник, – он уже не вернется. Либо его японцы схватили или он пока еще скрывается от них… Он знает, что «окно» для него только сегодня открыто или через три дня. Не будет он просто так рисковать. Три «ходки» успешных и четвертая… Жалко парня. У него здесь подруга осталась.
– Так зачем он рисковал тогда? – удивленно спросил я.
– Зачем, – машинально переспросил собеседник, – Он родился и вырос здесь. И это не только наша с тобой, но и его Родина. И ради нее мы все трое жизни рискуем. Ты здесь давно служишь?
– Второй месяц пошел, – гордо заявил я.
– А я уже три года. И много чего повидал. Тишина на границе – она обманчива. Японцы еще с Гражданской войны все пытаются наш Дальний Восток захватить. Силы копят, что бы на нас напасть. Неясно, правда, где они нанесут первый удар. Вот для этого советские граждане из числа корейцев по заданию штаба нашего погранотряда тайно проникают на территорию Маньчжурии. Хотя и враг не дремлет и сам регулярно засылает к нам шпионов и диверсантов. Обычно корейцев. Их очень много живет по обе стороны границы. И очень сложно понять, кто из них, а кто враг…
Комментарий Александра Севера:
«Иосиф Сталин решил эту задачу просто. В сентябре 1937 года 172 тысячи этнических корейцев были выселены из приграничных районов Дальнего Востока на новое место жительства, в Среднюю Азию. Это были некоторые районы Казахстана и Ташкентская область Узбекистана. Это мероприятие было проведено на основании совместного постановления Совнаркома и ЦК ВКП(б) № 1428–326 «О выселении корейского населения из пограничных районов Дальневосточного края». Процитируем данный документ:
«Совет Народных Комиссаров Союза ССР и Центральный Комитет ВКП(б) постановляют:
В целях пресечения проникновения японского шпионажа в Дальневосточный край провести следующие мероприятия:
1. Предложить Дальневосточному крайкому ВКП(б), крайисполкому и УНКВД Дальневосточного края выселить все корейское население пограничных районов Дальневосточного края: Посьетского, Молотовского, Ханкайского, Хорольского, Черниговского, Спасского, Шмаковского, Постышевского, Бикинского, Вяземского, Хабаровского, Суйфунского, Кировского, Калининского, Лазо, Свободненского, Благовещенского, Тамбовского, Михайловского, Архаринского, Сталинского и Блюхеровского и переселить в Южно-Казахстанскую область, в районы Аральского моря и Балхаша и Узбекскую ССР.
Выселение начать с Посьетского района и прилегающих к Гродеково районов.
2. К выселению приступить немедленно и закончить к 1-му января 1938 года.
3. Подлежащим переселению корейцам разрешить при переселении брать с собой имущество, хозяйственный инвентарь и живность.
4. Возместить переселяемым стоимость оставляемого ими движимого и недвижимого имущества и посевов.
5. Не чинить препятствий переселяемым корейцам к выезду, при желании, за границу, допуская упрощенный порядок перехода границы…
11. Увеличить количество пограничных войск на 3 тысячи человек для уплотнения охраны границы в районах, из которых переселяются корейцы.
12. Разрешить Наркомвнуделу СССР разместить пограничников в освобождаемых помещениях корейцев.
Председатель Совета Народных Комиссаров Союза ССР В. Молотов
Секретарь Центрального Комитета ВКП(б)
И. Сталин».
Можно предположить, что решение о проведении депортации было принято весной 1937 года. Именно тогда со страниц советских газет зазвучали обвинения в адрес проживавших на территории Дальнего Востока корейцев. Так, газета «Правда» в номере от 23 марта 1937 года рассказывала о задержании корейцем-колхозником засланного японцами на советскую территорию шпиона-корейца. В статье, в частности, сообщалось:
«Шпион-кореец. Он «работает» на своих хозяев – японцев – не первый год. Самые подлые, кровавые дела поручали ему… Недавно японский жандармский офицер поручил ему разведать, силен ли советский строй на Дальнем Востоке. Шпиону мерещились новые тысячи иен. Он согласился отправиться через границу. Поздней ночью шпион двинулся в путь. Но едва он вступил на советскую землю, как его задержал кореец-колхозник. Испытанное оружие провокатора – национальное родство – дало на этот раз осечку. Шпион просчитался. Корейцы – советские граждане – научились распознавать врага. Советский патриот-кореец доставил куда следует врага своего народа. Человекообразный хищник обезврежен».
Газета «Правда» в номере от 10 июля 1937 года поместила статью «Подрывная работа японской разведки», которая сообщала, что японцы внедряют своих шпионов в корейское национально-освободительное движение и создают фиктивные «революционные корейские организации» для раскола общего национально-революционного фронта корейских трудящихся. «Японская агентура, – говорилось в статье, – создает групповую и фракционную борьбу среди корейских общественных организаций, стремится разложить их изнутри и заодно подготовить материалы для новых вербовок».
Газета «Известия» в номере от 4 сентября 1937 года сообщила о том, как с помощью председателя пограничного корейского колхоза «Борьба» Ким Иксена пограничники задержали переброшенного японцами из Маньчжоу-Го корейца-шпиона.
Понятно удивление автора мемуаров, когда он увидел на территории погранзаставы офицера пограничной разведки, который не появлялся здесь наверно полгода. Ведь вместо корейцев в приграничных районах разместили пограничников, которых не перебросишь с разведывательной миссией в оккупированную Японией Маньчжурию. К тому же с апреля 1938 года в пограничных и внутренних войсках, дислоцированных на территории Дальнего Востока, был введен режим повышенной боевой готовности. В Москве, не без оснований, опасались вооруженных провокаций со стороны Японии. Отдельный Дальневосточный военный округ с 1 июня 1938 года был преобразован в Дальневосточный фронт».
Вернемся к рассказу Петра Фролова».
…Через две недели после нашего разговора произошло ЧП – начальник заставы вместе с пятью пограничниками вступил в неравный бой с группой нарушителей и был ранен в ногу. После лечения в госпитале он снова вернулся на нашу заставу.
В первой половине 1938 года Аргунов несколько раз появлялся в зоне ответственности нашей заставы в сопровождение группы вооруженных пистолетами и винтовками китайцев, которые раньше проживали в Манчжурии и воевали с японцами в составе партизанских отрядов, а теперь перебрались в Советский Союз.
За сутки до появления старшего лейтенанта и «партизан» я получал приказ от начальника заставы организовать «окно» на границе. Когда впервые группа ушла в Маньчжурию, я осторожно поинтересовался у Аргунова, как эти партизаны попали в Советский Союз.
– Бывшие…, – поправил он, – Теперь они полноправные советские граждане и выполняют специальные задания командования пограничных войск. Они нам границу будут помогать охранять, – и, увидев недоумение на моем лице, пояснил, – Ловить нарушителей еще до того, как незваные гости появилась на нашей территории. Сегодня к вечеру они должны одного такого доставить.
И действительно, «партизаны» вечером привели корейца.
– Агент японской разведки, – сообщил мне Аргунов, выслушав короткий доклад одного из китайцев и указав на пленника.
– А дальше что? – спросил я, не зная как реагировать на факт похищения иностранного подданного, пусть даже и шпиона. Вот если бы его захватили с поличным на нашей территории, тогда все понятно. А так это грубое нарушение международного права, как и рейды «партизан». Хотя и японцы проделывали тоже самое – пытались похищать советских пограничников и регулярно перебрасывали через границу шпионов и диверсантов.
– Дальше все просто. Партизаны на свою базу – тренироваться и готовиться к следующему рейду. Этого, – он взглянул на «агента японской разведки», – в отряд для допросов, а тебе на заставу. Доложишь обо всем случившимся своему непосредственному начальнику и забудешь обо всем, что видел и слышал сегодня.
Вот примерно при таких обстоятельствах я встречался с Аргуновым до того дня, когда он появился на заставе с подозрительным типом одетым в форму комиссара госбезопасности 3-го ранга.
Гости сразу проследовали в домик, где находился штаб и комната Красного уголка. Через несколько минут меня вызвал командир – начальник заставы Махалин Алексей. Войдя в комнату и четко доложив о своем прибытие, я смог более детально рассмотреть незнакомца.
Спутник старшего лейтенанта мне сразу не понравился. Типичный местечковый еврей с усиками как у Гитлера. На гимнастерке две награды: орден Красной Звезды и орден Ленина. Взгляд у визитера был какой-то испуганный и затравленный. Словно его поймали за подготовкой чего-то противозаконного. Подозрительным было еще и то, что несмотря на высокое звание и боевые ордена, держался он как-то сковано и испуганно озирался по сторонам, словно опасаясь чего-то.
Оба пограничника выглядели сильно растерянными и смущенными, словно им приказали выполнить что-то противозаконное. Что именно, я понял, когда услышал распоряжение начальника погранзаставы:
– Завтра утром, с 5 до 8 часов, организуешь «окно» на 7-м участке. Из Маньчжурии должен прийти агент, на встречу с… – он вопросительно взглянул на Аргунова.
– Комиссара госбезопасности 3-го ранга, – поспешно подсказал офицер пограничной разведки и добавил, словно боялся, что Махалин случайно скажет что-то лишнее, – Мы сами пройдем на 7-ой участок и вернемся обратно самостоятельно. Все секреты и дозоры в районе проведения встречи нужно снять!
Вот что вызвало смущение и растерянность обоих пограничников! Непонятно кем (для автора мемуаров – прим. редактора) отданный приказ о том, что встреча неизвестного комиссара 3-го ранга с агентом пройдет без контроля со стороны офицеров погранзаставы! Разумеется, граница на 7-ом участке будет оставаться «на замке», правда для всех, кроме гостя. Фактически в течение нескольких часов он будет находиться на нейтральной полосе! А вдруг его решат захватить японцы! Неделю назад на заставе соседнего погранотряда трое японцев попытались похитить советского пограничника. Двое находившихся в секрете бойцов уже приготовились захватить нарушителей, но внезапно взлетевший фазан заставил самураев обратиться в паническое бегство.
– Вам все ясно? – жестко произнес Махалин, обращаясь ко мне, и поспешно добавил, опасаясь моих возражений, – тогда выполняйте!
– Никак нет! – четко отрапортовал я, – Считаю данное распоряжение нарушением приказа начальника погранотряда от 15 апреля, согласно которому категорически запрещается находиться в приграничной полосе в дневное время суток военнослужащим пограничной охраны в одиночку, а тем более представителей среднего командного состава погранотряда. Требую письменного приказа командира погранотряда или лица его замещающего!
