скачать книгу бесплатно
– Католики и реформаторы? – уточнила Левина, хотя вопросы излишни – одно и то же повторяется снова и снова. Почти каждый день вспыхивали драки из-за религиозных противоречий.
– Боннер ударил человека за недостаточное почитание Святых Даров. С того и началось.
– Епископ Боннер… – Левина живо представила его: одутловатый, круглолицый, похожий на мальчишку. Внешний облик не сочетался с его зверской жестокостью. – Вот кто первым попадет в ад! – Теперь ей казалось, что время правления молодого короля Эдуарда, когда они могли открыто исповедовать свою веру, было давным-давно; Англию сотрясали распри после резкого возвращения в католичество при новой королеве.
– Вина, у нас в доме есть что-либо, способное нас выдать?
– Несколько памфлетов. Библия. – Георг никогда особенно не интересовался религиозными вопросами, зато Левина поняла, что новая вера накрепко вошла в нее, сцементировала, как яйцо – раствор. Она прекрасно знала, что Библию на английском языке хранить опасно. – Главное, чтобы все видели: мы ходим к мессе и почитаем Святые Дары… – Левина порылась в груде книг, разыскивая памфлет, который ей позавчера передали на рынке. – Вот! – Она протянула ему находку.
– Выглядит вполне безобидно. – Георг пролистал тонкую брошюру и швырнул ее в огонь. – И все-таки трудно сказать заранее…
– Да… – Левина кинула следом еще один памфлет, который служил закладкой в одном из ее анатомических атласов. За последние годы они видели много перемен и понимали, как важно соблюдать осторожность. – Но уж здесь никакого вреда нет, правда? – Она раскрыла атлас на рисунке вскрытого трупа. – Или, может быть, они и это сочтут нечестивым?
– Вина, в тот день, когда они сочтут такие рисунки ересью, мы вернемся в Брюгге. – Георг пылко обнял ее. – А твоя Библия?
– Георг, неужели ты собираешься сжечь ее?
– Пусть лучше сгорит она, чем ты.
– Не может быть! – Левине не верилось, что муж предложил такое. – Это ведь Слово Божье!
– Ну и что? – сказал он. – Господь нас простит. Повод достаточно веский.
– Георг, ты заходишь слишком далеко!
– Тогда отдай Библию мне, и я спрячу ее подальше от дома. Закопаю где-нибудь в надежном месте.
– Неужели правда все зашло так далеко? – ужаснулась Левина.
– Пока еще нет, но зайдет.
Она достала Библию из деревянной шкатулки. Перед тем как отдать ее мужу, поцеловала ее. Неожиданно ей стало легче. Ее охраняет предусмотрительность мужа. Левина понимала, что Георг, Маркус и она – сильнее вместе, чем по отдельности. Она подумала о Фрэнсис, которая вынуждена без защиты существовать во враждебном окружении при королевском дворе. Ей приходится думать о том, как оградить своих дочерей от беды. Нет ничего удивительного в том, что она собирается выйти замуж за своего конюшего.
– Я так люблю тебя, Георг! – воскликнула Левина.
– Знаю, – ответил он.
Уайтхолл, ноябрь 1554 г.
Мэри
Рука королевы похожа на птичью лапу. Она сжала мне плечо, и я напрягла все силы, чтобы не сбросить ее. Второй рукой она круговыми движениями гладила себя по животу, чтобы никто не забывал о том, что она ждет ребенка. Она лучилась радостью, она была счастлива и не сводила влюбленного взгляда с мужа.
Я спрятала свою ненависть к ней за улыбкой. Моя ненависть похожа на демона. Я по-прежнему ее ручная обезьянка, прибегаю к ней по первому ее зову, чтобы растирать ее больные руки, читать ей, выполнять мелкие поручения. Похоже, она уже забыла о том, что убила мою сестру. Я часто думала, не мучает ли ее совесть; как она может жить после того, что совершила?! Ей кажется, что она совершила богоугодное дело. Я не желаю верить в Бога, которого радуют подобные вещи. Но на молитве я послушно перебираю четки. Ведь я, Мэри Грей, – золотая девочка.
Рядом с королевой ее испанец. Одеревенелый, неловкий, он отшатывался от нее, как другие обычно отшатываются от меня, если их усаживают рядом, – уж мне ли не знать, как проявляется отвращение! Она трогает его за рукав, и он морщится. Понятно, что она не оправдала его ожиданий, хотя сама она, похоже, этого не замечает. На лице Фелипе такое же выражение, какое появляется на лице Кэтрин, когда ей предлагают подарок, который ей не нравится, но она должна притворяться довольной. Теперь, когда испанец красуется рядом с королевой, надменный и неприступный, чернь им вполне довольна – он действительно выглядит по-королевски. Внешность оказывает большое влияние на людей; уж мне ли не знать!
Мы стояли на трибуне арены для турниров Уайтхолла; все собрались, чтобы посмотреть какую-то испанскую забаву, которую собираются показать наши гости. Последние месяцы я наблюдала за англичанами, которые изо всех сил старались делать вид, будто ничто испанское не производит на них особого впечатления. Сегодняшний день не стал исключением. Молодые иноземные аристократы группками скакали по арене, изображая битву, и размахивали рапирами, но на них почти никто не смотрел. Небо затянули облака, было холодно и сыро, моросил мелкий дождь, который угрожал перейти в ливень. Мы кутались в меховые шубы, прячась под навесом, защищенные от дождя, а испанцы на арене дрожали от холода. Должно быть, им не терпится вернуться на родину, где светит солнце.
Англичане им не понравились; они то и дело жаловались. Им не нравилась наша погода, наша еда и наши девушки. По мнению испанцев, мы не умеем наряжаться, слишком бойкие и некрасивые. Правда, все они, как голодные псы на мясо, глазели на мою сестру и Джейн Дормер. Фериа, ближайший соратник короля, который демонстрировал самые лучшие среди всех испанцев манеры, судя по всему, воспылал страстью к Джейн Дормер. Кэтрин считает, что из Джейн выйдет отличная жена для такого человека, как он, потому что она послушная, добрая и кроткая. Я знаю, что хорошая жена должна быть послушной – во всяком случае, так всегда говорит мистрис Пойнтц, правда не мне, ведь всем известно, что я никогда не выйду замуж. И все же я должна демонстрировать послушание. Оно сглаживает мои недостатки. Интересно, что ждет мою сестру Кэтрин, ведь она никого не слушается!
Фелипе что-то зашептал королеве так тихо, что ничего не слышу даже я, хотя и сижу у нее на коленях. Продолжая шептать, он то и дело косился на меня, и рот у него кривился от отвращения.
– Мэри, милочка, у нас болят колени. Пожалуйста, слезь и сядь рядом, – сказала королева, словно извиняясь.
Она и не догадывалась, как мне не нравится сидеть у нее на коленях – и какую жгучую ненависть я питаю к ней самой. Она попросила Джейн Дормер подвинуться и освободить для меня место рядом с ней, но ее муж снова что-то зашептал ей на ухо. Джейн Дормер снова села рядом с королевой, и мне пришлось сесть по другую сторону от Джейн, рядом с Магдален Дакр – теперь я далеко, и испанец может делать вид, будто меня не существует. Магдален скорчила гримасу и, отвернувшись от меня, отодвинулась на скамейке как можно дальше. Она зашептала что-то на ухо кузине Маргарет; та прыснула со смеху. Я притворилась, будто мне все равно. Хотя я привыкла к плохому обращению, мне далеко не все равно, как ко мне относятся; просто я не позволяю себе об этом думать.
Я посмотрела на то место, где еще недавно сидела моя сестра, но она незаметно ускользнула. Я огляделась по сторонам и заметила ее алое платье за высокой живой изгородью. Оказывается, она отправилась в аптекарский огород – скорее всего, чтобы обниматься с молодым Гербертом. С полдюжины конных испанцев, среди них Фериа, галопом вырвались на арену под приветственные крики толпы. Король встал и несколько раз хлопнул поднятыми над головой руками. Кое-кто из зрителей последовал его примеру, но аплодисменты были довольно жидкие. Всадники были одеты как будто для битвы – в нагрудниках и сапогах, в странных шапочках с перьями и просторных черных плащах. Они старательно забрасывали длинные полы на плечи – крест-накрест. Вместо копий у них длинные палки. Кто-то крикнул:
– Что это за оружие!
В толпе раздался смех, хотя я и не понимаю, что здесь смешного. Пусть у них нет оружия, зато их лошади красиво разубраны, начищены, как полированное дерево, горделиво выгибают шеи, раздувают ноздри, бьют копытами. А сбруя у них блестит, как драгоценности королевы.
Кони шли рысью, строем, мотали головами, высоко поднимали передние ноги и махали хвостами, а всадники перебрасывались палками, ловко подхватывая их в воздухе.
– Вы больше ни на что не способны? – крикнул кто-то из зрителей.
– Я не знаю этого танца, – вторил ему другой визгливым голосом, изображая женщину. Его реплика вызвала хохот.
Фелипе стиснул зубы и постучал по подлокотнику кресла ногтем большого пальца – тук-тук-тук. Мы все молчали. Из толпы доносились колкости и свист. Тук-тук-тук. Королева взяла мужа за руку. Он вырвал ее. Она что-то бормотала о том, что зрелище изумительное. В ответ он фыркнул и отвернулся от нее. Приближенные королевы, Сьюзен Кларенси и Фрайдсуайд Стерли, сидящие позади нас, начали хлопать, притворяясь заинтересованными. Король обернулся к ним и бросил на них такой взгляд, что они замерли. Королева растирала живот. Одна из лошадей, гнедой мерин, встала на дыбы, едва не сбросив всадника; шапочка с пером слетела с его головы.
Над этим засмеялся даже король, но тут кто-то из толпы крикнул:
– Дама потеряла шляпку?
Фелипе снова стиснул зубы, а его глаза метали молнии.
Я давно перестала следить за тем, что делают на арене испанцы. Мой взгляд был прикован к сцене в отдалении, в аптекарском огороде. Там моя сестра. Отец Гарри Герберта, граф Пембрук, схватил сына за воротник. Кэтрин рядом с ними; рядом с Пембруком она казалась маленькой, как кукла. Судя по наклону ее головы, она о чем-то просила его. Я мысленно попросила ее придержать язык, потому что прекрасно знаю, что Кэтрин из тех, кто сначала говорит и только потом думает, но она, по-моему, не может остановиться.
По-прежнему одной рукой держа сына за ворот, Пембрук размахнулся и со всей силы ударил Кэтрин по лицу. Она упала на землю; ее алые юбки отчетливо видны на зеленой траве. Я не верю собственным глазам: этот великан, который увел сына, посмел влепить пощечину моей сестре! Потом он наверняка скажет, что она сама напросилась, но для его поведения нет оправданий.
Я спросила себя, что бы сейчас сделала Джейн, однако знала ответ еще до того, как мысленно задала вопрос. Я попросила у королевы разрешения отлучиться и заковыляла вниз с трибуны. Тревожить Maman сейчас нельзя. Я понимала: если я привлеку внимание к той сцене, все будет только хуже. Доброе имя сестры и так под угрозой.
Дождь пошел сильнее; к тому времени, как я нашла сестру, мое платье намокло и отяжелело. Она так и сидела на земле, и ее красное платье потемнело, промокнув насквозь. Кэтрин дрожала всем телом; она безудержно рыдала.
– Полно, Китти. – Я старалась казаться старше, чем есть на самом деле, старалась представить, что бы на моем месте сказала Джейн. – Пойдем скорее, тебе надо переодеться в сухое, не то ты заболеешь и умрешь.
Чепец упал у нее с головы; светлые пряди облепили лицо. На щеке у нее багровая отметина, отпечаток мужской руки. Она все еще рыдала, у нее дрожали плечи, и только сейчас я заметила, что ее корсет расшнурован и ей приходится придерживать платье обеими руками, чтобы оно не упало.
Она позволила мне зашнуровать ее и молча побрела за мной в покои Marxian, которые находятся довольно далеко от арены для турниров. Мое платье так промокло, что мне было трудно идти. К тому времени, как мы вошли внутрь, выпачкались в грязи с ног до головы. Нас бурно приветствовали два пса Кэтрин; она присела на корточки и ласково заговорила со своими любимцами. На какое-то время она как будто забыла о своем горе.
– Стэн, Стим, где остальные?
– Maman отправила их на конюшню: щенки грызут гобелены.
– И Геркулеса тоже?
– Да, и твою обезьянку тоже, – кивнула я.
Домашние питомцы сестры вызывали в ней прилив нежности. Иногда мне казалось, что любовь настолько переполняет ее, что она не знает, что делать со своими чувствами, и изливает их на своих питомцев. Интересно, что значит быть переполненной любовью? Мне подобное чувство незнакомо. Я стараюсь не показывать своих эмоций. Правда, это не значит, что я бесчувственная.
Я позвала судомойку; она принесла ведро горящих углей, чтобы разжечь камин. Мы сняли мокрые платья и стали греться у камина. На Кэтрин была лучшая шелковая ночная сорочка Maman и ее красивая шаль, а я завернулась в шерстяное одеяло. Мы по очереди пили горячий пунш маленькими глотками, чтобы не обжечь губы.
– Ты должна оставить его в покое, – сказала я.
– Но ведь он мой муж! – фыркнула Кэтрин.
– Нет, Китти. Ты ни за что не победишь. – Я знаю, что замужество Кэтрин было частью заговора Нортумберленда, ведь ее выдали замуж в один день с Джейн.
– Но мы любим друг друга!
– Это не имеет никакого значения, – возразила я.
Лицо сестры распухло от слез.
– Пембрук сказал, что я запятнана изменой отца и сестры, и он не допустит, чтобы на его сына тоже падала тень.
Я не знала, как ее утешить. Прояснился еще кусок семейной истории. Должно быть, Пембрук переметнулся на другую сторону, спасая свою шкуру, после того как Мария низложила Джейн. Мы – свидетели его измены, поэтому сейчас он не желает иметь с Греями ничего общего.
– Отцу, по крайней мере, хватило мужества умереть за свои убеждения, – продолжила Кэтрин, вытирая нос рукавом.
Я совсем не уверена в том, что отец таков, каким его считает Кэтрин. Он примкнул к мятежникам, и его схватили, когда он пытался бежать, так сказала Maman. Но я не стану повторять ее слова, чтобы не лишать сестру последнего утешения, ведь она боготворила отца. Я вспомнила, что еще говорила Maman: только страх быть обвиненной в государственной измене способен помешать Кэтрин втянуть себя в заговор с целью оказаться на престоле.
– Положение королевы непрочно, chеrie, – говорила Maman. – И многие реформаторы мечтают ее свергнуть.
Впрочем, по-моему, Кэтрин не думала ни о престоле, ни об окружающей нас опасности. Сейчас ее занимала только ее любовь, а для всего остального в душе просто не осталось места. Наверное, у всех нас свои способы забывать о действительности, не смотреть правде в глаза.
Maman пыталась найти выход с помощью брака. «Он убережет нас от гибели», – твердила она нам. Но никакой свадьбы пока не будет, ведь прошло слишком мало времени. Кроме того, королеве не хочется выпускать нас из виду. Елизавету она отправила в Вудсток в надежде, что о ней все забудут. Но забыть Елизавету невозможно; все перешептываются о ней, что хорошо для нас. До тех пор, пока внимание реформаторов обращено на Елизавету, мы, Греи, отступаем на второй план – во всяком случае, так считала Maman.
– Китти, мы должны одеться, ведь они все скоро вернутся. – Я старалась отвлечь ее. – Что ты наденешь? Синее платье? Оно так тебе идет!
Мы помогли друг другу переодеться в чистые сорочки и нижние юбки; зашнуровали друг другу корсажи, подкололи рукава, заплели косы и подоткнули волосы под чепцы. Мне нравилось, когда Кэтрин помогала мне одеваться, потому что она привыкла к особенностям моей фигуры и старалась как можно меньше меня дергать. Даже милая Пегги Уиллоби, когда помогала мне одеться, не скрывала любопытства, и я чувствовала, сколько сил ей приходится прилагать к тому, чтобы не глазеть на мой горб.
– А кузина Маргарет выходит замуж, – неожиданно объявила Кэтрин, как будто говорила сама с собой. Я уже слышала о помолвке Маргарет Клиффорд, но не хотела ничего говорить, чтобы не расстраивать сестру. – За Генри Стэнли, лорда Стрейнджа… в самом деле, странный выбор. – Она фыркнула. – Он вечно дает волю рукам! То-то она обрадуется…
Я молчала; когда Кэтрин садилась на любимого конька, лучше держать язык за зубами.
– A Maman! – Сестра ударила себя кулаком по колену, и остатки пунша выплеснулись на пол. Стэн и Стим поспешили вылизать лужицу. – Ну что она нашла в этом Стоуксе?! Да кто он вообще такой?
– Добрый человек, – ответила я и сразу пожалела о своих словах, потому что они лишь раззадоривали сестру.
– Добрый, – повторила она, как будто у этого слова горький вкус. – Он ведь даже не… – Она не договорила.
– Китти, лучше смирись, ведь они поженятся независимо от того, за ты или против. И потом, последние дни Maman выглядит более счастливой. Тебе так не кажется?
– Подумаешь! – Кэтрин втащила Стэна себе на колени, прижала его морду к своему лицу и заговорила с ним, как с младенцем: – Тебе это тоже не нравится, да, Стэнни?
Я встала и подошла к окну.
– Дождь кончился. – Я со скрипом провела пальцем по запотевшему стеклу.
– А еще, – продолжила Кэтрин, – граф Фериа… ты ведь его видела, Мышка, да? Тот симпатичный испанец… Так вот, он положил глаз на Джейн Дормер. Правда, она делает вид, будто не замечает его… Все только и мечтают жениться на Джейн Дормер! Томас Говард постоянно грезит о ней. – Она стряхнула с плеч платье, которое упало на пол, выбрала другое, надела его, разглаживая юбки. Потом взяла одно из ожерелий Maman, надела на шею, застегнула, посмотрела на свое отражение в зеркале, вертя головой то туда, то сюда, поджала губы и со вздохом сказала: – Все фрейлины королевы выйдут замуж, и только я останусь старой девой!
– Тебе всего пятнадцать лет. Тебя трудно назвать старой девой. И потом, ты не останешься одна: рядом с тобой буду я, ведь я никогда не выйду замуж.
– Прости, Мышка, – спохватилась она, сталкивая Стэна на пол и подбегая к окну. Она села на подоконник, и мы стали с ней вровень. Она протянула мне мизинец в знак примирения: – Я не подумала; я была недоброй, потому что думала только о своих горестях, в то время как… – Она не договорила, но имела в виду: в то время как я так уродлива, что никогда никому не понравлюсь.
Кэтрин сняла с пальца обручальное кольцо.
– Вот… – Она мягко взяла меня за руку и надела мне кольцо на средний палец. – У тебя красивые руки и красивое лицо; пусть фигурой ты не вышла, зато ты очень умна; и пусть у тебя горб, зато ты добрая и хорошая. – Она умолкла, и я увидела, что слезы снова собираются в уголках ее глаз. – Вот я – не добрая и не хорошая. Ты стоишь дюжины таких, как я.
Когда сестра так говорит, мне хочется плакать. Обычно я сдерживаю слезы, но нежность сестры размягчает меня изнутри.
– И потом, – продолжила она, – вспомни Клод, которая однажды была королевой Франции. Разве ты о ней не слышала? Она была горбунья, как ты, но все же вышла замуж за короля Франциска… да к тому же она была кривой на один глаз!
Я кивнула и вздохнула, собираясь с мыслями. Я не уверена, что хочу знать о Клод, королеве Франции, потому что история о королеве-горбунье как-то нарушает мое равновесие в изуродованном теле.
– Что с ней случилось? – спросила я.
– Не знаю, – ответила Кэтрин. – Но она стала матерью следующего короля Франции, и в честь нее назвали сорт сливы – ренклод.
– Сливы-венгерки, – повторяю я, думая о том, насколько слива простой плод. – Интересно, что можно назвать в мою честь? Может быть, крыжовник? Я ведь такая же кислая и колючая.
– Мышка! Ты не такая!
Но мне кажется, что я именно такая.
– У тебя красивые глаза. Так что ничего еще не потеряно. Кроме того, в тебе течет королевская кровь, как в королеве Клод, поэтому… – Кэтрин умолкла и раскинула руки в стороны, словно желая показать, что весь мир принадлежит мне.
– Да, Китти, – сказала я, только чтобы угодить ей. Мне снова пришлось проглотить обиду. – В нас обеих течет королевская кровь. – Мои слова вызвали у нее улыбку, а когда она улыбается, мне кажется, что выходит солнце. Мы услышали шаги – люди возвращались с арены для турниров. – Слышишь, все идут на ужин. Нам лучше тоже пойти, пока нас не хватились.
Мы пошли, держась мизинцами, в большой зал, где были накрыты столы. Люди прибывали. Кэтрин вертела головой, ища взглядом Гарри Герберта. Его отец здесь, а его самого нет; я почувствовала, как Кэтрин сжимается. Она расстроена. Marxian стоит у возвышения; она поманила нас к себе. На возвышении сидят король и королева. Я вздохнула, и Кэтрин помогла мне подняться, потому что ступеньки слишком высоки для меня. Мы присели перед их величествами; все заметили, что мы переоделись, тогда как остальные пришли в том, в чем были на поединке. Фелипе отошел туда, где собрались его соотечественники, и королева хлопнула себя по коленям, веля мне сесть на них. Мне снова пришлось изображать ее ручную обезьянку.
Смитфилд/Уайтхолл, февраль 1555 г.
Левина
Лошадь Левины пробиралась в толпе. Женщина радовалась, что ее сопровождает грум, потому что в воздухе пахло насилием. Они ехали как бы против течения, потому что толпа двигалась к Смитфилду, где только что Левина получила новые краски у своего поставщика. Его лавка была втиснута за церковью Святого Варфоломея. Левина спешила в Уайтхолл; ей будет позировать сам кардинал. Она боялась опоздать и опозориться, но толпа делалась все плотнее, а люди беспокойнее. Чуть раньше, проезжая через рыночную площадь, Левина видела посередине столб. Скоро еще одного несчастного привяжут к столбу и сожгут на костре. Такая судьба уготована пребендарию собора Святого Павла – он не захотел отречься от своих убеждений. Левина несколько раз видела его в городе, и он всегда казался ей человеком благоразумным; кроме того, его отличала мягкость в обращении. Она старалась гнать от себя мысль о том, что сожжения начались так скоро после возвращения кардинала из долгой римской ссылки и восстановления старых законов о еретиках.
Поднялся шум, и ее конь испугался, встал на дыбы; копытами он едва не ударил по голове какого-то прохожего.
– Усмирите свою зверюгу! – крикнул тот, грозя кулаком и скалясь, как дворняжка.
Левина боролась с непокорным конем, но тот все больше пугался криков и шума. Она вздохнула с облегчением, когда грум взял ее коня под уздцы, что-то шепнул ему на ухо и утешил его.
На площади снова поднимался шум.
– О боже! – вскрикнула Левина.
