скачать книгу бесплатно
Дед снял бейсболку и почесал всклокоченные седые волосы.
– О чем?
– О Карли. О том, что произошло.
Я не увидел у него в глазах искорку воспоминания. Факты имеют склонность попадать Эдгару в сознание и покидать его, долго там не задерживаясь. Натянув бейсболку на голову, дед снова уставился на картину, сосредоточенно наморщив лоб, словно понимая, что я сказал ему что-то важное и он обязательно должен это вспомнить.
– Она умерла, – напомнил ему я, и когда я произнес это вслух, у меня внутри все оборвалось.
Эдгар надолго задумался, перед тем как мне ответить. Я даже начал гадать, услышал ли он меня. Наконец он поджал губы, собираясь высказать мне то, что думает.
– Лучше жить без женщин, – объявил дед, и в его голосе прозвучала злая резкость. – Только и ждут, как бы нанести удар в спину. Моя жена ушла от меня к другому, когда мне было пятьдесят. Больше я ее никогда не видел. Очень хорошо, что я от нее избавился!
– Эдгар! – вздохнул я, не желая выслушивать еще одну обличительную речь. Только не сегодня.
– Она заявила, что больше не знает, кто я, черт побери! Что это значило? Я был тот, кто приносит в дом еду, вот кем я был. Когда-нибудь ты поймешь, Дилан, как же тебе повезло.
Зажмурившись, я стиснул кулаки, стараясь совладать с собой.
Мне бы очень хотелось сказать вам, что это в Эдгаре говорил его возраст, однако на самом деле он был таким почти всю свою жизнь. Этот вздорный ублюдок вечно отпускал злые шутки. Возьмите любой плохой эпитет – и он будет применим по отношению к Эдгару. Самовлюбленный эгоист. Расист. Женоненавистник. Я никогда не встречался со своей бабушкой, но я не сомневался в том, что он вел себя с ней отвратительно, и именно поэтому она собрала свои вещи и уехала в Калифорнию, даже не оставив записки.
Весь этот гнев, который испытывал Эдгар, прикрывал большую боль. И чувство вины. Его обвиняли в том, что совершил мой отец, и, уверен, в глубине души он также винил себя. Когда твой сын убивает свою жену, поневоле задаешься вопросом, что ты сам сделал не так. К тому же, когда обоих моих родителей не осталось в живых, Эдгару волей-неволей пришлось одному воспитывать мальчишку-подростка. Когда я переехал жить к нему, ему уже было за семьдесят. И я ему жизнь не упростил, это точно. Я был ранен, я был зол и ненавидел весь мир, и деда в том числе. И я позаботился о том, чтобы он это прочувствовал.
У нас получилось чертовски замечательное фамильное дерево. Эдгар. Мой отец. Я. Однако я не собирался стоять и молча выслушивать, как я должен радоваться, что Карли больше нет в живых.
– Я пойду немного прогуляюсь, – натянуто произнес я, проглотив нестерпимое желание наорать на деда. Мне просто требовалось уйти, иначе я мог сказать что-нибудь такое, о чем потом пожалел бы.
– Да, как хочешь. Потом съедим по сосиске в тесте, точно?
– Точно.
– Карли придет? – спросил Эдгар. – Она у нас хранительница домашнего очага.
Теперь это действительно был возраст Эдгара. Он уже успел забыть.
– Нет, – ответил я, не желая повторять еще раз страшные слова. – Нет, у Карли сегодня не получится.
– Жаль. Знаешь, ты не заслуживаешь такой девушки.
– Да, знаю.
Я оставил деда перед «Полуночниками». Я был больше не нужен ему. Бывало, он простаивал так часами, не отрывая взгляда от картины и рассказывая всем, кто оказывался рядом, историю Даниэля Каттона Рича.
У меня не было никакой цели. Мне просто требовалось дышать, а здесь это было трудно. В музее было многолюдно, туристы толпились перед такими обязательными для просмотра картинами, как «Американская готика» и «Кувшинки». Я бродил из одного крыла в другое, почти не останавливаясь, чувствуя тяжесть в груди. Зайдя в туалет, чтобы вымыть лицо, я открыл кран и обнаружил, что от одного только шума воды начинаю задыхаться. Даже тончайшая струйка отзывалась мучительной болью у меня в голове. Поспешно закрутив кран, я ухватился за раковину, чтобы удержать равновесие, и увидел в зеркале свое отражение: по-прежнему непроницаемое, абсолютно незнакомое лицо. Шатаясь, я вышел из туалета, взмокнув от пота.
Куда бы я ни ходил, люди пристально смотрели на меня. Такое у меня было ощущение. Мне казалось, что взгляды преследуют меня повсюду. Те, кто протискивался мимо меня, кто преграждал мне дорогу, казалось, все они смотрели на меня, бормоча себе под нос: «Это он. Его жена умерла». Даже картины преследовали меня. Портрет Элизабет Тейлор кисти Уорхола[4 - Уорхол, Энди (1928–1987) – американский художник, продюсер, дизайнер, писатель, издатель журналов и кинорежиссер.] заигрывал со мной своими алыми губами и синими тенями на веках. Младшая из двух сестер Ренуара с любопытством разглядывала меня из-под шляпки с цветами. Они были такими близкими, такими живыми, такими яркими, что я ждал, когда же они оживут.
Я знаю, что вы думаете. Меня охватил приступ паники. Вот объяснение тому, что произошло дальше. Мое горе, гнев на Эдгара, нехватка воздуха, мое лицо в зеркале – все это соединилось вместе, и я начал видеть то, чего здесь не было. Возможно, вы правы, но чувствовал я совсем другое.
Мне казалось, будто все это происходит в действительности.
Это было таким же реальным, как и когда я тонул в реке.
Я находился в зале с огромным шедевром «Воскресный день на острове Гранд-Жатт» Сёра[5 - Сёра, Жорж (1859–1891) – французский художник-импрессионист, создатель оригинального метода живописи под названием «пуантилизм».], выполненным в технике пуантилизма, десять футов в ширину, почти семь футов в высоту. Я видел это полотно уже тысячу раз, быть может, больше. Я мог бы пересказать детали по памяти: длинная трубка мужчины в трико, обезьянка с идеально закрученным хвостом, солнечные зонтики всевозможных цветов. Это одна из самых известных работ в коллекции музея, и я не мог приблизиться к ней из-за столпившихся посетителей, поэтому я остановился в конце галереи, глядя на полотно поверх голов тридцати с лишним человек, собравшихся перед ним. Они сами образовали что-то вроде «Гранд-Жатт» – разных возрастов, рас, роста, телосложения, все застыли, плененные восхитительным искусством.
И тут мой взгляд упал на мужчину, стоявшего спиной ко мне. Мое внимание привлекла его куртка.
Это была кожаная мотоциклетная куртка, черная, потертая, с параллельными швами на рукавах. Точно в такой же куртке был мой отец в ту ночь, когда мне было тринадцать лет. В ту ночь, которая разделила мою жизнь на «до» и «после». На протяжении многих лет я хранил эту куртку в шкафу, не в силах прикоснуться к ней, но также не в силах ее выбросить. Когда Карли перебралась ко мне, ей наконец удалось убедить меня в том, что настал час избавиться от куртки. Я ее сжег. Она превратилась в пепел. Ее больше не существовало.
Поэтому для меня явилось шоком увидеть перед картиной мужчину в точности такой же куртке.
Больше того, я вдруг осознал, что это куртка моего отца.
Присмотревшись внимательнее, я разглядел шоколадно-коричневые пятна крови. Она впиталась в кожу, став вечным напоминанием о той ночи, которая изменила мою жизнь. Поверьте, я давным-давно запомнил рисунок брызг крови, подобно тому как запомнил висящие в музее картины. Я бы никогда не смог их забыть.
Мужчина в куртке обернулся, показав свое лицо. У меня подогнулись колени. Я не мог стоять; мне пришлось ухватиться за стену, чтобы удержаться на ногах. Наши взгляды встретились сквозь десятки людей, снующих между нами. Незнакомец смотрел на меня; я смотрел на него. Он отреагировал. Он меня узнал. Его холодный стальной взгляд застыл на мне: хищник заметил добычу.
Это продолжалось всего одно мгновение, затем незнакомец равнодушно развернулся и скрылся в соседней галерее.
Но я успел его рассмотреть. Я рассмотрел самого себя.
Мой профиль. Мое лицо. Совсем как в реке. Это Дилан Моран разглядывал «Гранд-Жатт», одетый в куртку, обагренную кровью моих родителей. Шок нашей встречи парализовал меня, однако он, похоже, нисколько не удивился, увидев меня. Он словно ждал этого момента, ждал, когда я его найду.
Я встряхнулся, выходя из оцепенения, и оторвался от стены. Я направился через галерею, пробираясь между людьми, не понимающими нетерпение сумасшедшего, протискивающегося сквозь них. Мой двойник исчез, но я поспешил следом за ним в соседний зал, где остановился, высматривая его в толпе.
Где он?
Где я?
Однако человека, которого я видел, в зале не было. Он уже исчез.
Я продолжил поиски в следующем зале, в следующем и наконец сбежал по лестнице на первый этаж музея и выскочил на оживленную Мичиган-авеню. Я свалился на ступени рядом с одним из зеленых львов, смотрящих на улицу. Летний день был погожим и теплым. Со всех сторон меня окружали люди, однако среди них не было Дилана, мужчины в мотоциклетной куртке, моего полного двойника, издевающегося надо мной.
Я сидел на ступенях музея, делая глубокие вдохи и выдохи, словно насос. Я думал об Эдгаре, о его слабеющей памяти, рассудке, плавающем во времени и неспособном отличить действительность от видений.
Быть может, то же самое происходило и со мной.
Быть может, вот что чувствует человек, сходя с ума.
Глава 4
– Давление у тебя повышенное, – сказала доктор Тейт. – Как и пульс. Но это неудивительно. Все остальные показатели в норме. Что касается томограммы, я не вижу у тебя в головном мозге аномалий, которые объясняли бы то, что ты видишь. Ни опухолей, ни аневризм. Что хорошо.
– Я просто спятил, – сказал я.
Врач сочувственно улыбнулась:
– Ну, Дилан, так далеко я бы не стала заходить.
Встав с кресла на колесиках, она подошла к раковине, чтобы вымыть руки. Услышав шум воды, я вздрогнул. Я пришел в клинику на Ирвинг-Парк, к востоку от реки, без предварительной записи, зная, что Алисия Тейт всегда выкроит для меня время. Она знала меня с тех пор, как я в шестом классе познакомился с ее сыном Роско. После гибели моей матери Алисия стала для меня чем-то вроде приемной матери. Как и Эдгара, я принял ее в штыки. Теперь я мог оценить все то, что она сделала для меня, гораздо лучше, чем когда был враждебно настроенным подростком. Я также был признателен ей за то, что после гибели Роско в автомобильной аварии она не винила меня в его смерти.
Чего нельзя было сказать обо мне, потому что я определенно себя винил.
Я взял со стола фотографию Роско. Четыре года спустя у меня в голове по-прежнему звучал его голос; мне как никогда недоставало моего друга. На фотографии Роско не улыбался. Он вообще редко улыбался; и в детстве, и взрослым он оставался серьезным. В школе ему приходилось страдать из-за этого, так как он предпочитал проводить время с книгами, был маленького роста и черным. Сам я был не больше его, но Эдгар научил меня драться, и я без труда расправился с самыми здоровенными верзилами, пристававшими к Роско. После этого его больше не трогали, и мы с ним стали лучшими друзьями. Эта драка также явилась последним случаем, когда, как мне казалось, Роско требовалась от меня какая-то помощь. На самом деле именно он стал той незыблемой скалой, за которую я держался во время своих многочисленных взлетов и падений.
На фотографии Роско был в сутане священника, с белым воротничком. Круглый отличник, он мог бы пойти по стопам своей матери и стать врачом, однако он предпочел служить богу в католическом приходе в Саут-Сайде, где ему приходилось на каждом шагу сталкиваться с вооруженными бандами и наркоманами. Я нацепил оболочку крутого парня, но мой лучший друг – пять футов четыре дюйма, тощий, практически лысый, в вязаном свитере и старомодных очках с толстенными стеклами, похожими на бутылочные донышки, – был на самом деле гораздо круче меня.
Алисия снова села передо мной. Она обратила внимание на фотографию у меня в руках.
– Знаешь, я по-прежнему разговариваю с ним. От этого мне становится лучше. Если хочешь, ты тоже можешь.
Я поставил фотографию обратно на стол.
– В последнее время меня больше беспокоит то, что он начнет отвечать.
– Дилан, я правда не думаю, что ты сошел с ума.
– Тогда как все это объяснить? У меня определенно галлюцинации, но только они не похожи на галлюцинации. Я видел себя самого. Дважды. Я выглядел таким же осязаемым, из плоти и крови, как вы сейчас. Этот второй Дилан реагировал на меня. Он увидел меня, посмотрел как-то странно, словно нисколько этому не удивился. Как такое возможно?
Алисия взяла мою руку. От ее кожи пахло антисептиком.
– Первый раз это случилось в реке, правильно? Когда ты переживал страшное, жуткое событие, с которым не должно сталкиваться ни одно человеческое существо. Ты едва не утонул сам и потерял любимую женщину, так?
Я молча кивнул.
– Второй раз это было сегодня в музее? И этот «ты» был в кожаной куртке, которая больше не существует в природе, – в куртке, которая была на твоем отце, когда он убил твою мать? Другими словами, еще одно страшное, жуткое событие, с которым не должно сталкиваться ни одно человеческое существо.
Я снова кивнул.
Алисия посмотрела на меня как на маленького ребенка:
– Дилан, мне правда нужно все объяснить?
– Ну хорошо, это был нервный срыв. Понимаю. Я все понимаю. Горе, утрата, стресс, шок. Мой рассудок дал сбой.
– Совершенно верно.
– Но почему именно таким образом? Почему я вижу самого себя?
– Этого я тебе не могу сказать. Человеческий мозг реагирует на психическую травму по-разному.
Я вспомнил афишу доктора Евы Брайер в танцевальном зале гостиницы. Она была совершенно незнакомым мне человеком, однако я с необычайной четкостью мог восстановить в памяти ее лицо.
– Ну, сегодня вечером в «Ласаль плаза» выступает одна женщина, считающая, что мы живем в бесконечном множестве параллельных вселенных. Так что, наверное, где-то там полно других Диланов Моранов. Быть может, кто-то из них решил нанести мне визит.
– Ты имеешь в виду теорию Множественных миров? – спросила Алисия.
– Вы о ней слышали? – удивленно вздрогнул я.
– Конечно. Как любой ученый.
– Она справедлива?
– Многие физики в нее верят, – пожала плечами Алисия.
– В параллельные вселенные? И как, черт возьми, это работает?
– Ну, это не моя область, но, насколько я понимаю, принципы квантовой механики образуют странный парадокс. Согласно им, элементарные частицы способны одновременно существовать в двух различных состояниях. Однако, когда бы мы на них ни посмотрели, мы увидим только одно состояние. Вот в чем проблема.
– Так, дайте-ка я сам скажу, – перебил ее я. – Это парадокс кота Шредингера.
– Я приятно удивлена, Дилан, – улыбнулась Алисия.
– Ну, я смотрел «Теорию большого взрыва».
– И ты прав. Эрвин Шредингер для объяснения парадокса использовал случай с котом. В ящике сидит кот с ампулой яда, который может распространиться или не распространиться в воздухе в зависимости от того, распадется ли один-единственный атом. Квантовая теория утверждает, что до тех пор, пока наблюдатель не откроет ящик и не проверит, кот одновременно и жив, и мертв. Вот только мы прекрасно понимаем, что это абсурд. В общем, ученый из Принстонского университета по имени Хью Эверетт предложил ответ: когда ящик открывается, вселенные расщепляются. Один наблюдатель видит кота по-прежнему живым, а в параллельной вселенной другой, в точности такой же наблюдатель, видит, что кот мертв. Это и есть теория Множественных миров.
– Это же какое-то безумие, – пробормотал я.
– Нет, если верить принципам квантовой механики. А они весьма основательные. Именно благодаря им у нас есть такие вещи, как атомная бомба.
– Ну, я не кот в ящике, так как же мне быть? – покачал головой я. – Я потерял все и вот теперь не могу даже доверять собственному рассудку.
– Постарайся не зацикливаться на этом, – сказала Алисия. – Я не могу объяснить, почему с тобой происходит такое, но я надеюсь, что, по мере того как ты свыкнешься с горечью утраты, галлюцинации закончатся.
Мне хотелось поверить ей, но у меня перед глазами неумолимо возникал образ моего двойника из музея. Его лицо. Мое лицо. То, как он смотрел на меня.
– Знаете, что больше всего пугает меня в этом другом Дилане?
– Что?
– То, что я увидел у него в глазах. Я ощутил исходящее от него облако угрозы. Он способен на все. И он – это я.
– Дилан, он не ты. Его не существует в действительности.
– Я именно таким кажусь окружающим? Опасным?
– Нет. Вовсе нет.
– Шериф назвала меня человеком необузданным, – напомнил я.
– Ну, это не так.
Я снова взял со стола фотографию ее сына.
– Вы уверены? Алисия, будьте со мной откровенны. Мы ведь оба знаем, что Роско погиб из-за меня.
?
