скачать книгу бесплатно
– Не! На! Ви! Ст! Ны! – она сначала повернула голову на Миртл, потом на Тома, – Честное слово, не могу понять, как можно жить с тем, кто тебе не-на-ви-стен! Развелись бы и те, и другие, и переженились бы снова! На их месте я бы поступила именно так!
– Ей, что, Вилсон совсем не мил? Вилсон был жене не мил! Вилсон слился! Вилсон слил! Так как?
Тут же, как только был услышан мой вопрос, прозвучал мгновенный ответ Миртл, она выдала целую струю свежего, сочного, сверхциничного мата.
– Сами видите! – почти восторженно заорала Кэтрин и мгновенно перешла на нежный шёпот, – Тут вся фишка в его жене! Она католичка, а у католичек нет понятия развода! Они сосут кровь до конца!
Дэйзи никогда не была католичкой, и таланту, ладности и хитроумию этой лжи можно было только бесконечно дивиться и завидовать.
– Когда они наконец надумают пожениться, – продолжила Кэтрин, – они отправятся на Запад, в какую-нибудь глухомань и отсидятся там, пока не стихнет вся эта заваруха!
– Мне больше импонирует Европа!
– О, так вы предпочитаете Европу? – громко продекламировала Кэт, – А я только что возвратилась из Монте-Карло!
– О, как!
– В прошлом году! Я ездила туда с одной девчонкой!
– Долго тусили?
– Нет, одна нога здесь, другая – там! Съездили и тут же вернулись! Возвращались через Марсель! У нас было больше тысячи двухсот долларов, когда мы начинали, но за два дня в частных игорных залах нас обокрали подчистую! Как мы добирались домой, страшно вспомнить! Боже мой, как я ненавижу этот мерзкий город!
Позднее небо в окне на миг засветилось медовой лазурью Средиземноморья – но визгливый голос миссис Мак-Ки тут же вернул всех в тесноту гостиной.
– Я тоже чуть не вляпалась в такую же грязь! – начала она широкое вещание, – Чуть было не вляпалась в замужество с одним маленьким клоуном, который до этого несколько лет таскался за мной, как хвост за черепахой. Я знала, с самого начала знала, что он мизинца моего не стоит, но терпела до времени! Сама знала, и все вокруг говорили: «Люсиль! Он тебя не стоит! Он тебя не стоит! Что ты делаешь?» но, если бы не Честер, он бы всё равно рано или поздно уломал меня!
– Да, это как у львов в пустыне – самка бегает, бегает ото льва, а потом чует, что не может сладить с его упорством – раз, и всё!
– Да вы слушайте! – сказала Миртл Вилсон, как неваляшка, качая головой в разные стороны, – В конце концов вы ведь не вышли за него замуж?
– Разумеется, не вышла!
– Ну, так вот, а я вышла! – сказала Миртл Вилсон многозначительно морщась.
– А зачем вышла, Миртл? – с петушиным задором бросилась в бой Кэтрин, – Зачем? Тебя ведь никто не насиловал, не так ли?
Миртл долго не могла ничего ответить. Не потому, что её всё время насиловали, об этом можно было только мечтать, а просто этот разговор на таких нотах был слегка оскорбителен для неё. Наконец достойная по её мнению мотивация была обнаружена.
– Я вышла за него замуж, потому что надеялась, что он джентльмен! – наконец разразилась она, – Я надеялась, что передо мной воспитанный человек, а оказалось, он мне в подмётки не гож!
– Ты уже забыла, как по нему с ума сходила? Страшно было смотреть! – иронически заметила Кэтрин.
– Я сходила с ума по нему? – в голос заорала Миртл, выходя из себя, – Это кто надумал такое? Я по нём с ума сходила не больше, чем вот по этому типу!
При этом она яростно ткнула в меня пальцем, и как мне показалось, все уставились на меня с немым укором, как на самое подплинтуссное существо в компании. Я, как мог, старался показать своим видом, что даже и не мечтал претендовать на столь высокие чувства.
– Только раз я спятила с ума по-настоящему – когда выскочила за него замуж! Тут на меня словно затмение накатило! Но знать бы вам, как быстро до меня дошло, что я ошиблась! Он, как повелось, одолжил у какого-то своего собутыльника костюм, чтобы идти в нём на свадьбу! Прошло несколько дней, его как раз не было дома, приходит его приятель и, нате вам, требует вернуть ему костюм! «Ах, вот как! – говорю ему я, – вот как! Так, значит, это не его костюм, а ваш? Я первый раз про такое слышу!» Но я поняла, что этот человек не врёт и отдала ему костюм, а потом кинулась на кровать и до самой ночи ревела, как сумасшедшая!
– Она на самом деле должна уйти от него! – прямо в ухо зашептала мне Кэтрин, – Одиннадцать лет они так и живут в этом притоне над гаражом! Одиннадцать лет! До того, как она встретила Тома, у неё даже ни одной подружке неоткуда было взяться!
Бутылка виски – вторая за вечер – заходила по рукам, исключая Кэтрин, которой всё это было совершенно неинтересно, и которая оправдывалась, что ей весело «и так».
Том вызвал по телефону швейцара и заказал ему какие-то супер-разрекламированные сэндвичи, которые якобы могут заменить полноценный ужин. Я рвался уйти, мне хотелось побродить пешком по парку в мягком вечернем полумраке, но каждый раз меня втягивали в очередной яростный, доходивший до визга и крика, спор, в ходе которого я всегда оказывался словно канатами притянутым к креслу. Смутные мысли мелькали в моей голове. Вполне возможно, когда тут идёт оголтелый спор, внизу проходит какой-нибудь случайный прохожий, и привлечённый неясными звуками, начинает засматриваться вверх, на жёлтые квадраты наших окон, задаваясь вопросом, какие сакральные тайны хранят эти жёлтые сверкающие квадраты? И порой передо мной являлся лик этого прохожего, его поднятая голова, кадык и лицо ушедшего в себя человека. Я был здесь наверху, но одновременно я был и там, внизу, привлечённый, завороженный, и в то же время запуганный немыслимым, грозным разнообразием жизненных проявлений мира.
Миртл придвинула ко мне кресло и села рядом, и с её тёплым дыханием на меня стала изливаться сага о её первом свидании с Томом.
– Я сидела на одном из сидений у самого входа. Эти сиденья не очень престижные, и их занимают в самую последнюю очередь. Я ехала к своей сестре в Нью-Йорк с намереньем остаться у неё на ночь. Том был настоящий красавчик, в новом фраке, в сверкающих лаковых туфлях, короче, от него невозможно было отвести взгляда, но взгляд мне так или иначе приходилось отводить, как только я встречалась с ним взглядом, я сразу переводила взор на рекламный плакат над его головой. И вот мы стали покидать вагон. В толпе он так прижимался своей крахмальной грудью к моему плечу, что я вынуждена предупредить его, что позову полицейского, если он не прекратит свои шашни, да он, конечно, пропустил это мимо ушей. Я как будто перестала быть собой, и когда он подсаживал меня на машину, я уже не понимала, куда я сажусь, в такси или в метро. И в голове у меня горела только одна мысль: «Только раз ведь живём, всего раз!»
Закончив свой рассказ, она расхохоталась громким деланым смехом и внимательно посмотрела на миссис Мак-Ки.
– Дорогуша моя! – закричала она, – Стоит мне прекратить носить это платье, я сразу подарю его вам! Я иду покупать другое завтра! Ждать осталось недолго! Мне надо составить список дел, которые предстоит сделать завтра! Массаж, макияж, ошейник для пёсика, потом купить такую чудную пепельницу с пружиной, как она мне нравится, и наконец чёрный шёлковый венок с такими вот цветами на могилку мамы, которые не вянут всё лето. Надо бы записать всё это, а то я наверняка что-нибудь забуду, и потом буду мучиться!
Было девять часов, и время летело, как бешеное. Только я снова посмотрел на циферблат, как удивился – было уже десять. Мистер Мак-Ки дремал в кресле, широко раздвинув ноги и водрузив кулаки на колени, как какая-то важная шишка, принимающая позу перед объективом паппарацци. Я вынул свой носовой платок и жалостливо вытер с его щеки клок пены, который не давал мне успокоиться весь вечер.
Маленькая собачка сидела на столе, моргая подслеповатыми глазками в крутом сигарном дыму, и по временам начинал еле слышно скулить.
Появлялись какие-то левые люди, потом они исчезали, спорили, куда им отправиться для продолжения банкета, теряли кого-то, начинали искать, и наконец находили за своей спиной. Близ полуночи я услышал вдруг громкие голоса Тома и миссис Вилсон, набычившись, они стояли друг перед другом и в запальчивом задоре, перебивая друг друга, вели спор, имеет ли миссис Вилсон право произносить имя Дэйзи.
– Дэйзи! Дэйзи! Дэйзи! – упорно выкрикивала миссис Вильсон, как будто попавшая в школу непослушания, – Сколько захочу, столько и буду твердить: «Дэйзи! Дэйзи! Дэй…!»
Последовало мгновенное, короткое и практически незаметное идеальное по траектории движение Тома и крытой ладонью он разбил ей нос.
Началась эра окровавленных полотенец и салфеток, столпотворения на полу ванной, дикие взвизги женщин и звериный, надсадный и непрекращающийся крик боли, который не заглушался остальными звуками. Под этот музыкальный аккомпанимент мистер Мак-Ки очухался ото сна, и в неком, как казалось, оцепенении, затрусил к двери. На полпути он оглянулся и несколько секунд, как истинный эстет, обозревал общую картину битвы – опрокинутые стулья, сдвинутая с мест мебель, суетящиеся среди этого бедлама его жена и Кэтрин, едва ли понимающие, что теперь важнее – утешать или обвинять, хватающиеся за всё подряд и всё подряд испускающие из рук, пытающиеся оказать посильную помощь и не знающие, что делать, когда на диване, прикрывая широкими страницами «Таун Тэттла» лежит окровавленная жертва, загораживая от зрителей улыбки счастливых девушек Версаля. Затем замерший мистер Мак-Ки встрепенулся и шустро побежал к двери. Воспользовавшись моментом, я бросился вслед за ним.
– Вы не против, если мы как-нибудь позавтракаем вместе? – предложил он, когда мы с охами-вздохами спускались на лифте.
– Где?
– Где вам угодно!
– Убери руку с рычага! – рявкнул лифтёр.
– Приношу свои извинения! – не без достоинства ответил ему мистер Мак-Ки, – Я не заметил, как прикоснулся к этой штуке!
– Олл Райт! – говорю, – С превеликим удовольствием!..
…В конце концов я очутился у его постели, а он сидел на краю в нижнем белье и бережно раскрывал большую папку.
– «Красавица и Чудовище»… «Одинокие старики»… «Старая Кляча»… «Бруклинский Мост в Бурю»…
Затем я осознал себя лежащим на скамье в самом нижнем, промозглом и сыром уровне Пенсильванского вокзала, пялясь слипающимися глазами в утренний выпуск «Трибюн» и дожидаясь четырёхчасового утреннего поезда.
Глава 3
На вилле моего соседа круглое лето вечерами всегда гремела музыка.
В призрачной синеве сада мужские и женские силуэты порхали как лёгкие мотыльки, среди шёпотов ночи шампанских пузырьков и звёзд. В часы дневного прилива я наблюдал, как гости прыгают с вышки на причальном плоту в воду или жарятся пляже, зарываясь в горячий песок, в то время как два его моторных катера рассекают в разных направлениях воду Лонг-Айленда, влача за собой взмывающие аквапланы.
В вик-энд его «Роллс-Ройс» превращался в омнибус, курсировавший между виллой и городом, подвозя и увозя гостей. Большой многоместный форд тоже трудился на славу, подкатывая к станции во время прихода каждого поезда, похожий на жёлтого трудолюбивого жука.
И каждый понедельник восьмёрка слуг, включая экстра-классного садовника, брались за тряпки, швабры, молотки и садовые ножницы и начинали чинить разрушения прошлой ночи.
Каждую пятницу пять корзин лимонов и апельсинов прибывали от Нью-Йоркского поставщика фруктов – и каждый понедельник эти фрукты покидали виллу с заднего хода в виде горы разноцветных корок. Кухня славилась соковыжималкой, способной за полчаса выжать сок из двухсот апельсинов – всё, что было для этого необходимо – это нажать двести раз на красную кнопку.
Пару раз в месяц на виллу врывалась целая армия поставщиков и доставляла несколько сот ярдов парусины и такое количество разноцветных лампочек, как будто намеревались превратить огромный сад Гэтсби в сплошную рождественскую ёлку. На бескрайних столах, среди блистающих рядов разных закусок и салатов, цветастых, как наряды арлекинов, красовались нашпигованные специями поросята и индейки с боками червлёного золота.
В главном холле воздвигался обширный бар, по типу богатых гостиничных баров – с блестящим бронзовым подиумом, и моё знание спиртных напитков буксовало от перечисления всех этих ликёров, джинов и каких-то забытых древних настоек, названия каких не только я, но и присутствовашие дамы не могли внятно произнести на обычном человеческом языке.
К семи вечера оркестр занимал своё место, это было не пять каких-нибудь жалких оборванных музыкантишек, а полный состав – здесь были и гобои, и тромбоны, и саксофоны и скрипки, и корнеты и пикколо, и целая армия маленьких и больших барабанов.
Последние купальщики возвращались с пляжа и переодевались наверху, машины из Нью-Йорка выстраивались по пять вряд, а все холлы, салоны и веранды расцвечивались разноцветьем красок и причудливым обилием самых разнообразных и странных причёсок последней моды вкупе с шалями, от каких у кастильских красоток отвисли бы челюсти. Бар постепенно раскочегаривался на полную мощь, и по саду всё время, как лебеди по пруду, плыли подносы с коктейлями, воздух полнился тысячами ароматов и множеством смешков, шепотков и светской болтовни, россказней, баек, сплетен, оборванных внезапным вторжением, обидами, которые бывают забыты на второй рюмке, пылких признаний и вальяжных привествий тех, кто никогда не знал о сущестовании друг друга или ещё вчера ненавидел и интриговал.
По мере того, как Солнце отворачивало от людей своё ярое лицо, огни на поляне сверкали всё ярче. Вот оркестр грянул золотистый, нежный шлягер, так сочетавшийся с морем коктейлей, и оперная капелла взяла тоном выше.
Весёлый смех, короткий или раскатистый, рос с каждой минутой, изливаясь из сердец всё свободнее, всё легче, все жарче и избыточней, и новый взрыв готов был полыхнуть, зажигаясь от любой ничтожной шутки. Быстро сплотившиеся кружки гостей мгновенно распадались, чтобы образовать новые, ещё более шумные и многолюдные. Особенными непоседами были юные красотки, самоуверенные и наглые, они мелькали, как ночные мотылки, выставляя ножки, выскакивая то там, то тут, то в окружении солидных дам бальзаковского возраста, ловя искры бриллиантового света славы, и на мгновение становились центром притяжения и внимания, тут же уносясь в ауре своей победы, мелькая среди плывущих, мельтешащих, ржущих в непрерывно меняющихся красках лиц. Внезапно какая-то потрясённая цыганской свободой душа, сотрясая паловыми кружевами и рюшками, за секунду до того опрокинув схваченный с проплывающего мимо подноса бокал зелья, выскакивает под брезентовые паруса навеса и начинает неистово вращаться в диком одиночном танце типа Фриско. И вдруг – мгновенная тишина, и пришедший в себя дирижёр с ходу меняет темп, а поверх одновременно поворачивающихся голов бежит эектрический ложный слушок, что это дублёрша Гилды Грэй из «Фоли Бержер». Приём в разгаре!
Я уверен, что когда в ту первую ночь я перешагнул границы владений Гэтсби, я был одним из немногих официально приглашённых гостей. Народ не ждал никаких приглашений, все знали, что сюда можно в любой момент явиться запросто, и валили на пир гурьбой. Все просто заскакивали в автомобили, следовали в Лонг-Айленд и, поколесив по дорогам, неминуемо оказывались на вилле Гэтсби. Всегда рядом оказывался некто, готовый представить новоприбывшего хозяину, и на этом вручение вверительных грамот заканчивалось – все начинали вести себя так, как ведут себя люди, оказавшиеся в загородном увеселительном заведении. Ничего странного не было и в том, что приехавшие так и не удосуживались встретиться с хозяином – наивная нагловатость, с какой они пользовались благородным гостеприимством шефа, могла сама по себе представлять из себя входной билет.
Что касается меня, то я был приглашён на приём по всей форме.
Ранним утром во вторник предо мной оказался шофёр Гэтсби, облачённый в цветастый флафрок цвета аля-голубые яйца малиновки и церемонно преподнёс мне послание, составленное по всей форме подобных приглашений – в удивительно выспренных и чинных выражениях в духе давно минувших времён, где значилось, что мистер Грэй сочтёт для себя высочайшей честью, если я соглашусь пожаловать к нему сегодня вечером на «маленькую, скромную вечеринку». Шофёр буквально растекался в уверениях, что его хозяин издали неоднократно наблюдал за мной и всегда имел великое желание пригласить меня к себе, но этому всегда мешали какие-то неотложные дела и стечение неблагоприятных обстоятельств. Приглашение завершалось залихватской подписью с лихим росчерком – Джей Гэтсби.
Облачённый к кипельную фланель, в начале восьмого вечера я вторгся во владения Гэтсби, удивляясь своей брошенности и забытости среди снующих толп совершенно чужих мне людей, чьи лица, правда, то и дело выныривая из водоворотов и заводей на газонах и тропинках поместья, иной раз воскрешали мне лица обывателей, путешествующих в пригородных поездах. Я был несказанно изумлён толпам юных англичан, вкраплённых в толпу и слонявшихся повсюду. Одеты они всегда были с иголочки, и все имели слегка голодный вид, и как правило составляли компанию солидным, источающим благополучие американцам, с самым серьёзным видом всё время убеждая их в чём-то чрезвычайно важном. Моё исконное недоверие к бессребренности и ненакопительству сразу подсказало мне, что по всей видимости, они что-то впаривают более состоятельным двуногим – либо какие-то неликвиды фондового рынка, либо страховые полисы на всё, что угодно, либо автомобили. Не было ничего удивительного в том, что запах близких маленьких и великих денег раздувает их хищные юные ноздри, дразнит неудовлетворённые аппетиты, создавая иллюзию, что стоит только несколько раз раскрыть рот и сказать несколько пустых фраз уверенным тоном, как ключ к успеху окажется в их руках и хрустящие купюры сразу польются в загодя раскрытые карманы.
Явившись на виллу, я первым делом сделал попытку разыскать хозяина, но первые встреченные мной двое-трое гуляк, когда я стал допрашивать их о местонахождении гуру, с таким удивлением вперивались в моё лицо, так искренне отшатывались от меня и столь пылко убеждали меня в том, что никто здесь этого не ведает, что я понурил голову и поплёлся к столам со спиртными напитками и коктейлями, единственной рекреации, где одинокому путнику было гарантировано остаться не замеченным в своей полной бомжеватой бесприютности. Скорее всего, моя скованность и смущение рано или поздно завершились бы самым естественным образом – я просто напился бы до чёртиков, когда бы внезапно не наткнулся на Джордан Бейкер. Она только что выскочила из дома и картинно замерла на верхней ступеньке мраморной лестницы, слегка отклонившись назад телом и с презрительным прищуром изучая копошащихся внизу букашек.
Никакой уверенности, будет ли она рада моему обществу или нет, у меня не было, но мне дьявольски хотелось ухватиться хоть за кого-то, к кому можно пристать с обычными в таких случаях душещипательными разговорами.
– Хэллоу! – взвигнул я, бросаясь по лестнице в скверном киношном духе. Голос мой, громким, неестесственным эхом разнёсся по полянам вкруг дома.
– Я почемуто была уверена, что встречусь с вами здесь! – смотря сквозь меня, сказала Джордан небрежно, когда я преодолевая последние мраморные ступени, – Вы уверяли меня, что живёте дверь в дверь с…
Она аккуратно взяла мою руку, холодновато уверяя меня, что сможет заняться мной чуть погодя, и тут же повернулась вполоборота к двум девушкам, облачённым в одинаковые ядовито-жёлтые платья и замершим у подножия лестницы.
– Хэллоу! – хором пропели девицы, – Как жиль, что победа не ваша!
Они вели речь о состязании в гольф. Неделей раньше она проиграла финал.
– Вы верно, не узнаёте нас, – набралась смелости начать речь одна из желтушных девиц, – Если вы помните, мы здесь и познакомились месяц назад!
– У вас причёска была тогда другого цвета! – огласила свой окончательный вердикт Джордан.
Я взъярился, как норовистый конь, но опоздал – дивицы уже прошествовали мимо, и замечание, сделанное Джордан могла воспринять на свой счёт только полная Луна, как будто только что выпрыгнувшая из корзины со спелыми фруктами. С тонкой, золотистой рукой Джордан, продетой под мою руку, мы сбежали по лестнице и принялись бродить по саду. Поднос с коктейлями вырулил из тьмы и мы с бокалами в руках сели за стол, где уже расселись жёлтые девицы и троица мужчин, представленые как мистер Мурамумбл.
– Вы частый гость на этих приёмах? – осведомилась Джордан у ближайшей соседки.
– Последний раз, когда познакомились! – ответила уверенно-настороженным тоном, – Ты была тогда, Люсиль?
Оказалось, что Люсиль тоже была.
– Я люблю бывать здесь! – сказала Люсиль, – Я никогда ни о чём не задумываюсь, и потому мне всегда и везде хорошо! В последний раз я зацепилась за стул и разорвала платье. Он спросил, как мои фамилия и адрес, и в течение недели я получила посылку от Круарье, а в посылке новенький вечерний наряд.
– Вы не отказались от него? – вцепилась в девушка Джордан.
– Нет, приняла! Я хотела надеть его сегодняя, но оказалось, что надо немного заузить бюст! Голубой газ с блёстками. Долларов двести шестьдесят! Аховая вещь!
– Никакому простофиле такое в голову не придёт! – акцентированно изрекла вторая жёлтая девица, – Похоже, он старается обходить острые камни, кого бы это ни касалось!
– Кто это – он? – заинтересовался я.
– Гэтсби! Кто-то говорил мне…
Жёлтые девицы и Джордан сдвинули головы и зашептались, как матёрые заговорщицы.
– Кто-то говорил мне, что он как-то раз… убил человека!
Тут всех пробила душевная дрожь. Все три господина Мурамумбла вытянули черепашьи шеи, ловя слоновьими ушами каждое следующее слово.
– Я не думаю, что ВСЁ так грустно! – скептически резюмировала Люсиль, – Гораздо вероятнее то, что он всю войну был… гер-рманским шпионом!
Средний Мурамумбл горячо закивал, во всём соглашаясь с ней.
– Я лично слышал это от моего приятеля, который знает его, как облупленного! Он вместе с ним с молодых ногтей рос в Германии! – неопровержимым голосом заверил он нас.
– Ой, нет! – вскричала первая желтоблузка, – Такого просто не может быть! Всем известно, что во время войны он служил в Американской армии! – наши головы доверчиво повернулись к ней, и чувствуя наше доверчивое внимание, она продолжала в торжествующем раже, – Вы посмотрите, какое у него лицо, когда он думает, что никто не смотрит на него! В эти мгновения ни у кого не может быть никаких сомнений, что перед нами самый настоящий, самый матёрый профессиональный киллер! Не сомневайтесь, это так и есть!
