Дом Леви

скачать книгу бесплатно

Филипп не успевает ответить, как с треском раскрывается дверь, двое рабочих, мокрых от дождя, взъерошенных от ветра, взволнованных, держат в руках газету, в нетерпении кричат официантке:

– Эй, включи сейчас же радио! Хотим услышать дневные новости! Объявили чрезвычайное положение. Правительство Брюннинга взяло на себя диктаторские полномочия, и наложило на нас тяжкие декреты.

Мгновенно челюсти прекратили жевать, все в напряженном молчании обступили радиоприемник. И Филипп смешался со слушающими.

– Внимание! Внимание! – гремит голос диктора. – Указы в связи с чрезвычайным положением. Диктаторские полномочия правительству.

Голос перечисляет параграф за параграфом. Все слушают. Никто не раскрывает рта. Диктор кончил. Началась суматоха. Филипп не вернулся к столу, исчез среди спорящих и жестикулирующих людей. Белла продолжала сидеть у стола. Нервно пила кофе. Вдруг повернулась. За ее спиной рабочие шумели в разгаре спора.

– Нет сомнения. Заработок наш сократят. Права на протест нас лишили. Если завтра объявят забастовку, будем бастовать.

– А о жене и детях ты не подумал?

– Мальчик, ты полагаешь, что обнимать жену ночью и гладить потомков и вообще младенцев – это все в этой жизни? Знай, в человеке есть идея, и она главнее всего.

Старый рабочий ворошит пальцами волосы на голове, как бы доказывая молодому товарищу этот простой и понятный факт: «Идея в человеке главнее всего!»

Белла следит за Филиппом, приближающимся к столу. Спокоен и уравновешен как всегда. Надевает пальто медленными движениями, застегивает перчатки на руках и тщательно закутывает шарфом шею.

– К приятным дням пришли, – говорит он бархатным голосом, – полагаю, что будет еще хуже.

– Раз так, – с поспешностью говорит Бела, – надо готовиться к отъезду.

– Но, детка, – выговаривает ей Филипп, – ты не можешь отрешиться ни на минуту от этой мысли. Совершаются разные события, а ты все за свое.

Черные брови ее удивлено ползут вверх, она решительно вскакивает с места.

– Пошли, – говорит, – пошли.

Они выходят на улицу, Филипп снова раскрывает зонтик, но сильный ветер почти вырывает его из рук. Филипп закрывает его и, опираясь на зонтик, как на трость, берет Беллу под руку.

– Филипп, – шепчет Белла, – мир сошел с ума. Какой тяжелый день!

Белла чувствует руку Филиппа, прижимающуюся к ее руке, и наслаждается этой неожиданной нежностью. «Короткие мгновения счастья», – думает она. «Холод пробирает до костей, жажда тепла усиливается. Словно желание тоскливо завыть превратилось в мелодию, словно можно рассеять эту пасмурность. Кажется, навсегда прилипнет к моей душе скорбь этого дня».

Белла прижимается к Филиппу.

«Еще короткий миг счастья, всего лишь короткий миг».

Тем временем улица заполняется массой народа. Рабочие текут шеренгами. Небеса заложили черные тучи. Дождь хлещет отяжелевшими струями. Ветер забрасывает огромными пригоршнями воды идущих людей. Головы их вжаты в плечи, наклонены вперед в усилии – одолеть дождь, бьющий им в спины. В борьбе с ветром тяжелеют шаги на подъеме улицы. Белла освобождается от руки Филиппа и вливается в ритм шагающих и подгоняемых ветром людей. Голова ее, промытая дождем, также втянута в узкие ее плечи и наклонена вперед. Она движется вместе со всеми, и неожиданный подъем духа охватывает ее. Она чувствует себя посланницей какого-то скрытого порыва в этом огромном человеческом воинстве, идущем против ветра и бури. «Куда ты, Белла?» Я шагаю в марше, марше борцов. Вот, взметнулись кулаки, развевается флаг над головами. Один из массы выкрикивает: «Идея в человеке главнее всего!» «Всего! Всего!» – вторят массы, и Филипп среди них. – Вперед!»

Со всех сторон ее окружают шеренги людей. Тучи в небе угрожающе черны. Воды бурлят по склону, вливаясь в канализацию.

– Куда ты так спешишь? – В голосе Филиппа сердитые нотки. – Бежишь, как будто и тебе спешить на фабрику после обеденного перерыва.

Белла словно пробуждается и останавливается.

– Езжай домой, Белла, тебе тяжело идти в такой дождь. А я поеду к родственникам. Саул вернулся с каникул, а я его еще не видел. Я приду вечером к тебе в Дом «Халуцим».

– Нет, я вечером занята, Филипп. Завтра я не приду в офис. Я себя плохо чувствую, мне надо отдохнуть.

– Хорошо, Белла, отдыхай. Увидимся послезавтра, когда я вернусь из поездки. И будь разумной, детка.

* * *

Станция метро беспрерывно проглатывает и выбрасывает массы людей. Молчаливо спускаются Белла и Филипп по ступенькам на перрон, забитый народом. У большинства в руках дневной выпуск газет с параграфами чрезвычайного положения. У других газеты торчат из подмышек, из карманов пальто. Филипп покупает газету в киоске на перроне, погружается в чтение и объясняет Белле эти параграфы. Она не слушает. Согнулась в своем балахоне, вся промокшая от дождя, кости ноют от холода. Думает – «Еще немного, я буду в Доме «Халуцим», мне следует принять решение. Сидеть дружно с товарищами в моем положении я больше не могу, просто не могу».

Слышен шум и лязг приближающегося поезда.

– Пока, Филипп.

– Пока, маленькая Белла, будь разумной.

– Буду.

Заталкиваемая людьми, Белла исчезает в вагоне, успев повернуть лицо в поисках Филиппа. В последнее мгновение замечает его, идущего к выходу, опирающегося на зонтик, читающего газету на ходу.

В вагоне жарко. Нет места на скамейках. А ехать ей долго, с восточного края города на западный его край. Белла пытается пробиться в угол вагона, прижимает голову к стене. Закрыв глаза, прислушивается к стуку колес.

«Через час я буду с Джульеттой, Рохеле, Нахманом, Ромео, никогда не смогу их оставить. Вместе росли в одном доме, в Еврейском квартале, вместе присоединились к Движению. Многолетняя дружба, юношеская радость, юношеские огорчения – все вместе, всегда вместе».

Вместе эмигрировали из Польши в годы инфляции. Детьми были на пороге зрелости, тринадцати-четырнадцатилетними подростками. Пристроились жить на еврейской улице, в домах, забитых эмигрантами. Во всех углах шатались дети. Женщины всегда стояли в открытых дверях, болтали, кричали, нередко плакали. Всегда в стенах дома слышался стук тарелок и ругань. И в этой суматохе слышался голос Йоселе, напевающего себе под нос:

Красотка Эти,
Оставь свои речи,
Лети в карете
Мессии навстречу.

Так Йоселе успокаивал свою маленькую сестренку, раскачивая ее в колыбели. Белла покидала свое логово, нищая из нищих, присоединялась к Йоселе, помогая укачивать ребенка. Из коридора возникала Зельда-Тхия, помешанная тетя Рохеле. Обычно она суетилась на ступенях и благословляла детей, прикладывая руку к их головкам и бормоча молитвы, в которых можно было разобрать лишь слова на иврите – «Ихье» (Да будет…) и «Тхия» (Восстание из мертвых…). Зельда любила напевы. При этом глаза ее расширялись и блестели какой-то высшей радостью. Голос Йоселе притягивал ее в их комнату. Молча стояла, глаза ее блестели. Когда песенка кончалась, гладила Йоселе, Беллу, ребенка по головам.

Йоселе и Белла были большими друзьями. Йоселе был первым в компании по изучению немецкого языка. Он собирал и организовывал молодежь, шатающуюся на улицах. Вместе с ним Белла ходила по переулкам, знакомясь с окружением еврейского квартала. Ходили к «Колоколу», так называлась знаменитая в этих переулках забегаловка. На вывеске было написано большими буквами – «У нас отличное обслуживание». Тут Йоселе продавал пустые бутылки, которые вся компания сообща собирала. Рядом со столовой стоял огромный запущенный дом, двери его были широко раскрыты в сторону улицы. Облупившийся темный коридор готов был поглотить любого, входящего в него. На пороге дома сидели всегда старики и старухи, громко злословили по поводу любого, входящего и выходящего из забегаловки и не замолкали, пока не выходил хозяин забегаловки и не давал им остатки еды. Двор всегда был полон пьяниц, которых выволакивали из забегаловки через заднюю дверь. К стеклам кухонных окон, выходящих во двор, как мухи на сахарных крошках, прилипала носами малышня. А перед забегаловкой выстраивались евреи с тележками розничной торговли, и голоса их нараспев расхваливали свои товары. Продавали овощи, рыбу, старую одежду, и все то, на что набрасывались жители переулков. И всегда они были окружены шляющейся шантрапой, бездельниками и шлюхами, мало покупающими, но ужасно любопытными. Отец Йоселе тоже стоял там и продавал ношеную одежду. Рядом с ним мелкая торговка, мать Рохеле, на все лады расхваливала рыбу со своего лотка.

Каждый день к забегаловке наведывались посланцы «войска Христова» в синих своих мундирах, с золотыми пуговицами и красными погонами, как настоящие солдаты. Один из них держал мандолину, украшенную цветными лентами, и все они вздымали очи к небу и пели под аккомпанемент мандолины:

Приходите к нам, стар и млад,
Вас Иисус ожидает у врат,
Он простит вам любой ваш грех,
Он из ада спасет вас всех.

И один из них возвышает дрожащий голос и говорит проповедь об Иисусе беднякам и отверженным. Иисусе! Иисусе! Старики и старухи на пороге дома замолкают и в большом волнении расчесывают свои головы и ноги. Официантки, весьма легко одетые, выскакивают из забегаловки. Слушая проповедника, громко шмыгают, вытирая платочками носы. Прохожие бездельники отвешивают увесистые плевки словам Бога живого. Открываются окна, явно неверующие физиономии обретают праздничное выражение. Весь переулок погружен в страх Божий. Иисусе! Иисусе!

– Гойское удовольствие, – шепчут евреи, замерев у своих тележек. А Йоселе прячется за спиной Беллы, достает расческу, в зубцы которой вставлены кусочки бумаги, и мелодичным постаныванием на таком «музыкальном инструменте» сопровождает проповедь и шествие войска Христова. Затем хватает Беллу за руку, и вместе они убегают.

В вечерние часы переулки были полны народа, а еврейская улица пряталась молчаливо, как нечто второстепенное, незаметное. Тогда Йоселе скреб свой лохматый чуб у входа в дом Беллы и подмигивал ей:

– Пойдем?

– Пойдем.

На улице их ждал отец Йоселе, высокий еврей с ухоженным лицом и двумя большими блестящими глазами – глазами провидца. Шли они в один из кинотеатров, расположенных в переулках. Кинотеатры работали круглые сутки. Отец Йоселе стоял у входа с небольшим пакетом в руках и шептал избранным проходящим:

– Кокаин!

Йоселе и Белла стояли на страже, и при появлении полицейского Йоселе начинал насвистывать песенку о красивых ногах Валенсии. После завершения «дела» возвращались домой. Отец посредине, руки его на плечах детей. И он как бы извинялся:

– Что делать? Человек должен жить, таково начало мудрости. Зарабатывать и давать заработать другим.

Глубокую дружбу ощущали они в эти минуты, дружбу, объединяющую их троих, тайну которую они знали с детства. Переулки учили их жизни.

– Та вот, рыжая, – объяснял Йоселе, – работает для нашего Оскара. Оскар был единственный не еврей в доме. Он был посредником между дерущимися женщинами. По субботам он переходил из квартиры в квартиру и зажигал плиты. За это каждая хозяйка давала ему рюмку водки и ломоть халы, от чего он становился навеселе. Оскар был щеголем. Свои брюки желтого цвета он отдавал в глажку одной из женщин и строго приказывал ей, чтобы стрелка на брюках была прямой и отчетливо видной. Женщины выполняли его указания. Он разгуливал по коридорам в деревянных сандалиях, постукивая ими по ступенькам. Белла его ужасно боялась. Однажды он поймал ее в темном коридоре, сжал ее плечи и зашептал: «Какие женщины у этих евреев…» Испуганная, плачущая, Белла прибежала к Йоселе. Он тут же собрал всю компанию подростков, ребят и девочек, посекретничали и решили отомстить Оскару. Так была основана «молодежная организация Анти-Оскар». План мести был забыт до следующего утра. У организации были и другие дела. Обычно, по традиции, члены организации собирались под старым увядшим орехом во дворе, единственным деревом, ветви которого стучали в оконное стекло домика. В нем обитал брачный посредник Самуил, который день-деньской крутился по домику и во весь голос изливал свои жалобы:

– Ай, евреи, ай, ай! Кончилось сватовство в Израиле. Отменили его, и нет в нем больше нужды. Молодые забрали мой хлеб и заработок. Не нуждаются ни в сватовстве, ни в венчании, ни в освящении. Ай, ашкеназ, ашкеназ, большая беда и разлом поразили тебя. Ой, беда эта разрушает отчие дома.

Женщины в доме, матери, сыновья и дочери которых достигли зрелости, качают головами вместе с Самуилом, вздыхают в знак согласия и пускают слезу. Все заботы Самуила сходились на этом темном домике. Целыми днями, с утра до вечера, он ходил с метлой, завершая свою уборку к ночи. Ночью же он, разговевшись, садился за стол, водружал на нос очки, доставал толстую тетрадь и записывал в нее имена юношей и девушек, брачного возраста, их родословные, и сватал их на бумаге. Карандаш так и бегал по листам.

Йоселе взбирается на дерево, ревет медведем, мяукает котом, чаще всего безрезультатно. Самуил погружен в свои расчеты. Расчеты же Йоселе потерпели провал. Тогда он организует хор:

Хоть дела, человече, твои лихи,
Всевышний простит тебе грехи,
Семя твое сохранит в вечеру,
Деньги развеет твои по ветру,
Словно звезды с небес поутру.

Тут Самуил открывает окно и, сотрясаясь от гнева, кричит:

– Ересь! Ересь!

Ватага смеется и исчезает.

По вечерам евреи толпятся в коридоре и без конца полощут рты деловыми разборками, испытывая страх за завтрашний день, который ничего хорошего не сулит. Женщины вносят свой вклад, визжа на детей, дерущихся на ступеньках.

– Что с нами будет, Владыко мира?

Иные мужчины пожимают плечами и возвращаются к своим делам. Оскар нагло хохочет и насвистывает субботние мелодии, чтобы злить окружающих евреев, которые опускают головы:

– Господи, Боже, священные песнопения позорит этот хулиган и безбожник! Что с нами будет?

– Что с нами будет? – вторит компания «Анти-Оскар».

Ранним субботним утром высаживались на скамье, занимались болтовней. Безработные резались в карты. Отто отмывал банки и своими репликами сердил домохозяек. Выходила на прогулку Эльза, девица, мгновенно напрягающая взгляды мужчин. На ветвях липы сорят и ссорятся воробьи. Иногда приходил Филипп, присоединялся к детям. Тогда он еще жил у сестры, учился на юридическом факультете Берлинского университета.