Охотник

скачать книгу бесплатно

– Может, завтра, – говорит.

– Может, – соглашается Лена. – А может, и нет. Женитьба – дело чудно?е.

– Жениться никогда не буду, – говорит Трей. До самого мозга костей засело в ней недоверие к браку и чему угодно похожему. Она знает, что Лена иногда остается на ночь у Кела, но у Лены есть и свой дом, куда она может уйти когда вздумается, где право слова и право входа только за Леной. Трей считает, что только такой расклад и имеет смысл.

Лена дергает плечами, натягивая потуже угол простыни.

– Найдутся такие, кто тебе сказал бы, что еще передумаешь. Кто его знает. Некоторым женитьба годится – хотя бы на время. Но не всем.

Трей вдруг спрашивает:

– Ты замуж за Кела пойдешь?

– Нет, – отвечает Лена. – Замужем мне, в общем, нравилось, но с меня хватит. Нравится как есть.

Трей кивает. От такого ей облегчение. Вопрос этот крутился у нее в голове уже какое-то время. Она одобряет то, что Кел с Леной вместе, – заведи кто-то из них себе кого-то, возникли бы сложности, – но Трей нравится так, как у них вышло, то есть что живут они порознь.

– Предложения мне, между прочим, поступали, – добавляет Лена, набрасывая верхнюю простыню поверх натянутой. – Бобби Фини заходил пару лет назад, весь опрысканный своим лучшим воскресным, с букетом гвоздик, – объяснить, чем он будет хорош как второй муж.

Трескучий смешок вырывается у Трей, не успевает она осознать его на подходе.

– Вот не надо только, – укоризненно говорит Лена, – он вусмерть серьезный был. Все обдумал. Сказал, от меня прок будет с овцами, поскольку умею со скотиной обращаться, а он рукастый в смысле чинить то-се, мне поэтому не придется беспокоиться, что предохранитель сгорит или где там ручка от двери отвалится. Поскольку для детишек я старовата, ждать, что он отцом станет, незачем, да и сам он не цыпленочек, а потому без конца лезть ко мне не будет. По вечерам в основном в пабе сидит или в горах НЛО ловит, под ногами путаться не станет. Беспокоит его только, что маманя меня не одобряет, но он уверен, что в конце концов образумится, особенно если я рисовый пудинг умею. Судя по всему, миссис Фини ради рисового пудинга на муки смертные готова.

Трей все лыбится.

– А ты ему что?

– Бобби годный, – отвечает Лена. – Ужасный идиёт, но это я против него не держу, он такой с пеленок. Я ему сказала, что доводов хороших у него много, но я уже слишком привыкла к своим прихватам и меняться мне поздно. Дала ему банку своего ежевичного повидла для мамани, чтоб в рисовый пудинг добавляла, да и отправила восвояси. На мой глаз, повидло его осчастливило сильнее, чем я б сама смогла. – Бросает Трей наволочку. – Можешь Банджо сюда пустить, если хочешь.

– Он на постель влезет.

– Я не против. Лишь бы не обмочил.

Трей спрашивает:

– На сколько мне тут можно остаться?

Лена глядит на Трей.

– Завтра сходи домой, – говорит она. – Глянешь, что к чему, – денек-другой-третий. А дальше разберемся по ходу дела.

Трей не утруждается спорить. Лену уламывать трудно.

– А потом можно я приду?

– Возможно – если захочешь. Поживем – увидим.

– Я ее воском натру, – говорит Трей, кивая на кровать. – Надо освежить.

Лена улыбается.

– Не повредит, это точно, – говорит. – Давай поспи-ка чуток. Сейчас дам тебе футболку.

Футболка пахнет сухим солнцем и Лениным стиральным порошком – он не такой, как у мамки Трей. Некоторое время Трей лежит без сна, слушает приглушенные стуки и шорохи, пока Лена за стенкой готовится ко сну. Трей нравится ширина этой кровати, нравится, что в паре шагов не шмыгает носом, не лягается и раздраженно не болтает сама с собой Мэв. Даже во сне Мэв не довольна почти ничем.

Ночь здесь звучит иначе. На горе ветер всегда драчлив, бросается в расшатавшиеся оконные переплеты и бормочет беспокойно в деревьях, смазывает любые другие звуки. Здесь же Трей слышит отчетливо: звонкий треск ветки, сову на охоте, молодых лис, что ссорятся где-то в полях. Банджо у нее в ногах переворачивается на другой бок и исторгает глубокий сладостный вздох.

Пусть и кровать, пусть и покой, а Трей все равно не спится. Чувствует, что надо быть наготове – на всякий случай. Чувство это и знакомое, и неведомое одновременно. Трей приметлива к тому, что снаружи, и нелюбопытна к тому, что внутри нее, а потому не сразу распознаёт, что так она себя чувствовала почти все время вплоть до последней пары лет, до Кела и Лены. Оно, это чувство, блекло постепенно, Трей и забыла, что оно у нее было, – до сего дня.

Трей очень ясно, что? ей нравится, а что нет, и ее жизнь ей нравилась куда больше такой, какой та была сегодня утром. Она тихонько лежит в постели, прислушивается к существам, что двигаются за окном, и к ночному ветру, пробирающемуся с горы вниз.

2

Следующий день таков же, как и предыдущий, роса под синим пустым небом выгорает быстро. Кел выходит на связь с Леной, та докладывает, что с Трей все шикарно и она съедает в доме все, кроме собачьего корма, после чего Кел проводит остаток утра у себя на выгоне, где у него огород. В прошлом году овощи растили себя более-менее сами, Келу нужно было только оберегать их от грачей, слизней и кроликов, а это он обустроил посредством пивных ловушек, сетки, Драча и пугала. Пугало пережило несколько стадий. Кел и Трей изначально соорудили его из старых джинсов и рубашки Кела. Затем Лена откопала сколько-то старых платков, чтобы пугало зрелищнее развевалось, но тут воспротивился Март, ближайший сосед Кела, – теперь пугало, дескать, смотрится так, будто танец семи вуалей того и гляди начнет, а это отвлечет всех престарелых холостяков в округе и станет помехой в сборе урожая, а также приведет к пренебрежению овцами. Катастрофу он предотвратил, притащив что-то очень похожее на сутану и натянув ее на пугало. Через пару недель Кел вернулся домой из магазина и обнаружил, что кто-то – доселе не опознанный – приделал пугалу надувные нарукавники и надувной же розовый плавательный круг “Мой малютка пони” с головой единорога. Невзирая ни на какие перемены в наряде, грачи к концу лета пугало раскусили, о чем недвусмысленно дали понять, используя его как игровую конструкцию, совмещенную с туалетом. Этой весной, когда попер ранний латук, Кел с Трей применили изобретательность и соорудили новое пугало из пластикового зомби, которого Кел откопал в интернете. Включается он от движения: когда б кто к нему ни приближался, глаза у него загораются красным, зубы клацают, он машет руками и порыкивает. Пока это пугает грачей до усрачки. Кел ожидает, что как только сообразят, что к чему, они вдумчиво и изощренно отомстят.

В этом году из-за жары все растет иначе. Растения нужно постоянно поливать и куда более пристально пропалывать – этим Кел сегодня с утра и занят. Почва не такая, какая была прошлым летом, теперь она менее богатая и плотная, протекает сквозь пальцы Кела, а не липнет к ним, запах у нее резче, едва ли не лихорадочный. Кел знает из интернета, что такая погода подпортит ему вкус пастернака, зато помидорам благодать. Некоторые уже размером с кулинарное яблоко и даже краснеют.

Драч, вынюхивающий кроличьи тропы, вдруг взлаивает тоном сенбернара. Со своими габаритами Драч примириться так и не смог. В собственных глазах он тот, кто гоняется за беглыми каторжниками и глотает их целиком.

– Что у тебя там? – оборачиваясь, спрашивает Кел.

Ожидает увидеть птенца или полевую мышь, но голова у Драча вскинута. Он показывает, дрожа, на человека, идущего через поле.

– Сидеть, – говорит Кел. Выпрямляется и ждет, когда человек до них доберется. Солнце в зените, у человека тень – мелкое нечто, болтается и мерцает у него под ногами. Его очерк оплавлен жарой.

– Красавец пес у вас, – говорит человек, подойдя поближе.

– Хороший пес, – говорит Кел. Понимает, что человек этот – примерно ему ровесник, к пятидесяти, но на вид моложе. Лицо у него задумчиво-мечтательное, тонкокостное, и он поэтому не кажется просто работягой из ирландского захолустья. В кино такой играл бы обманутого джентльмена, который заслуживает того, чтоб ему вернули его титул и выдали в жены самую смазливую девушку. Кел ошеломительно, зверски рад, что человек этот совершенно не похож на Трей.

– Джонни Редди, – говорит человек, протягивая Келу руку.

Кел вскидывает руки, густо измаранные землей.

– Кел Хупер.

Джонни щерится.

– Знаю, а то. Вы крупнейшая новость в Арднакелти с тех пор, как овца Пи-Джея Фаллона объягнилась двухголовым барашком. Как вам это место?

– Не жалуюсь, – говорит Кел.

– Ирландия радушия[2 - Отсылка к одному из популярных девизов Ирландии как страны “стотысячекратного радушия” (ирл. cead mile failte).], – говорит Джонни, оделяя Кела мальчишеской улыбкой. Взрослым мужчинам с мальчишескими улыбками Кел не доверяет. – Я вроде как спасибо вам должен. Хозяйка моя говорит, вы жуть какой добрый к нашей Терезе.

– Не надо никакого спасиба, – говорит Кел. – Без ее помощи я б и вполовину так скоро с этим домом не управился.

– А, рад слышать. Не хотел бы, чтоб она вам мешала.

– Нисколько, – говорит Кел. – Превращается будь здоров в какого рукастого столяра.

– Я видал тот журнальный столик, какой вы хозяйке смастерили. Славные изящные у него ножки. Я б у какой девоньки такие ножки повидал бы. – Ухмылка Джонни ширится.

– Это все малая, – говорит Кел. – Я к той вещи не прикасался.

– Не знаю, откуда в ней это взялось вообще, – говорит Джонни, ловко меняя тактику, раз чисто по-мужски поржать не вышло, хоть он на то и нацеливался. – Попробуй я такое, оказался бы в травмпункте. Последний раз с деревом возился в школе. Ничего не добился, кроме десяти швов. – Показывает Келу шрам на большом пальце. – И подзатыльник от учителя еще – за то, что школьную собственность кровью залил.

– Что ж, – говорит Кел, – не бывает так, чтоб у всех дарования одинаковые. – В Келе Джонни будит порыв обыскать его и поинтересоваться, куда направляется. Такие вот ребята пробу на запах не выдержат, даже если просто в магазин выйдут, задача хорошего легавого – выяснить, уже ли эти ребята вытворяют что-то стремное или возьмутся за такое рано или поздно – скорее рано. Кел напоминает себе, чего ему уже давно не приходилось делать, что стремность, хоть близкая и неминуемая, хоть какая еще, – больше не его печаль. Он жестом отпускает Драча – псу неймется разобраться. Драч описывает вокруг Джонни круги, решая, следует ли Джонни уничтожить.

– А теперь вот Тереза мастерит журнальные столики, – говорит Джонни, протягивая Драчу руку на понюшку. Зачарованно качает головой. – В пору, когда я был молодым парнишкой, народ бы надсадился ржать. Сказали бы, что вы время тратите, обучая девчонку, ей бы жареху стряпать.

– Да ладно? – учтиво отзывается Кел. Драч, существо разумное, нюхнул Джонни всего разок и решил, что время полезнее тратить, закусывая блохами с собственной задницы.

– Ой да, чувак. Парни вас в пабе не чморят за это?

– Я не в курсе, – говорит Кел. – В основном им нравится, когда им мебель чинят.

– Ума-разума мы нажили, – говорит Джонни, вновь меняя тактику. Кел понимает, чего Джонни хочет: прощупывает его, метит разобрать, что он за человек. Кел и сам проделывал такое не раз. Сейчас никакой нужды в этом он не чувствует, о Джонни ему и без того понятна уйма всякого. – Здорово это для Терезы – такая возможность. Хорошему столяру всегда место найдется, она куда угодно сможет податься, по всему свету. Вы сами-то этим и занимались до того, как сюда приехать?

Ни черта не может быть, что Джонни не в курсе, чем Кел занимался.

– Не, – отвечает Кел. – Я был полицейским.

Джонни изумленно вскидывает брови.

– Вот молодец-то. Кишка при такой работе нехилая нужна.

– С такой работой можно выплачивать ипотеку, – произносит Кел.

– Полицейского будь здоров как ценно иметь под рукой – в таком-то захолустье, как тут. Уж конечно, если что срочное, идиётов этих из городка ждать будешь не час и не два, и это еще если они удосужатся зады свои от стульев оторвать ради чего угодно мельче убийства. Знавал я одного парнишку, было дело, имен не называем, так он дурного потина[3 - Потин (ирл. po?tin) – ирландская разновидность самогона крепостью 40–90°.] перебрал и нацело слетел с катушек. По дороге домой заблудился, оказался на чужой ферме. Наорал там на хозяйку дома, пусть, дескать, расскажет, что сделала с его супружницей и их диваном. Все вокруг себя разгромил.

Кел свою роль играет, посмеивается. Дается проще, чем должно бы. Джонни байку травит хорошо, с видом человека, у которого в руке пинта, а впереди целый вечер в славной компании.

– В конце концов спрятался под столом. Грозил ей солонкой, орал, что если сама она или еще какой бес к нему подберется близко, он их всех солью засыплет до смерти. Она заперлась в сортире и давай звонить в Гарду[4 - Гарда Шихана (ирл. Garda S?ochаna, “Стража правопорядка”) – ирландская полиция. Далее “гарда” – сотрудник Гарды Шиханы.]. В три часа ночи дело было. Когда они хоть кого-то заморочились прислать, перевалило за полдень. К тому времени парняга проспался в кухне на полу и умолял несчастную женщину простить его.

– И простила? – спрашивает Кел.

– Ай, да конечно. А то, она ж его знала с тех пор, как оба малявками были. А вот Гарду городскую не простила ни в жисть. Я б сказал, городок на седьмом небе от счастья, что вы тут теперь есть.

Ни черта не может быть и того, что Арднакелти на седьмом небе от счастья, что тут поселился легавый. Как и всякое место в глухомани, Арднакелти принципиально противится легавым, независимо от того, занимается ли кто-то чем-то таким, что легавому может быть интересно. Кела Арднакелти впускать готова, однако вопреки его бывшей работе, а не благодаря ей.

– По этой части я им без толку, – говорит Кел. – Я отошел от дел.

– Ай да ладно, – говорит Джонни, улыбаясь плутовски. – Хоть раз полицейский – всегда полицейский.

– Так говорят, да, – отзывается Кел. – Сам-то я полицейского не врубаю, пока мне за это не заплатят. Нанимаете?

Тут Джонни хохочет щедро. Кел на этот раз не подключается, и Джонни угомоняется и серьезнеет.

– Что ж, – говорит, – для меня это, видимо, хорошо. Как по мне, так пусть уж лучше Тереза развивает вкус к столярному делу, а не к полицейскому. Дурного про такую работу не скажу, я к ней со всяким почтением, однако ж и риски в ней есть – а то, кому я рассказываю? Не хотел бы я, чтоб она под ударом оказывалась.

Кел понимает, что с Джонни надо поласковей, но вразрез с таким намерением прет позыв всыпать этому кенту. Ясное дело, Кел такого делать не станет, но даже представляя это себе, получает некоторое удовлетворение. В Келе шесть футов четыре дюйма и телосложение соответствующее, а за два года ремонта этого дома и помощи на разных соседских фермах в форму он пришел лучшую, чем та, в какой был в свои двадцать, пусть даже какое-никакое брюшко отрастил. Джонни же – тощий недомерок, чей главный борцовский навык, по всей видимости, состоит в том, чтобы уговаривать других драться вместо него. Кел прикидывает: если разбежаться и под удачным углом приложить носком ботинка, этого мелкого говнюка можно отправить прямиком через грядку с помидорами.

– Постараюсь приглядеть, чтоб она себе палец не отпилила, – говорит. – Хотя гарантировать не могу.

– Ай, понимаю, – говорит Джонни, пригибая шею чуточку застенчиво. – Просто самую малость поберечь ее хочу, вот и все. Стараюсь, видать, загладить, что столько отсутствовал. У вас свои-то есть?

– Одна, – говорит Кел. – Взрослая. Живет в Штатах, но каждое Рождество приезжает в гости. – Обсуждать Алиссу с этим кентом его не тянет, но он хочет, чтобы Джонни знал: она с ним связь не рвала, ничего такого. Главное, что в этом разговоре Кел пытается донести, – безобидность.

– Приятное тут место, чтоб в гости наезжать, – говорит Джонни. – Большинству оно кажется чуток слишком тихим для жизни. Вам-то как?

– Не, – говорит Кел. – Мне любая тишь да гладь годится.

Из-за Келова выгона доносится оклик. К ним, опираясь на свою клюку, ковыляет Март Лавин. Март мелкий, жилистый и щербатый, в пуху седых волос. Когда Кел прибыл, ему было шестьдесят, и с тех пор он ни на день не состарился. Кел подозревает, что Март из тех мужиков, какие выглядят на шестьдесят в свои сорок и будут выглядеть на те же шестьдесят и в восемьдесят. Драч бросается обнюхаться с Коджаком, Мартовой черно-белой овчаркой.

– Батюшки святы, – прищуриваясь, говорит Джонни. – Уж не Март ли это Лавин?

– Похоже на то, – говорит Кел. Поначалу Март захаживал к Келу всякий раз, как становилось скучно, однако последнее время так часто не появляется. Кел знает, что? его привело сегодня, когда ему глистов у ягнят гонять надо. Увидал Джонни Редди и все побросал.

– Что ж не учел-то я, что он все еще тут, – с удовольствием произносит Джонни. – Этого старого беса и “шерманом” не задавишь. – Машет, Март ему отвечает тем же.

Март где-то разжился новой шапкой. Его любимый летний головной убор – панамка-ведро хаки-оранжевой камуфляжной расцветки – несколько недель назад исчез в пабе. Подозрения Марта пали на Сенана Магуайра, тот громче всех высказывался насчет того, что панамка эта похожа на гниющую тыкву, позорит всю деревню и дорога ей прямиком в костер. Март списывал это на зависть. Верит железно, что Сенан поддался искушению, украл панамку и втихаря шастает в ней по своей ферме. С тех пор споры в пабе непрестанны и горячи, по временам близки к рукоприкладству, а потому Кел надеется, что новая шляпа немножко разрядит обстановку. Это широкополая соломенная штуковина, которая, на глаз Кела, должна иметь прорези для ослиных ушей.

– Ох ты боже всемогущий, – говорит Март, подойдя поближе. – Вы гляньте, кого дивные на крыльце оставили.

– Март Лавин, – произносит Джонни, расплываясь в широкой улыбке и протягивая руку. – Собственной персоной. Как оно твое все?

– Лепо, как лягушьи патлы, – отвечает Мартин, пожимая Джонни руку. – Сам тоже хоть куда смотришься, но ты и всегда-то был франт. Мы все стыд и срам по сравненью.

– Ай брось. С этим пасхальным капором мне не тягаться.

– Эта хрень – для отвода глаз, – уведомляет его Мартин. – Сенан Магуайр стырил у меня мою старую. Пусть теперь думает, будто я ее из головы выбросил, и утратит бдительность. За ним глаз да глаз нужен. Это сколько ж тебя в этот раз не было?

– Чересчур долго, чувак, – отвечает Джонни, качая головой. – Чересчур. Четыре года, считай.

– Слыхал, ты на ту сторону плавал, – говорит Март. – Что же, бриты тебя там не ценили как следует?

Джонни смеется.

– Ай, они-то ценили, все путем. Лондон классный, чувак, славнейший город на свете. Там за полдня повидаешь больше, чем тут за всю свою жизнь. Ты б сам коротенечко смотался туда как-нибудь.

– Я бы да, канеш, – соглашается Март. – Овцы сами за собой, ясное дело, присмотрят. Что ж привело такого столичного парнишку из славнейшего города на белом свете в такую задницу невесть где?

Джонни вздыхает.

– Эти края, чувак, – отвечает он, обаятельно отклоняя голову назад, чтоб глянуть по-над полями на долгий бурый горб гор. – Лучше места не найдешь. Как бы ни был славен большой город, рано или поздно возникает в человеке лютая тяга к дому.

– Так в песнях поется, – соглашается Март.

Кел знает, что Март почти всю свою жизнь на дух не выносит Джонни Редди, и тем не менее наблюдает за ним с живым интересом. Мартов личный бес – скука. Согласно пространным объяснениям Келу, Март считает скуку величайшей для фермера опасностью, куда большей, чем трактора и жижесборники. От скуки ум у человека делается беспокойным, и тогда человек берется лечить себя от беспокойства, вытворяя всякую дурацкую херню. Что б там Март ни думал о Джонни Редди, его возвращение, вполне вероятно, скуку облегчит.