скачать книгу бесплатно
Дурные дороги
Эли Фрей
Интернет-бестселлеры Эли Фрей
Однажды я совершила страшное преступление. И когда правда вскроется, человек, который поклялся мне в любви, будет мечтать о моей смерти. У меня останется только один выход – сбежать из дома, забраться в вагон товарного поезда и отправиться по дурным дорогам прочь от прошлого.
Это роуд-стори о пятнадцатилетней бунтарке, которой всегда приходится убегать – от полиции, банды, любви и смерти, собственных воспоминаний и спущенных с цепи бойцовых псов. Она хочет начать новую жизнь, но судьба снова ведет ее дурными дорогами. Прошлое все равно настигнет, и придется платить.
Это честная и дерзкая история о поиске себя, настоящей дружбе и трагедиях взросления. Дороги и панк-рок, романтика грузовых поездов, ветер в волосах и слишком позднее осознание, что цена свободы – человеческая жизнь…
Эли Фрей
Дурные дороги
Тем, кто устал верить, что Рональд Макдональд любит детей.
© Э. Фрей, 2019
© Е. Ферез, дизайн обложки, 2019
© ООО «Издательство АСТ», 2019
Глава 1
2002 год
«Гольфы, юбка, каждый день по тюремному распорядку… Все достало! А особенно ? быть девчонкой. Нужно срочно устроить бунт!»
Так подумала я, однажды проснувшись, и в тот же день нарисовала огромный ярко-красный знак Анархии. Он занял все парадное окно моего закрытого женского пансиона.
Когда меня вызвали «на ковер», я попыталась абстрагироваться от всего мира. Завороженно наблюдала, как между шевелящихся напомаженных губ директрисы растягивалась и сжималась мерзкая тоненькая слюнка. Директриса говорила ? слишком много слов! Можно было и покороче объяснить суть, которая сводилась к тому, что я ? инфантильная неудачница, обреченная на бессмысленную и убогую жизнь, гнилой огрызок посреди цветочной клумбы. Я не делала ничего, только все портила и отравляла. До конца своих дней я буду всем обузой. Позор своей школы и позор своих родителей.
Я молча вытирала с себя слюни, которыми меня щедро окатывала директриса. Меня не сильно задевали ее оскорбления, я привыкла. Просто старалась не пропускать словесное дерьмо внутрь себя, и это мне легко удавалось ? все приходит с опытом.
– Может, закончите уже, а? ? Мне наконец надоел этот пустопорожний блев. ? У вас что, других дел нет? Мне ваша болтовня по барабану. А у вас, я знаю, более приятное дело есть. С Петром Григорычем.
В пансионе я была кем-то вроде человека-паука, который умел лазить по стенам и видел каждый пятничный трах директрисы с физруком.
– Так давайте мирно разойдемся и продолжим заниматься своими приятными делами?
Я специально говорила так, как, по мнению большинства, должны говорить все трудные подростки, и для пущего эффекта катала во рту жвачку. Знаете, а я ведь всегда подстраивалась под эти стереотипы, ? будто однажды кучка взрослых села за круглый стол и после долгого обсуждения составила их детальный список. И вот список под заголовком «Какими должны быть трудные подростки?» попал мне в руки, и я стала строить свою жизнь по нему.
Директриса, набравшая в грудь побольше воздуха, чтобы изрыгнуть очередной поток блева, от моих слов сдулась и теперь напоминала спущенный дирижабль.
– Савельева, что за чушь ты несешь? И как ты смеешь говорить с директором в таком тоне?!
Но по багровому лицу и бегающему взгляду было ясно, что она в шоке от того, что в тайну пятничных трахов посвящен третий лишний. Директриса всосала воздух, как пылесос, и опять разразилась гневной тирадой: стала кричать что-то о родителях и исключении. По ее лбу текли струйки пота.
Исключение? Боже, я мечтала об этом! Я угодила в эту «тюрьму» по прихоти дедушки-военного, который пристроил меня сюда по блату. Когда дедушка умер, я подумала, что наконец-то кончится ад, ведь папа не сможет оплачивать мое обучение. Но не тут-то было, по договору я могла учиться до конца на бесплатной основе. Пришлось приложить усилия, открыть в себе художника, и ? вуаля! ? меня исключают!
Час моей казни настал вечером, когда приехали родители. С кирпичной мордой папа молча пережевывал гнев. Мама стояла за его спиной, опустив грустные глаза в пол.
–…Разрисовала всю блузку сатанинскими знаками… ? говорила директриса.
(Это всего лишь знак анархии, а не пентаграмма.)
– …Называет учителей чернью…
(На правду не обижаются.)
– …Включает на всю громкость свою вульгарную и пошлую музыку, не дает спать порядочным девочкам…
(Это «Красная плесень», у вас просто туговато с юмором, Галина Алексеевна, а ваши «порядочные девочки», между прочим, частенько по ночам устраивают мне темную: стаскивают с кровати, накидывают сверху одеяло и нещадно бьют ногами.)
– …Портит имущество пансиона…
(Да-да, это о разрисованном окне. У вас отсутствует художественный вкус, Галина Алексеевна. И вы всегда говорили, что надо поощрять детское творчество.)
– …Ты же девочка, ты не должна…
Пока она перечисляла, чего не должны делать девочки, я задумалась о том, что за всю жизнь «ты-же-девочек» услышала больше, чем израсходовала рулонов туалетной бумаги, и стала вести подсчет: а сколько действительно рулонов бумаги у меня ушло за все мои пятнадцать лет? Папа, прежде походивший на немую гранитную плиту, вдруг влепил мне увесистую затрещину.
Черт, он меня сбил… Триста или четыреста рулонов? У меня чуть башка не треснула.
Я снова занялась подсчетом.
Конечно, он задел меня. Не просто задел, а убил. В сотый раз.
Если в день я трачу примерно полтора метра бумаги в зависимости от соотношения «больших» и «маленьких» дел…
Волна обиды нарастала грохочущей волной.
Длина рулона около двадцати метров…
Даже если за всю жизнь ты получил тысячу отцовских затрещин, ты не оброс толстой шкурой.
Двадцать семь рулонов за год, а за пятнадцать…
К родительским побоям невозможно привыкнуть даже через десять тысяч ударов. Каждый раз ? как впервые.
…Получается чуть больше чем четыреста рулонов.
Директриса, минуту назад говорившая что-то вроде: «У нас пансион для прилежных воспитанниц, сожалею, но мы не можем больше содержать вашу дочь здесь, она подает дурной пример», заткнулась и посмотрела на папу круглыми от ужаса глазами. Да, знаю, семейка у нас та еще.
В комнате, собирая вещи, я заодно прихватила чей-то телефон с соседней тумбочки. Выйдя на улицу, покатила чемодан по бугристой плитке, и грохот колесиков перебивал громоподобный голос отца за спиной:
– Как ты могла? Позоришь нас! Мы все для тебя делаем, за учебу твою платим, чтобы человека из тебя сделать, а ты…
– Постой-ка, папа. Ты не платишь ни рубля, это раз. Вы отправили меня сюда не для того, чтобы сделать из меня человека, а для того чтобы избавиться от меня, ? это два! Вы же мечтали всех детей выселить куда-нибудь, чтобы уединяться и трахаться в свое удовольствие! ? бросила я через плечо, а в качестве кульминации выдула огромный жвачный пузырь, который лопнул с громким чпоком.
Я быстрее пошла вперед, к воротам. По дороге я считала плитки под ногами ? отдельно желтые, отдельно серые.
– Как ты с нами разговариваешь? ? рявкнул отец. ? Воспитали неблагодарную сволочь жопорылую! Да по тебе военная школа плачет!
Я сбилась. Подсчет опять не получился. Плиток каждого цвета оказалось больше пятидесяти, но это все, на что был способен мой мозг.
Сердито бросив в багажник машины чемодан, я плюхнулась на заднее сиденье и, включив плеер, на три часа ушла в мир музыки.
Я радовалась, что навсегда уехала из этого ада.
Днице ? гласила надпись на покореженном указателе, в который, судя по виду, неоднократно вписывались лихие, но не очень способные водители. Добрые люди черной краской, зачеркнув букву «ц», приписали сверху «щ».
Да. Я жила в городе, о существовании которого Бог забыл или даже не подозревает.
Находится он в области, в ста километрах от Москвы. А кого в советское время высылали за сто первый километр? Правильно. Бывших зэков, алкашей, попрошаек и прочие асоциальные элементы. Так что во мне, коренной дни-
щенке, течет благородная асоциальная кровь.
На автобусной остановке спал бомж. На ржавой стене виднелась кривая зловещая надпись:
Твой автобус никогда не приедет.
Мы свернули с дороги и въехали в наш двор. Серое блочное здание, редкие деревья, унылая детская площадка. Дом, милый дом.
В детской родители уже перетащили в мой уголок раскладное кресло Славика. Не здороваясь ни с сестрами, ни с братом, я молча схватила его и покатила в коридор. Сидящий на полу Славик оторвался от увлекательной игры в гонки тапками и вытаращился на меня.
– Что ты делаешь? ? возмутилась мама.
– Он не будет спать тут. Тут уже нет места. Я живу в этом доме и имею полное право хотя бы на два квадратных метра личного пространства. Это, ? показала я на Славика, ? плод вашей любви, вот и забирайте его в свою спальню.
Я решительно откатила кресло в комнату родителей, отнесла туда же и самого Славика, который до сих пор держал в руках тапки, а потом ? его игрушки. Отца не было, он ставил машину в гараж, и мне противостояла только мама. Темпераментом и напором я ее превосходила, так что квартирную битву по завоеванию квадратных метров выиграла с легкостью. Я вошла в детскую и, чувствуя себя Александром Невским после победы над шведами, гордо поставила на освобожденное место свой чемодан, будто флаг завоевателя.
* * *
Табуретка. Стол. Клеенка с синими ромашками. Стакан.
Шорох разрываемой бумаги. Плеск таблетки, упавшей в воду. Шипение.
Вверх поплыли оранжевые пузырьки.
Где-то далеко ? звон бьющегося зеркала, папин рев, Олькин плач и перекрикивающий их телевизор:
В Вилларибо уже давно продолжается праздник, а жители Виллабаджо все еще моют посуду.
Бум! Бум! Бум!
Это Славик бился башкой об открытую дверцу морозилки.
Бах!
В меня полетела замороженная курица.
– Я хочу куриные палочки! Где мои палочки?! ? орал младший брат, доставая из морозилки все подряд и разбрасывая во все стороны.
Шелест веника по полу. Свист чайника. Шипение убегающего молока.
Куриные палочки из ножек Буша, обколотых антибиотиками и гормонами и вымоченных в хлоре. Приятного аппетита.
Плюх! В стакан полетела еще одна таблетка. Цвет воды стал кислотно-оранжевым.
Пузырьки уверенно плыли на поверхность, зная, что там выход. Черт, даже гребаные пузырьки газа знали, где выход, а я нет.
В комнате ? громкий Катин вопль:
– Ма-а-ам!! Славик нассал в стаканчик для карандашей, теперь они все мокрые и воняют!
Запах химического апельсина и подгорелого молока.
Бум! Бум! Бах!
– Где мои палочки? Я хочу их сейчас же! Даша, мандакрылая ты наседка, где мои палочки из курей??
Я залпом выпила витамин C, представляя, что это яд.
Невозможно больше находиться в этом дурдоме.
Вернувшись в комнату, я взяла с тумбочки украденный из пансиона телефон, засунула его в лифчик, а затем решительно вышла в окно. Никто не заметил. Даже если я встану в центре квартиры с пистолетом в руках и выстрелю себе в висок, они не заметят. Здесь каждый всегда занят только собой.
Зацепившись за толстую ветвь дерева, я перебралась к стволу и ловко, как обезьяна, спустилась. На мне все еще была школьная форма ? клетчатая юбка и блузка. Ну и плевать. Я спрыгнула на землю и побежала к Тошке, в соседний дом.
Тошка (он же Тотошка и он же Антон, но полным именем я его никогда не звала) ? мой лучший друг. Мы ровесники. В жизни ему повезло больше, чем мне, потому что он: а) жил в огромной трешке, б) был единственным ребенком в семье, в) не учился в дурацком пансионе.
Я зашла в подъезд и нажала на кнопку звонка квартиры на первом этаже.
Друг открыл дверь. Я не видела его с января. Родители забирали меня из пансиона только два раза в год ? на зимние и летние каникулы. За месяцы, что мы не виделись, он немного подрос. На лице блуждала такая любимая кривоватая улыбка. Глаза-угольки смотрели растерянно, будто не узнавали; черные брови удивленно приподнялись.
– Тошка! ? закричала я и бросилась его обнимать. ? Я так соскучилась. Господи, когда ты подстрижешься? Твои волосы уже вросли в уши.
Я теребила неаккуратные лохмы, вдыхала их родной запах. Они пахли жареной картошкой, мазутом и железнодорожной смазкой ? наверное, Тошка, как всегда, катался на зацепе.
– Сова! Я думал, тебя выпустят через месяц! ? Он неуклюже обнял меня в ответ. Его голос был неровным, ломался.
– Из-за некоторых обстоятельств получила досрочное освобождение, ? хихикнула я. ? Попозже расскажу.
Кинув на тумбочку украденный телефон, я сбросила кеды и по-хозяйски прошла в квартиру. В ванной достала из шкафчика машинку для стрижки волос. Я столько раз ночевала у Тотошки, что знала, где здесь что лежит. У каждой вещи было свое место, из года в год оно не менялось.
– На, держи. Сейчас будешь меня стричь.
– Чего? Это зачем?