Остров Пингвинов

скачать книгу бесплатно

Остров Пингвинов
Анатоль Франс

«Остров Пингвинов» – великая раблезианская сатира Анатоля Франса, в которой в гротескном, а порой издевательском тоне описана история Франции.

Остров Пингвинов

Анатоль Франс

Дизайнер обложки Алексей Борисович Козлов

Переводчик Алексей Борисович Козлов

© Анатоль Франс, 2021

© Алексей Борисович Козлов, дизайн обложки, 2021

© Алексей Борисович Козлов, перевод, 2021

ISBN 978-5-4496-7802-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Прелюдия

Несмотря на кажущееся разнообразие и обилие доступных развлечений, которые подобно магниту притягивают меня, окружая со всех сторон, моя жизнь имеет отныне только один смысл и только один объект, достойный моего пристального внимания и находящийся в центре моих высших интересов. Она вся обращена к выполнению великого замысла! Не буду вас томить! Да-с! Я пишу историю Пингвинов! Я усердно работаю над этой актуальной для человечества проблемой, ни на секунду не расслабляясь, всё более врастая в моё старое, продавленное кресло и не позволяя себе откладывать в долгий ящик частые трудности, которые подобно скалам на горизонте, иногда встают на пути, и по не зависящим от меня обстоятельствам порой кажутся совершенно непреодолимыми.

Я рыл землю, я грыз её зубами, чтобы обнаружить погребённые памятники этого великого народа. Первые книги людей, как вы знаете, были камнями. Я изучил камни, которые можно считать примитивными летописями Пингвинов. Я отыскал и обшарил на берегу океана незримый Курган Пингва, я нашел там, как обычно случается в таких затхлых местах, миниатюрные кремневые топорики, зелёные бронзовые мечи, будто зубами буйных драконов изгрызанные и исцарапанные, истёртые до дыр римские монеты, частью целые, а частью с аккуратными отверстиями по краю для удобства ношения на шее, и даже, о чудо, двадцать серебряных дирхемов в проеденном молью чучеле Людовика-Филиппа I, знаменитого короля франков, заброшенного туда невесть каким ласковым ураганом.

Что касается доисторических времён, то тут мне оказала огромную, воистину неоценимую помощь замечательная «Хроника» Йоханнеса Ван дер Тальпы Четырнадцатого, настоятеля Бергарденского иезуитского монастыря Трижды Девственных Кармелиток Седьмого Дня Презумпции Господней. Из этого целительного и поныне не иссякающего источника я напился вина божественной мудрости и берёзового сока неоспоримых фактов, и тем почти утолил свою безграничную жажду кармических познаний, тем более, что никто не обнаружил другого источника, столь чудесно описывающего многосложную историю древнего Пингвиньего Народа, Народа столь причудливо расцветшего во времена Высокого Средневековья и даже Кватроченто на не засыхающем древе Матушки Природы.

Мы обладаем более богатой информацией о Пингвинии, я буду так это называть, начиная с XIII века, и чем богаче наши сведения, тем более несчастливы мы от того. Великие умы человечества знают – очень трудно написать внятную, связную и правдивую историю. Это почти невозможно! Мы никогда не узнаем в живых картинах и деталях, как всё произошло, и с ростом нашего знания, наваливающегося на нас катастрофическим обилием документов, смущение и коллапс в умах историков растёт. Когда факт известен благодаря только одному свидетельству, благодаря одному артефакту, он признается практически всеми без особых колебаний. Но стоит только появиться историческому факту из двух источников, как гармоничная картина пингвиньего мира рушится на глазах. Недоумение начинается, когда события сообщаются двумя или более свидетелями, потому что их показания всегда противоречивы и всегда немыслимо некомплиментарны, амбивалентны. Таким образом мы почти всегда являемся жертвой культурного дуализма! Иногда агрессивного, воинствующего дуализма, осмелюсь вам сказать!

Возможно, научные причины, чтобы предпочесть одно свидетельство другому, иногда бывают очень сильны. Их никогда не бывает достаточно, чтобы преодолеть наши человеческие страсти, предрассудки, шкурные интересы, чтобы убрать из научного дискурса эту неизбывную лёгкость ума, я бы сказал, его легкомысленность, общую для всех серьёзных, вдумчивых, склонных к анализу людей. Поэтому, будучи пристрастны по своей природе, мы постоянно представляем исторические факты либо слишком ангажированными, либо слишком легковесными

Я несколько раз на конференциях и симпозиумах делился своими наработками с несколькими известными учёными-археологами и палеографами моей страны и многих зарубежных стран, и сетовал им на то, что испытываю огромные трудности с составлением Общей истории Острова Пингвинов. Я вытерпел их презрение и вытер с лица и ушей их ядовитые плевки. Я не умер от их укусов, и не все члены мои были переломаны их подножками. Они все как на подбор смотрели на меня с жалким подобием улыбки, которая, казалось, говорила:

«Ну что? Мы пишем историю, да? Вы так всерьёз полагаете? Разве мы пытаемся извлечь из текста, документа, артефакта малейший кусочек жизни или истины? Нет! Мы просто публикуем тексты! Прямо так! Мы придерживаемся буквы! Наука рождена методикой! Буква даёт основание под наши измышления! Буква, текст – это Закон! В основе всего лежит Фиксация! Фик! Са! Ция! Ум не нужен! Идеи – это всего лишь человеческие фантазии ми бредни! Не надо тратить силы напрасно! Чтобы написать историю, нужно всего лишь иметь воображение!»

Всё это сквозило во взглядах и двусмысленных улыбках наших мастеров палеографии, и беседа с ними меня глубоко обескуражила. Однажды, после разговора с выдающимся сигиллологом, Анри Пердо, когда я был ещё более сбит с толку, чем обычно, мне в голову внезапно пришла странная мысль. Я подумал:

«Тем не менее, ведь есть же где-то истинные историки! Не могла же эта высокая раса исчезнуть с лица земли без следа! В Академии Нравственных Наук наверняка сохранились хотя бы пять-шесть штук. Там наверняка токуют небожители! Они не публикуют тексты! Они пишут Историю! Историю с Большой Буквы! И уж точно ни один из них ни не скажет мне, что занятия таким делом – пустая, нелепая забава!»

Эта мысль поддержала мой падающий дух и подняла мою поверженную, исцарапанную когтями недоброжелателей смелость!

На следующий день (как говорится, или назавтра, как теперь говорят в научных и художественных кругах) я представился одному из них, тонкому изящному старику, сидевшему в небольшом, уютном кабинете, водрузив огромные очи на крючковатый нос. Придерживая мозолистым пальцем перо за мясистым ухом, он уставился на меня змеиным взором.

– Полагаясь на ваш опыт, сэр, – сказал я, – я пришёл просить у вас вашего совета… Я очень плохо пишу историю, у меня пока ничего не получается, и я ничего не могу поделать с этим.

Он ответил, слегка пожав плечами:

– Что ж, мой бедный мальчик, если вам так больно, то зачем сочинять историю, когда можно только копировать самые известные сочинения и факты, как это принято? Кто вас заставлляет ходить по буеракам и косогорам, продираясь сквозь колючки, когда есть широкий путь? Если у вас новый взгляд, оригинальная идея, если вы представляете людей и вещи в неожиданном виде, вы и так удивите читателя! А читателю не нравится удивляться. Он никогда ничего не ищет в истории, кроме глупостей и побасенок, о которых он уже наслышан из церковных календарей. Если вы попытаетесь обучить его, вы этим станете утверждать, что он глупец, и этим вы только унизите и разозлите его. Не пытайтесь просвещать его, он будет кричать, что вы оскорбляете его устоявшиеся убеждения! Историки копируют друг друга. Клонируют и закрепляют факты! Таким образом, они избавляются от усталости излишних раздумий и избегают выглядеть белыми воронами. Имитируйте их, постарайтесь быть похожими на них, и никогда не будьте оригинальны! Оригинальный историк является объектом всеобщего недоверия, презрения и даже отвращения! Его все отвергают, отовсюду гонят, лишают прокорма и могут даже убить! Поверьте мне, старику, сэр, – добавил он почти со слезой на глазу, – Неужели вы склонны думать, что я смог бы добиться такого уважения и почёта, такого тёплого кабинета и такого большого кресла, если бы мои книжные сочинения были нашпигованы разными новинками? И что такое новинки? Дерзости! Плвки в лицо морали! Пощёчины обществу! Не более того-с!

Он снял очки, вынул перо из-за увядшего огромного уха и встал. Я поблагодарил его за благородство и прямодушие и когда открывал дверь, чтобы выйти, он напомнил моей спине:

– Ещё одно словечко напоследок! Если уж вы хотите, чтобы ваша книга была хорошо воспринята, не упускайте возможности возвысить в ней рядовые гражданские добродетели, на которых основано процветающее общество: преданность Богатству, Почтение к Чинам, Благочестивые Чувства Преданности и Патриотизма и, в частности, смирение Бедного Человека – все они являются основой Порядка и Гармонии в здоровом, зрелом обществе! Подтвердите, сэр, своим словом, что истоки Собственности, Дворянства, Жандармерии будут рассматриваться в вашей истории со всем уважением, пиететом, которого достойны эти благородные учреждения. Дайте знать, что вы признаёте влияние сверхъестественных, тайных сил на течение исторического процесса, покажите всем, как, когда и где они проявляются во всём своём величии. В таком случае вы несомненно добьётесь успеха, ну, если ещё и окажетесь в правильной компании в нужное время!

Я размышлял над этими замечаниями и в дальнейшем учёл их больше всего, что попадалось мне на глаза.

Я не буду рассматривать здесь Пингвинов до момента их обращения! Согласитесь, что правильно, если они начинают принадлежать мне, как объекты исследования, только после того, как выходят из Царства Зоологии, чтобы войти в Королевство Истории и Богословия. До этого они были просто «пингвины», ведь именно благодаря горнему наущению и великой силе любви великий святой Маэль превратил их в людей, но это еще не всё, потому что и сегодня этот термин может привести нас к известной путанице.

Мы называем «пингвином» (pingouin – на французском языке) птицу арктических районов, принадлежащих к семейству Альцидовых, мы относим Пингвина к типу Сфенисцидов, обитающих в антарктических морях. Так, например, г-н Г. Леконте в его донесениях о поездке на «Бельгиуме» заявлял: (Примечание: «Г. Леконте в Стране Пингвинов». Брюссель, 1904, Ин-8°) «Из всех птиц, населяющих Герлакский Пролив, пингвины, без всякого сомнения, конечно – самые интересные существа. Их иногда называют, но совершенно ошибочно, «южными пингвинами или маншотами. В свою очередь Доктор Джей-Би-Чаркот, напротив, утверждает, что настоящие и единственные пингвины – это те самые антарктические птицы, которые мы называем маншотами, и делает при этом весьма уместную ссылку на голландцев, которые прибыв в 1598 году на мыс Магеллан, тогда —то и дали закрепившееся за птицами название «pinguinos», вероятно, из-за их жира, и общего тучного строения тела. Но если «маншоты» называются «пингвинами», как теперь мы будем называть «пингвинов»? Доктор Джей-Би-Чаркот не говорит нам об этом почти ничего, и об этом он, похоже, беспокоится меньше всего на свете (Примечание: Джей-Би-Чаркот, журнал французской Антарктической Экспедиции 1903, 1905. Париж, Ин-8°)

Ну! Пусть пингвины возвратят себе историческое название или вновь будут им названы, это не столь важно! это Важно то, что это случилось и все с этим согласны!

Дав им надлежащее имя, он приобрел право изучать их. По крайней мере, это позволило Северным пингвинам в полной мере оставаться пингвинами. Уже потом в научный обиход войдут пингвины с юга и с севера, Антарктики и Арктики, Альцидовые (или старые пингвины) и Сфенисциды (или старые маншоты). Возможно, это способно ввести в смущение орнитологов, которые хотят описывать и классифицировать перепончатокрылых, они, вероятно, задаются пустопорожним вопросом, действительно ли одно и то же имя подходит для двух семейств, которые находятся на разных полюсах и отличаются друг от друга лишь несколькими деталями строения тела, включая клюв, плавники и лапы. Что касается меня, то я очень сильно смущён этой удручающей путаницей. Между моими пингвинами и пингвинами Джей-Би-Чарко скорее больше сходств, чем видимых различий! Как те, так и другие отмечены серьёзным, спокойным видом, комическим достоинством, уверенным поведением при знакомстве, потрясающей любознательностью, интересом к политическим событиям и течению общественной жизни. Они миролюбивы, говорливы, жаждут зрелищ, заняты до одури государственными делами и, возможно, немного завидуют высшим качествам, свойственным человеку – тщеславию и прелюбодеянию.

Мои Гипербореи, по правде говоря, имеют плавники, не чешуйчатые, но покрытые маленькими лёгкими пёрышками, хотя их ноги косолапы немного меньше, чем у южан, они также ходят, горделиво задрав голову, раскачиваясь всем телом с таким достоинством, с таким вальяжным видом, какому позавидовали бы Римские аристократы, и их возвышенный клюв (торчащий вперёд, как кость), явился причиной ошибочного вывода, когда подслеповатый апостол опростоволосился, приняв пингвинов за людей!

Эта работа принадлежит, я должен признать, жанру старой истории, той, которая представляет собой кучу событий, нанизанных на одну нить, событий, память о которых сохранилась, и которая, насколько это возможно, указывает на причины и последствия, что делает моё повествование скорее искусством, чем наукой. Мы утверждаем, что этот способ более не удовлетворяет умы, склонные к досужей точности, и что благодаря им древняя Клио сегодня превращается в говорливую гадалку. И в будущем, может быть, появится более отшлифованная история, история, демонстрирующая истинные условия жизни, история таким образом способная научить нас тому, что такой-то народ в такое-то время производил и потреблял во всех формах своей жизнедеятельности. Эта история будет не искусством, а наукой, и это повлияет на точность, которой так не хватает древней истории. Но, чтобы воссоздать себя, она нуждается в множестве статистических данных, которые до сих пор отсутствуют даже касательно людей, не говоря уж о пингвинах. Не исключено, что современные народы когда-нибудь обретут свод такой истории. Что касается ушедшего человечества, то, боюсь, нам всегда придётся довольствоваться старомодным, пошлым повествованием. Интерес к подобному повествованию в основном зависит от проницательности и добросовестности рассказчика.

Как сказал великий писатель Альки, Алькинестр Великолепный, «жизнь людей —это ткань из преступлений, несчастий и безумия». Это касается не только Божественной Пингвии, но и многих других стран, однако история Пингвинии способна предложить нашему вниманию страницы, способные исторгнуть у читателей не только спонтанные слёзы, но и искреннее восхищение, и будет содержать части, которые я надеюсь скоро представить пред очи исследователей.

Пингвины долго воевали. Один из них, Джасквит, философ, изобразил их характер в небольшой картины нравов, которые я воспроизвожу здесь, и что, несомненно, мы узрим не без удовольствия:

«Мудрый Грациан бродил по Пингвинстейту во времена последних Драконидов. Однажды, когда он проходил через прохладную долину, где колокола звенели в чистом воздухе, смешиваясь с голосами коров, он сел на скамейку у подножия дуба, рядом с копной соломы. На пороге женщина кормила ребенка грудью, и юноша игрался с большой собакой, а слепой старик, сидя на Солнце, поджав губы, пил мёд дневного света.

Хозяин дома, молодой и крепкий с с виду молодой человек, предложил Грациану хлеб и молоко, дабы подкрепиться.

Философ, из страны Морских Свиней, с радостью принял эту трапезу и, насытившись, обратился к окружающим.

– Любезные жители этой милой страны, я благодарю вас! – сказал он, – Здесь все дышит радостью, согласием и миром!

Когда он говорил это, прошел пастушок, наигрывая на своей свирели какой-то бравурный марш.

– Что это за какофония? – спросил Грациан.

– Это гимн войны с Морскими Свиньями, – ответил крестьянин, – Здесь все знают и поют его! Маленькие дети знают его прежде чем научатся говорить. Мы все хорошие, верные родине Пингвины!

– Вам не нравятся морские свиньи? – вопросил его Грациан.

– Мы ненавидим их! – ответил добродетельный пастушок.

– Почему вы их ненавидите? – удивился Грациан.

– Вы спрашиваете? Разве морские свиньи не соседи Пингвинов?

– Без сомнения!

– Вот почему Пингвины ненавидят Свиней!

– И это всё?

– Конечно! Говоря слово «Сосед», ты произносишь слово «Враг»! Посмотрите на поле, соприкасающееся с моим. Это поле принадлежит человеку, которого я ненавижу больше всего на свете! Вслед за ним мои злейшие враги – люди из его деревни, той, которая поднимается на другой берег долины, вон там, у подножия той берёзовой рощи. В этой узкой долине, закрытой со всех сторон, есть только две деревни: его деревня и моя – они враги. Каждый раз, когда наши ребята встречаются с теми, кто перед нами, они обмениваются руганью и палками. И вы хотите, чтобы пингвины не были врагами свиней!? Значит, вы не знаете, что такое патриотизм? Для меня есть два крика, которые вырываются из моей груди: «Да благоденствуют Пингвины!», «Да сдохнут все свиньи!»

В течение тринадцати столетий пингвины воевали со всеми народами мира с постоянным пылом и с различны успехом. Затем в течение нескольких лет они отвращались от всего, что они так долго любили, и демонстрировали всё более возраставшее предпочтение мирной жизни, которое они выражали хотя и с достоинством, но с самым искренним пиететом. Их генералы хорошо справились с этим новым умонастроением, вся их армия, офицеры, унтер-офицеры и солдаты, призывники и ветераны, с удовольствием соблюдали это, только некоторые фитюльки и бумагомараки вкупе с тыловыми книжными крысами втайне возмущались жаловались на это, находя полное понимание только у безлапых и бескрылых инвалидах, всегда накаченных истинным патриотизмом.

Этот же Жако-философ сочинил некое моральное эссе, в котором он в комичном и чересчур гротескном виде представлял различные действия людей, и в нём сквозь ткань повестования просвечивали черты истории его собственной страны. Несколько человек спросили его, почему он написал эту фальшивую историю и какие блага она, по его мнению, несёт его Родине?

– Очень большие! – дерзко ответил философ, – Когда они увидят свои поступки в их истинном свете и таким образом лишатся льстивого тщеславия, Пингвины проветрся свои головы, будут судить обо всём этом лучше и, возможно, в конце концов станут даже чуть мудрее.

Я бы хотел, чтобы в этой истории ничего не было опущено- из того, что может заинтересовать Настоящего Художника. В ней есть глава о Пингвиньей живописи в Средние Века, и если эта глава менее полна, чем я желал бы, в этом вовсе нет моей вины, и мы сможем убедиться в этом, прочитав ужасный рассказ, которым я заканчиваю это велеречивое предисловие.

Идея пришла ко мне в июне прошлого года, и состояла в том, чтобы проконсультироваться о происхождении и прогрессе искусств у Пингвинов у покойного г-на Пургениуса Тапира, ученого автора универсальных летописей о живописи, скульптуре и архитектуре разных частей мира.

Войдя в его рабочий кабинет, я обнаружил г-на Пургениуса сидящим перед цилиндрическим столом, почти невидным под жутким скоплением бумаг, и это был чудесный близорукий маленький человечек, чьи веки таинственно мерцали за золотыми очками.

Его вытянутый, подвижный, как пиявка, нос, обладавший изысканными формами, непрерывно изучал чувственный мир вокруг. Этим органом Пургениус Тапир контактировал с искусством и красотой. Уже давно отмечено, что во Франции чаще всего музыкальные критики глухие, а художественные в массе своей – слепые. Это позволяет им предаваться благолепному самоистязанию, необходимому для выдувания новых эстетических идей. Вы в самом деле готовы поверить, что эти умные глаза, вооружённые мощными увеличительными линзами, способны воспринимать формы и цвета, которыми окутывает нас таинственная природа? Пургениус Тапир уже давно парил над горным кряжем печатных и рукописных листков, готовясь добраться до кульминации доктринального спиритизма и в деталях разработал мощную эгрегорную теорию, которая объединяет Искусства всех стран и всех времен в Планетарном Институте Франции, знаменуя вершину Цивилизации и Прогресса!

Стены рабочего кабинета, пол и даже потолок несли, содержали и копили переполненные пачки, необычайно раздутые картонные коробки и папки, свёртки, в которых переплеталось бесчисленное множество свежих и уже пожелтевших от старости листов, и я с невольным восхищением с ужасом наблюдал за этими небесными хлябями, готовыми каждую секунду обвалиться на наши головы!

– Учитель, – произнёс я дрожащим голосом, – я прибегаю к вашей доброте и знаниям, как к неисчерпаемым кладовым Вселенной и Господа! Разве вы не согласились направить меня на путь истинный, стать моим поводырём в моих трудных поисках и исследованиях о происхождении Искусства Пингвиньего Царства?

– Сэр, – ответил мне хозяин, – я владею всем искусством мира, вы меня слышите, всем искусством мира по алфавиту и по порядку артефактов! Я просто обязан предоставить вам то, что касается Пингвинов. Поднимитесь по этой лестнице и вытащите вон ту коробку, которую вы видите вон там! Там вы найдете всё, что вам ннеобходимо по этой проблеме!

Я повиновался, дрожа. Но едва я открыл роковую коробку, как из неё вырвались синие картонные листки и, скользнув между моих пальцев, дождём посыпались вниз. Почти сразу же, словно по мановению волшебной палочки, распахнулись соседние коробки, и из них потекли ручьи розовых, зеленых и белых карточек, и наконец из всех коробок хлынули разноцветные листки, как в апреле струятся водопады на склоне гор. Через минуту карточки уже покрывали пол толстым слоем резаной бумаги. Из неиссякаемых папок, источников невероятного знания, с постоянно нарастающим шумом и воем, вниз стремился всё возрастающий цветной поток, уже закрутивший карточки в быстром водовороте.. Опустившись на колени, Пургениус Тапир, вращая внимательным пьявочным носом наблюдал за катаклизмом, он осознавал масштаб катастрофы и побледнел от ужаса.

– О бренный мир моих Искусств! – воскликнул он.

Я воззвал к нему, наклонился, чтобы помочь подняться по лестнице, прогнувшейся и вибрировавшей под нескончаемым шелестящим бумажным ливнем. Но было слишком поздно. Теперь, ошеломлённый, отчаявшийся, плачущий, потеряв бархатную шапочку и золотые очки, он тщетно сопротивлялся бумажному ливню и картонному грому свои коротким ручонками, которые тщетно вздымал до подмышек к незримому небу. Внезапно раздался страшный грохот, окативший нас гигантским вихрем. На секунду я увидел в клубящемся пропасти, среди вихря картонок лоснящийся, отполированный до блеска череп ученого и его маленькие жирные ручки, затем пропасть захлопнулась, и потоп хлынул вниз, поглотив всё на своём пути. Понимая, что и меня может поглотить эта безжалостная бумажная бездна, уже накрывшая остатки шкафов и лестницу, я убежал через слуховое окно, которое едва успел разбить головой.

Книга Первая. Зачатки Происхождения

Глава Первая. Житие Святого Маэля

Маэль, единственный отпрыск королевского семейства Камбрии, был отправлен в Ивернское аббатство уже на девятый год жизни для светского и духовного учения. В четырнадцать лет он отказался от трона и возжелал служить одному только Господу. Он делил своё время, согласно учению, между пением гимнов, изучением грамматики и медитацией вечным истинам.

Небесный аромат истинной веры вскоре проник в монастырь, возвещая о растущей добродетели этого религиозного фанатика. И когда счастливый Гал, настоятель Иверна, благополучно перешёл из этого мира в мир иной, юный Маэль тут же сменил его и занял его место в монастырском конклаве. Он отстроил школу, лазарет, гостевой дом, кузницу, всевозможные мастерские и верфи для строительства кораблей, и заставил монахов истошно расчищать земли вокруг, как будто воспылал идеей насадить на земле копию Райского Сада. Он высаживал из своих рук древа в саду аббатства, работал с металлами, обучал новичков всяким премудростям, и его жизнь плавно текла, как река, отражающая небо и несущая урожай плодоносным пажитям и земным нивам.

В тот час этот несравненный слуга Божий, как правило, сидел на скале, в месте, которое до сих пор называют Стулом Святого Маэля. У его ног громоздились скалы, похожие на чёрных драконов, поросшие спутанной бахромой зелёных водорослей и лохматых седых мхов. Они громоздились вокруг, высовывая из бунтующего моря чудовищные рёбра и зубы из пастей зловонных стихий. Он смотрел, как Солнце медленно опускается в океан, как красный цвет своей славной венозной кровью наполняет облака неба и окрашивает вершины высоких волн. И святой человек видел в красочной мистерии неба образ тайны Креста, через который божественная Кровь окутала землю царским пурпуром. Вдали, там, где мерцали берега острова Гад, где святая Бригида, получившая постриг на острове Мало, управляла женским монастырём, меркла линия тёмно-синего цвета.

И вот Бригида, прослышав о несравненных достоинствах и широчайших умениях почтеннейшего Маэля, попросила его поделиться чем-то необычным и божественным, но только из его рук. Святой Маэль сам лично сделал для неё маленький медный колокольчик, и когда он был закончен, он благословил его и бросил в море. И звон колокольчика полетел к берегу Острова Гада, где святая Бригида, предупреждённая медным звуком о прибытии подарка, благочестиво приняла его, и, следуя за дочерьми господними, впереди торжественного шествия понесла его, с пением святых псалмов, дабы доставить в часовню Мустье.

Таким образом, святой человек Маэль шёл от одной добродетели к другой. Он уже прошёл две трети своего жизненного пути, и надеялся мягко достичь своего земного конца в тихой заводи, в тени своего благоустроенного монастыря, среди своих духовных братьев, верных учеников, когда узнал, что божественная мудрость решила всё совсем иначе, и что Господь призвал его к менее мирным, но не менее достойным делишкам.

Глава II

АПОСТОЛЬСКОЕ ПРИЗВАНИЕ СВЯТОГО МАЭЛЯ

Однажды, когда он шел, размышляя, по берегу Тишайшей Бухты, где подобно яйцам Господним лежали большие белые валуны, между которыми бесновалось жестокое море, с этой дикой дамбы он увидел каменное корыто, которое плясало на волнах, как одинокая лодка, потерянная кем-то в бурном океане.

Именно в подобном сосуде святой Гирк, великий святой-просветитель Коломбан и невероятно много религиозных паломников из Шотландии и Ирландии пошли евангелизировать провинцию Арморику. Буквально на наших глазах святая Авойя, приехавшая из Англии, поднималась по реке Ор в розовом гранитном саркофаге, который позже местные аборигены нарекли «Ступой», и в которой много позже они будут держать детей, дабы они росли крепкими и здоровыми; святой Вуга по свидетельству современников, проснувшись от вековой спячки, переходил в Корнуолл вообще на скале, чьи осколки, сохранившиеся в огромном Паноптикуме Пенмарше, способны исцелять болезных паломников от огненной лихорадки, когда они возлагают на него головы; Сен-Самсон подошёл к бухте Мон-Сен-Мишель в гранитной ванне, которую однажды назовут Пеньюаром Святого Самсона. Именно поэтому при виде этого каменного корыта святой Маэль понял, что Господь предназначил его для апостольского служения у язычников, которые до сих пор населяли людные бретонские берега и острова.

Он передал свой фирменный ясеневый посох святому человеку – Будоку, препоручив ему суперсложную миссию управления Святым Аббатством. Затем, снабженный лишь хлебом, бочонком пресной воды и книгой Святых Божественных Евангелий, он вошёл в каменное корыто, который мягко доставило его на остров Гедик.

Что можно сказать о сём таинственном острове? Остров постоянно сотрясается вольными, пронизывающими ветрами. Бедные рыбаки глушат рыбу в расщелинах между скал и страшными усилиями выращивают овощи в огородах, полных песка и гальки, защищенных сухими каменными стенами и изгородями из благородного тамариска. Красивая, необычайно огромная смоковница возвышается над центром острова, широко раскинув над округой свои мощные когтистые ветви. Жители острова всегда обожали её, превозносили и почитали как местную святыню.

И сказал им святой человек Маэль:

– Вы обожаете это древо, потому что оно красиво! Так что вы, похоже, чувствительны к красоте! Я пришел, чтобы открыть вам скрытую красоту мира! Красоту, которую вы пока не узрели!

И он стал учить их Евангелию. И, обучив их, как следует, он крестил их солью и водой.

В то время острова Морбианского архипелага были много больше, чем ныне. Потому что с тех пор многие из них целиком погрузились в море. В целом Святой Маэль нёс Благую Евангельскую Весть аборигенам более чем шестидесяти островов! Затем, в своем гранитном корыте, он поднялся вверх по реке Ор. И после трёх часов плавания он ступил на землю перед неведомым римским домом. С крыши дома поднимался лёгкий дымок. Святой человек преступил порог, на котором была чудесная мозаика, изображавшая собак, вытянувших хвосты и ощеривших клыки. Он был торжественно встречен двумя старыми почтенными супругами, Маркусом Комбабусом и Валерией Мокренс, которые жили там от доходов своих земель. Вокруг внутреннего двора протянулся тенистый мраморный портик, колонны которого были расписаны на половину их высоты. Фонтан из ракушек располагался у стены и под порталом возвышался алтарь, с нишей, где хозяин этого дома насадил маленьких терракотовых идолов, побеленных известковым молоком. Одни из них представляли из себя крылатых детей, другие Аполлона или Меркурия, а некоторые были в форме обнаженной женщины, которая заплетала на голове волосы. Но святой человек Маэль, наблюдая за этими прикольными фигурами, обнаружил среди них образ молодой матери, держащей невинного ребёнка на коленях.

Тотчас он сказал, указывая на эту картину:

– Это Дева Мария, Матерь Божья! Поэт Вергилий объявил её в сибиллиных канцонах, прежде чем она родилась, и голосом ангельским он воспел её: «Jam redit et virgo» (Дева уже грядёт!) И воспророчена она в добродетели таких чистых фигур, как эти, которые ты положил, о Маркус, на этот алтарь. И, возможно, она защищала твои скромные Пенаты. Именно так те, кто соблюдает именно естественный закон, готовятся к познанию величайших истин Вселенной!

Маркус Комбабус и Валерия Мокренс, переглянувшись и очарованные этой потрясающей речью, снова переглянулись и тут же обратились к истинной христовой вере. Они приняли крещение совместно со своей юной вольноотпущенницей Целкией Авителлой, которая была им дороже света их очей. Все их поселенцы тоже как на подбор отказались от язычества и шустро крестились в тот же день.

Маркус Комбабус, Валерия Мокренс и Целкия Авителла с тех пор жили жизнью, полной святости и благочестия. А как же иначе? Они так ловко ворвались в компанию самого Господа и были допущены к канону святых, особенно после смерти.

Еще тридцать семь лет блаженный Маэль истошно евангелизировал тупорылых, грязных, хитрожопых язычников из внутренних земель, превращая их в осенённых небесным сиянием прихожан. Он поднял двести восемнадцать часовен и организовал семьдесят четыре святых аббатства.

Но однажды, в городе Бате, знаменитом своими термами и публичными домами, где он проповедовал Святое Евангелие, он узнал, что монахи Иверна в его отсутствие освободились от правила святого Гала и изрядно продвинулись по пути греха и блуда. Тотчас, с усердием курицы, собирающей своих легкомысленных птенцов под своё спасительное крыло, он пошел с клюкой к своим заблудшим цыплятам. Тогда ему уже шёл девяносто седьмой годок, и его талия была согнута, как рыболовный крюк, хотя руки оставались крепкими, а его слово текло и распространялось из его уст так же обильно, как зимний снег валится на дно долин промозглыми зимними вечерами.

Тогда Аббат Будок передал Святому Маэлю грозный ясеневый посох и просветил его относительно несчастного состояния, в котором ныне находилось поверженное скверной аббатство. Верующие рассорились на том, когда следует праздновать Пасху. Одни истово держались за римский календарь, другие-за греческий, и ужасы хронологического раскола с неистовой силой расшатывали единство монастырского монашества.

Он довёл до Святого Маэля ещё одну причину беспорядков. Монахини острова Гад, печально отпавшие от своей былой добродетели, в любой момент были готовы переправляться на лодках на лодку к побережью Иверна. Монахи принимали их в здании странноприимного Дома, и это привело к таким скандалам и посрамлению добродетели, которые наполняли отчаянием и стыдом все благочестивые души.

Этот исполненный истинной горести доклад аббат Будок завершил следующим образом:

– С тех пор, как эти монахини пришли по воде к нам, это стало причиной потрясений невинности и они зело смутили покой наших монахов!

– Охотно верю! – ответил блаженный Маэль, – Потому что женщина – это всегда ловко подстроенная ловушка: она хватает, как только её обнюхают! Увы! Восхитительная привлекательность этих существ проявляется гораздо мощнее, чем они ближе. Но чем больше соблазн, исходящий от них, тем меньше удовлетворение. Отсюда стихи поэта, обращённые к одной из них:

Когда ты здесь, бегу я от тебя,
А нет тебя – я о тебе тоскую!

Итак, сын мой, мы видим, что флюиды плотской любви более сильны в своём воздействии на одиноких отшельников и монахов, чем на людей, которые живут в городах. Демон похоти искушал меня всю жизнь различными способами, и самые грубые искушения не пришли ко мне от встречи с женщиной, даже чересчур красивой и ароматной. Они пришли ко мне из образа отсутствующей женщины. Из моего воображения! Теперь снова, под грузом прожитых лет и коснувшись моего девяносто восьмого года, враг человеческий снова является предо мной, чтобы отвращать меня от божественного целомудрия, по крайней мере, в моём воображении. Ночью, когда мне холодно в постели и кости гремят одна о другую в моей ледяной могиле, вместе со стуком моих старых костей, я слышу голоса, которые произносят второй стих из третьей книги Царей:

Dixerunt ergo et servi sui: Quaeramus domino nostro regi adolescentulam virginem, et stet coram rege et foveat eum, dormiatque in sinu suo, et calefaciat dominum nostrum regem!

(«И сказали ему слуги его: пусть поищут для господина нашего, царя, молодую девицу, чтобы она предстояла перед царём, и ходила за ним, и лежала с ним, и будет тепло господину нашему, царю». )

И Дьявол показывает мне дитя в своём первом цветении, и она глаголит мне: « Я твоя Авилага, я твой Сунамит! О мой Господь, дай мне место в пустынях твоих!»

– Поверьте мне, – добавил старик доверительно, – только при фантастическом пособничестве неба и богов, верующий человек, или монах могут сохранить свое целомудрие в целости и сохранности!