Парижский РоялистЪ

скачать книгу бесплатно

Леерзона это совершенно не смутило и он вальяжно ответил:

– Нет, не отказывается. Просто она не всегда понимает всю глубину моего замысла, давай я лучше тебе зачту…

Леерзон переместился на колченогий табурет, точнее поставил на него ногу, откашлялся и продекламировал:

– Пьеса. Голем[53 - Голем (ивр. ???????) – персонаж еврейской мифологии, существо одной из основных стихий, или их сочетания, оживленное магами-каббалистами с помощью тайных знаний.] и мандолина. Проза. Экспериментальная юмореска. Исполнитель – Леерзон! – и начал, покачиваясь.

* * *

Голем Афанасий сидел на берегу небольшой реки. Афанасий был каменный голем и он грустил. Он меланхолично отколупывал от себя кусочки и швырял их в воду, глядя на расходящиеся по воде круги. Тут, недалеко он последнего всплеска, он заметил какой-то предмет. Он был настолько несуразен, что поразил воображение Афанасия.

– О как! – зычно рявкнул Афанасий.

– Не лишено! – пискнул в ответ предмет.

Предмет, при ближайшем рассмотрении, он оказался мандолиной. Только откуда голему знать как выглядят мандолины, поэтому он уставился на нее немигающим взором и снова гаркнул:

– Что не лишено, деревяшка?!

– Твоё высказывание не лишено смысла. – пискнула мандолина, голос ее был писклявый, противный такой, деревянный.

– А вот в жизни моей нет никакого смысла… – печально ухнул Афанасий.

– Как же так?! – проскрипел инструмент.

– Хозяин, старый маг, создал меня чтоб я защищал его жизнь, а сам взял да помер, – грусно пробасил голем, – от старости…

– О как! – поразилась мандолина.

– Не лишено! – отозвался голем.

– А ты, как ты докатилась до жизни такой? – голем протянул каменную руку и выловил мандолину из воды.

– Меня сваял один мастер из груши…

– Из груши?! – перебил Афанасий. – Да-а груша у тебя что надо, зачарованно протянул он, оглядывая инструмент.

– Не перебивай! – взвизгнула мандолина. – Так вот, когда хозяин попробовал сыграть на мне, то страшно разозлился, ругался, даже рвал волосы на себе, а ночью отнес к мосту, да и запустил с размаха прямо в реку. Все орал, что у меня голос противный.

– Да ну?! – громовым раскатом поразился голем.

– Ну да! – сварливо проскрипел инструмент.

– А вот, мне вот, твой голос очень даже нравится, – смущенно произнес голем, – и груша твоя тоже ничего…

– Эй-эй! Ты что это удумал, истукан! – завопила мандолина.

– А, кстати, откуда… то есть чем ты со мной разговариваешь? – Афанасий заинтересованно стал вертеть мандолину и взгляд остановился на пышно украшенном резонаторном отверстии.

– Прекрати сейчас же! – завизжала мандолина.

– Ага! – обрадовался голем и с размаху засадил мандолине прямо в голосник.

Мандолина с треском развалилась, осыпаясь кусками грушевой фанеры.

– Развра-а-ат! Развра-а-ат! – закричала ворона Аделаида, срываясь с ветки дерева и унеслась прочь.

* * *

Слушая последние строки, Евстахий не удержался и в голос заржал, от чего из спальни вновь показалась голова “Горгоны” и начала ругаться на Леерзона нецензурными словами, невзирая на присутствие третьих лиц. Тот, услышав такое от интеллигентнейшей супруги, потерял равновесие и рухнул, опрокинув табурет. Выроненные листы рукописи закружились над столом, как новогодние снежинки.

Жданский решил, что назревает семейный скандал и лишние участники тут ни к чему. Посему он залпом закинул в себя ликер и намеревался было идти, но поднявшись с дивана, ощутил, что ноги не слушают его, они были будто ватные. Следом навалилась дикая усталость от пережитого и выпитого, глаза начали непроизвольно слипаться, а организм срочно требовал принять горизонтальное положение.

“А ведь есть что-то общее между ликером и супом…” – подумал Жданский как в тумане, от супа ему завсегда хотелось спать. Он успел присесть на край дивана. – “Нарколепсия…”[54 - Нарколепсия (от др. – греч. ????? – оцепенение, сон и ????? – приступ) – заболевание нервной системы, относящееся к гиперсомниям, характеризуется дневными приступами непреодолимой сонливости и приступами внезапного засыпания.] – успел подумать Жданский, но стоило ему слегка откинуться на спинку и силы окончательно покинули его, а сознание устремилось в пропасть.

Глава V. Взад-назад

Сознание медленно возвращалось к Евстахию – он видел себя стремительно летящим по какой-то трубе, как в аквапарке, и почему-то ощущал, что вся спина у него мокрая, а трусы неприятно врезались промеж булок:

“Леерзон меня что ли в ванну положил спать?” – вяло подумал Жданский. – “Кстати, пьеса пошловатая вышла, надо будет сказать…” – он все еще держал глаза закрытыми, ощущая похмельную пульсацию в голове. – “А что за мерзкий запах? Забилась канализация? Или, может быть, я… обгадился?!”

Немного обождав и поразмыслив, Евстахий решил, что снайпером[55 - Находясь в засаде, на позиции, при нужде, снайперы вынуждены либо терпеть, либо испражняться под себя. (прим. автора).] он быть отказывается, из санитарных соображений. Тем временем смрад только усиливался, поэтому он сделал усилие и решительно открыл глаза. И тут же зажмурил их снова, не веря в увиденное:

– А-а-а, очнулся, mio amico russo![56 - Мой русский друг (ит.)] Славно же тебя приложили! Но, сразу видно, что голова твоя к таким поворотам судьбы подготовлена – другой бы, от такого удара, копыта отбросил. Да и хорошо, что я догадался выйти следом за тобой, иначе могло бы и хуже дело кончиться. – произнес до боли знакомый голос.

Осознав, что реальность куда хуже, чем предполагаемый сон в ванной у Леерзона и продрав, наконец, глаза он испустил жалобный стон, увидев склонившегося над ним менестреля с довольной улыбкой во всю рожу.

– Я уже битый час пытаюсь привести тебя в сознание. Уже думал за телегой идти, да вот все размышлял, собственно, куда тебя: к лекарю, иль сразу на погост, – криво ухмыльнулся Паоло, – но покойников я как-то не очень… Эй, эй! Я уже почти уже решился тащить тебя к лекарю и посмотреть, что он скажет. – быстро затараторил Паоло, глядя как Жданский начал закатывать глаза и грозился снова рухнуть в обморок.

Пара легких ударов по щекам слегка взбодрили Евстахия. Паоло, покрутив головой, быстро зачерпнул из ближайшей лужи пригоршню воды и брызнул Евстахию в лицо. От прохладной и далеко не чистой водицы последний окончательно пришел в себя и проявил завидную волю к жизни.

– Ты давай-ка с погостом обожди, у меня еще планов громадье. – Евстахий приподнялся на локтях и огляделся.

Он лежал на дне канавы, заполненной мутной зловонной жижей, а рядом на корточках примостился довольный Паоло.

– А что, – брезгливо заметил Жданский, пытаясь подняться на ноги, – вытащить меня из канавы и приводить в чувство в менее отвратном месте Заратуштра[57 - Заратуштра (также распространено Заратустра от авест. Zara?u?tra) – основатель зороастризма, жрец и пророк, которому было дано Откровение Ахура-Мазды в виде Авесты – священного писания зороастризма.] не позволил?

– Зара-кто-сра? – искренне удивился менестрель, отряхивая сапоги от налипшей на них грязи.

– Заратуштра, – повторил Евстахий, морщась от головной боли, – ну, практически святой Петр.

– А-а! Да нет, если бы! – просиял Паоло. – Трактирщик сказал, что у тебя может быть перелом или сотрясение, ещё что-то про кровь в голове и белую желчь говорил, но я не особо понял. В общем, лучше было тебя не перемещать, а то окочурился бы, а потом со стражей объясняться. А у Пьера-трактирщика дедушка, он коновал в деревне, так он не только животину лечит, а и односельчанам помогает. Там, вправить кому чего надо, ушибы, порезы, да ссадины. Пьер говорит, его советов в области лекарства не только сельчане, а все окрестные жители прислушиваются. А иногда даже и с других деревень приходят, если занедужит кто. Ну, за настойкой там, на куриных пятках – это от запора, или там если роды у коровы тяжелые, то тут уже поможет микстура из трав, вымоченных в моче молодого поросенка, моча троекратно упаренная, само собой, а вот если…

– Я понял! – остановил не на шутку разошедшегося менестреля Жданский. – Можешь не продолжать, я понял картину. Сельский Авиценна[58 - Абу Али Хусейн ибн Абдуллах ибн аль-Хасан, известный на Западе как Авиценна – средневековый персидский ученый, философ и врач, представитель восточного аристотелизма.] натаскал внука в лекарском деле, а тот, наметанным глазом глянув на меня, лежащего во всей этой красоте, – Евстахий махнул руками в стороны, по которым простиралась пахучая канава, – вдохнул запах миазмов,[59 - Миазм или миазма (от др. – греч. ?????? – загрязнение, скверна) – устаревший медицинский термин, которым вплоть до конца XIX века обозначались обитающие в окружающей среде заразительные начала, о природе которых ничего не было известно.] выслушал тебя и выдал авторитетный диагноз.

– Так всё и было, – осклабился Паоло Фарфаллоне.

Евстахий, наморщив лоб замолчал. Он вспомнил уроки первой помощи, которые посещал перед сдачей экзамена на права. Особо ему запомнились пояснения о пользе шлема у мотоциклистов:

– Основная задача шлема – сохранить ваш мозг в одном сосуде. – черно пошутил тогда инструктор скорой помощи.

– В принципе дело говорил, так что считай ты экзонерирован! – вернул варваризм Евстахий. – Давай-ка теперь думать, как мне отмыться. Не могу же я, в конце концов, в таком виде по городу шататься – меня ни в одно приличное место не пустят.

– Экзо-что? Чудные ты слова какие-то употребляешь, Евстахий, видно славно тебя огрели, а?

– И не говори, – согласился Евстахий, потирая шишку на затылке, – Я имел ввиду реабилитирован, такое славное слово имеющее латинские корни тебе понятно, мой Италь… – тут он осекся, вспомнив, что находится в XVII веке и Италии как таковой еще, вроде как, не было. – Кстати, а ты сам-то откуда?

– Из Пизы, Тосканское герцогство, – как-то неохотно бросил Паоло, – вот только не говори, что не знаешь!

Мокрый Евстахий сидел в канаве, с грязным лицом, усиленно морща лоб, и вспоминал историю 17-го века, про которую он довольно мало читал в последнее время, больше сосредоточившись на истории набегов татаро-монгол на Русь. В данный момент, производительности генерации цепочки воспоминаний позавидовал бы любой блокчейн-генератор[60 - Блокчейн (англ. blockchain или block chain) – выстроенная по определённым правилам непрерывная последовательная цепочка блоков (связный список), содержащих информацию. Технология используется для “майнинга” криптовалют, типа Биткойн.].

– Эй! Давай, выбираться из этой канавы. – толкнул в бок, обеспокоенно глядя на впавшего в ступор Евстахия Паоло.

Жданский завертел головой, возвращаясь в альтернативную реальность, и нелепо хлопая глазами.

– А ты сам-то так мне и ничего и не сказал про себя, – меняя тему произнес Паоло Фарфаллоне, – Я до сих пор не знаю – кто ты и откуда.

Фарфаллоне подозрительно посмотрел на Жданского, наконец-то вылезшего из канавы и обликом напоминающего мифического Голема, а запахом то ли обитель кожевника, с подветренной стороны, то ли классический свинарник.

Голем-Жданский сделал попытку отряхнуть хотя бы сапоги, но быстро убедился в бессмысленности этой затеи и обреченно вздохнул:

– Есть тут где помывочная, да желательно с прачечной?

Паоло, покрутив головой из стороны в сторону, кивнул.

– Вот там и поговорим! – обрадовался Евстахий.

Следуя за менестрелем и стараясь не обращать внимание на брезгливо-насмешливые взгляды прохожих, Евстахий попытался вспомнить события, предшествующие его очередному попаданию в эту альтернативную реальность. Он снова ощупал затылок и убедился, что проклятущая шишка никуда не делась, лишь слегка уменьшилась в размерах, да и головная боль, вроде, отступила. Затем он вспомнил слова менестреля о том, что тот его пытался привести целый час в чувство, в то время как его родной реальности прошел практически целый день.

“Так, к Леерзону я приехал около пяти вечера. Пока мы посидели, поговорили – прошло еще пару часов. А проснулся я около одиннадцати утра. Итого как минимум восемь часов прошло там и всего час тут. Интересненько… впрочем, а что мне это дает?” – Евстахий попытался придать смысл этому умозаключению, но внезапно ощутил резкий приступ тошноты и головной боли, которыми обычно сопровождается похмелье.

– Эй, Паоло, постой!

Менестрель остановился и озабоченно посмотрел на снова побледневшего Жданского.

– Что-то ты бледен, как смерть, уважаемый купец. Опять поплохело? – Паоло озабоченно подскочил к нему и взял под локоток. – Давай-ка, обопрись об меня, не хватало тебя еще из одной сточной канавы вытаскивать. Слушай, а может точно у тебя это… сотрясение и придется делать трепанацию? Пьер говорил, ежели череп проломлен…

– Тьфу на тебя! – сморщился Жданский. – Нет у меня никакого сотрясения, ни дырок лишних в голове. И вообще, кто придумал, что при сотрясении помогает трепанация?

– Как это не помогает?! – искренне удивился менестрель. – Вот, помню, был у графини Шарль, конюх, так его лошадь копытом, да с подковой, в лоб ка-а-ак лягнула! Так думали все – конец! Местный лекарь все какими-то припарками лечить пытался – ничего не помогало. Но, на счастье, возвращался с войны один цирюльник[61 - Цирюльник (через польск. cyrulik от лат. chirurgus) – исторически парикмахер и банщик, владеющий элементарными приёмами хирургии.], с большим талантом к врачеванию, значит, и подсказал, мол – надо трепанацию делать. Мол, это первое дело на войне, при ранении в голову, или если булавой там приложили или припадок какой, когда трясет всего. А открытую рану, надо, мол, кипящим маслом заливать – иначе совсем конец. Ну, маслом заливать – лекарь не дал, сказал – варварство это, а над трепанацией задумался, да вроде и как разрешил. Терять-то нечего. Так цирюльник тот в момент все сделал, да и дальше поспешил, даже денег не взял – золотой человек! А Шарль быстро оправился, ага. Только вот заикаться начал и с памятью что-то все быстро забывать стал. А как не цирюльник тот, так отошел бы Шарль в мир иной и поминай как звали. Кто б тогда графине за лошадьми смотрел?

– Вот тебя бы к делу и приставила, в перерывах между бренчанием на лютне и адюльтером[62 - Адюльтер – (книжн.) то же, что супружеская измена.] в графской спальне. Кстати, а где ее муж-граф? На войну небось ускакал?

– А ты откуда знаешь?! – Фарфаллоне аж встал, как вкопанный и уставился на Жданского, затем растерянно продолжил. – Был старый граф. Ее довольно юную выдали замуж, уж не знаю, что там было, но как-то брачная ночь не сложилась, а потом граф уехал на войну,[63 - Паоло здесь подразумевает Тридцатилетнюю войну – военный конфликт за гегемонию в Священной Римской империи германской нации и Европе, продолжавшийся с 1618 по 1648 год и затронувший в той или иной степени практически все европейские страны.] да на ней и сгинул.

– О как! – повторил фразу из Леерзонской пьесы Жданский, приподнимая брови.

– Да, вот как-то так, – хмуро подтвердил менестрель, – вроде как и был муж, а вроде и не было. В общем, родственники скоро начали плести интриги, да и вышвырнули её обратно в отчий дом, лишив всего, разумеется.

– А что, так можно? Я имею в виду, разве это законно? – поразился своей свободолюбивой натурой Жданский.

– Когда выбор ставится между стальным клинком под ребра и подписью на бумаге – это, как минимум, разумно, – грустно ответил Фарфаллоне.

От таких откровений у Жданского ажно засосало под ложечкой:

– Давай хоть пирожок какой, али крендель купим. Вон, как раз торговец стоит, только давай лучше ты к нему подойди, а то завидев меня, он как пить дать, сбежит, а то и стражу позовет – взмолил Евстахий своего провожатого.

Паоло дошел до навеса уличного торговца и, прикупив у лоточника несколько пирожков с яблоками, вернулся к Жданскому, вручая сдобу.

– Вернулась она значит в отчий дом, вроде как и не было замужества, – продолжил повествование менестрель, откусывая пирожок, – да из огня, да в полымя! Папенька тотчас удумал сосватать ее снова, но на этот раз за кого титулом пониже, естественно ничего у Франчески не спросив, ну “порченный товар”, сам понимаешь, чего уж там спрашивать! – он глянул на Жданского.

Евстахий только махал чумазой головой, в такт рассказу, и округлял глаза. Лишь на части рассказа о подобии женского выбора, его внутренняя, шовинистическая свинья довольно хрюкнула, сам же Жданский едва заметно ухмыльнулся. Тем временем Фарфаллоне продолжал:

– Пробовал папенька сосватать ее за сына соседского барона сначала, так она ему в вино, на званом ужине, что-то ядреное подсыпала и баронет всю ночь потом провел в уборной, говорили, воплям бы позавидовал любой олень во время гона. А утром взбешенный барон умчал прочь. А баронета вроде как аж на повозке везли обратно, не до лошади ему было. Потом еще женихи были, но все ей как-то не по нраву приходились. Одного, особо настырного, даже пыталась в бочке с яблочным сидром утопить. И утопила бы, если б папеньке вовремя не доложили. Сам, ухажер-то, принял это за игру, да и сидра откушал знатно, если бы не граф-отец – так бы и остался бы в бочке, “замаринованный”. У них род хоть и знатный, но бедный, вот отец ее, граф Франсуа, и стремился всячески дела поправить, через дочкин брак. А та – ни в какую! Заявила, хочу мол настоящего мужика, а не этих либераллианов да хлюпиков изнеженных.

– А ты, стало быть, “настоящим” оказался, – с ухмылкой произнес Евстахий.

– Нет, ну я, конечно, не благородный рыцарь и даже не барон, но мужчина хоть куда, – распустил перья Паоло, – я и на лютне играть умею, на гитаре, кое-что в строительстве понимаю – у одного маркиза-архитектора служил, а ежели опасность какая, так и шпагой могу проткнуть обидчика, коли придется. – на последней фразе Жданский едко хрюкнул, но Фарфаллоне не придал этому значения и продолжил. – Так что если нужда припрет или кто за щедрую монету предложит руками поработать – то и прохудившуюся крышу подлатать могу, стену там заделать, ну, как минимум, знаю кого нанять, задешево… Да и в делах любовных тоже не промах, знаешь ли. – подмигнул Паоло чумазому Евстахию.