скачать книгу бесплатно
Вдруг затянет и вас молодых.
Перемелет вам белые руки.
Передавит вам косточки все.
Не заметит жестокие муки.
Ну и что ж! Так всегда и везде!
Стоны их принимая за песню,
Перемелете всё, жернова.
Всё равно они крутятся вместе —
Человек, а с ним и трава.
Косит, косит своею косою.
Ещё смотрит, смеётся в глаза.
Убирайся! Я тебе не открою.
Здесь ещё я кому-то нужна.
За окном, вроде, капает что-то.
Солнца нет: оно ещё не взошло.
На стене чёрно-белое фото
Подмигнуло мне: всё, мол, прошло.
* * *
Я оставлю этот мир без сожаленья
О своей несбывшейся мечте.
Дорогие, я прошу у вас прощенья,
Что стремлюсь скорей к могильной тьме.
Там, мне кажется, я буду равной
Среди неживущих на земле:
Нет там ни последних и ни главных,
Всё вертится в общем колесе.
Но, когда мой дух воспрянет вольно,
Тело предадите вы земле,
Вспомните, что мне уже не больно.
Потому не плачьте обо мне.
* * *
Без пафоса, и шума, и бравад
Прими и дань мою, мой Ленинград.
Те девятьсот суровых дней,
Блокаду, нашу жизнь в ней.
Какие б ни прошли года,
Мы не забудем никогда.
Всем классом были в Стрельне
Двадцать второго, в воскресенье.
Но долго как-то не гулялось нам.
Разъехались все вскоре по домам.
Предчувствия всех, что ли, нас томили?
Мы об испанских детях много говорили.
К подруге по дороге я зашла.
Там первый раз услышала: война.
Потом уже не раз, не два
Мы слышали: «Вот кончится война…»
Ну а тогда не знали мы, что вскоре
Нам предстоит такое горе.
На крышах у ворот дежурил стар и млад
И наблюдал, как по утрам взмывал
аэростат.
Усиленно работал в эти дни военкомат.
Рыдали матери, прощался Ленинград.
С какою болью мы смотрели,
Когда от бомб склады горели!
Чёрный дым – то сахар жжённый.
Мука и масло, хлеб палённый.
Дворцы, мосты и Летний сад —
От пепла посерел весь Ленинград.
Началом мужества без колебаний.
Все верили, что город не сдадут.
Нам трудно будет, но фашисты не войдут.
Я помню, мы мальчишек в партизаны
провожали,
А на другой день сами на окопы уезжали.
Нас в Веймарне высадили целый эшелон,
А в Кингисепп уже не шёл вагон.
Мы только разместились, начали копать,
Как с самолёта пулями фашист нас начал
поливать.
Пришлося к лесу нам бежать,
Дальнейшего приказа ожидать.
Увы, тогда ещё вначале
Наши солдаты к Ленинграду отступали.
Обратно шли пешком до Ленинграда,
А за спиной уже гремела канонада.
Когда из леса мы дошли до здания вокзала,
На рельсах лошадь первой жертвой
увидала.
И как-то сердце сжалось от печали.
Ведь мы войны до этого ещё не знали.
Деревни опустели.
Разбитые, сожженные дома,
В них трубы почему-то уцелели.
Солдаты пыльные со сжатыми зубами
В обратный путь шагали вместе с нами.
Чтоб неприступной сделать из солдат
ограду
И намертво закрыть последний подступ
к Ленинграду.
Мы шли три дня, три ночи.
Конечно, мы устали очень.
Но страшное нас ждало впереди.
А детство оставалось позади.
Я так хотела фронту помогать.
Решила кровь свою сдавать.
Анализы все собрала, сдала.
Кровь оказалась первой группы, я здорова,
кровь годна.
Но неудача преподносит мне и тут:
До восемнадцати лет кровь не берут.
Тогда на курсы медсестёр я записалась
И месяца 4 занималась.
Октябрь шёл, но школы не топили.
Подкрадывался голод, нас бомбили.
У магазинов дикие хвосты стояли.
Последние продукты по карточкам давали.
Мы тоже получили колбасу из крови.
Неделю кушали её, не боле.
А хлеб всё урезали, урезали.
Пока сто двадцать пять уж не давали.
Вначале, когда немцы нас бомбили,
Мы вниз на лестницу или к соседям
уходили.
Потом от голода страх притупился, мы
лежали.
Как будто и тревоги не слыхали.
Но на занятия я шла.
Уже в той группе я была,
Что отправлять должны на фронт.
Тогда мне шёл семнадцатый год.
Но и на фронт меня не взяли.
«У вас ведь дистрофия», – мне сказали.
И правда, носилки я поднять уж не могла,
Но делать для фронта я что-то должна.
Ноги не слушались, идти не желали.
В холоде, в голоде все трое лежали.
Но что мне холод, что мне голод,
Когда в репродукторе: «…оставили город…»
Карандашом на обоях писала.
Над каждым оставленным пунктом рыдала.
Рукою худой, как ветка берёзы,
Я вытирала кровавые слёзы.
Нет, кто не пережил, тот не поймёт,
Как слово «оставили» сердце грызёт.
И всё же мы верили твёрдо тогда:
В наш город врагу не пройти никогда.
А иногда мы с постели вставали,
На санки кастрюли – за водой уезжали.
На улице снег – до колен увязали.
В снегу, зашитые в простыни, трупы
лежали.
Похоронить, видно, честно хотели,
Но расстояния не одолели.
На Фонтанке фигуру запомнила я:
Завёрнутых вместе – мать и дитя.
Отец их, наверно, на фронте сражался.
Не знал, что труп их семьи на Фонтанке
валялся.
Неделю иль две хлеба вовсе не было.
За ним на Васильевский остров ходила.
Навстречу и рядом шли чёрные лица:
Чтоб было напиться, жалели умыться.
Голодные взгляды по снегу блуждали
И что-то всё время искали, искали.
Мороз был сильнейший, как в голод бывает.
Плевок на лету до земли замерзает.
Кой-где месяцами горели дома.
Их не тушили: мёрзла вода.
И именно в это ужасное время
Я в театр попала, Онегина пели.
И где только силы артисты набрали?
Но пели отлично, отлично играли.
Не знаю, откуда терпенье берётся,
