banner banner banner
Вся правда о нас
Вся правда о нас
Оценить:
Рейтинг: 5

Полная версия:

Вся правда о нас

скачать книгу бесплатно

– Да не то чтобы, – беззаботно отозвался Кофа. – Вы сейчас говорите в точности как Макс, когда он решил, будто Иш должно быть тяжело жить, не зная, кем она завтра проснётся – девочкой или мальчиком. Большинству из нас непросто принять тот факт, что другие могут быть устроены не так, как мы сами. И сильные люди, вроде вас с Максом, сочувствуют тем, кто на них не похож, а слабые хотят, чтобы непохожих не было вовсе; впрочем, это уже крайность, граничащая с безумием. А на самом деле быть каким-то другим – просто нормально. Как нам собой… Впрочем, что касается чистокровных драххов и прочих крэйев, их в столице Соединённого Королевства уже практически не осталось. Как, собственно, и чистокровных кейифайев или людей. Все мы тут потомки смешанных браков и просто случайных связей. Даже в моём роду переселенцев из Чирухты, чьи предрассудки предписывали жениться только на своих, затесались какие-то крэйи, причём, кажется, фаффы, если мать ничего не перепутала, когда составляла свою родословную. Но кстати, это бы отчасти объяснило, почему мне так легко даётся именно искусство перевоплощения… Что тут скажешь, спасибо нашим далёким предкам, что были столь неразборчивы в связях. Неплохо в итоге получилось.

В этот момент дверь кухни снова открылась, и оттуда вышла здоровенная птица ярко-синего цвета. До сих пор я видел такую только однажды, в графстве Хотта, и теперь глазам своим не поверил – откуда бы здесь взяться птице сыйсу? В наших краях они не водятся. Ближайшую, по слухам, видели в Магахонском лесу, да и то не факт, знаю я тамошнего лесничего, с него станется индюшек с чужой фермы стащить и перекрасить, чтобы соседи не догадались[10 - Сэр Цвахта Чиям, Магахонский лесничий, о знакомстве с которым рассказано в повести «Магахонские лисы», в корне не согласен с этим предположением и чрезвычайно им возмущён.].

Сэр Кофа, похоже, тоже удивился.

– Это что ещё такое? – спросил он с хорошо знакомой мне сдержанной, а на самом деле сердитой интонацией, которая появляется в Кофином голосе всякий раз, когда жизнь перестаёт соответствовать его представлениям о нормальном ходе вещей.

– Птица, – сказала леди Лари. – Очень красивая, правда? Мы назвали её Скрюух, в честь её первого крика в нашем доме, но она пока на это имя не откликается.

– Но откуда она взялась? – продолжал допытываться Кофа. – Я же вчера у вас ужинал и никаких птиц не видел. Или она просто мне не показывалась?

– Вчера отсиживалась на кухне. А прежде её и не было. Ди третьего дня откуда-то притащил. Говорит, охотники случайно подстрелили, сами огорчились, потому что этих птиц не едят, а просто так убивать жалко. Принёс еле живую, но Кадди стал кормить её мясом и ничего, быстро пошла на поправку. Ходит теперь всюду за ним, только крыло видите, как оттопырено? Плохо дело, с таким не полетаешь. Надо бы какого-нибудь знахаря поискать. Как раз собиралась спросить: у вас тут лечат птиц?

– А вот даже не знаю, – сказал Кофа.

Я, кажется, впервые в жизни услышал, что Кофа чего-то не знает про Ехо. И был совершенно потрясён этим открытием.

– Но примерно представляю, кого расспросить, – тут же добавил он. – Зверей-то несколько городских знахарей точно лечат. Может быть, и за птиц кто-нибудь из них берётся. Я наведу справки.

Синяя птица, тем временем, прошествовала прямо ко мне, остановилась рядом, внимательно посмотрела сердитым оранжевым глазом, словно бы прикидывая, заклевать меня прямо сейчас, или приберечь на будущее.

– Вы там осторожно, Скрюух злющая! – крикнула с потолка Иш.

Я-то думал, она так увлеклась работой, что уже забыла о нашем существовании.

Птица тем временем нерешительно топталась, разглядывая мои ноги. Наконец положила мне на колени голову с крупным орлиным клювом и издала совершенно ужасающий скрежещущий звук, действительно немного похожий на «скрюух» – если бы это слово попытался произнести обладатель железного языка, заржавевшего от долгого бездействия.

Я осторожно погладил синие перья, птица скрежетнула ещё раз и умиротворенно прикрыла глаза. Всякий, кто имел дело с кошками, расшифровал бы её поведение как: «А ну давай чеши дальше». Судя по довольными поскрипываниям моей новой подружки, я угадал.

– Да уж, сердитая – спасу нет, – ухмыльнулся я.

– Ух, надо же, как Скрюух тебя сразу полюбила! – воскликнула Иш.

От волнения она снова перешла на ты. Это было так же приятно, как доверчивость синей птицы.

– Меня вообще звери обычно любят, – сказал я. – Не знаю почему.

– Потому что газет не читают, – предположил Кофа.

Это он зря. Потому что о газетах я могу говорить бесконечно, постепенно закипая и переходя на нецензурную брань.

Дело, конечно, не в том, что многочисленные идиотские статьи возбуждённых моим внезапным возвращением в Ехо журналистов действительно так уж испортили мне жизнь. Честно говоря, они на неё вообще никак не повлияли. Просто для ощущения полноты бытия мне необходимо быть хоть чем-нибудь недовольным. А найти повод для недовольства в моей нынешней жизни – та ещё задача. Первое время я натурально места себе не находил. Но потом появились глупые статьи, и мне сразу полегчало. Поэтому сердиться на журналистов я буду ещё, как минимум, сотню лет. С превеликим удовольствием. Где я ещё такое прекрасное горе найду.

Плохо тут то, что, стоит при мне упомянуть газеты, я тут же начинаю ругать их так многословно и пространно, что кого угодно могу задолбать. И испортить хороший вечер, вроде текущего – запросто. Но, к счастью, на этот раз меня отвлекли.

Красивый повар Кадди Кайна Кур снова вышел из кухни. На этот раз с пустыми руками.

Синяя птица тут же вероломно покинула меня и устремилась к своему кормильцу. Ухватила его клювом за край лоохи – дескать, всё, теперь не отпущу, останешься со мной навек. Кадди расплылся в улыбке и уставился на свою питомицу влюблёнными глазами. Ну надо же. Говорят, будто птицы сыйсу не приручаются; возможно, так оно и есть, зато, похоже, они отлично умеют приручать людей.

Повар погладил птицу по встрёпанной голове. Сказал:

– Что-то я устал, Ларичка. Супа ещё примерно четыре порции осталось, два больших слоёных морских пирога и ягодный танг в почти неограниченных количествах. Не буду сегодня больше готовить, ладно?

– Как скажешь, Каддичек, – улыбнулась ему хозяйка. – Посидишь с нами?

– А это допускается местными правилами? – спросил он. – Здесь принято, чтобы повара отдыхали в том же помещении, где едят клиенты?

– Нет, не принято, – ответил ему Кофа. – Но и дурным тоном тоже не считается. Просто никому в голову не приходит так поступать. Обычно у поваров есть свои комнаты отдыха, где им никто не мешает. Но именно поэтому я бы посоветовал вам делать по-своему. Будет неплохо, если ваш отдых в обеденном зале станет традицией. Глазеть на заморские обычаи у нас любят чуть ли не больше, чем пробовать чужую еду.

– Тогда хорошо, – кивнул повар. – Я-то как раз среди людей отдыхаю лучше, чем в одиночестве. Когда остаюсь один, сразу начинаю что-нибудь обдумывать. А как придумаю, тут же берусь это делать. Добро ещё, если это просто рецепт нового блюда. А если, к примеру, ремонт крыши? Или сравнение философских считалок Бахлаты Мучоя с творчеством современных ему авторов надгробных баллад? Вот вы смеётесь, а я однажды трое суток писал совершенно никому не нужную статью, не обладая при этом ни должным багажом знаний, ни даже специальным научным языком. Однако это меня не остановило. Так увлёкся, что даже поесть не отлучался!

– Любому другому я сейчас сказал бы, что это недопустимое пренебрежение своим здоровьем, – заметил Кофа. – Но в вашем случае гораздо более драматичным мне представляется то обстоятельство, что всё это время вы ничего не готовили. Страшно вообразить, сколько народу вы лишили удовольствия.

– Спасибо. Нет ничего приятней, чем подобный упрёк. Но справедливости ради следует признаться, что в ту пору я ещё не умел готовить еду. Тогда от моего внезапного вдохновения пострадала только посудная лавка, которую я, конечно, забыл вовремя открыть; впрочем, к тому времени торговля мне изрядно надоела, так что всё к лучшему.

– Главное, чтобы готовка вам подольше не надоедала, – строго сказал Кофа.

– Так я специально для этого сюда приехал. В наших краях, сами знаете, готовка – простая работа. А у вас над едой принято колдовать. Ваша магия – сложная штука, быстро не научишься. А пока не всё получается, мне обычно интересно. Поэтому, думаю, я ещё долго буду готовить.

– А можно попросить добавки? – спросил я. – Вы сказали, там ещё суп остался. И пироги морские, и ягодный танг.

Потому что Кофа хоть и разглагольствовал вроде бы, не закрывая рта, а досталась мне всё равно хорошо если четверть принесённого нам на двоих горшка, так что я по-прежнему ощущал в себе воинственную готовность съесть, как минимум, бегемота – при условии, что его приготовит Кадди Кайна Кур, величайший кулинар всея Чирухты и нашего квартала.

– Сейчас! – спохватилась леди Лари. И остановила привставшего было повара: – Сиди, дружочек, я сама подам.

– Спасибо, Ларичка, – улыбнулся он.

Уменьшительно-ласкательные суффиксы, которые я, мягко говоря, недолюбливаю, звучали в исполнении этих взрослых людей трогательно и даже как-то удивительно уместно. Такая уж умиротворяющая тут была атмосфера. Главное, конечно, не расслабиться в такой обстановочке до полной потери рассудочка и сэра Кофу «Кофочкой» случайно не назвать. Говорят, традиция кровной мести в наших краях окончательно угасла вместе с прочими интересными и поучительными обычаями Эпохи Орденов, но это ничего, Кофа её одной левой возродит.

Впрочем, после того, как я попробовал ещё горячий слоёный пирог, который по какой-то загадочной причине назывался «морским», хотя ни рыбы, ни водорослей с моллюсками в его начинке не было, опасность миновала. В смысле я вообще никого никакими словами не называл, умолк окончательно и бесповоротно, потому что оторваться от этого пирога даже на несколько секунд было выше моих сил. Совершенно немыслимо.

– Тихой ночи, мои дорогие. Летел к вам, как птенец йорли на свет.

Я вздрогнул от неожиданности. Хотя довольно глупо сидеть в трактире и совершенно не ожидать, что сюда ещё кто-нибудь когда-нибудь войдёт. По идее, трактир – это как раз такое специальное место, где дверь вообще не закрывается. То и дело кто-то входит и выходит. Но домашняя атмосфера «Света Саллари» сбила меня с толку. Ну и морской пирог сделал своё дело, лишил остатков разума. Но теперь надо было возвращаться к действительности. Для начала, например, посмотреть, кто к нам пришёл. И, если получится, выяснить, кто такие «йорли» и на кой чёрт их птенцы летят на свет, как какие-нибудь неразумные бабочки. В «Энциклопедии Мира» сэра Манги Мелифаро об этом, вроде, не было ни слова. Впрочем, я всё-таки очень давно её читал, мог забыть.

Человек, вошедший в трактир, представлял собой выдающееся зрелище. Один только костюм чего стоил – длинная широкая стёганая юбка до пят и короткая, чуть ниже пояса, малиновая куртка с просторным капюшоном, под которым помещалась какая-то сложная причёска, смахивающая на фортификационное сооружение.

К счастью, незнакомец был не настолько красив, как здешний повар, второго эстетического потрясения кряду я бы, пожалуй, не пережил. Но красота ему и не требовалась. Щедрая природа выписала этому человеку столько обаяния, что хватило бы населению пары-тройки небольших городов, вроде Богни[11 - Городок в Гугланде, на берегу Гугландского залива.] или Авалы[12 - Городок на границе Угуланда и Графства Шимаро.]. А настоящим козырным тузом оказалась его улыбка, исполненная нежности, граничащей с растерянностью: неужели всё вокруг и правда настолько прекрасное и хрупкое, и я это хрупкое так сильно люблю?

Мне хорошо знакома эта разновидность счастливой обречённости, иначе я вряд ли её опознал бы. А опознав, невольно проникся к незнакомцу почти иррациональной симпатией, неизбежной при встрече с кем-то очень похожим на тебя самого.

Когда он улыбнулся, я сразу понял, что это и есть брат леди Лари: у него была точно такая же ямочка, одна, на левой щеке. И такое же круглое смуглое лицо, и чёрные глазищи. И фамильный упрямый подбородок, доставшийся по наследству художнице Иш, которая чуть с потолка не свалилась на радостях.

– Ди! Ура! – восторженно завопила она, а потом всё-таки спустилась с небес на землю, одним грациозным прыжком.

Вошедший был не слишком велик ростом, а Иш, напротив, оказалась довольно долговязой барышней, но это совершенно не помешало ей совершенно по-детски повиснуть у него на шее, а ему – подхватить племянницу и закружить, как совсем маленького ребёнка.

– А у нас! – выкрикивала счастливая Иш. – Самые лучшие в Мире! Гости! Им очень нравится Каддина еда! А Скрюух! Дала Максу себя погладить! Вот так!

– Какие замечательные новости, – ласково сказал черноглазый человек, перестав кружиться. – Но главную ты сказать забыла, а я и сам вижу: разрисован ещё здоровенный кусок потолка. Когда только успела?

– Это ещё не настоящая новость, – возразила Иш. – Настоящая будет, когда я закончу всё.

Спрыгнула с его шеи, торжествующе оглядела нас и сообщила:

– Мой дядя Ди пришёл!

Ну, не то чтобы мы не заметили.

– Дигоран Ари Турбон, – представился вошедший. – Простите, если помешал вашей трапезе. У нас в семье принято радоваться друг другу при встрече и не скрывать своих чувств, но не удивлюсь, если в ваших краях этот обычай считается варварским.

– Не считается, – успокоил его Кофа. – Что же тут варварского, если люди радуются друг другу?

– День прошёл хорошо, – сказала леди Лари, обнимая брата.

– А у тебя, дружище? – спросил повар Кадди. – Всё вышло, как ты хотел?

Смуглое лицо Дигорана Ари Турбона вдруг стало лиловым. Я сперва глазам своим не поверил, моргнул, отвернулся и снова уставился на него. Лицо по-прежнему было лиловым, как лепесток фиалки. Что за чёрт?

– А, ясно. Не совсем, – печально констатировал Кадди. – Прости. Не надо было лезть к тебе с расспросами.

Леди Лари ободряюще улыбнулась брату:

– Плюнь с высокой скалы. Сегодня не заладилось, а завтра, глядишь, ветер переменится.

Мы с Кофой озадаченно переглянулись. Похоже, изменение цвета лица нашего нового знакомого совсем не удивило его родных. И более того, сообщило им какую-то информацию о состоянии его дел.

– Понимаю ваше удивление, – сказала нам леди Лари. – И высоко ценю вашу деликатность, обычно люди сразу же кидаются выспрашивать, что, да как, мы уже привыкли. Иногда цвет лица Ди меняется в соответствии с его настроением. Таково уж проклятие нашего рода; передаётся оно только по мужской линии, поэтому со мной, хвала свету зримому, ничего подобного не происходит. И с Иш, вроде, тоже всё в порядке, даже когда он мальчишка. А вот Ди лишён возможности скрывать от нас свои подлинные чувства.

– Примите мои искренние соболезнования, – серьёзно сказал Кофа. – Могу вообразить, как это неудобно!

У него даже голос дрогнул. Видимо, он невольно примерил ситуацию на себя и ужаснулся.

– Спасибо, – поблагодарил его Дигоран Ари Турбон, усаживаясь рядом со мной. Он уже снова улыбался, а лицо его постепенно приобретало прежний вид. – На самом деле, это скорее забавное недоразумение, чем настоящее несчастье. Штука в том, что наш с Лари далёкий предок, пра-пра-пра-пра и ещё раз, если не ошибаюсь пра-прадед Шери Авада Лос был исключительным лжецом. Врал всем подряд, причём обычно без особой выгоды для себя, просто ради удовольствия не произносить лишний раз правду.

– Да, бывают такие люди, – подтвердил Кофа. – Сам не раз встречал.

– И всё бы ничего, но однажды нашего предка угораздило наврать с три короба очень могущественному колдуну по имени Туффалей Фаюм Хаг, а тот так рассердился, что проклял не только самого Шери Аваду, но и всех его потомков. К счастью, сила проклятия с каждым поколением постепенно ослабевает. У меня, как и у отца, цвет лица изменяется только под влиянием очень сильных чувств, а вот на прадедушку Хойри Аки Вера, которого я застал в живых, порой смотреть было больно, так краски мелькали.

– А смысл? – спросил я. – В чём смысл такого проклятия? Просто сделать вас… эээ… – Я чуть не сказал «посмешищем», но, к счастью, вовремя опомнился: – …очень заметными?

– Заметными? Ну да, пожалуй. Но как я понимаю, подлинный замысел чародея состоял в том, чтобы не оставить нашему семейству ни единой возможности солгать. Хотя на самом деле именно это у него не получилось. Мы можем продолжать врать, сколько душе угодно, потому что окружающие не знают, какой именно цвет какому настроению соответствует. Нет у них такого списка. А если спросят, я могу дать любое объяснение, поди меня проверь. Штука в том, что желание солгать – не настолько сильное чувство, чтобы изменить цвет моего лица. Строго говоря, обычно это вообще не чувство, а просто прагматическое соображение. В детстве, конечно, было не так, и родители часто ловили меня на вранье, увидев, как пламенеют мои щёки – причём не от самого желания обмануть, а от страха, что меня выведут на чистую воду. Красный цвет, по замыслу Туффалея Фаюм Хага, означает испуг. Но с возрастом обычно обретаешь независимость от окружающих, перестаёшь их бояться, и тогда поди тебя раскуси.

– Думаю, этот колдун позаботился только о собственных интересах, – заметил я. – Ему было важно, чтобы обмануть не могли именно его, а остальные пусть сами выкручиваются, как знают.

– Да, похоже на правду. С другой стороны, когда с детства все твои чувства вот так явственно отражаются на лице, поневоле вырастаешь предельно откровенным человеком – а что ещё остаётся? По крайней мере, так случилось и с дедом, и с отцом, и со мной. Поэтому я не делаю тайны из цвета своего лица. В частности, лиловый, как вы и сами наверное поняли, означает досаду. На самом деле ничего по-настоящему плохого со мной сегодня не случилось, просто я не люблю, когда нарушаются мои планы. А признаваться в этом и вовсе ненавижу.

– О да, это я могу понять, – кивнул Кофа.

И я кивнул. Потому что тоже могу. Как, прямо скажем, очень мало кто.

При этом меня так и подмывало пуститься в расспросы: «А какие планы? Что именно у вас не вышло? Чем вы вообще тут занимаетесь, пока ваши домашние хлопочут в трактире?» Но я прикусил язык. Искренность собеседника, конечно, великий соблазн, но лезть в чужие дела всё-таки невежливо.

Поэтому я задал другой вопрос:

– А какие ещё бывают цвета? Если уж вы сами сказали, что не делаете из этого тайны, расскажите, пожалуйста.

– Ну, например, синий цвет означает, что я чрезвычайно удивлён, жёлтый обычно сопутствует смеху, оранжевый – восхищению. А самый замечательный – зелёный. Это цвет безмятежной радости. В детстве моё лицо зеленело так часто, что многие соседи думали, это и есть его обычный цвет; с годами он появляется всё реже – такова, надо полагать, цена взросления. Но иногда всё-таки…

– А белый? – нетерпеливо спросил я. – Бывает у вас белый цвет?

Причём сперва спросил, а потом уже сообразил, почему меня интересует именно белый. Вспомнил наконец давешнюю историю о человеке с ножом и белым лицом, вломившемся в палатку Правдивого Пророка, а потом исчезнувшем неизвестно куда. И, кстати, одет он был похоже – малиновая куртка в устах бестолкового нумбанского полицейского вполне могла превратиться в красную, а пёстрая стёганая юбка – напомнить ему деревенское одеяло. Всё сходится! Ясно теперь, почему меня так насторожила внезапная смена цвета лица нового знакомого. У меня настолько дырявая память, что организму пришлось отрастить недюжинную интуицию, при помощи которой удаётся кое-как латать эти прорехи, вот как сейчас – сперва беспокоиться неведомо о чём, а уже потом запоздало понимать, откуда растут ноги у этого беспокойства.

Дигоран Ари Турбон надолго задумался – не то прикидывал, стоит ли оставаться откровенным, то ли просто вспоминал. Наконец сказал:

– Честно говоря, даже не знаю, бывает ли такое со мной. Согласно семейному преданию, белый цвет соответствует подлинному мужеству. То есть безупречной готовности принять свою судьбу, какой бы она ни была. До столь совершенной мудрости мне пока, к сожалению, далеко.

– Не наговаривай на себя, – сказал ему повар Кадди. – Как по мне, именно таков ты и есть. Я бы не удивился, если бы ты вообще всё время был белолицым. Просто наверное это у тебя не внезапное сильное чувство, а привычное состояние души.

– Ну, не знаю, – нахмурился Дигоран Ари Турбон. – Твоими бы устами… – и тут же повеселев, обернулся ко мне: – Зато доподлинно известно, что чёрным моё лицо становится, когда я влюблён. В юности я был влюбчив, как все нормальные мальчишки, за что и получил прозвище «Чумазый Ди». А прекрасные девицы, ясное дело, разбегались от меня, кто визжа от страха, кто хохоча. Вот когда проклятие Туффалея Фаюм Хага действительно здорово портило мне жизнь! И кстати не факт, что такое больше никогда не повторится. Что-что, а уж эта опасность остаётся с нами до последнего вздоха.

– Ваша правда, – авторитетно подтвердил Кофа.

Хотя откуда бы ему знать. До последнего вздоха сэру Кофе Йоху, как и прочим могущественным колдунам, по моим прикидкам оставалось ещё, как минимум, несколько тысячелетий.

Впрочем, он так выразительно смотрел на леди Лари, что мне явно не следовало встревать со своими комментариями.

Леди Лари явно смутилась и поспешила сменить тему.

– Ягодный танг, – объявила она. Голос её звучал решительно, я бы даже сказал, неумолимо. – Мы с вами совершенно забыли о ягодном танге! Неужели вы думаете, что я позволю ему остаться несъеденным?

Мы, разумеется, так не думали. Тем более, что странное на вид густое желеобразное бело-лиловое месиво оказалось одним из самых вкусных десертов, какие я когда-нибудь ел. А я хоть и не записной гурман вроде сэра Кофы, но верный его последователь, практически юный оруженосец. Иногда.

В общем, ягодный танг уписывали все присутствующие, включая синюю птицу Скрюух, хотя она, по идее, хищная и ягоды жрать не должна. Но плевать она хотела на такие идеи.

Клиент, всё это время тихо сидевший над давно опустевшей тарелкой на дальнем краю стола, тоже получил порцию ягодного танга – угощение за счёт заведения, объявила леди Лари – и он, встрепенувшись, смёл его как миленький. А доев, наконец поднялся. Положил на скатерть монету и смущённо сказал:

– Спасибо за всё. Извините, что так засиделся. Очень уж мне у вас понравилось. Как дома в детстве, хотя ничего подобного в моём детстве не было, я осиротел в Смутные Времена и жил с тёткой, служившей стражницей в Нунде. Можно сказать, вырос на каторге – только не подумайте, будто я жалуюсь, там было очень неплохо, и с тёткой мы отлично ладили, просто совсем не похоже на уютную семейную жизнь, вроде вашей. А всё равно здесь у меня возникло такое чувство, словно не в трактир зашёл, а вернулся домой, потому и не хотелось от вас уходить. – Он окончательно смутился и добавил: – Я, наверное, ещё приду, если можно.

– Да где же вы видели трактир, в который нельзя вернуться? – улыбнулась леди Лари. – Обязательно приходите. Мы будем вас ждать.

– Как дома в детстве, хотя ничего подобного в моём детстве не было, – задумчиво повторил Кофа после того, как клиент вышел. – Да, пожалуй, это наиболее точное описание впечатления от посещения вашего трактира. Что-то похожее здесь испытываю и я.

«И я», – сказал я ему, воспользовавшись Безмолвной речью. Сам не знаю, почему не решился произнести это вслух. Ни за что не угадаешь, когда на тебя нападёт очередной приступ застенчивости. Хотя, казалось бы, давным-давно пора им пройти насовсем.

– Ради этого всё и было задумано, – улыбнулся Дигоран Ари Турбон. – В этом основной смысл «Света Саллари».

– Объясните, – потребовал Кофа.