скачать книгу бесплатно
Чтобы не отлынивать от обязанности внимательно смотреть по сторонам во время прогулок, Шона придумала себе дело. Ну, то есть как дело – ясно, что просто спектакль для своего внутреннего театра. Как будто она – одинокий воин с невидимым огненным мечом, единственный защитник городского населения от злобных опасных тварей, которые иногда встречались среди ее видений. Раньше, в самом начале, то есть очень давно Шона считала их всех примерно одинаковым злом, потому что боялась, но за пятнадцать лет хочешь не хочешь, а привыкнешь к чему угодно. А привыкнув жить в окружении галлюцинаций, понемногу начинаешь отличать одни от других. И обнаруживаешь, что некоторые, несмотря на жуткий вид, исполнены радости – вот как этот длинный зеленый туманный, очень условно антропоморфный силуэт, только что обогнавший ее на перекрестке. Другие, скажем так, соблюдают нейтралитет – как, например, существа с зеркальными лицами. Третьи вредят по мелочи, как зеленые пятна в углу кофейни; вряд ли стоит принимать их близко к сердцу, пусть себе суетятся, в конце концов, люди ежедневно терпят друг друга, а значит и этих мелких пакостников легко переживут. Но иногда встречается такое, что смотришь и понимаешь: перед тобой настоящее зло. Даже если оно просто твоя персональная галлюцинация, все равно такое даже мерещиться никому не должно.
Вот для подобных случаев у Шоны и был припасен невидимый огненный меч. Она, конечно, отдавала себе отчет, что меч существует только в ее воображении, но воображаемое оружие как раз идеально подходит для борьбы с примерещившимся злом. Вреда точно никому никакого, зато на душе сразу становится легче. Это очень важно, когда душа – твое самое слабое место. Бедная кривая, хромая, растерянная, от собственной тени шарахающаяся, вечно перепуганная душа.
Но об этом никто никогда не узнает. С огненным мечом или без него, Шона – стойкий боец.
На этот раз повода браться за огненный меч у Шоны не было. Зрелищ, как всегда, хватало, но придраться особо не к чему. Тихие, мирные, интеллигентные, занятые своими повседневными делами галлюцинации – могут же вести себя прилично, когда хотят.
Прогулка получилась довольно скучная, не самым любимым маршрутом, но время пролетело на удивление незаметно – вроде не так много ходила, а если верить часам, целых два с лишним часа. Значит, можно постепенно поворачивать назад. Если где-нибудь по дороге выпить кофе – вдумчиво, не торопясь, с сигаретой, а то и двумя, после этого точно пора будет возвращаться домой.
Обдумывая все это, Шона машинально свернула с проспекта Гедиминаса в маленький сквер, вернее, на площадь с клумбами, скамейками и памятником Винцасу Кудирке[2 - Винцас Кудирка – литовский композитор, врач, прозаик, критик, публицист, переводчик, поэт, автор литовского государственного гимна. Памятник ему установлен на площади, названной в его честь.] в центре – сама не зная зачем, по идее, к дому – это в противоположную сторону. Впрочем, с ней такое регулярно случалось: принимаешь решение, а затем делаешь ровно наоборот. Все-таки трудно быть сумасшедшей – двадцать четыре часа в сутки, без перерыва, хоть и с некоторыми послаблениями вроде прогулок, остановок в кофейнях, работы, курения и крепкого сна без сновидений; эту свою особенность Шона считала огромной удачей – что бы ни творилось наяву, несколько часов отдыха ей было гарантировано: никогда никаких чертовых снов.
Привычно оглядевшись – что тут у нас сегодня показывают? – Шона начала догадываться, почему ее как магнитом потянуло на эту площадь. На одной из лавок, довольно плотно забитых школьниками, стариками и юными мамашами, сидело существо, до смешного похожее на человека, немолодого мужчину в добротном зимнем пальто, и одновременно настолько ужасное, насколько это вообще возможно. Шона видела этот кошмар впервые в жизни, и, господи, какое же счастье, что он не попался ей на глаза раньше, в ту пору, когда она боялась вообще всего. Умерла бы на месте при виде его огромной, подвижной, светло-свинцовой тени, от одного взгляда на которую начинает мутить – не метафорически, а по-настоящему, натурально тошнит от тоскливого отчаяния, как от яда, попавшего в организм.
Вот когда ей пригодился воображаемый огненный меч. Не будь меча, пришлось бы потом всю жизнь помнить, как застыла на месте, обхватив ближайшее дерево, чтобы хоть кто-то живой был рядом, как безмолвно визжала от ужаса, как молилась неизвестно кому, заранее не веря в его милосердие, чтобы спас, защитил, помог унести ноги прежде, чем нежная чуткая серая тень неподвижно сидящего на лавке существа вздрогнет, почуяв добычу, и поползет к ней.
Но если вспомнить, что в руке зажат невидимый меч, легко вообразить себя стойким, несокрушимым воином, который всю жизнь искал эту дрянь, чтобы навсегда с ней покончить, и теперь счастлив, что нашел. Все-таки иногда безумие – совсем неплохая штука, если правильно его применять.
Шона стояла на краю площади, прислонившись к дереву; со стороны, вероятно, казалось, что она любуется солнцем, только что выглянувшим из-за туч, сочиняет стихи или просто высматривает знакомого, а она в это время скакала, вернее, представляла, как скачет вокруг разлегшейся на площади серой тени, кромсая ее на куски, кровожадно наслаждаясь воплями жуткого существа, не слышными, разумеется, никому, кроме самой Шоны, что, честно говоря, только к лучшему, никаких нервов не хватит выдержать этот концерт.
Рубить тень почему-то оказалось удивительно трудно, хотя раньше все Шонины воображаемые битвы проходили с невиданной лихостью – раз-два, и все кончено. Она никогда не интересовалась боевыми единоборствами, и батальные сцены в кино оставляли ее глубоко равнодушной, поэтому Шона, при всем желании, не сумела бы детально представить себе долгую схватку двух равных по силе противников. И уж точно не получила бы от этой попытки ни малейшего удовольствия, а если так, то зачем.
Но теперь послушное обычно воображение отказывалось ей повиноваться. Шона, как ни старалась, не могла представить, что очередной удар огненного меча становится смертельным для ее противника, и тот, в последний раз дернувшись, навек исчезает с лица земли. Тень оказалась какая-то на редкость живучая, оставалась целой, сколько ее не руби. Орать – исправно орала, но Шона уже начала сомневаться, что именно от боли, а не на радостях, или просто из вежливости, потому что ничего этой твари от воображаемых ударов не делалось. Ни черта.
Неизвестно, сколько продолжалось бы это сомнительное развлечение, если бы Шоне не пришло в голову оставить тень в покое и приглядеться к ее обладателю, все это время спокойно сидевшему на лавке и, судя по блаженному выражению совершенно человеческого лица, от души наслаждавшемуся происходящим. Ему это доставляет удовольствие, – внезапно поняла Шона. – Слишком острое, поэтому он не стал ни убегать, ни сопротивляться. Сладко поганцу. Ну ничего, сейчас.
Представить, как огненный меч опускается на голову пожилого мужчины в пальто и разрубает его пополам оказалось настолько трудно, что у Шоны потемнело в глазах, руки непроизвольно сжались в кулаки с такой силой, что на ладонях потом остались кровавые следы от ногтей, все мышцы окаменели, словно бы сведенные судорогой, а из горла – о боже, позорище! – вырвался какой-то сиплый, скорее птичий, чем человеческий крик, но именно он, как ни странно, помог. Перед внутренним взором наконец возникла нужная картинка: меч пронзает врага, и тот исчезает вместе со своей отвратительной тенью – навек, я надеюсь, – подумала Шона, – я очень надеюсь, навек.
Потом Шона вполне предсказуемо обнаружила, что сидит на голой земле, все еще обнимая ствол дерева, расстаться с которым не было ни сил, ни желания, ни, будем честны, мужества. Без дерева слишком страшно. Не хочу сейчас быть одна.
К счастью, окружающие не обращали на нее внимания. Подумаешь – какая-то крашеная девица прямо на землю села. Невелико событие. Еще и не такое экзальтированная молодежь творит.
Шона перевела дух – вроде бы пронесло. В смысле обошлось без особого позора. Если и правда кричала вслух, никто не услышал. И дядьки того с кошмарной тенью на лавке действительно больше нет. Хорошая была галлюцинация, отборная. После такого, по уму, положен недельный отпуск от чудесных видений. Да кто ж его мне даст.
Попыталась встать, тут же поняла, что пока не может – слишком слаба. И одновременно увидела, как с другого конца площади к ней почти бегом приближается полицейский. Вернее, полицейская. В общем, тетка в форме, с отчетливой гуманистической озабоченностью на лице.
Только ее мне тут не хватало, – обреченно подумала Шона. – Сейчас она спросит, какого черта я расселась на газоне, не напилась ли с утра пораньше, кто мой драгдилер, и не вызвать ли «скорую». Ладно, что теперь делать. Скажу, голова закружилась, но уже постепенно проходит, обойдемся без медицинского вмешательства. Отбрешусь как-нибудь.
Женщина в полицейской форме присела рядом с Шоной на корточки, спросила:
– Ну как вы? – и, не дожидаясь ответа, добавила: – Слабость – не беда, скоро пройдет. Но учтите на будущее: так это не делается. Тоже мне, битва столетия – на Голодного Мрака с обычным мечом!
– Не с обычным, а с огненным, – педантично поправила ее Шона.
– С обычным огненным мечом, – кивнула полицейская женщина. В ее устах это прозвучало как полный абсурд.
Она что, сумасшедшая? – подумала Шона. – Нет, стоп, так не пойдет. Сумасшедшая у нас я. И полная дура, к тому же. Зачем было говорить про меч?
– Извините, пожалуйста, у меня голова закружилась, – поспешно сказала она. – Сама не понимаю, что говорю. Но уже проходит. Немножко посижу, и все будет в порядке, я точно знаю. Весной такое иногда случается, наверное, авитаминоз.
– Да ладно вам, – усмехнулась та. – Хорош авитаминоз. Я видела вашу битву с Голодным Мраком – оно, если вам интересно, именно так называется; впрочем, один мой коллега утверждает, что его настоящее имя Кхаррский Прожорливый Демон Отчаяния. Опасная тварь, хуже, пожалуй, не выдумаешь. У Голодного Мрака ядовитая тень, всякий, на кого она упадет, обречен на долгое мучительное умирание от лютой тоски по жизни и по себе живому, которого больше нет. Но вы не волнуйтесь, мой коллега его догонит и разберется. Он как раз по такой пакости крупный специалист.
Шона смотрела на женщину-полицейского во все глаза. С виду совершенно обыкновенная, только тем и отличается от большинства прохожих, что никакая пакость за ней не волочится и не вьется над головой. А говорит такое, что впору поздравить себя с началом содержательных слуховых галлюцинаций. Раньше только визжали, рычали и верещали, а теперь человеческим голосом заговорили. И это, конечно, хреново. Хуже не придумаешь, честно говоря.
– Да ладно вам, – снова сказала женщина. – Я настоящая. Не мерещусь. Хотя понимаю ваши сомнения. Вы слишком долго оставались один на один со своими видениями. Вернее, с тем, что считали видениями. Обсудить их было не с кем и опереться не на кого. Это уже несколько лет продолжается, да?
– Осенью будет пятнадцать, – неохотно ответила Шона. – Когда это началось, был сентябрь.
– Ничего себе! Пятнадцать! Я в свое время не продержалась и двух лет. То есть, на самом деле, вообще нисколько не продержалась, сразу пошла вразнос. Мне крупно повезло: меня заметили, подобрали, научили, что с этим делать, помогли превратить невыносимую жизнь в интересную, в общем, спасли, как в сказке, практически, в самый последний момент. А вы – господи боже! Пятнадцать лет без помощи и поддержки. И наверняка в полной уверенности, что сошли с ума.
– Естественно, сошла. Но я с этим справляюсь.
– Вижу, что справляетесь. Но не понимаю, как. Я не смогла.
Шона внимательно посмотрела на свою собеседницу. Совсем молодая, худенькая, кудрявая, полицейская форма на ней сидит так, словно взяла поносить у старшего брата. А кстати, черт ее разберет, может быть и взяла. Мало ли, сколько еще психов в этом чертовом городе. Не одна же я.
Почувствовав ее сомнение, женщина улыбнулась, достала из внутреннего кармана удостоверение, протянула Шоне.
– Меня зовут Таня, – сказала она. – Я действительно младший инспектор Граничной полиции города Вильнюса, не какая-нибудь самозванка.
– «Пограничной»? – зачем-то переспросила Шона. Просто чтобы не молчать.
– Не «пограничной», а именно граничной. Речь как раз о той границе, которая пролегает между всем, что вы видите, и, скажем так, остальными людьми. Понятно, что это упрощение. Но нам с вами сейчас нужно не изобрести идеальную формулировку, а просто договориться. Пока вы не решили что я – очередная галлюцинация, теперь уже слуховая, и не сбежали подобру-поздорову, вернее, ровно наоборот, от добра… Извините, секундочку, мне звонят.
Схватилась за телефон, почти сразу расплылась в улыбке, сказала: «Ну ты молодец! Конечно, пойди поешь, меня не дожидайся. Найду тебя через полчаса».
Торжествующе посмотрела на Шону и объявила:
– Нет больше никакого Голодного Мрака. Гитлер капут!
Это «Гитлер капут» из старых фильмов про войну, которые смотрела в совсем раннем детстве, с дедом, большим любителем такого кино, поразило Шону в самое сердце. И она наконец поверила, что женщина в полицейской форме – настоящая. И действительно сказала все, что сказала. Галлюцинации шутить не умеют, в этом Шона была совершенно убеждена.
Господи, выходит, самая дурацкая моя версия, сочиненная исключительно ради утешения – будто все, что я вижу, существует на самом деле, просто другие люди слепы – оказалась правдой? Невозможно, но… получается, так и есть? И вот наконец-то живой свидетель? Она объяснит мне, что делать, чтобы снова ослепнуть? Или хотя бы научит, как с этим нормально жить?
– Не знаю, как вы, – сказала Таня, – а я очень хочу закурить. Но на площади Винцо Кудирко нельзя, тут со всех сторон соответствующие таблички развешаны. Пойдемте куда-нибудь, где можно, как вы на это смотрите? Уже можете встать?
– Ради сигареты и чашки кофе я сейчас не то что встану, а пять километров, не останавливаясь, пробегу, – пообещала Шона.
Соврала, конечно. Какие там пять километров. Пятьсот метров трусцой – личный, причем еще школьный рекорд.
Стоило начать рассказывать, и Шона уже не могла остановиться.
– Когда мне было пять лет, – говорила она, – бабушка, папина мама, попала в дурдом. То есть в психоневрологический диспансер; ай, да как ни назови… Понятия не имею, что тогда случилось, я вообще мало знаю об этой бабке, родители редко с ней виделись, но навещать в больницу поехали и меня зачем-то взяли с собой, наверное, просто оставить было не с кем. И как же мне там не понравилось! Помню, что начала реветь, едва переступив порог, и успокоить меня было невозможно до самого вечера. Даже не знаю, что именно меня тогда напугало, скорее всего, не что-то конкретное, а сама атмосфера, но запомнила этот визит в сумасшедший дом на всю жизнь. И дала себе слово, что если вдруг однажды чокнусь, ни за что не подам виду. И жаловаться не буду, никому не скажу ни слова, и к врачу, хоть стреляйте, не пойду. Все что угодно лучше, чем попасть в это жуткое место. И когда в тринадцать лет увидела, как из кухонной стены над телевизором выползает что-то вроде толстой бугристой змеи, сразу вспомнила, как надо себя вести. Чуть в штаны не наделала, но сдержалась, не закричала, просто ушла в свою комнату, заперлась и сидела до вечера, благо там никаких чудовищ не было. Я надеялась, больше никогда их не увижу, но это, конечно, зря – уже на следующий день на потолке появились живые синие кляксы, ползали, бормотали что-то невнятное, и, конечно, не отмывались, хотя я терла их так, что побелка сошла. Ближе к Новому году в углу моей комнаты завелось что-то вроде паука с обезьяньей мордой, а за кухонным окном вместо стены соседнего дома появился страшный, черный, обугленный мертвый лес; собственно, он до сих пор в том окне мне мерещится, я буквально позавчера навещала родителей, зашла на кухню, посмотрела – никуда не делся, зараза такая, стоит. И змея на месте. Хотя, конечно, никакая она не змея, обычный домашний дух, раздобревший на маминых страхах съесть лишнее, вредное или просто что-то не то, на каждой второй кухне такое водится, особого вреда от них нет. Но это я сейчас научилась их различать и знаю, что все эти живущие среди нас твари по большей части безобидны или почти, а тогда все казались одинаково ужасными – достаточно того, что они вообще есть и никуда не деваются. Наоборот, со временем всякой пакости становилось больше и больше; нечего и говорить, что никто, кроме меня, никогда ее не видел. Хорошо хоть все происходило постепенно, и я худо-бедно смогла привыкнуть – если не к самим галлюцинациям, то хотя бы не кричать и не убегать.
– Когда окончательно поняла, что мои дела плохи, ничего само не пройдет, я взяла себе новое имя, – говорила Шона, – звучит нелепо, но мне здорово помогло. Как будто я сама, девочка по имени Лика, спряталась в тайном убежище до тех пор, пока все не закончится, а справляться с неприятностями теперь будет Шона. Шона – настолько не я, насколько вообще возможно, просто карнавальный костюм, вернее, скафандр для погружения во всю эту муть; какая мне разница, что случится с дурацким скафандром, какие кошмары ему привидятся в мое отсутствие – глупо, да? Но мне так было гораздо легче смириться с безумием, а это самое главное. Причем имя я нарочно сама не выбирала, чтобы не взять, какое понравится, а значит будет иметь хоть какое-то отношение к настоящей мне. Открыла энциклопедию наугад, удачно попала на короткое и более-менее благозвучное слово; Шона – это же вообще никакое не имя, а просто название многочисленной народности из Южной Африки. Целый африканский народ, тридцать миллионов человек, как-нибудь да справятся с Ликиными кошмарами. В общем, Шону не жалко, пусть боится, рыдает и сходит с ума вместо меня – так я тогда решила.
– Конечно, поначалу я вела себя странно, – говорила Шона. – Ну а как иначе? В школе могла, не спросив разрешения, выйти из класса посреди урока – а что делать, если прямо на мою парту взгромоздился какой-то жуткий малиновый черт со щупальцами вместо глаз. Дома целыми днями сидела взаперти в своей комнате – счастье, что она у меня была, на виду у всех я бы точно не выдержала. Но мне повезло, все списывали на возраст, взрослые заранее ждут от подростков дурацкого поведения. Злятся, конечно, но в дурдом вот так сразу не волокут, и на том спасибо. А мои родители вообще золотые люди. Мало того, что терпели, еще и старались помочь. Деликатно спрашивали, что со мной происходит, говорили, мы со всем справимся, обещали защищать и любить, что бы ни натворила – вот это вот все, что бывает позарез необходимо услышать любому подростку. Но мне, по понятной причине, помогала только закрытая дверь в мою комнату. Да и то сильно через раз.
– Школьный приятель, – говорила Шона, доставая очередную сигарету, – подбил меня попробовать покурить. Мне сперва совсем не понравилось: горько, противно, горло дерет! Но несколько странных тварей, пялившихся на меня с кирпичной стены сарая, всполошились и убежали после первой же затяжки. Как я тогда обрадовалась! Решила, что нашла спасение. Но увы, убегают они, как выяснилось, ненадолго. И всегда возвращаются. Но ладно, хотя бы так.
– Святая правда, – кивнула Таня, до сих пор не проронившая ни слова. – Табачный дым любят только высшие духи, а всякая пакостная мелочь его боится; честно говоря, я подозреваю, что борьбу с курением затеяли именно они, благо с умением навязывать людям свои желания у них все в порядке… Ладно, сейчас это неважно, просто когда-то мне тоже помогало закурить, да и сейчас, в некоторые особо прекрасные моменты, вроде встречи с нашим покойным общим знакомым Голодным Мраком. Но еще эффективней было напиться до состояния полного свинства. Тогда видения покидали меня надолго. Алкоголь отупляет; в ту пору мне это казалось спасением. А вам?
– Мне ни разу не удалось столько выпить, – усмехнулась Шона. – Хилый у меня организм. Блевать начинаю раньше, чем видения разбегаются, так что никакого смысла. А если выпить чуть-чуть, только хуже становится. В смысле, наоборот, сбегается толпа, да такая, что Босх диснеевским мультиком на их фоне покажется. Все что вы хотели знать о городском шаманизме, чтобы громче кричать во сне. Хуже было только, когда… В общем, никакой личной жизни. Любят гаденыши это дело, такое впечатление, что билеты заранее продают. И вот это, конечно, ужасно нечестно. Несправедливо. Я тогда была по уши влюблена, причем счастливо, в смысле, взаимно, но как дошло до дела, не выдержала и недели. Просто ад какой-то разверзся. Почти на десять лет мне хватило. Потом еще раз рискнула – с тем же результатом. Думала, за столько лет уже ко всему привыкла, ни черта не боюсь, не буду обращать внимания, но ошибалась, у каждого есть свой предел… Ладно, что делать. Одной в моем положении проще.
– То же самое, – энергично кивнула Таня. – Один в один. Только я, в отличие от вас, сразу сдалась. Сумасшедшего дома тоже боялась до смерти, потому по врачам не пошла. Зато бухала тогда страшно, не останавливаясь, в надежде окончательно отупеть и больше никогда ничего не видеть. Но помогало только на время, потом становилось еще хуже. Причем до сих пор я думала, что была очень стойкой: как же, все-таки не наложила на себя руки, дотянула до того дня, когда мой нынешний шеф подобрал меня, практически полумертвую; говорит, совершенно случайно, такая уж я везучая, а на самом деле, кто его знает, может, раньше приметил и нарочно выжидал из каких-то стратегических соображений, он хитрый и любит делать все не когда попало, а в так называемый походящий момент. Но бог с ним, не о нем сейчас речь. Просто не могу понять, как вы выдержали столько лет.
– Ну а что оставалось делать, – пожала плечами Шона. – Для самоубийства у меня кишка тонка, да и родителей с братом жалко, они меня любят, нельзя их так подставлять. К тому же, с каждым годом становится проще, все-таки человек ко всему привыкает. И придумывает все больше эффективных способов облегчить себе жизнь. И самое главное, мне повезло с организмом: быстро устаю от слишком интенсивных видений. Если сидеть дома круглые сутки, будет сплошной вялотекущий кошмар, это мы уже проходили. Зато если прямо с утра увидеть побольше, потом свободна до завтра. Пока не высплюсь, все будет более-менее в порядке, почти как у нормальных людей, особенно ближе к ночи. Сны мне, к счастью, не снятся, видимо, на них не остается сил.
– Не хватает энергии для концентрации внимания на онейрологических образах, – кивнула Таня. – Теперь понятно, почему мы с вами не встретились раньше. Наша основная работа происходит в пространстве сновидений…
– В пространстве… Где?!
– В пространстве сновидений, – повторила Таня. – Можно я потом объясню?
– А будет какое-то «потом»? – осторожно поинтересовалась Шона.
Она, конечно, хотела спросить: «Правда же, вы теперь меня не бросите?» Но даже не то чтобы постеснялась, просто как-то не выговорилось. Слишком давно отвыкла рассчитывать на других.
– Ну а как вы думаете? – удивилась Таня. – Что я сейчас поднимусь, скажу: «Спасибо, что развлекли, мне пора», – попрощаюсь и уйду, не оставив визитки?
– Я просто не знаю, – вздохнула Шона. – Я же вижу вас впервые в жизни. И до сих пор не очень верю в происходящее. Теоретически вы можете повести себя, как угодно. В том числе, так.
– Кстати, какие у вас были планы? – спросила Таня. – На сегодня, я имею в виду. Что вы собирались делать, если бы не встретились со мной?
– Как всегда, вернуться домой и сесть за работу – до ночи, если не до рассвета. У меня страшный завал.
– Вы еще и работать умудряетесь?
– Ну а как иначе? Без работы я бы точно не выжила. Дело даже не в том, что одними галлюцинациями сыта не будешь, просто работа очень эффективно от них отвлекает, особенно в сочетании с прогулками и табаком. Профессию я выбирала, уже вполне представляя, какая жизнь мне предстоит, и трезво оценивая свои возможности. Остановилась на том, что мне по плечу. Галлюцинации не особо мешают учить языки, а бесконечная зубрежка так утомляет, что становится не до видений. В итоге из меня получился неплохой технический переводчик – ничего выдающегося, зато аж с пяти языков. Я аккуратная и обязательная, работодатели меня любят и выражают свою любовь, как умеют: нагружают по самое не могу. Но мне только того и надо. Все-таки работа – это почти настоящая жизнь.
– Иногда даже больше, чем просто какая-то жизнь, – улыбнулась Таня. – Вам еще предстоит в этом убедиться, если я хоть что-то смыслю в нашей кадровой политике. Шеф в лепешку разобьется, чтобы заполучить такого сурового самурая с огненным мечом… Но для начала скажите: вы не могли бы еще пару часов погулять? За это время мои коллеги успеют навести у вас дома порядок.
– Порядок?!
– Я имею в виду, привести вашу квартиру в такое состояние, чтобы вам было приятно просыпаться там по утрам. Общество у вас собралось не совсем подходящее, если я правильно поняла. Это легко поправимо.
Шона тысячи раз рисовала в воображении подобный разговор. Как неведомо откуда вдруг приходят могущественные избавители, говорят: «Твои мучения кончились, теперь мы будем тебя защищать». Представляла, как будет смеяться от счастья, плакать от облегчения, виснуть на шее, валяться в ногах, благодарить, неизвестно что обещать. Но теперь, когда это случилось на самом деле, она просто кивнула:
– Не вопрос, если надо, еще погуляю. – И, спохватившись, добавила: – Только Черного пусть не трогают. Он совсем безобидный. Живет в подъезде. Я буду его кормить.
Улица Витебско
(Vitebsko g.)
Самая интересная в мире книжка
– Не могу найти книжку, – жалуется Дина. – Причем даже не представляю, где и как ее искать.
– Ничего удивительного, – ухмыляюсь я.
Дома у Дины царит бардак. Чертовски обаятельный и уютный, но бардак есть бардак – состояние материи, препятствующее любому виду поисковых работ.
– Нет, – мотает головой Дина. – Это тебе только кажется, что здесь ни черта не отыщешь, на самом деле, я свою библиотеку знаю очень хорошо и все нужное нахожу с лету. А та книжка была у меня в детстве, потом куда-то пропала. Давным-давно, по-моему, еще в родительской квартире. Знаешь, как бывает: несколько лет не вспоминали, потом хватились, а ее нет. Наверное, кто-нибудь взял почитать и не вернул.
– Ну так в Интернете… – начинаю я, но Дина не дает мне договорить.
– Если бы так просто! Но как искать, когда не знаешь, что именно ищешь?
– А ты не?..
– В том-то и дело. Удивительно: в детстве казалось, это самая интересная книжка в мире, а теперь не могу вспомнить ни как она называлась, ни фамилию автора, вообще почти ничего. Только общее впечатление, очень счастливое: большая семья, дети и взрослые, дружно живут в старом доме на окраине маленького городка, с кошками, собаками, двумя попугаями, стеснительным домовым и кустами черемухи за окном. Что-то у них постоянно происходит – такие, знаешь, безобидные приключения для младшего школьного возраста, игры, походы и праздники, дети иногда ссорятся, попугаи дразнятся, собаки лают, кошки теряются, и их ищут всей семьей, дядя пишет роман, тетя просто странная, папа знает больше всех на свете, мама всегда оказывается права. Как муми-тролли или как Дарреллы на Корфу, только не те и не другие. И главная героиня там была девочка, примерно моя ровесница и тоже Дина. Я тогда, конечно, думала, что книжка про меня. Про то, как бы я жила, если бы родилась не у своих мамы с папой, а в другой семье, в далеком сказочном городе, таком маленьком, что там даже троллейбусов нет. Получалось, отлично жила бы. Хотя у меня и так все было очень неплохо. Но все-таки этой книжной Дине жилось гораздо интересней!
– Оно и понятно, – киваю я. – Когда ты книжный персонаж, приключения тебе гарантированы. А если живой человек – ну, извини.
– Представляешь, – улыбается Дина, – название я забыла, зато начало помню наизусть: «В одном маленьком-маленьком городе стоял большой-пребольшой дом, и на всех окнах там были занавески разного цвета». Я тогда еще всех расспрашивала: «Большой-пребольшой дом – это какой? Как наш, пятиэтажный?» А взрослые отвечали: «Ну что ты, по-настоящему большой дом – это небоскреб». И показывали картинки в журналах. Но в книжном доме было всего три этажа! А он почему-то все равно считался большим-пребольшим.
– Из этого следует, – объясняю я, – что этот твой сказочный городок был совсем крошечный. Скорее даже поселок. Возможно, городского типа. ПэГэТэ. Для детской книжки – то что надо, а в реальности упаси боже в таком жить.
Но Дина меня не слушает.
– Из-за этой книжки, – говорит она, – я однажды страшно поссорилась с Севкой. В смысле, с двоюродным братом. Они приехали к нам в отпуск, почти на целый месяц, и мы с Севкой сперва так подружились, что я водила его на старое кладбище и даже показала свой тайник в овраге, а это был мой самый великий секрет: латунный сундучок, в нем кольцо с зеленой стекляшкой, монетка с дыркой, кривая речная жемчужина и утащенные у папы рыболовные блесны, такие красивые, что хоть плачь. И свою любимую книжку дала почитать, Севка ее буквально за день проглотил, сказал, самая интересная книжка в мире, очень ему понравилась, особенно, что главный герой тоже мальчик по имени Сева, Всеволод, почти наш ровесник, а уже выступает в цирке в акробатическом номере, как взрослый. И на воздушном шаре этот книжный Сева летал, и бандита однажды поймал, ничего не боялся, а дальше я не дослушала, заорала: не мальчик, а девочка, и никакая она не Сева, а Дина, как я, и в цирке не выступала, зато у нее собака овчарка, два попугая, и она дружила с домовым. Теперь смешно вспоминать, но как же я тогда разозлилась! Как будто Севка своими дурацкими выдумками все отменил – мою любимую Дину, ее трехэтажный дом, собаку и домового, а значит, в каком-то смысле меня саму.
– Ничего смешного. Я бы тоже разозлился.
– Севка тогда страшно обиделся, – вздыхает Дина. – Его, в общем, можно понять: когда вдохновенно врешь, ужасно неприятно, если разоблачают. Но в восемь лет я в такие тонкости не вдавалась. Наврал, значит наврал, точка. И главное, непонятно зачем. Мог бы своего акробата просто так выдумать, как будто у него дома есть такая книжка, пересказал бы своими словами, я бы слушала, открыв рот, все были бы счастливы. А он, балда… Рассорились мы тогда – ужас как. И не помирились до его отъезда. В следующий раз увиделись только через несколько лет, все было тихо-мирно, но никакой особой дружбы уже не вышло… Знаешь, смешно: мы с Севкой в последнее время часто созваниваемся, потому что тетя Лина болеет, и я недавно прямо его спросила: «Скажи, дорогой, зачем ты тогда про книжку наврал?» А он ни в какую не сознается, говорит: «Да ничего я не наврал, а вот почему ты закатила истерику, до сих пор не понимаю». Я так и села, с отвисшей челюстью. Взрослый же человек! Хотя на самом деле, все объяснимо: он так увлеченно тогда врал про мальчика-акробата, что запомнил не настоящую книжку, а свою выдумку. Память еще и не такие выкрутасы выделывает, мне ли не знать… Нет, ну слушай, как же обидно, что я названия не помню! Так хочется сейчас эту книжку перечитать.
– Да ладно тебе, – говорю я. – Любимые детские книжки взрослому лучше не перечитывать. Я так уже пару раз разбил себе сердце, больше никогда.
– Нет, мне нормально, – отмахивается Дина. – Когда Рутка была маленькая, я с удовольствием кучу детских книжек перечитала. Вслух, как бы для нее, но, по-моему, мне было интересней. Начинала читать и сразу впадала в детство, мне снова все нравилось, никакого разбитого сердца, ты что. Но я даже не поэтому. В смысле, не ради удовольствия ту книжку ищу, а просто… Тут такое дело: когда я с Севкой поговорила, вспомнила, что с папой тоже однажды случилось недоразумение. Ну или я его как-то не так поняла. В общем, однажды он решил посмотреть, что я читаю, взял мою любимую книжку и стал листать. Неожиданно увлекся, весь вечер ее читал. А отдавая, сказал: «Очень интересная, жалко, что у меня в детстве такой не было, – ну, примерно так. Но потом добавил: – Не знал, что тебе нравятся книжки про пиратов». Прозвучало ужасно странно, потому что в моей книжке про пиратов ничего не говорилось, вернее, почти ничего, в пиратов играли Динины братья, но это был короткий, незначительный эпизод. Однако спорить я не стала: папа есть папа. Не двоюродный брат. На него особо не наорешь. Ну и потом, может быть, ему показалось, это самое важное в книжке – что дети играли в пиратов? Потому что он сам когда-то так играл? В общем, я удивилась, но быстро забыла. А теперь вспомнила. И про маму тоже.
– Ого! Дело принимает интересный оборот. Твоя мама тоже вычитала там про пиратов? Или про акробатов? Или что?
– Понятия не имею, что она вычитала. Но почему-то спросила: «Динка, а тебе такое еще не рано читать?» Но потом махнула рукой – ай, ладно, читай на здоровье, если интересно. Я, конечно, не стала расспрашивать, почему мне такое рано. Может, ей домовой не понравился? Или что кто-то там целовался с соседкой? В общем, пусть думает, что хочет, главное, книжку не забрала. А теперь мама уже ничего не помнит, я спрашивала. Зато папа про пиратов до сих пор не забыл. Говорит, это был приключенческий роман, отличный, в голову не приходило, что девчонки такое могут любить. И я теперь совсем ничего не понимаю: Севка, папа и мама, все прочитали то, чего в моей книжке не было. Три человека! Ладно бы, кто-то один…
– Интересные дела, – говорю я. Лишь бы что-то сказать.
Дина внимательно смотрит на меня.
– Ты какой-то кислый. Я тебя загрузила этой своей дурацкой историей про книжку?
– Да нет, что ты. Просто устал.
Я сегодня и правда не выспался, а потом бегал по делам, даже не присел толком, вот сейчас у Дины – первая передышка за весь день. Но дело не только в этом. А…
– Пойду, пожалуй, домой, – говорю я. – Буду весь вечер валяться с книжкой, которую вчера у тебя утащил.
– А что ты вчера утащил? Я не обратила внимания.
– Сейчас не помню, как называется. Завтра верну – сама увидишь. Но совершенно точно не та, которую ты ищешь. В смысле не детская. Ни домовых, ни пиратов, ни даже цветных занавесок, но серьезным недостатком я бы это не назвал. Оторваться почти невозможно. Из-за нее, собственно, и не выспался. Но все равно только до середины дочитал.
