скачать книгу бесплатно
Сказала, мучительно краснея, но стараясь выдержать небрежный тон завсегдатая ночных заведений:
– Если вы уже закрываетесь, то закрывайтесь спокойно. Я просто мимо шла, из любопытства заглянула.
– Я не закрываюсь, – покачал головой красивый бармен. – А, напротив, смешиваю кайпиринью. И чувствую себя при этом последним дураком: пить-то ее некому. Лев спит. И вдруг вы. Так все удачно совпало. Значит, кайпиринья ваша. Считайте, что выиграли приз.
И поставил перед ней запотевший от холода стакан, доверху набитый колотым льдом.
Нерешительно протянула руку и тут же почти невольно отдернула, как будто стакан мог укусить. Никогда не доверяла незнакомым блюдам и напиткам. Настолько, что порой предпочитала остаться голодной и трезвой, чем пробовать невесть что. Спросила:
– А что такое кайпиринья?
Ужасно стыдно признаваться в невежестве. Но тут само вырвалось. Все к лучшему, глупо тянуть в рот неведомое зелье, не поинтересовавшись его составом – просто чтобы произвести впечатление на красавчика за стойкой. Как будто энциклопедические знания в области прикладного коктейлестроения могут компенсировать неудачную стрижку, нос картошкой, поплывший овал лица, условно лишние по нынешним временам пятнадцать кило веса и прочие особые приметы, которые на самом деле не то чтобы всерьез мешают жить. А все же иногда обнаруживать себя в теле обычной умеренно некрасивой тетки средних лет бывает довольно досадно. Например, здесь и сейчас, когда ослепительно красивый бармен улыбается ласково и снисходительно, как внезапно обретенной младшей сестренке и горячо шепчет, склонившись к самому уху:
– Кайпиринья – это сок горьких зеленых лаймов, очень много колотого льда и кашаса. То есть бразильская водка из сахарного тростника. Обычно в коктейль еще добавляют немного сахару, но только не я.
– А почему?
– Ну как почему. Экономлю!
Подмигнул и скорчил такую уморительную рожу, символизирующую муки скупердяйства, что она расхохоталась от неожиданности.
Красавчик тоже рассмеялся – за компанию или просто от избытка сил. Откуда у него взялся избыток в половине четвертого утра – это, конечно, отдельная загадка.
Отсмеявшись, объявил:
– Меня зовут Сэм. И еще Вася. Одно из имен настоящее и даже записано в паспорте. А второе – просто прозвище. Какое именно, совершенно неважно. Как больше нравится, так и называйте.
«Тогда пусть будет Вася, – решила она. – Дурацкое же имя. И хоть немного уравновесит эту невыносимую красоту. Скажешь такому: Вася, – и вроде уже вполне можно рядом стоять, даже дыхание не сбивается».
А вслух сказала:
– А я Илона. Прозвища у меня нет, и это большое упущение. Имя мне совсем не идет.
– Потому что на самом деле вы Фанни, – пожал плечами Вася-Сэм. – Это видно невооруженным глазом. Но ваши родители проморгали; впрочем, ничего удивительного, многие так ошибаются. С младенцами гораздо труднее, чем со взрослыми, их подлинные имена обычно написаны на лбах очень мелким почерком, а искусство разбирать эти письмена давным-давно утрачено.
Кивнула:
– Да, Фанни – было бы здорово. Похоже, правда мое имя. А эти красавцы – Иииилоооона! – и хоть ты тресни. Еще и папин нос мне всучили, не спрашивая согласия. И мамину фигуру. Хотя дураку понятно, что надо было наоборот. Носик у мамы был, как у сказочной принцессы. Зато папа длинный и тощий, пошла бы в него, была бы сейчас топ-моделью и горя не знала бы.
И даже не отругала себя за столь нелепую откровенность. Какая разница на самом деле, о чем с ним говорить. Какая, к черту, разница.
– Да ну, отлично все сложилось, – улыбнулся бармен. – Стань вы топ-моделью, не гуляли бы по городу в половине четвертого утра. Потому что в шесть вам пришлось бы подниматься, три часа приводить себя в порядок, а потом ехать на съемку. И тогда вы не попробовали бы мою кайпиринью, а она нынче чертовски хороша. Не то чтобы я набивал себе цену, дорогая Фанни. Но именно сегодня вечером в моем баре внезапно обнаружилась лучшая кашаса в этом полушарии.
– В Северном?
– В Северном. И в Восточном заодно. По моим сведениям, ближайшая родственница этой бутылки стоит сейчас на полке в кладовой, где-нибудь в окрестностях Форталезы.
– Какой еще Форталезы?
– Форталеза – это город в Бразилии, – терпеливо объяснил Вася. Ну или Сэм. И заговорщическим шепотом добавил: – Но не в самой Форталезе, Фанни! А, скажем, где-нибудь в ста километрах езды от нее. Или даже в двухстах двадцати восьми – например. Дело не в расстоянии, тут только то и важно, что в бутылке не какая-нибудь фабричная бормотуха, а самая настоящая кашаса с самой настоящей фазенды. Сладчайшая кашаса сердца.
– Почему именно сердца?
– На самом деле лучше бы вам не спрашивать, а мне не отвечать, – улыбнулся он. – Потому что речь идет всего лишь о классификации по перегонному принципу. Кашаса головы, кашаса хвоста и кашаса сердца – такая вот немудреная деревенская терминология. Среди специалистов голова и хвост считаются полным фуфлом; честно говоря, я не настолько сноб, чтобы целиком разделять их точку зрения. И то, и другое пил в свое время как миленький и спасибо говорил, но кашаса сердца – самая высококачественная, тут не поспоришь. А приготовленная из нее кайпиринья – это, соответственно, кайпиринья сердца. И это уже не классификация, Фанни. А чистая поэзия. Наивная, конечно, но за барной стойкой другой и не ищут. А вы все не пьете и не пьете. И разбиваете мне сердце, потому что лед неизбежно растает, и тогда окажется, что все было зря. Не стесняйтесь, пожалуйста. Я уже четверть часа мечтаю угостить кого-нибудь своей идеальной кайпириньей. Вот как Лев уснул, с тех пор и мечтаю.
– Лев – это он? – шепотом спросила Илона, указав подбородком на дрыхнущего очкарика в невидимой шляпе. И получив утвердительный ответ, взяла наконец стакан и сделала первый глоток.
Кайпиринья была кисло-сладкая, немного терпкая, почти неразличимо горьковатая, с резким, как оплеуха, привкусом лаймовой кожуры. И показалась ей совсем слабой, почти безалкогольной. Тоже мне – тростниковая водка. Нежные какие, оказывается, эти бразильцы.
– Это обманчивая мягкость, – заметил Вася-Сэм. – В хорошей кашасе не меньше сорока градусов. Пара-тройка коктейлей, и вы внезапно застаете себя танцующей на столе. Это в лучшем случае. Другие варианты мне даже озвучивать неловко.
– Ой, – всполошилась она, – а мне в половине седьмого поезд встречать. Документы передали с проводником, если не заберу, мне крышка.
– Ясно. Тогда второй порции не будет. Растягивайте эту.
Легко сказать – «растягивайте». Эта чертова кайпиринья оказалась даже не то чтобы вкусной, но такой притягательной, что не пить ее, держа в руках стакан, было почти невозможно.
– Трудно остановиться? – понимающе ухмыльнулся бармен. – Да, хорошая кайпиринья хуже приворотного зелья, по себе знаю. Закурить очень помогает, имейте в виду. Вы же курите, Фанни? Не может быть, что нет.
Совершенно растерялась от такого заявления.
– Так нельзя же в барах курить. Только на улице.
– В этом можно, – заверил ее Вася-Сэм. – Здесь моя территория. И правила – только мои.
И тут же подкрепил слова делом, извлек откуда-то маленькую черную сигариллу, невероятно вонючую, как выяснилось после того, как он ее раскурил.
– Ничего себе! – присвистнула она. – И как, не штрафуют? Или вы только по ночам так развлекаетесь? И никто до сих пор не стукнул? Немыслимо.
В ответ бармен почему-то расхохотался, да так заразительно, что она тоже улыбнулась. Хотя решительно не понимала, что тут смешного.
– Это самый забавный момент! – сквозь смех пробормотал он. – Боже милостивый, как же я это люблю!
Илона окончательно опешила.
– Что забавно? И что вы любите? Штрафы?!
Он только рукой махнул и рассмеялся еще пуще. Это называется «второе дыхание». Или третье, поди за ним сосчитай.
Наконец, немного успокоившись, объяснил:
– Не штрафы, конечно, нет. Больше всего на свете я люблю объяснять своим сновидениям, что они мне просто снятся. Все сразу так удивляются! И смотрят на меня как на полного придурка. Но сниться при этом не перестают, вот что замечательно. Сами снятся и сами же спорят. Потрясающе. Обожаю!
– Так, стоп, – строго сказала Илона. – Что значит – «просто снятся»? Это плохая шутка. Совершенно не смешно! Лично я никому не снюсь. И сама не сплю. А как приличный человек шляюсь среди ночи по питейным заведениям. То есть уже, можно сказать, среди утра. Но все равно! Я не снюсь. Я есть.
– Все так говорят, – Вася-Сэм улыбался до ушей. И рожа у него была такая самодовольная, что почти перестала казаться красивым лицом.
Но плохо даже не это. А то, что его самодовольство выглядело чрезвычайно убедительно. Так что она сама внезапно усомнилась: полноте, да была ли я еще час назад? Память о себе, как понимаем мы, вообще ни фига не доказательство, это вам скажет любой мало-мальски начитанный любитель фантастики. Или эзотерических брошюр.
То ли кайпиринья ударила ей в голову, то ли ужасная перспектива оказаться чужим сном лишила разума, но Илона совершила самый дикий поступок в своей жизни. Сказала:
– Ну уж нет. Сейчас я вам докажу, что я есть.
Перегнулась через барную стойку и цапнула этого красавчика. Зубами. За руку. Изо всех сил. Правда не до крови, все-таки зубы у человека не очень острые. И металлокерамические коронки – примерно такое же фуфло.
Но красавчику Васе-Сэму хватило. По крайней мере, он натурально взвыл, выдрал руку, отскочил и исчез. Вернее, вообще все исчезло – барная стойка, бутылки, зеленоватый свет, белые стены, низкий потолок, спящий очкарик за дальним столом. А Илона осталась. Хорошая новость. Говорила же ему: я есть!
Ну и вот.
Она стояла посреди совершенно пустой улицы Бенедиктину, сжимала в руках стакан с остатками кайпириньи и не знала, плакать ей, смеяться или сразу заорать от ужаса – просто из уважения к жанру. Но вместо этого залпом допила коктейль и пошла в сторону дома. Варить кофе, приводить себя в порядок и выдвигаться на вокзал. Поскольку ни поезд, ни проводника, ни документы никто не отменял. И хорошо, пусть. Невысокая на самом деле плата за счастье быть.
Уже дома поняла, что принесла с собой этот чертов стакан. Вымыла его и поставила на полку. Пусть будет. Все-таки память о приключении, вспоминая которое можно бесконечно спрашивать себя: «Что это было вообще?» – и не находить ответа. Отличный способ скоротать долгие зимние вечера, которые сейчас кажутся чем-то невозможным, но это совершенно не помешает им наступить, когда придет срок.
На вокзал пошла через Бенедиктину, благо это было по дороге. Смотрела по сторонам очень внимательно, но это оказалось ни к чему. Ни баров, ни кафе тут не было – вообще никаких. Что, кстати, довольно странно: все-таки самый центр города, главный проспект буквально в двух шагах. Где еще, казалось бы, спаивать народ. Но – ничего. Ладно, тем проще не перепутать. Нет и нет. Все предельно ясно.
В смысле не понятно вообще ни хрена.
И только вернувшись домой с вожделенным пакетом, прилегла на диван, укрылась тонким пледом и заплакала горько, как в детстве. Потому что только в детстве могла так сильно разобидеться на весь мир сразу. Неведомо за что, зато навсегда. В смысле на целых десять минут, до тех пор, пока не иссякнут слезы и силы и не придет сон.
Наверное, это просто похмелье такое удивительное после кайпириньи. А что, вполне может быть. Никогда прежде ее не пила, так что сравнивать не с чем.
…Если по уму, эту историю следовало безотлагательно выбросить из головы. А чертов стакан – из кухонного шкафа, разбив предварительно на тысячу мелких осколков. Но вместо этого Илона бережно завернула его в салфетку и положила в сумку. И каждый день ходила по улице Бенедиктину, где ей примерещился бар с ослепительно красивым барменом. Да так удачно примерещился, что посудой разжиться удалось. Кто бы знал, что от галлюцинаций бывает хозяйственная польза.
Твердила себе: «Надо при случае отдать ему стакан». При каком таком случае – об этом она предпочитала не задумываться. И упрямо продолжала курсировать по Бенедиктину – сперва делала ради этого крюк по дороге с работы, но через несколько дней сообразила, что если ночное видение когда-нибудь и повторится, это скорее снова случится ночью, чем среди бела дня.
Гулять в половине четвертого утра – то еще удовольствие, если учесть, что на работу надо вставать никак не позже восьми. Но около полуночи – вполне, почему нет. Отличное время для прогулок, особенно в мае, когда благодаришь обстоятельства за любой повод выйти из дома. Потому что на улице так хорошо, что, едва высунув нос из подъезда, даешь себе слово ни одной майской ночи больше не пропустить. Но назавтра все равно почему-то остаешься дома. Такова сила инерции. Страшная на самом деле штука, хуже любых оков.
Но теперь повод был, спасибо прекрасному бармену Васе. Или Сэму. Один черт, все равно его не существует. Зато существует стакан. А я сошла с ума, это любому дураку понятно. Ну и пусть. Подумаешь. В конце концов, когда тебе сорок два года, и даже та фигня, которая была у тебя вместо личной жизни, давным-давно осталась в прошлом, влюбиться в галлюцинацию – самый щадящий и безопасный вариант. В живого человека – вот это действительно был бы ужас. Даже думать не хочу.
Так свыклась с мыслью о собственном тихом, необременительном безумии с легким осложнением в виде ночных прогулок до Бенедиктину и обратно, что совершенно не удивилась, когда во время шестой, что ли, по счету вылазки снова увидела красные неоновые буквы «Bar» и распахнутую настежь дверь, из-за которой лился зеленоватый свет.
Вошла, не раздумывая.
Красавчик Вася-Сэм обрадовался, похоже, даже больше чем она.
– Фанни! – воскликнул он, выскакивая из-за стойки. – Мне снова приснилась Фанни, все получилось, ура!
И прежде чем успела сообразить, что происходит, обнял ее, приподнял над полом и закружил, легко, как ребенка. Впрочем, что ему какие-то семьдесят шесть килограммов, он же галлюцинация. Законы физики ему не писаны.
Наконец поставил на место и сказал:
– Ты такая молодец, что меня укусила!
Даже не удивилась, что он перешел на «ты». После ее давешней дикой выходки глупо продолжать держать дистанцию. Укус, если подумать, сближает больше, чем поцелуй.
Спросила:
– Тебе что, понравилось?
– Не очень, – рассмеялся Вася-Сэм. – Больно же было! Я даже проснулся от боли. И знаешь что? От твоего укуса остался след. Я хочу сказать, наяву он тоже был – отпечаток зубов и даже небольшой синяк. И слушай, Фанни, я с тех пор сам не свой. Это же все меняет!
– Ну прям-таки все. Я тебе, между прочим, уже сто раз говорил… – раздался голос из дальнего угла, где в прошлый раз дремал интеллигент в невидимой шляпе.
Сегодня его место занимал толстый лысый старик с лохматой седой бородой до пояса, одетый так, словно только что ограбил театральную гардеробную – поверх тельняшки красный боярский кафтан, на голове кипа, на шее огромный крест, но не поповский, а супрематический, из цветной пластмассы.
– Ты можешь говорить все что угодно, – отмахнулся Вася-Сэм. – Ты самый умный человек в мире, дружище, но ты – мой сон. А тут вещественное доказательство. Захочешь – не отмахнешься!
– Зануда, – фыркнул лысый. И демонстративно отвернулся.
– Я стакан принесла, – сказала Илона. – В прошлый раз случайно его сперла. Вернее, он остался у меня в руках, когда вы… ты… В общем, когда все исчезло. Хлоп! – и вдруг я стою на улице со стаканом в руке. Наполовину пустым. Или все-таки наполовину полным? Похоже, второе. Там еще осталась эта, как ее?.. – кайпиринья сердца. Я ее допила и пошла домой. Кстати, смотрела потом в интернете, действительно есть такой коктейль – кайпиринья. И тростниковая самогонка кашаса. И даже классификация: голова, сердце, хвост. Так и написано. Надо же, а.
– Ну, естественно, есть, – подтвердил бармен.
Взял стакан и принялся его рассматривать. Не то проверял, хорошо ли вымыт, не то искал на стекле отпечатки ее пальцев.
– Надо же, чего творится, – наконец сказал он. – Сперва этот стакан мне приснился. Потом он оказался у тебя – наяву! И ты его помыла, тоже наяву. И теперь он снова мне снится. Чистым. Чокнуться можно.
– Кто бы говорил! – возмутилась Илона. – Чокнуться! А мне каково?! Ты бы хоть объяснил, что тут вообще происходит. Я, конечно, уже почти научилась жить с мыслью, что у меня теперь иногда бывают галлюцинации. Ладно, ничего, пусть. Но если это все-таки не галлюцинация, лучше мне узнать об этом прямо сейчас. Пока я еще не успела записаться на прием к психиатру. Глупо было бы начинать принимать пилюли от того, что пока не случилось.
– Нннууу… – замялся Вася-Сэм. – Я могу попробовать объяснить, если Лев не против.
Она невольно оглянулась в поисках давешнего очкарика, но тут снова подал голос лысый дед.
– Мне-то что, – буркнул он. – Почему я должен быть против? Делай что хочешь, это же твой сон.
– А он что, тоже Лев? – шепотом спросила Илона.
– Почему – «тоже»?
– В прошлый раз был другой человек по имени Лев. Ну, ты его так называл. Он спал. И мне досталась его кайпиринья.
– А, – улыбнулся Вася-Сэм. – Это был не другой Лев, а тот же самый. Просто Лев все время выглядит по-разному. Говорит, с одной и той же рожей всюду ходить еще при жизни надоело…
– При жизни?!
– По-моему, сейчас наша гостья снова тебя укусит, – ухмыльнулся старик. – И будет совершенно права. Ты ее окончательно запутал.
– Я делаю что могу, – жалобно сказал Вася-Сэм. – Просто… Ну блин! Вы вообще когда-нибудь пробовали давать связные и логичные объяснения во сне?! То-то же. А у меня, между прочим, уже почти получается!
– Неееееет, – хором протянули Илона и Лев. И рассмеялись такому единодушию.
– Пока еще не очень, – вежливо добавила она. – Но я в тебя верю.
– Спасибо, – вздохнул Вася-Сэм. – Ладно. Попробую еще раз. Совсем по порядку. Начну со Льва. Вот он, Лев. Посмотри на него внимательно, Фанни. Так чудовищно он на моей памяти еще никогда не выглядел. И вряд ли сможет превзойти себя в обозримом будущем. Лев – мой лучший друг. Он умер шесть лет назад. Я очень без него скучаю. Мне тяжело. И время ни хрена не лечит, врут. Но зато! Хорошая новость состоит в том, что Лев стал мне сниться. И мы снова болтаем обо всем на свете, играем в нарды или просто молча сидим рядом, как в старые времена. Вроде ничего особенного, но мне других снов не надо, лишь бы эти были почаще. И они, тьфу-тьфу-тьфу, чтобы не сглазить, снятся пока почти каждую ночь. Только если напиться или слишком плотно пожрать перед сном, тогда ничего не выходит. Но я уже давно завязал, сны про Льва важнее выпивки. И, тем более, жратвы.
– Рад слышать. Спасибо, дружище, – лысый старик привстал было из-за стола, но на полпути передумал и снова рухнул на место. Отхлебнул из стакана и объяснил Илоне: – Не каждый день Сэм так проговаривается. Он у нас молчун.
– Чаще всего, – продолжал Вася-Сэм, – мне снится, что я работаю в баре, и Лев ко мне заходит. И я смешиваю ему кайпиринью из самой лучшей кашасы на свете. В магазине такую ни за какие деньги не купишь, за ней надо ехать в Бразилию и заводить там приятелей среди фермеров, тогда появится шанс. Но на то и сон, чтобы становились возможными невероятные вещи. Во сне у нас всегда есть кашаса сердца с далекой фазенды, хозяин которой делает не больше пары сотен бутылок в год, только для себя и лучших друзей. Ну и для нас со Львом заодно.
