скачать книгу бесплатно
Гнезда Химер. Хроники Хугайды
Макс Фрай
Мир Ехо и приключения Макса
Вышло так, что история о Гнездах Химер была рассказана дважды, по числу волшебных ветров Хоманы, смешавшихся с дыханием рассказчика. Вам досталась история, рассказанная поутру, когда приходит время ветра по имени Хугайда; история, записанная черными чернилами на белой бумаге. Так уж вам повезло.
Макс Фрай
Гнезда Химер. Хроники Хугайды
Первая волна сбивает тебя с ног, и ты катишься, катишься, катишься, но не захлебываешься, даже если стараешься захлебнуться.
Вторая волна подстерегает тебя, когда пытаешься подняться на четвереньки, и во рту становится солоно, но ты еще жив, даже если уже готов умереть.
Третья волна накрывает тебя с головой, и ты думаешь: это и есть конец…
Но четвертая волна уносит тебя в открытое море, и ты вспоминаешь, что всегда был рыбой.
Записка, случайно обнаруженная автором на салфетке, испачканной белым соусом и черным кофе, в кафе «Rotten Elefant», где-то в старом центре города Эрфурта, в мае тысяча девятьсот девяносто… – не помню какого! – года.)
Глава 1
Великий Рандан
Сначала не было почти ничего, только темнота, сильный запах паленого и жгучая боль. Потом ко мне вернулась способность видеть. В полумраке белело смутное пятно; несколько томительных секунд спустя пятно превратилось в лицо пожилого мужчины. Его неподвижные серые глаза, выпученные, как у извлеченной на поверхность глубоководной рыбы, смотрели на меня с невыразимым восторгом.
– Маггот! Йох! Хваннах![1 - Демон! Точно! Черт побери! (кунхё)] – хрипло пробормотал он.
Я оценил пафос, но напрочь не понимал, что означает сие бессмысленное сочетание звуков. Это настораживало: я – далеко не полиглот, но обычно иностранная речь кажется мне хотя бы смутно знакомой. Почти в каждом языке есть слова, понятные иностранцам без вмешательства переводчика.
Тем не менее звучание человеческой речи повлияло на меня благотворно: по крайней мере, я пришел в себя настолько, что начал осознавать происходящее. Понял, что лежу на холодном полу, а запах паленого исходит от моих собственных волос и одежды. Рубашка на мне все еще тлела, и я судорожно задергался, отдирая клочки потемневшей ткани от обожженной кожи.
Пучеглазый иностранец с нездоровым любопытством созерцал мою паническую борьбу с огнем, но и не подумал прийти на помощь. Когда я наконец избавился от рубашки, он удовлетворенно кивнул, словно в этом была и его заслуга.
– Мне нужна вода.
Я сам не узнал свой голос, но, судя по всему, эти скрежещущие звуки издала именно моя гортань.
Дядя уставился на меня, наморщил лоб. Он силился понять, чего я хочу. Я скрипнул зубами: эти филологические недоразумения были как нельзя более некстати. Меня мучила сильная жажда и, кажется, мне позарез требовалась квалифицированная медицинская помощь.
Пришлось заняться пантомимой: я собрал жалкие остатки воли, чтобы приподняться, принять сидячее положение и придать своим движениям хоть какую-то четкость. В конце концов я кое-как уселся на полу и старательно изобразил этюд с невидимой чашкой.
Я так демонстративно чмокал, имитируя глотки, что незнакомец довольно быстро понял, что от него требуется. Он с энтузиазмом кивнул и заорал что-то неразборчивое в невнятный сумрак за своей спиной.
Некоторое время ничего не происходило. Выполнять мою просьбу явно никто не торопился, пучеглазый продолжал пялиться на меня как баран на новые ворота, я по-прежнему не соображал, кто я, собственно говоря, такой и что происходит. Труднее всего было выдерживать пульсирующую боль в обожженных руках. Думаю, я не кричал только потому, что у меня не было на это сил. Кажется, я просто тихо поскуливал, как старый умирающий пес.
Наконец предо мною возникло какое-то нелепо одетое существо неопределенного пола. Увидев меня, оно взвыло – то ли от страха, то ли просто от неожиданности. Я услышал грохот бьющейся посуды, на мою обожженную кожу полетели прохладные брызги. Судя по всему, непутевое существо с перепугу благополучно уронило на пол посудину с предназначенной мне водой. Пучеглазый что-то прорычал и наградил своего неуклюжего слугу такой оплеухой, что бедняга едва удержался на ногах. Он виновато залопотал, пучеглазый внимательно слушал его объяснения. Обо мне они, кажется, забыли.
– Черт, ребята, я хочу пить, – настойчиво напомнил я и сам поразился своему грозному реву. А ведь только что казалось, что я и застонать не могу.
Существо жалобно пискнуло и брякнулось на пол. Судя по всему, оно потеряло сознание. Каменное лицо пучеглазого слегка перекосилось, и он поспешно удалился.
Прошла минута. Надо полагать, это была одна из самых длинных минут в моей жизни. Мне по-прежнему не удавалось активизировать вялотекущий мыслительный процесс, так что я с энтузиазмом мучился от жажды и боли за неимением иных развлечений.
Наконец пучеглазый вернулся. Молча протянул здоровенную миску. Мне пришлось взять ее обеими руками, одной я ни за что не удержал бы! Руки мои взвыли от боли, но посудину я все-таки не уронил.
Воды в этом объемистом сосуде было совсем немного, не больше стакана. Жидкость показалась мне довольно затхлой и теплой, но она была мокрая, и это с лихвой компенсировало прочие недостатки.
После нескольких глотков я понял, что вкус воды был не столько затхлым, сколько чужим. Совершенно незнакомый вкус, словно бы в дело вмешались какие-нибудь марсианские водоросли. Тем не менее я выпил все до последней капли. Жажда отступила, но боль, кажется, только усилилась.
Я снова услышал свой голос, как бы со стороны, словно какая-то часть меня не решалась вернуться в тело и взволнованно наблюдала происходящее с безопасного расстояния. Голос звучал на удивление твердо и властно – иногда я сам себе поражаюсь!
– Мне нужна какая-нибудь мазь от ожогов. Только очень быстро, а то я загнусь.
Пучеглазый снова наморщил лоб. Разумеется, он не понял ни слова. Я заставил себя встать – меня шатало из стороны в сторону, словно я только недавно начал брать уроки пешей ходьбы, но я все-таки приблизился к нему и поднес к его носу свои обожженные руки. Дядя испуганно отшатнулся, машинально схватился за пояс – я отметил, что там у него болтается здоровенный кинжал в монументальных ножнах. Потом понял, что я не собираюсь драться, и изумленно уставился на мои многострадальные конечности.
Что ж, у этого дяди было как минимум одно неоспоримое достоинство: он умудрялся каким-то образом интерпретировать мои жалкие попытки объясниться и выполнял все требования по мере их поступления – по крайней мере, пока.
Через несколько минут у меня в руках оказалась здоровенная склянка, до половины заполненная темной, резко пахнущей слизью – именно так, надо думать, могла бы выглядеть медуза, умирающая от чумы. Прикосновение к этой мерзости показалось мне отвратительным, но боль в обожженных руках сводила с ума, так что я опасливо обмакнул палец в вонючую жуть и осторожно провел им по запястью. Мгновение спустя с изумлением понял, что крошечный кусочек моей плоти зажил отдельной от меня благополучной жизнью, совершенно не увязывающейся с общим скверным состоянием дел в метрополии. Мазь действовала, и еще как!
Я тут же забыл о брезгливости и поспешно намазал благословенной дрянью обожженные места. Потом с наслаждением наблюдал, как уходит боль. Она отступала удивительно быстро, так тает кусочек льда, брошенный в кипяток.
Только теперь я понял, что мои зубы выбивают мелкую дробь – то ли в помещении было холодно, то ли меня просто знобило. Пучеглазый тоже это заметил. Не дожидаясь моего очередного выступления, принялся шарить по углам. Поиски увенчались успехом: он с торжественным полупоклоном вручил мне нечто белое и бесформенное. При ближайшем рассмотрении загадочное «нечто» оказалось чем-то средним между просторной рубашкой и коротким банным халатом. Мне показалось, что сей наряд уже давно нуждался в хорошей стирке, но сейчас было не до жиру, годилось все что угодно, лишь бы согреться.
Толстая ткань рубахи действительно оказалась теплой и вполне уютной. Меня все еще колотило так, что я боялся лишнее слово сказать, чтобы не прикусить язык, но теперь я отлично знал, что температура воздуха тут ни при чем. Я постарался расслабить мышцы и дышать медленно и глубоко. Это немного помогло – по крайней мере дрожь почти унялась, а на большее я и не рассчитывал.
По мере того как проблемы моего тела худо-бедно утрясались, я принялся понемногу обдумывать происходящее. Сказать, что оно мне не нравилось, – значит не сказать ничего! «Не нравилось» – это бы еще полбеды. Хуже другое: я по-прежнему ничегошеньки не понимал. Ни где нахожусь, ни кто этот пучеглазый мужик, любезно одолживший мне свою одежду, ни что было со мной несколько минут назад, прежде чем я обнаружил себя в этой полутемной комнатушке, освещенной только пламенем камина. Я вообще ничего не мог вспомнить, даже обстоятельства, при которых получил ожоги. Какое там, собственное имя оставалось для меня загадкой!
Пучеглазый тем временем снова удалился и тут же вернулся с кувшином. От кувшина исходил резкий запах перебродивших фруктов. Я принюхался и решительно помотал головой.
– Не буду я это пить. Лучше просто дай мне еще воды. – Я вспомнил, что он не понимает ни слова, взял в руки миску, в которой недавно была вода, и выразительно помахал ею в воздухе, как бы зачерпывая невидимую жидкость.
Мой новый знакомый в отчаянии воздел руки к небу, словно призывал невидимого свидетеля отметить в своей записной книжке, что он сделал все что мог. Потом он снова сунул мне под нос кувшин. Я начинал злиться: этот дядя немного напоминал мою бабушку, которая бросалась разогревать обед, если я пытался просто получить в единоличное пользование горбушку хлеба. Объяснить ей, что мне больше ничего не требуется, было совершенно невозможно!..
Я ожесточенно замахал перед носом пучеглазого пустой миской. И победил: тот залпом выпил сомнительное содержимое своего кувшина, забрал у меня миску и удалился.
На сей раз он наполнил свой чудовищный сосуд до краев – выразить не могу, как меня это радовало! Пить хотелось так, словно я только что закончил утомительный пеший поход через пустыню.
Теперь, когда мое тело было обеспечено необходимым для выживания минимальным набором жизненных благ, я решил как-то объяснить пучеглазому, что мне позарез требуется остаться в одиночестве. Я был готов на все, лишь бы он оставил меня в покое. Мне почему-то казалось, что стоит немного полежать, закрыв глаза, и мой ополоумевший чердак вернется на место. Я вспомню, как здесь оказался, пойму, что происходит и, самое главное, – как устранить неполадки, которые явно имели место в моей внезапно перекособочившейся жизни. Вместо памяти о прошлом у меня сейчас имелось только смутное ощущение, что раньше все было иначе и, самое главное, гораздо лучше, чем сейчас!
Я призадумался: на сей раз мне предстояло объяснить доброжелательному пучеглазому незнакомцу довольно сложную штуку. Наконец я выразительно постучал себя по груди, потом развел руки, как бы обнимая пространство, и в финале продемонстрировал ему одинокий указательный палец.
Бедняга не сразу разгадал мою шараду. Хмурился, чесал затылок, озирался по сторонам. Потом его внезапно осенило, он понимающе кивнул и направился к выходу. Мои глаза уже привыкли к царившему здесь полумраку, и я смог разглядеть маленькую дверь в глубине помещения, такую низкую, что мне наверняка пришлось бы согнуться чуть ли не вдвое, чтобы ею воспользоваться. На полпути он остановился и с пафосом душевнобольного священнослужителя провозгласил:
– Хелле куньль вэй урле эсте гер, нэхем маггот йонхет! Унлах![2 - Именем моим налагаю заклятие на эту дверь, и демону не преодолеть ее. Да будет так! (кунхё)]
– Усраться можно! – растерянно откликнулся я и поморщился от резкой боли в висках. Я был совершенно уверен, что боль вызвана нелепым сочетанием звуков в речи пучеглазого. «Какой «куньль», какой такой к черту «хваннах», – устало подумал я, – это же язык поломать можно. Господи, неужели я навсегда утратил способность понимать человеческую речь?! Только этого не хватало».
Незнакомец наконец-то ушел, глубоко удовлетворенный своим пламенным выступлением. Я остался один и принялся осматриваться.
Небольшая комната освещалась только красноватым огнем камина. Обстановка напоминала дешевую декорацию к «Фаусту». У входа стоял неприветливый остов, который я принял за скелет большой обезьяны, приземистый и широкоплечий, его длинные руки касались земли. Мебели было немного, но ее монументальные размеры с лихвой компенсировали небольшое число предметов: их хватило, чтобы загромоздить все пространство. Огромный шкаф у стены, с которого на меня равнодушно пялилось потрепанное чучело незнакомой мне птицы, гигантский сундук посреди комнаты, здоровенный стол, уставленный колбами и ретортами, – словно с картинки из научно-популярной книжки о жизни средневековых алхимиков.
Забавно: зловещий вид комнаты оставил меня совершенно равнодушным. Вся эта мистическая дребедень, вроде скелета у входа и связок мелких сушеных тварей неопределенного происхождения над камином, даже заставила меня улыбнуться: ни дать ни взять театральная декорация.
Ничего похожего на кровать в комнате не было, поэтому я улегся на толстый ковер, которым был устлан пол. Спать мне не хотелось, но для того чтобы бодрствовать, не осталось сил, поэтому я просто впал в оцепенение: лежал, тупо уставившись на пляшущие язычки пламени.
Скажу честно, я даже не пытался вспомнить, кто я такой и что было перед тем, как я обнаружил себя в незнакомом месте наедине с этим пучеглазым красавчиком. Более того, я очень не хотел вспоминать. Я смутно подозревал, что после этого моя жизнь станет адом.
Так оно и вышло в конце концов.
Какое-то время я не мигая смотрел на огонь. Потом меня охватила печаль. Она была похожа на физическое неудобство, что-то вроде зарождающегося флюса, только ныла не десна, а та загадочная часть организма, каковую именуют душой. Через некоторое время «нарыв» прорвался: я все вспомнил. Жизнь замечательного меня промелькнула перед внутренним взором за одно мгновение, и я чуть не захлебнулся от изобилия ярких подробностей.
А потом этот фейерверк превратился в несколько файлов информации. Обработав данные, я тихо заскулил от тоски, поскольку с ужасом понял, что моя жизнь закончилась и изменить сей прискорбный факт невозможно.
Ощущения, понятное дело, свидетельствовали, что я все еще жив. Насколько мне известно, мертвых не мучает жажда, а я уже успел вылакать чуть ли не все содержимое оставленной мне миски и хотел еще. Но мои драгоценные ощущения в настоящий момент не имели никакого значения, поскольку все рухнуло к чертям собачьим, и у меня не осталось ничего, чем я мог дорожить, – кроме разве что врожденной способности делать вдохи и выдохи.
Всего несколько часов назад жизнь моя была прекрасна и удивительна[3 - Следует иметь в виду, что время описываемых здесь событий – насколько в данном случае вообще уместно говорить о «времени» – приблизительно совпадает с периодом, описанным в начале повести «Жертвы обстоятельств». Автор предпочитает ограничиться этим замечанием и не ввязываться в долгую метафизическую полемику о природе времени. Вместо этого он позволит себе коротенькую цитату: «Всегда есть другое время».]. Настолько, что я все время боялся проснуться и обнаружить, что на самом деле ничего не было. И ведь не зря боялся, оказывается.
Впрочем, я не «проснулся». Скорее уж наоборот, погрузился в какой-то невразумительный, потусторонний бред. Сейчас я достаточно четко помнил, каким образом оказался в этой полутемной комнате.
Да тут и помнить особо было нечего. Я сидел дома и ждал одну очаровательную леди, которая обещала мне долгую прогулку при самой что ни на есть полной луне. Разумеется, я позволил себе удовольствие составить приблизительный план развития событий. По правде говоря, план, который меня полностью устраивал, не производил впечатления реалистичного, но меня это не слишком беспокоило: в последнее время все шло так, как я хотел, и я обнаглел настолько, что решил, будто теперь так будет всегда.
Я не то клевал носом, не то просто мечтал, сидя в удобном кресле, когда случилось нечто неописуемое: земля ушла у меня из-под ног, кресло куда-то подевалось из-под задницы, а обитаемый, видимый мир начал беспорядочно дергаться, словно его взбивали в невидимом шейкере. Потом я отключился, а когда кое-как оклемался, привычная реальность сменилась совсем другой картинкой. Так один кадр кинофильма сменяется другим: только что герой задумчиво бродил по саду, хлоп – и он уже бороздит просторы Вселенной на каком-нибудь идиотском звездолете.
Впрочем, я-то уж точно не бороздил никаких просторов. Я лежал на полу, рядом с этим чертовым камином, а моя рубашка дымилась, недвусмысленно собираясь вспыхнуть. Потом я увидел пучеглазого и попытался вступить с ним в диалог – одним словом, начал играть в новую игру, так и не ознакомившись с правилами. Меня не покидало смутное предчувствие, что правила мне не понравятся.
– Идиотство! – жалобно сказал я вслух и позорно всхлипнул. По щеке медленно поползла мокрая дрянь.
Впрочем, для того чтобы страдать, требуется куча сил, которых у меня не было. Поэтому я просто лежал на ковре и смотрел на огонь. Пляска невидимых саламандр всегда меня успокаивала; этот безотказный прием сработал и сейчас.
Больше всего на свете я хотел заснуть, а потом проснуться дома и напрочь забыть этот кошмарный сон.
Первый пункт программы я худо-бедно выполнил. Через пару часов впал в жалкое подобие забытья, и мне снились все те же мигающие языки пламени в камине и все те же сумбурные воспоминания о доме, который я потерял. Со вторым пунктом ничего не вышло. По правде сказать, не слишком-то я и надеялся.
* * *
Меня разбудили пронзительные вопли. Орали, впрочем, не в помещении, а где-то еще. Через несколько секунд я понял, что эта адская какофония доносится с улицы. Кое-как встал. Сперва – на четвереньки, но потом героически поднялся на ноги, которые как на грех оказались чертовски длинными. В первое мгновение мне показалось, что я еще никогда не смотрел на собственные ступни с такой невообразимой высоты.
Впрочем, это неприятное ощущение очень быстро прошло. Я благополучно вернулся в стройные ряды прямоходящих приматов и подошел к длинному узкому окну. Стекла в окне не было вовсе. То ли его разбили, то ли хозяин комнаты обожал свежий воздух.
Я выглянул во двор, удивляясь своему прекрасному самочувствию. Этой ночью мне было так хреново, что я впервые в жизни был готов добровольно сдаться на милость первого попавшегося лекаря, если бы он обнаружился где-то поблизости, а теперь меня распирало от избытка энергии. Настроение, правда, оставалось паршивым, но по крайней мере меня больше не тянуло скулить и жаловаться. Я был твердо намерен искать – и найти! – какой-то выход. Для начала, впрочем, требовалось понять, в какое именно дерьмо я влип.
Зрелище, которое открылось моему взору, не внушало особого оптимизма. Вымощенный крупным булыжником двор, окруженный высоченной каменной стеной, был довольно просторным и донельзя запущенным: повсюду валялись какие-то предметы, смутно напоминающие примитивные орудия сельскохозяйственного труда. Никаким сельским хозяйством тут, впрочем, и не пахло, растительности вообще не было, даже каких-нибудь чахлых пучков травы.
Почти прямо под окном стоял невысокий деревянный помост с отверстием в центре. На помосте топтались крупные, пестрые, удивительно толстые птицы с хвостами общипанных павлинов. Клювы тем не менее у них были длинные и острые, это я издалека приметил.
Птицы, впрочем, не шумели, они спокойно клевали какую-то дрянь, что-то вроде черной каши, щедро размазанной по всему сооружению. Крики доносились из-под помоста. Сверху мне не было видно, что происходит под помостом, но я быстро сообразил, что там активно страдает настоящий живой человек. Сначала я не мог понять, почему он так орет, но потом разглядел, что из отверстия торчит совершенно голая задница. Она, несомненно, принадлежала несчастному мученику и была густо перемазана все той же черной кашей. Время от времени какая-нибудь птица клевала горемычную часть тела, после чего следовала новая серия воплей. Приходить бедняге на помощь явно никто не собирался, из чего я сделал вывод, что сия мистерия развивалась согласно утвержденному сценарию.
– Бред какой-то! – растерянно сказал я.
Некоторое время я наблюдал за происходящим: ждал развязки. Во дворе постепенно появлялись люди в нелепой, как мне казалось, одежде. Они начали неохотно наводить какое-то подобие порядка: складывали свои загадочные орудия труда в одну большую кучу, тихо и односложно переговаривались, то и дело взрываясь хохотом. Никогда прежде я не слышал столь дружного, дебильного и в то же время жизнерадостного ржания – возможно, впрочем, потому что никогда не служил в армии.
Никто не обращал внимания ни на крики, ни на задницу в центре помоста. И уж тем более никто не спешил на помощь великомученику. Очевидно, кто-то «самый главный» считал, что задница страдальца должна по-прежнему оставаться на месте.
По правде сказать, сие прискорбное зрелище немного подняло мне настроение. Не потому, что я такой уж великий садист, просто происходящее было настолько нелепым, что никак не могло быть частью моей жизни, не могло случиться на самом деле. Поэтому я немного расслабился. Если я сошел с ума, есть шанс, что меня рано или поздно вылечат. В конце концов, медицина развивается, умники в лабораториях то и дело изобретают новые лекарства, так что не все потеряно.
Тем не менее пронзительные вопли обладателя голой задницы здорово действовали мне на нервы, и без того порядком потрепанные. Я решил покинуть свое временное пристанище. Во-первых, я здорово надеялся, что в коридоре не так шумно, а во-вторых, решил разыскать своего пучеглазого приятеля и вообще разведать обстановку.
* * *
Обстановка была та еще. В коридоре оказалось так темно, что я вспомнил дурацкую шутку своего детства: «Как у негра в жопе». Это неполиткорректное сравнение подходило как нельзя лучше.
Некоторое время я брел наугад, придерживаясь рукой за теплую шероховатую стену, потом увидел вдалеке за поворотом свет и решительно зашагал в ту сторону. Пройдя пару десятков метров, я остановился на пороге огромного зала, освещенного отчасти скупой порцией дневного света, проникавшего в помещение через узкие окна, а отчасти – бледным мерцанием немногочисленных изящных светильников, украшавших стены.
Инстинкт самосохранения не позволил мне сразу же сунуться в центр этого открытого пространства: мало ли что. Поэтому я прижался к стене рядом с дверью и осторожно заглянул в зал: а ну-ка, что там происходит?
Ничего особенного, собственно говоря, не происходило. В помещении было пусто. Через несколько минут мне надоела собственная осторожность и я переступил порог. Прошелся по залу, разглядывая немудреные детали интерьера, стараясь сохранять отрешенное – если не настроение, то хотя бы выражение лица, как у туриста, слегка утомленного долгой экскурсией.
Откровенно говоря, ничего я толком не разглядел. Я был настолько выбит из колеи, что едва воспринимал действительность. Разве что ее общие очертания или особо выдающиеся подробности, вроде давешней голой задницы, облепленной птичьим кормом.
Моя прогулка по залу была прервана скрипом дверных петель. Я подскочил как ужаленный, но мои тревоги не шли ни в какое сравнение со стрессом, который пережил вошедший. Он замер на месте в нелепой, на редкость неудобной позе, словно бы мой взгляд парализовал его, как взор Горгоны. Одна нога стояла на полу, вторая повисла в воздухе, стопа вывернулась вовнутрь, одна рука прикрывала лицо, другая – объемистое брюхо, обтянутое ярко-красной курткой, явно сшитой не по размеру. Наконец человек пришел в движение, подскочил на месте, пронзительно взвизгнул: «Демон!» – и испарился, звонко пукнув напоследок – с перепугу, надо понимать.
А я удивленно хлопал глазами. Прошлой ночью мне решительно не удавалось объясниться с пучеглазым, зато вопль давешнего пузана был мне совершенно понятен: демон – он и есть демон. Разумеется, этот чудесный человек имел в виду меня, так мило с его стороны!
А потом до меня дошло еще кое-что. Толстяк в красной куртке не произносил слово «демон». Он сказал: «маггот»[4 - Демон (кунхё)] – но я сразу понял значение этого слова, даже не затрачивая время на синхронный перевод, как это бывает, когда слушаешь знакомую, но все-таки чужую речь.
«Вот это да, – изумленно подумал я, – кажется, я знаю местный язык. С чего бы это?»
Потом мне стало совсем нехорошо. Подумалось: а ведь вполне может статься, что я родился и вырос в этом неуютном месте, а потом на время утратил память, вернее, обзавелся совершенно шикарными, но фальшивыми воспоминаниями о том, чего со мной никогда не происходило… А теперь я начинаю выздоравливать, так что в скором времени непременно вспомню свое, вне всяких сомнений, безрадостное детство в замке Альтаон (я уже откуда-то знал, что нахожусь не в доме, а именно в замке, и замок этот носит гордое имя Альтаон) и юность, проведенную в этих же стенах. А потом меня окружат толпы счастливых родственников и друзей, которые ужасно обрадуются, что я наконец-то вернулся к реальности.
Я чуть не рехнулся от такой перспективы, даже дышать перестал, испугавшись, что еще одна порция воздуха окончательно свяжет меня с этим местом. Но потом взял себя в руки и решил не сдаваться. Ни одна реальность не способна долго оставаться таковой, если ты в нее не веришь. У меня была возможность выбирать, во что верить, и я сделал свой выбор. «Это неправда, Макс, – твердо сказал я себе. – Что бы тебе ни мерещилось, это не может быть правдой, поскольку твое сердце принадлежит другому небу. И какая, к черту, разница, куда занесло твою кожу с костями и несколько килограммов кишок».
Мне стало легче. Настолько, что я мужественно вдохнул новую порцию воздуха и принялся выяснять, что еще я знаю об этом месте – из какого бы источника ни взялось это загадочное знание.
Через несколько минут я с облегчением (и даже некоторым неуместным разочарованием) обнаружил, что не так уж много мне известно. Кроме того, что я находился в одном из залов замка Альтаон, я не знал почти ничего. Например, загадочная кормушка для птиц во дворе с голой задницей в центре по-прежнему оставалась для меня неразрешимой загадкой. Да и рожа моего давешнего пучеглазого знакомца тоже не вызывала даже смутных воспоминаний. Я понятия не имел, кто этот смешной, в сущности, дядя!
Я подошел к окну, и земля снова ушла у меня из-под ног: в небе сияло целых три солнца[5 - В мире Хомана действительно три дневных светила, лишь одно из которых – желтая Айма – является солнцем в привычном понимании этого слова, т. е. звездой. Второе «солнце» – это планета Юм, целиком состоящая из неизвестного светящегося металла, а бледно-голубое «солнышко» – это спутник Хоманы, маленькая планета Уава, которая обладает необъяснимым свойством отражать свет Аймы и Юма в дневное время. Два других спутника – Вон Рао и Авуа – появляются в небе ночью, в точности, как наша Луна.]. Одно большое, другое поменьше и третье совсем маленькое, чуть больше привычной моему глазу луны. Это уже было слишком! Я судорожно вцепился в подоконник, но это не помогло: я грузно осел на пол.
В моей голове не осталось ни одной мысли, и это было величайшим из благ. А потом я почувствовал, что меня охватило какое-то странное ледяное безразличие к происходящему и к своей собственной судьбе. Меня больше не волновали такие насущные проблемы, как количество солнц в небе. Это не имело никакого значения. Вообще ничего не имело значения, в том числе взволнованный голос пучеглазого, достигший моих ушей. На сей раз я не нуждался в услугах переводчика, но никаких эмоций по этому поводу не испытывал.
Оно и к лучшему.
– Ты преодолел дверь, запертую моим заклинанием, всемогущий! – почтительно сказал он.
Я больше не удивлялся, что понимаю его речь. Ну, понимаю – и что теперь делать?
– А дверь была заперта? Не заметил.
– Ты все-таки можешь изъясняться! – восхитился пучеглазый. – Нынешней ночью я подумал было, что язык кунхё непонятен демонам.
