скачать книгу бесплатно
А когда слабость у Вениамина ушла – не утерпела спасительница – рухнула к нему на перину, обхватила, точно куток, набитый рыбой. Стала ёрзать, скидывая сапоги, цепляя носком один за другой, пока те не грохнулись об пол, как чугунные утюги. Прижала голову Вени к груди, будто накормить хотела, задрожала огромным телом, заохала со стоном, затискала точно ребёнка, залюбила до самого утра. Да так что и на работу утром не вышла в первый раз.
Через день пришла на смену Эстя в блестящих вымытых сапогах, яркой косынке под шерстяной шапкой. Ремнём телогрейку стянула, обозначив талию. По счастливому просветлённому лицу, девственному румянцу да улыбке, которую она не в силах была скрыть, поняли рыбаки – свершилось что-то с их напарницей…
И была бригадиром прощена.
С тех пор в окнах её дома засветились беленькие в цветочек занавески в сборку…
Пару месяцев назад сослуживец привёз Щербакова в этот рыбхоз на побережье Белого моря. Приняли их с удовольствием, накормили, поселили в барак. Подобрали на складе тёплые штаны, сапоги с мехом внутри и телогрейки. На первых порах определили в подсобники. Надо было сети латать, судёнышки готовить, подносить смолу, битум топить в бочках. Сильно уставали демобилизованные, с нетерпением ждали тепло, когда пойдёт рыба, подскочат заработки. Вот и дождались.
Но денег оказалось не так много, как хотелось, и пока Вениамин выздоравливал, сослуживец подался дальше за длинным рублём. Перед отъездом зашёл навестить больного:
– Ну, Веня, свезло тебе – так свезло! Лучше б я вместо тебя в сети упал. Лежал бы сейчас на твоём месте, девку ожидал. Ты теперь за ней как за каменной стеной! Счастливый!
«Что за счастье? – думал Щербаков. – То, что не утоп – это да. А баба – так они все одинаковы, прилипнут – не оторвёшь. Уж наслушался в армии рассказов – каждой своё надо. Эта хоть ничего не просит, кроме любви. Всё сама делает. А что мне, жалко? Хотя с ней не поспоришь – вон лапищи какие! Привыкла метрового лосося из сети выдёргивать! Шлёпнет – мало не покажется. Даже мужики её побаивались. Только бригадир молча зыркал да при дележе рыбку подбрасывал что послаще…»
Так и остался Щербаков на промысле, окружённый заботой влюблённой поморки.
– Винюш, а Винюш, дородно тобе со мной? – ласково спрашивала Эстя у Щербакова, возвращаясь с промысла. Старалась голос делать мягче, сглатывала, чтобы хрипотцу убрать, вспоминала, как в девчатах к матери ластилась. Обнимала «мужчинку» огромными руками, точно ковшами экскаватора. Не обращая внимания на приготовленную им еду, тянула за полог, на ходу сбрасывала пропахшую рыбой телогрейку с прилипшей чешуёй. Шептала: – Дитятко хочу от тобе умного токого – кок ты. Посторайся ж. Оть сыну иль дочу. Всё одно полюблю, кок тобя… Ну, довай же… довай…
А потом долго гладила Вениамина, нашёптывала ласковые слова, половину из которых Щербаков не мог разобрать, а только чувствовал в них какую-то древнюю вековую похоть и сладостную истому, от которой голова шла кругом, ни о чём думать не хотелось. Рассказал о своей первой любви, о сыне. Сам интересовался:
– Откуда имя у тебя такое?
– Ботюшка нарёк, – улыбалась Эстя, – як родилась, он здесь поможил гидрологам. Слыхал про эстуарий. Эт устье реки, что в прилив утопляется. Вот в душу-то и зопало слово. Ток сразу порешил нозвать. Но пришлось укорочить – власти не регистрировали. А чо, тобе не кажется? Так кликай по-другому… А я всё одно как эстуарий – тобою ласкою заполняюсь!
Щербаков спрашивал Эстю:
– Почему ты говоришь, что пойдёшь по воду? Надо говорить: пойду за водой!
Эстя удивлялась:
– Як же я за водой пойду? Позади неё шоли? – смеялась, обнимала, – сынок у тебя есть, рожу тебе девочку-клюковку!
Первые дни видел Вениамин, что не отличается девушка красотой – лицо круглое, точно луна, глазки маленькие, зубки мелкие, неровные, с червоточинками. Но со временем замечать перестал – принимал её всю целиком единой волной, захлестнувшей его плоть и куда-то несущей. Окунался в тепло ласковое, женское, чувствовал свою зависимость, её благодарность. Нравились её руки-лопаты, которыми она могла поднять чан с горячей водой для помывки или отнести распаренного Веню в постель – чего девушка особенно ожидала и любила!
Никогда не испытывал Вениамин такой заботы, ни в детстве, ни после. Эта любовь обрушилась на него лавиной, не принимая протестов. Точно под паровоз попал – переломала всего до косточки, а потом вновь собрала, как заново родила. Лаской затмила все мысли и чувства, заставляя подчиняться своей мощи и объёму.
Солнце не заходило – катилось по кругу, точно не могло определиться с местом отдыха, где залечь, отдышаться. В комнате было светло. И сутки начинались у Щербакова с приходом Эсти. Хотелось сделать ей что-то приятное – услужить такой большой и могучей. И казалось чудным, что такой великанше ещё что-то требуется от него, щуплого заморыша.
В оправдание пытался важничать – рассказывал девушке всякую ерунду: про ленинградское метро, разводные мосты, картины в музеях. Видел её удивлённо поднятые брови, распахнутые доверчивые глаза, открытый от изумления рот. Слышал сладкий шёпот:
– Умницка моя, любушка…
Научился Вениамин кухарничать и дом в порядке держать. Изучил поварскую книгу – единственную хранящуюся в доме – и стал готовить деликатесы из рыбы и консервированных овощей. Прикатил железные бочки, соорудил коптильню. Собирал плавник для печки да костра. Вспомнил, как в армии старшина на мангале мясо готовил, – соорудил нечто подобное. Да так вкусно стало получаться, что вся бригада с промысла шла к нему на ужин. Сидели, спирт пили, первый заплыв вспоминали – подначивали.
А как уходили, Эстя точно с цепи срывалась – тащила Вениамина в постель, обнимала, руки целовала:
– Милёнок мий, не беднись на их! Не слухай, что я сыми балакаю! То ж сыми, а то с тобой, славний! Красной сорофан для тебе ряжусь, пусть вси обзавидкаются! И не нужо тобе это море треклято, дома сиди! Шо знаишь, моне рассказывай, а я тобе ласкать буду! На Покров распишемся! Свадебку справим! К матушке поедем за благословением! Ой, то не слухай, шо я мелю! Это я так, шоб тобя рядом чуять!
Но до осени не утерпела. В первых числах августа на праздник Поморской козули вышла Эстя в красном сарафане, вынесла поддон с пряниками, стала всех угощать.
Народ из деревни подтянулся, стал веселиться:
– Девка в красном сорофане – пора сватов зосылать! – кричал бригадир.
Остальные поддакивали:
– Рюши-то кокие, от нечистой силы!
– Не теряйся, Щербоков, а то опоздаш!
– Вездеходом до Лопшиньги, там и зарегистрируетесь!
Так и случилось. Женился Щербаков на поморке. Регистрация была в здании администрации, а в соседней комнате – приёмная комиссия Архангельского морского рыбопромышленного техникума набирала абитуриентов.
Давно Эстя мечту согревала о том, чтобы технологом стать по рыбе. Насмотрелась, как приезжают к ним на закупку специалисты, все как один – в чёрных кожаных плащах, да всё норовят обмануть – категорию продукции занизить. Но понимала, что экзамены не осилить – учиться не любила. А у Щербакова льготы армейские, да ещё медаль – сдай на тройки, и пройдёшь! Уговорила.
В тот же день подал Вениамин документы на заочное отделение, и вернулись домой дожидаться вызова на экзамены.
Эстя всему промыслу рассказала, что скоро будет у них свой технолог – её муж. Рыбаки радовались вдвойне.
Щербаков в техникум поступил. Жил с Эстей, учебные задания выполнял, регулярно летал в Архангельск на сессии, проучился сколько положено. Рыбу не ловил – хозяйствовал по дому. Приметы помнил! Зорко смотрел, чтобы в тарелках куски не оставались, ножи на столе не забывал, колотую посуду сразу выбрасывал в помойку!
Жена нарадоваться не могла. Одна печаль её томила – никак детишки не получались. Вроде и берегла себя для замужества, да всё никак. Частенько жаловалась мужу, грустила.
От её волнения и Щербаков стал вспоминать сына своего от первого брака. Мыслями не делился. Пытался представить – как он растёт, сколько ему лет? Как в школу пойдёт?
Может, исполнилась бы мечта Эсти, но прибыл на государственные экзамены в Архангельск директор рыбокомбината из Новой Ладоги. Требовался ему позарез грамотный главный технолог. Обратил внимание на Вениамина – тот на красный диплом шёл. Пообещал ему квартиру и машину служебную с водителем.
Стал Щербаков уговаривать жену на переезд. А та ни в какую – поморка я, родители здесь уродились, не брошу Белого моря.
Подумал Щербаков – может, со временем уладится. Что с жены-дикарки взять? Вот получит квартиру со всеми удобствами, привезёт в гнёздышко, покажет, как цивилизованно жить – не устоит!
Уехал по приглашению под Волхов Ленинградской области.
Директор свои обещания по жилью выполнил, машину дал и зарплату положил хорошую.
Закрутился Щербаков в новом деле, почувствовал себя начальником! Сначала часто писал жене письма. Эстя ответами не баловала – почерка своего стеснялась. Вскоре совсем письма приходить перестали.
Через пару лет выбрался Вениамин навестить жену. Шёл к избе на берегу и не знал, что скажет. Хотел, как лучше. Прощенья просить – за что? Её ругать – а она-то в чём виновата? Солнце в спину светило, и чудилось, что пинает он свою тень, а вместе с ней тот неприятный осадок в душе, гадливость собственного ощущения – вот так отплатил девушке за её любовь и спасение!
Увидел, как большая чёрная кошка шмыгнула под рыбацкий барак. Сплюнул три раза через плечо, но чувствовал, что не поможет. Уж больно тяжёлую ношу тащил на плечах – трудного разговора ожидал.
Да всё случилось наоборот.
Эстя уже не одна жила, а с бригадиром. Тот на промысле был, а она хозяйством занималась, люльку качала с двойняшками. Пригласила, чаем напоила. Сама светилась, точно и не муж её законный пришёл, а родственник дальний. Рот не закрывался: о детях болтала – не остановить. Как забеременела, да вертолётом в больницу летала, как всей бригадой крестины справляли. Смущения никакого. Даже каша убежала из кастрюльки – детям готовила.
Не понял Щербаков таких перемен, толком сказать ничего не мог, за чай поблагодарил и в обратный путь.
Кто здесь виноват, он и не знал. Может, чёрная кошка беду накликала или убежавшая каша? Все приметы – к одному! Хотя и до них уже всё было решено – только предупреждали. А в чём беда-то, если в доме все счастливы?
Понимал в душе – не его это женщина, и чего тогда обижаться? И чем дольше бы он жил с ней, тем глубже опускался в трясину собственных сомнений. Смог ли выдержать такую ответственность?
Рад был – может, нашла Эстя своё настоящее североморское счастье, раз детишками разродилась. Видать, Господь не позволил кровь поморскую пустить по ветру.
Глава 7. Разоблачение
Червонцев распахнул дверь своего кабинета, приглашая вперёд графиню. Успел заметить за столом второго заместителя – Башмакова. Тот, как обычно, разглядывал на свет свою авторучку, недавно подаренную знакомым бизнесменом. Поднимал её на свет к окну и переворачивал. Изображение обнажённой девушки заполнялось чернилами – надевало купальник. Затем снова переворачивал ручку, и одежда исчезала.
Красная физиономия заместителя похотливо улыбалась, узкие татарские глазки блестели, левой рукой приглаживал свои чапаевские усы, подкручивал кончики. Увидев входящих, смутился, убрал авторучку, молча поднялся из-за стола и вышел. Червонцев не успел его представить, облегчённо вздохнул, – может, это и к лучшему, пусть лезет под свою корягу.
Кабинет был небольшой. Из мебели только длинный стол для совещаний да шкаф для одежды, в углу – металлический сейф. Занавески на окнах копили пыль, залетавшую с улицы, – трогать их было небезопасно. Через постоянно открытую форточку доносился стук трамвайных колёс по рельсам, нетерпеливые сигналы машин, стоящих в пробке на Лиговском проспекте.
Мария Ивановна скромно села на стул сбоку, стала крутить головой, с удивлением разглядывая потрескавшийся потолок помещения, вздутые от протечек выцветшие обои, замазанную толстым слоем краски изящную старинную лепнину резного карниза.
Виктор Иванович поморщился:
– Извините, обстановка не царская, всё же госучреждение! – потрогал чайник и, убедившись, что тот горячий, начал разливать кипяток. Поставил на стол тарелку с печеньем, достал из шкафчика две разнокалиберные цветные чашки и сахарницу с единственной ложкой.
Вошёл Щербаков, сделал озабоченное лицо:
– Товарищ подполковник, разрешите паспорт у графини Апраксиной взять. Начну протокол составлять, чтобы не задерживать – небось, родные заждались!
– Молодец, – похвалил шеф, но затем, поморщившись от недавно пережитых волнений, смущённо добавил: – И… рапорт напиши мне… что с предложенной должностью Старшего оперуполномоченного по особо важным делам согласен.
Червонцев подумал, что опять Вене повезло – сидит себе в отделе серой мышкой, в засадах не парится, в командировки не ездит, а скоро подполковника получит. Так может и в начальники выбиться!
– Есть, Виктор Иванович! – Щербаков вытянулся по стойке «смирно», засиял.
Девушка откуда-то из складок одежды достала документ и передала Вениамину.
Тот убрал в карман:
– Может, родителям позвонить обрадовать, или сами? – слегка нагнувшись, услужливо спросил он.
Гостья неожиданно потупилась, осунулась плечами, съежившись – ещё уменьшилась в размерах. С тяжёлым вздохом, не торопясь опустила платок с лица вниз к подбородку и стала походить на обыкновенную русскую девушку из глубинки.
Сотрудники впервые увидели её узкое бледное личико, маленький носик, тонкие сомкнутые губы, края которых слегка вздёргивались вверх, придавая лицу выражение лисьего ехидства. Но небесная синь распахнутых глаз, грустные опущенные брови обескураживали выражением беспомощности и безмерного доверия.
Косметики на лице практически не было, и от этого оно выглядело свежим и даже девственно нежным, точно у подростка.
Светленькие ресницы часто-часто заморгали, в глазах появился блеск, подбородок покрылся мелкими вертикальными морщинками, стал подрагивать:
– Я ещё не знаю… Как… Адрес не помню, может, пока в гостиницу? – теперь она казалась совсем ребёнком с тонким плаксивым голоском.
Мужчины недоумённо переглянулись, затем нахмурились и вопросительно воззрились на подопечную.
Девушка всхлипнула:
– С памятью что-то… – Свела брови. – В Тель-Авиве даже лежала в больнице… но так и ничего…
– Не помните родных и адреса проживания? – с недоверием поинтересовался Червонцев, покачал головой.
– Помню, что Ленинград… Петербург, а родителей – только в лицо! Мамочка перед глазами стоит… ну прямо вот так, моя милая, круглолицая, как луна, щёки её в румянах, взгляд ласковый, я так её люблю… – Она шмыгнула носиком и стала поочерёдно прикладывать ушко платка к глазам, затараторила: – Зрительно вот помню, а как зовут – нет, и папу тоже… постоянно об этом думаю, вспоминаю, вся извожусь, дёргаюсь. Но доктора советовали так делать. Стараюсь представить, как это было: то в нашей квартире, то в саду, где мы гуляли, или в парке на аттракционах. Кажется, вот каждую морщинку на лице помню, все-все родинки наперечёт, имя – на языке… и нет, никак…
Виктор Иванович откинулся на спинку кресла, во рту запершило, жалость заполнила душу. Сглотнул несколько раз. Как чувствовал – бедная девочка! Вот тебе опять бедолага – разбирайся. Ну и времена: кто-то детей теряет, кто-то родителей. Прямо как пятьдесят лет назад. Ну, так это ж война была, отечественная… А здесь что? Бомбы не падают, блокады нет. А всё стреляют, похищают, сволочи…
Сердце предательски забилось с перебоями. В душе снова поднялась ненависть к маньяку – убийце девочек в лесопарке. Как же это возможно? О чём он думает, что в душе у него, когда ножом по беленькому детскому тельцу? Ох уж эта Фабрика поломанных игрушек – никого не жалеет, свалка нескончаема… Внутри закололо. Он кулаком потер левую сторону груди – вроде отпустило. Осторожно дотронулся до платка на голове девушки, погладить не решился, расправил складку:
– Не расстраивайся, дочка. Что-нибудь придумаем. Найдём мы твоих родителей, вот увидишь – найдём!
Подумал, что вот его девочки-двойняшки тоже могли бы быть такими же милыми. Да уже, поди, и мамами. Какая благодать окружала бы его на пенсии! Сидел бы у камина, ноги на табурет. А внучки: «Дедушка, дедушка, что тебе принести? Подушечку под голову… пивка из холодильника?…»
Горечь проникла в душу – сами всё творим, а когда приходит время расплачиваться – удивляемся!
Душу заполнила сладкая истома, снова вспомнил, как жена при встрече обнимала его, окунала в пьянящий аромат ландышей, целовала в губы, в глазах зайчики прыгали, с усмешкой спрашивала:
– Ну шо, сысчик, сыскал ли ты сегодня своё счастье, аль нет?
Червонцев прижимал к себе супругу, улыбался:
– Ты моё счастье, родная…
Супруга делала огорчённый вид:
– Опять не нашёл… иди тогда ужинать…
Теперь уже за шестьдесят, и никого родного. Только служба эта треклятая – точно полюбовница тайная женила на себе незаметно, отбила своей ревностью всех друзей и подруг, жену в могилу свела, родственников отвадила. Куда же теперь от неё, сварливой, денешься. Всегда со мной!
Щербаков увидел, как нахмурилось лицо начальника, непривычно болезненно заблестели глаза, решил срочно ретироваться на всякий случай:
– Ничего, ничего, сейчас по паспорту что-нибудь узнаю, – обнадёжил он девушку. Постарался, чтобы слова звучали с оптимизмом. Вышел из кабинета. Пожал плечами – что это шеф так расстроился? Привычное дело. В милицию на радостях не идут, только с бедой. Чего переживать – не первая девчонка и не последняя. Сколько их ещё будет – бестолковых, брошенных, загубленных! Эта хоть цела осталась, а вон тех, что в лесу находят, – уже никто не приголубит, по головке не погладит.
Сев за свой рабочий стол, Щербаков наклонился, чтобы посмотреть за сейф. Но паука там уже не было. Паспорт оказался заграничный, убедился, что фамилия действительно графская.
Подошли коллеги, с интересом стали расспрашивать:
– Ну что… встретили?
– Успели?
– Кого?
Щербаков важничал:
– Успели, да, девчонку одну… – отвечал с деланным разочарованием.
– А чего генерал-то её сопровождал?
