скачать книгу бесплатно
– Да, сэр.
– Видите ли, юноша…
Корнваллис был адмирал любимый, твердый, но добрый, неизменно отважный и чрезвычайно опытный, герой бесчисленных баек и баллад под кличкой Голубоглазый Билли. Однако и он слегка замялся, дойдя до сути, что совершенно было на него не похоже.
– Видите ли, – повторил адмирал, – предсмертной речи не будет.
– Не будет, сэр? – переспросил Хорнблауэр.
– Четверть матросов на корабле – ирландцы, – продолжал Корнваллис. – Позволить Маккулу держать к ним речь – все равно что бросить факел в пороховой погреб.
– Понимаю, сэр.
Однако существует ритуал. С незапамятных времен приговоренный имел право обратиться к зрителям с последним словом.
– Вздерните его, – говорил Корнваллис, – и они поймут, чем кончается дезертирство. Но только дайте ему открыть рот – а этот малый мастер трепать языком, – и команда полгода не успокоится.
– Да, сэр.
– Так смотрите, мальчик. Накачайте его ромом, что ли. Не дайте ему говорить любой ценой.
– Есть, сэр.
Пейн вышел из каюты вслед за Хорнблауэром.
– Заткните ему рот паклей, – предложил он. – Со связанными руками он ее не вытащит.
– Да. – Хорнблауэр похолодел.
– Я нашел попа, – продолжал Пейн, – но он тоже ирландец, и на его помощь рассчитывать не приходится.
– Да.
– Маккул хитрая бестия. Не сомневаюсь, он все выбросил за борт, прежде чем его схватили.
– Что он собирался делать? – спросил Хорнблауэр.
– Высадиться в Ирландии, затеять новые безобразия. Просто повезло, что он нам попался. А главное – что мы смогли судить его за дезертирство и быстро покончить с этим делом.
– Да.
– Не очень-то надейтесь напоить его, как посоветовал Голубоглазый Билли. Трезвые или пьяные, эти ирландцы всегда готовы болтать. Я вам лучше подсказал.
– Да, – ответил Хорнблауэр, подавляя дрожь.
Он вернулся в камеру смертника, словно еще один приговоренный. Маккул сидел на присланном соломенном матрасе, два капрала не спускали с него глаз.
– Входит палач. – Узник улыбнулся почти непринужденно.
Хорнблауэр очертя голову бросился вперед; он не видел возможности смягчить свои слова.
– Завтра… – начал он.
– Да, завтра?..
– Вы не будете завтра произносить речь.
– Не попрощаюсь с моими соотечественниками?
– Да.
– Вы лишите умирающего законного права?
– У меня приказ, – сказал Хорнблауэр.
– И вы намерены его исполнить?
– Да.
– Можно узнать, каким образом?
– Набью вам пакли в рот, – грубо сказал Хорнблауэр.
Маккул взглянул на его бледное измученное лицо.
– Вы не похожи на идеального исполнителя, – сказал Маккул, и тут его осенила некая мысль. – Допустим, я вас избавлю от затруднений.
– Как?
– Дам слово ничего не говорить.
Хорнблауэр не знал, насколько можно доверять фанатику в последние мгновения перед казнью, но постарался скрыть свои сомнения – видимо, не очень успешно.
– О, вы можете не верить мне на слово, – горько произнес Маккул. – Если хотите, заключим сделку. Вам не придется исполнять ваши обязательства, если я нарушу свои.
– Сделку?
– Да. Позвольте мне написать моей вдове. Вы беретесь отправить ей письмо и вот этот сундук – вы видели, ценность его чисто сентиментальная, – а я в свою очередь соглашусь не произнести ни слова с той минуты, как покину это место, и до… до… – Даже у Маккула не хватило духа закончить фразу. – Вы меня поняли?
– Ну… – начал Хорнблауэр.
– Можете прочесть письмо, – добавил Маккул. – Вы видели, как обыскивали мои вещи. Посылая их в Дублин, вы заведомо не совершаете ничего такого, что у вас называется изменой.
– Прежде чем согласиться, я прочту письмо, – решил Хорнблауэр.
Кажется, выход из ужасного положения найден. Не так уж трудно найти каботажное судно, идущее в Дублин; за несколько шиллингов он отправит и письмо, и сундук.
Пора было заняться другими жуткими приготовлениями. Пропустить линь через блок на правом ноке фок-рея, убедиться, что он свободно скользит по блоку, и обвести мелом круг на палубных досках там, где опустился конец. Проверить, легко ли скользит узел петли. Условиться с Баклендом, что тот назначит десять матросов – тянуть, когда придет время. Все это Хорнблауэр проделал как в страшном сне.
Когда он вернулся в камеру, Маккул был бледен и встревожен, но смог выдавить улыбку.
– Как видите, я решился побеспокоить музу, – сказал он.
У его ног лежало несколько листков бумаги, и, взглянув на них, Хорнблауэр увидел характерные следы поэтических исканий – многочисленные зачеркнутые варианты.
– Но вот чистовик, – сказал Маккул, протягивая страничку.
«Моя дорогая жена, – начиналось письмо. – Как трудно подобрать слова прощания с той, кого я люблю больше всего на свете…»
Хорнблауэр читал с трудом, как сквозь пелену тумана. Одно, впрочем, было ясно: это и впрямь всего лишь письмо от мужчины женщине, которую тот больше не увидит. В конце говорилось: «Я добавил скромный стишок, чтобы ты и через много лет помнила меня, ненаглядная. А теперь прощай, до встречи на небесах. Твой муж, верный и в смерти, Барри Игнациус Маккул».
Далее следовало стихотворение:
Небесный сонм! Свершаю смертный путь.
Когда б поднять и круто повернуть.
В град бессердечный утекает жизнь,
Ликуют злые силы, им унизь!
А вверх вздымайся, к стрелке часовой,
Спешащей в путь свой вечный круговой,
К неотвратимому движенью вспять
Управа. Будет адский огнь пылать,
Когда главу поднимет элемент
Се мой и мне подобных монумент.
Хорнблауэр перечитал выспренние невразумительные вирши, поражаясь их мрачной образности. Впрочем, сказал он себе, вряд ли ему самому удалось бы за несколько часов до смерти сочинить хоть одну осмысленную строку.
– Адрес на обороте, – сказал Маккул, и Хорнблауэр перевернул лист. Письмо предназначалось вдове Маккул, на такой-то улице Дублина. – Вы принимаете мой залог?
– Да, – ответил Хорнблауэр.
Ужасное свершилось в предутренние часы. «Команде присутствовать при казни». Пропели боцманские дудки, на шкафуте собрались матросы, глядя прямо перед собой. Поперек палубы выстроились морские пехотинцы. Ряды и ряды белых лиц – вот что увидел Хорнблауэр, выводя на палубу осужденного. При появлении Маккула послышался ропот. Корабль окружали шлюпки со всей эскадры, наполненные людьми: им надлежало быть свидетелями экзекуции, но также, в случае возмущения на палубе, немедленно штурмовать «Славу».
Меловой круг и стоящий в нем Маккул. Сигнальный выстрел; топтание десяти матросов, тянущих линь. И Маккул умер, как обещал, без единого слова.
Тело болталось и крутилось в такт корабельной качке, обреченное оставаться здесь до темноты, в то время как Хорнблауэр, бледный, измученный, занялся поисками каботажного судна из Бриксема в Дублин, чтобы довершить свою половину сделки. Однако его намерению не суждено было исполниться, а мертвецу – провисеть до положенного срока. Ветер сменился на северный, явно собираясь стихнуть. Западный ветер запирал французскую эскадру в Бресте; северный мог выпустить ее оттуда, и Ла-Маншской эскадре следовало поторопиться на свой пост. С флагмана полетели сигналы. «На шпиле стоять! – заревели боцманматы на двадцати четырех кораблях. – Все наверх паруса ставить!»
Под взятыми в два рифа марселями корабли выстроились в линию и двинулись через Ла-Манш. На «Славе» прозвучал еще один приказ: «Мистер Хорнблауэр, распорядитесь, чтобы это убрали». Пока матросы вращали шпиль, труп спустили с рея и зашили в парусину вместе с пушечным ядром. В виду мыса Берри-Хед он был отправлен за борт без всяких молитв и церемоний. Маккул умер как жалкий преступник, как жалкий преступник и похоронен. И, лавируя в крутой бейдевинд, большие корабли потянулись к своим постам среди скал и течений побережья Бретани. А на борту «Славы» по крайней мере один несчастный лейтенант мучился кошмарными воспоминаниями. В крошечной каюте, которую он делил со Смитом, пребывало нечто, не позволявшее забыть то утро: сундук красного дерева с рельефной надписью «Б. И. Маккул» на крышке. И в бюваре лежало письмо с бредовым стихотворением. Ни то ни другое Хорнблауэр не мог отправить вдове, пока «Слава» не вернется к берегам Англии. Невозможность сдержать слово злила его, вид сундука под койкой нервировал. Лишняя вещь в тесной каюте раздражала Смита.
Хорнблауэр не мог выбросить Маккула из головы; утомительная монотонность блокадной службы не давала иной пищи для ума. Пришла весна, погода стала мягче. Открыв как-то бювар, из которого опять глянуло письмо, Хорнблауэр испытал знакомый приступ беспокойства. Он перевернул страничку; в полутьме тесной каюты нежные слова прощания почти не читались. Странное стихотворение он знал почти наизусть и все же уставился на него вновь, хотя попытка проникнуть в мысли, записанные отважным человеком накануне казни, представлялась почти кощунством. «Поднять и круто повернуть». Что? Какое чувство могло внушить это требование? «К стрелке часовой, спешащей…» Какая «Управа»? Что тут делать небесному сонму?
Внезапно Хорнблауэра поразила необычная мысль. Трогательное прощальное письмо написано без единой помарки, но стихотворение… Хорнблауэр помнил исчерканные, разорванные странички. А вот и оно, старательно и заботливо перебеленное. Безумец, человек в состоянии аффекта, наверное, мог потратить столько усилий, чтобы создать нечто столь бессмысленное; однако он не написал бы такое письмо. Что, если… Вместо того чтобы растянуться на койке, Хорнблауэр сел. «Им унизь». Не было разумного объяснения, почему Маккул написал «им» вместо «их». Он производил впечатление человека образованного. Что, если это шифр? Но при чем тогда сундук? Почему Маккул просил обязательно доставить сундук с не очень ценной одеждой? Там два детских портрета, однако их легко было вложить в конверт с письмом. Сундук красного дерева, с резной крышкой, конечно, недурной предмет обстановки; но все это очень странно.
Не выпуская письма, Хорнблауэр спрыгнул с койки и выволок сундук. «Б. И. МАККУЛ». Барри Игнациус Маккул. Пейн тщательно проверил все, что там было. Хорнблауэр отпер сундук, еще раз заглянул внутрь, но не увидел ничего интересного, поэтому опустил крышку и повернул ключ. «Б. И. Маккул». Тайник! Весь дрожа, Хорнблауэр вновь поднял крышку, выбросил одежду и проверил дно и стенки ящика. Сразу же стало ясно, что если тайник и есть, то разве что микроскопический. Крышка с виду толстая и тяжелая, но ничего подозрительного в ней как будто нет. Хорнблауэр опустил ее и попробовал вдавить или сдвинуть выступающие буквы. Никакого результата.
Он уже собирался запихать вещи на место, когда его осенила новая идея. «Б поднять!» Судорожно вцепившись в букву «Б», Хорнблауэр нажал ее, попытался повернуть. «Б поднять». Он ухватил вертикальную черту большим и средним пальцем, сжал крепко и потянул вверх, почти готовый бросить всю затею. И тут буква, чуть скрипнув, вытянулась вверх на полдюйма. Хорнблауэр снова открыл ящик – никакой разницы. Что же он за дурак! «И круто повернуть». Большой и указательный палец на «И». В одну сторону, в другую – «И» повернулось!
Пока никакого результата. Снова заглянул в листок. «В град бессердечный утекает жизнь». Кажется, отсюда ничего не извлечешь. «Ликуют злые силы». Тоже нет. Да вот же: «им унизь». Это же «и М»! Хорнблауэр положил руку на «М» в «Маккул» и резко нажал. Буква погрузилась в дерево. «А вверх вздымайся» – он вытянул вверх «А». «К стрелке часовой, спешащей…» – под нажимом первое «К» повернулось по часовой стрелке, второе против. «Управа» – «У» вправо. «У» сдвинулось вправо. Оставалось только «Л». Хорнблауэр бросил взгляд на стих. «Будет адский огнь пылать, когда главу поднимет элемент» – «эль!». Он зацепил «Л» за верхушку, потянул, буква поднялась из крышки, словно встала на ноги, и в тот же миг внутри что-то отчетливо щелкнуло. Больше ничего не произошло.
Хорнблауэр осторожно взялся за крышку и приподнял ее. Открылась только верхняя часть; нижняя половина осталась как была, и в пустом промежутке между ними обнаружилось несколько плотно уложенных пакетов. В первом Хорнблауэр с изумлением увидел толстую пачку пятифунтовых банкнот – огромную сумму. То же и во втором. Вполне достаточно, чтобы финансировать новое восстание. В третьем конверте сверху лежал перечень имен с краткими примечаниями. Не нужно было прочитывать его до конца, чтобы сообразить: здесь все сведения для руководителей будущего мятежа. Был также текст прокламации. «Ирландцы!» – начинался он.
Хорнблауэр сел на койку и попытался думать, взлетая и опускаясь вместе с кораблем. Эти деньги могут обеспечить ему богатую жизнь. Эти сведения, переданные правительству, зададут работу всем палачам Ирландии. Он аккуратно сложил все обратно, закрыл крышку и, чтобы оттянуть решение, принялся изучать механизм секретного замка. Ничего не произойдет, если не проделать все движения последовательно. «И» не повернешь, если сначала не поднять «Б», и так далее. Практически невероятно, чтобы кто-нибудь без подсказки достаточно сильно потянул «Б» или вообще заметил, что крышка сборная. И тем не менее, если он объявит о своем открытии, над Пейном станет потешаться весь флот – ведь тот обыскал вещи Маккула и ничего не нашел.
Хорнблауэр затолкал сундук обратно под койку на случай, если войдет Смит, и попытался разобраться, что же он такое узнал. Маккул не лгал в последнем письме. «Верный и в смерти». Последней мыслью осужденного было дело, за которое он умирал. Если бы западный ветер продержался еще пару часов, сундук сейчас был бы в Дублине. С другой стороны, открытие сулило благодарность в приказе, награду, внимание начальства – что и нужно младшему лейтенанту без связей на пути к капитанскому званию. А палачам в Ирландии предстоит работенка. Хорнблауэр вспомнил, как умирал Маккул, и его снова затошнило. В Ирландии сейчас тихо. Победы при Сан-Висенти, Абукире и Кампердауне избавили Англию от непосредственной опасности. Она может позволить себе быть великодушной. Он может позволить себе быть великодушным. А деньги?
Когда потом Хорнблауэр мысленно возвращался к этому событию, он цинично объяснял свое решение тем, что банковские билеты вещь коварная, они нумерованы, их легко проследить, а деньги в сундуке вполне могли оказаться фальшивками французского производства. Подлинные же его мотивы были столь смутны и запутанны, что он их стыдился и потому не желал признавать. Он хотел забыть о Маккуле, хотел, чтобы вся эта история осталась в прошлом.
Решение стоило ему многочасового вышагивания по палубе и нескольких бессонных ночей. В конце концов, собравшись с мыслями, Хорнблауэр тщательно все подготовил и, когда настало время, действовал без колебаний. Он стоял первую вахту, вечер был спокойный, и «Слава» под малыми парусами скользила по темной воде на пределе видимости от других кораблей эскадры. Смит в кают-компании играл в карты с врачом и казначеем. Хорнблауэр отправил двух самых тупых вахтенных матросов за сундуком, заранее обернутым парусиной. Сундук сильно потяжелел, потому что под одеждой в нем скрывались два двадцатичетырехфунтовых ядра. Хорнблауэр велел матросам поставить ношу в шпигат, а когда после четырех склянок «Слава» меняла галс, сумел одним рывком выбросить сундук за борт. За шумом поворота всплеск прошел незамеченным.
Однако оставалось письмо. Оно лежало в бюваре и постоянно мучило Хорнблауэра. Эти нежные строки, эти страстные прощания; ужасно, что вдова Маккул лишена утешения видеть их, перечитывать и бережно хранить. Но… но… когда «Слава» стояла в устье реки Теймар, готовясь к походу в Вест-Индию, Хорнблауэр оказался за обедом бок о бок с Пейном. Несложно было направить беседу в нужную сторону.
– Кстати, – спросил Хорнблауэр с хорошо наигранной небрежностью, – у Маккула осталась вдова?
– Вдова? Нет. Еще там, в Париже, он впутался в громкий скандал из-за Ла Гитаниты, танцорки. А вдовы никакой нет.
– О, – сказал Хорнблауэр.
Итак, прощальное письмо, как и стих, было художественным вымыслом. Да, жильцы некоего дома в Дублине порадовались бы и посылке, и письму «вдове Маккул». Досадно, что он столько думал об этой вдове, зато письмо теперь можно было спокойно отправить вслед за сундуком.
И Пейн не стал посмешищем флота.
Лейтенант Хорнблауэр
(Роман)
I
Лейтенант Уильям Буш прибыл на борт корабля его величества «Слава», когда тот стоял на якоре в устье реки Теймар, неподалеку от Плимута. Он доложился вахтенному офицеру – высокому и довольно нескладному молодому человеку со впалыми щеками и меланхолическим выражением лица. Мундир на нем сидел так, словно он оделся в темноте и больше об этом не вспоминал.
– Рад видеть вас на борту, сэр, – сказал вахтенный. – Меня зовут Хорнблауэр. Капитан на берегу. Первый лейтенант десять минут назад ушел с боцманом на бак.
– Спасибо, – ответил Буш.
Он внимательно огляделся, примечая, как ведутся бесчисленные работы для подготовки корабля к долгому плаванию в отдаленных морях.
– Эй, вы! На сей-талях! Помалу! Помалу! – кричал Хорнблауэр через плечо Буша. – Мистер Хоббс! Следите, что делают ваши люди!
– Есть, сэр, – последовал унылый ответ.
– Мистер Хоббс! Пройдите сюда!
Жирный мужчина с толстой седой косичкой вразвалку приблизился к стоящим на шкафуте Хорнблауэру и Бушу. Яркий свет слепил ему глаза, и он заморгал, глядя на Хорнблауэра; солнце осветило седую щетину на многочисленных подбородках.
– Мистер Хоббс! – Хорнблауэр говорил тихо, но прозвучавший в его словах напор удивил Буша. – Порох нужно загрузить дотемна, и вы об этом знаете. Так что не отвечайте на приказы подобным тоном. В следующий раз отвечайте бодро. Как вы заставите матросов работать, если сами скулите? Идите на бак и не забудьте, что я сказал.
Говоря, Хорнблауэр немного наклонился вперед. Сцепленные за спиной руки, вероятно, служили противовесом выставленному вперед подбородку, но в целом небрежная поза не соответствовала яростному напору его слов. При этом говорил он так тихо, что никто, кроме них троих, ничего не слышал.
– Есть, сэр, – сказал Хоббс, поворачиваясь, чтобы идти на бак.
Буш отметил про себя, что этот Хорнблауэр – горячая голова. Тут он встретился с ним взглядом и с изумлением увидел, как меланхолический глаз легонько ему подмигивает. Внутренним чутьем он понял, что свирепый молодой лейтенант совсем не так свиреп, а жар, с которым он говорил, – напускной, почти как если бы Хорнблауэр практиковался в иностранном языке.
