скачать книгу бесплатно
– Не-е-е…
– Ладно, ладно, отдыхайте…
Легко сказать – отдыхайте, если это можно назвать – отдыхайте, мир вокруг меня все еще вертится во все стороны, лежу на чем-то, напоминающем кровать, у которой стремительно меняется местами право и лево, количество углов само не знает, каким ему быть, наконец, выбирает какое-то не целое число с непериодической бесконечной дробью. Спать, говорю себе, спать – если это можно назвать – спать, это не спать, это вообще не пойми какое состояние…
…мир возвращается – нехотя, рывками, рывками, или я возвращаюсь в мир, или мир возвращается в меня, или обоюдно. Азус не то сидит, не то парит в воздухе рядом со мной, терпеливо ждет моего пробуждения. Снова пытаюсь понять, что я вижу, снова не понимаю, – слишком много вариантов реальности наслаиваются друг на друга, к тому же откуда-то из ниоткуда просвечивает непонятно что, еще какие-то миры, нет, не миры, что же это… думай, думай, голова отказывается думать, голова забыла, что такое думать, как будто и не делала этого никогда. Наконец, смотрю бесконечно далеко по новому неведомому направлению, вижу, как осыпаются причудливые скалы, догадываюсь, что вижу отдаленное будущее – и одновременно вижу, как эти скалы только появлялись из небытия бесконечно давно.
– Это… – пытаюсь что-то спросить, чувствую, что не знаю, о чем спрашивать, чтобы спрашивать, нужно понимать хоть что-то. Понимаю, что не могу больше смотреть на бесконечности миров, закрываю… даже не глаза, как-то непонятно как блокируюсь от увиденного, перевожу дух. Осторожно двигаюсь навстречу мирам, как будто пробую их на вкус, дальше, дальше…
…отдергиваюсь – когда чувствую, что…
…да нет, этого быть не может…
И, тем не менее…
…черт возьми, так оно и есть…
Да, никакой ошибки – времена с интересом наблюдают за мной, точно так же, как я наблюдаю за ними, да не точно так же, а много сложнее, глубже, они как будто знают про меня то, чего я сам про себя не знаю…
– Это… – снова пытаюсь что-то спросить, снова не могу, слишком много нужно спросить, слишком много непонятно, – это…
– Варианты времени, – Азус как будто тоже с трудом подбирает слова, для него все это слишком очевидно, слишком привычно, чтобы что-то объяснять, – альтернативные… реальности…
– Они… – снова пытаюсь что-то сформулировать, снова не могу, мысли не хотят складываться в слова, рассыпаются со звоном и грохотом.
– …мыслят, – снова подхватывает Азус.
– А…
– …не сами, конечно, не сами… мыслить может только тот поток времени, который поймал вариант реальности с разумной жизнью.
– То есть… временные потоки меняют направление…
– …ищут разумную жизнь. И повезло тому, кто её нашел… – Азус задумывается о чем-то ни о чем, – но еще больше повезло тому, кто нашел отрезок времени, в котором живет гений.
Догадываюсь:
– Гений… как мистер Пен?
– Верно, – Азус тускло мерцает, только сейчас понимаю, что то, что я принимал за экран с бумагой, на самом деле что-то куда более сложное.
– Вот именно. И как сами понимаете, каждое время пытается урвать кусок реальности именно с этим гением.
Догадываюсь:
– Один поток времени вырвал кусок реальности у другого?
– Совершенно верно… А с вами что-то пошло не так.
Я не успеваю догадаться – кто-то или что-то догадывается за меня, кто-то или что-то объясняет, опять же за меня:
– Я не должен был помнить мистера Пена… да?
– Верно.
– И…
– …вы должны забыть это.
Сжимаю зубы – вроде бы понимал, что он так скажет, и все-таки чувствую, что до черта не готов к такому повороту событий, не надо, не надо, ну пожа-а-а-алуйста…
Азус как будто предвидит мою реакцию, кивает:
– Вы можете отправиться к мистеру Пену.
– А…
– …но вашего города Таймбурга там нет, вы будете жить в совсем другом мире… впрочем, решать вам.
– Позвольте мне подумать…
– Да, конечно же, мы вас не торопим.
Он отступает куда-то в никуда, даже толком не понимаю, в пространстве, в вариантах, или во времени. Выжидаю. Делаю вид, что неспешно прогуливаюсь по измерениям и мирам, оглядываюсь – даже не глазами, а как-то иначе, я уже умею это делать – Азус не смотрит в мою сторону, и этого достаточно, чтобы броситься бежать – не ногами, как-то по-другому, и только уже на бегу я понимаю, что не знаю – как именно, как вообще передвигаться в этом хаосе, и вообще, это не я двигаюсь, это хаос двигает меня куда-то в никуда, падаю сразу во всех направлениях, проваливаюсь в себя самого, хочется кричать, и страшно выдать себя криком, и что-то засасывает со всех сторон в бешеный круговорот, который вращается одновременно и вправо, и влево, и я сам кажусь себе не единым, а разделенным на какое-то нецелое количество меня с бесконечной дробью…
…проще было бы потерять сознание, только сознание не теряется, вернее, оно потерялось уже давно, это не сознание, это не сон, не явь, это не пойми, что такое. Проще сказать, – меня подхватил временной поток – и это тоже будет неправдой, еще непонятно, кто кого подхватил, то ли я его, то ли он меня, то ли и так, и так. Временной поток, в котором я оказался…
…и снова не так, не так, – не было никакого временного потока и меня, теперь я был потоком, и поток был мной, крепко, неразлучно, неразрывно. Пытаюсь понять, что страшнее – быть живым и почувствовать себя потоком времени или быть потоком и осознать себя после миллиардов лет небытия, познавать себя – через то влажное, животрепещущее, пульсирующее, что втянулось в поток времени. Первый раз – за небытие и небытие – сказать кому-то никому, самому себе – я есть. Прочувствовать себя – от Большого Взрыва до Большого Коллапса, пробежаться по изгибам своей истории туда-сюда, посмотреть, как загораются и гаснут звезды, я раньше и не осознавал этого – звезды.
Оглядеться. Понять, что среди бесконечного числа временных потоков занимаю меньше, чем последнее место, что мир еще вообще не знал временных потоков, которые осознавали бы себя за счет одного-единственного разума. Но это еще не самое страшное, – самое страшное то, что меня разоблачат с минуты на минуту…
И, черт возьми, надо что-то придумать, чтобы этого не случилось…
– …спа… …спа… …спа… си… спаси… спаси… те…
Они окружают, – гибкие, извилистые, бесконечно меняющиеся временные потоки. Думаю, будут они помогать своему пострадавшему собрату, или уничтожат меня с потрохами, ну а что, в конце концов, если они не брезгуют выхватывать друг у друга умнейшие умы, то и пострадавшего распотрошат в два счета…
– Там… там… – отчаянно пытаюсь что-то выговорить, получается плохо, – я… там… там он… он…
– Кто он? – наконец, спрашивает время, вобравшее в себя гениальнейших поэтов. Оно кажется мне добрее остальных, может быть, только кажется.
– Время… поток времени… – мне трудно говорить на их языке, ведь какие-то неколько часов назад я не знал их языка, я вообще не знал, что бывают какие-то языки, и что вообще есть какой-то я, все это показал мне пульсирующий, трепещущий, который теперь отчаянно пытается понять чужой язык.
– Какой поток?
– Он убивает… – кажется, я правильно сказал «убивает», подобрал символ небытия.
– Кого убивает? Что вы несете?
– Да не слушайте его, странный он… – это «странный» звучит как-то нехорошо, с каким-то подтекстом, ненормальный, что ли, невменяемый, в общем, ничего хорошего.
Выпаливаю им в ли… то есть нет у них никаких лиц, о чем я говорю:
– Он убивает людей… он чуть не убил меня… моего человека.
– Кто он? – спрашивает поток, вобравший в себя лучших поэтов.
– Он… поток.
– Какой поток?
– Я не помню… не помню.
– Бред какой-то, зачем ему это делать? – поток времен, собравший у себя величайших математиков, смотрит на меня с презрением, – я понимаю, забирать… но убивать?
– Но он убивает.
– И кого же он… позвольте узнать?
Парирую:
– Мы этого никогда не узнаем.
– Отчего же так?
– Ведь они убиты… а значит… про них никто никогда и не вспомнит.
– А ведь действительно… ловко получается… Идеальное преступление, стереть человека из истории.
– Но зачем? Зачем? – возмущенные возгласы.
– Похоже, мы имеем дело с тем, с чем раньше никогда не сталкивались… с настоящим безумием…
Это слово вызывает эффект разорвавшейся бомбы, все в ужасе смотрят на говорившего.
– Вы сможете его опознать? – спрашивают меня.
– К сожалению, нет.
– Плохо… очень плохо. Могли бы быть и повнимательнее… а нам теперь что прикажете делать?
Говорю – осторожно, медленно, с трудом подбираю слова, если это вообще можно назвать словами:
– Я, конечно, не специалист… но я так думаю… нам следует объединиться… нам следует открыть границы между временными потоками… и вести строжайший учет всех, кто представляет ценность для разума… всех, в ком есть хоть малейшие проблески гениальности…
Я не жду, что меня послушают, и даже хотя бы услышат. Я уже готов, что со мной будут спорить, не соглашаться, возмущаться, – и даже не со мной, а друг с другом, еще чего, где это видано, да как вы хотели, если такое творится, никогда такого не было.
Я уже знаю, что они решат, я уже знаю – это лишь вопрос времени, когда я увижу мистера Пена в Таймбурге. Если неведомое нечто до этого не доберется до мистера Пена.
– Э-э-э… вечер добрый…
Никак не думал, что наша вторая встреча ничем не будет отличаться от первой – то же внезапное появление Азуса, та же моя растерянность, и проклятущее воспитание, не позволяющее напомнить о собственных границах, что теперь, конечно, временные потоки переплелись, но не до такой же степени.
– Господин Ремингтон?
Вздрагиваю – уже не от голоса Азуса, я уже понимаю, чем меня так пугает его голос, голос нечеловека. Вздрагиваю, когда меня называют:
– Господин Ремингтон?
Понимаю, что отпираться поздно:
– К вашим услугам.
– …не бойтесь, человека я вашего не трону… единственного.
– …откуда вы…
– …ну конечно, все знают, а я не знаю… а неплохо вы тут устроились. Только вы вот что, человек у вас жару любит, только сам он человек северный, так что вы ему иногда и прохладу давайте, и легкий снежок хоть ненадолго. И папиросную бумагу ему не давайте, нечего ему курить.
Хочу вспыхнуть, вы у меня последнюю радость-то не отбирайте, тут же спохватываюсь, что такую радость не грех и отобрать, нечего бумагой папиросной травиться…
Спохватываюсь, что не о том думаю, совершенно не о том, а ведь надо думать, что будет, если они обо всем догадаются, да ни о чем они не догадаются, хотя почему бы нет, хотя почему бы да, хотя…
– …а ловко вы…
Гром среди ясного неба.
Леденящий страх, ну не надо, не надо, не надо, ну пожалуйста-пожалуйста-пожа-а-а-а-луйста…
– …ловко…
Думаю, как убить поток времени. Понимаю – никак. Да даже если бы и можно было как-нибудь, в жизни бы этого не сделал, чтобы вот так, безвозвратно, раз и навсегда…
– Догадались? И теперь…
…понимаю, что не будет никакого – и теперь, сам неожиданно для себя понимаю, что их все устраивает, чтобы было вот так, чтобы объединялись и переплетались времена и миры, умы и эпохи.
Смотрю на Азуса, я уже знаю, что нет у него никакой бумаги над клавиатурой, это не бумага, это другое что-то, как бы мне бы такое заполучить, или уже чего нет, того нет… Но это потом, потом, сейчас главное, – наконец-то увидеть мистера Пена…
Неотвоеванные войны
…вечерами мы бегали в будущее, потому что нельзя было бегать в будущее, а так хочется делать то, чего нельзя. Бегали на пустошь по ту сторону года, где лежали неотвоеванные войны, запертые в своих ящиках. Тогда нам казалось здорово играть в эти неотвоеванные войны, выбирать какую-нибудь коробку, вертеться вокруг неё, а то и забираться наверх, делиться на противоборстующие армии, представлять себе немыслимое оружие будущего, а у меня пушка есть, которая мысли убивает, а у меня лазер, который мысли читает, а на хрена он тебе, у тебя что, мысли есть, да сам дурак, а я вас щас всех в четвертое измерение сверну, у меня четырехмерный сворачиватель есть, а у меня пятимерный, а у меня шести.
Особым шиком считалось протащить домой какую-нибудь маленькую войну, совсем крошечную, такую, которую можно унести в руках. Конечно, тайком, конечно, чтобы не увидели, чтобы задницу не надрали, потому что за такое шкуру спустить мало, это все понимали. Еще среди нас считалось крутым забежать в войны как можно дальше, а я вон до какой добежал, а я вон до какой. Врали друг другу, что видели раскрытые коробки, а они в полночь раскрываются, ну, не всегда, и не все, а мне вот повезло, а я вот увидел, а там такое было, такое, у-ух, закачаешься, там такие пушки есть, что раз – и город растворяется, а у людей мозги взрываются, то-то я смотрю, ты живой остался, у тебя и взорваться-то нечему…
К Большой Войне ходили самые смелые – потому что, во-первых, она была далеко, а во-вторых, её исполинские размеры пугали нас не на шутку. Это было что-то вроде посвящения, вроде какой-то жуткой инициации – дойти до Большой Войны, постоять рядом, особенно если спиной к огромному ящику.
Но по-настоящему знающие понимали, что страшна вовсе не эта война, пусть и огромная, но заколоченная до поры до времени, ждущая своего часа в три тысячи каком-то там году – а по-настоящему страшная война таится в пять тысяч каком-то году, пусть она и кажется маленькой и неприметной. Но мы-то знали, что эта неприметная на вид война на самом деле чуть-чуть приоткрыта – достаточно, чтобы в один прекрасный момент вырваться на свободу, опережая свое время. На свою беду мы ничего не сказали взрослым – боялись, что нас накажут, и как я проклинаю себя сейчас, что ничего не сказал…
