скачать книгу бесплатно
– Я читал вашу колонку в «Демократе».
– Надеюсь, вам понравилось?
– Мне было прискорбно видеть, что вы пишете о нашем канцлере столь непочтительно.
– А вы считаете, что журналисты должны писать о политиках почтительно? – оживилась мама. – Какой радикализм! Тогда нацистской прессе тоже пришлось бы отзываться о моем муже почтительно! И это им не понравилось бы.
– Разумеется, я не имел в виду всех политиков, – раздраженно сказал Франк.
Они пересекли площадь Потсдамер-плац. Там было плотное движение. В беспорядочной толчее автомобили и трамваи соперничали с пешеходами и экипажами.
– Разве не лучше, когда пресса может критиковать всех одинаково? – сказала мама.
– Прекрасная идея, – сказал он. – Но вы, социалисты, живете в мире иллюзий. А мы, практичные люди, знаем, что Германии не прожить на одних идеях. Людям требуется хлеб, обувь, уголь.
– Я с вами полностью согласна, – сказала мама. – Я бы и сама рада иметь побольше угля… Но я хочу, чтобы Карла и Эрик выросли гражданами свободной страны.
– Вы слишком высоко ставите свободу. Не она делает людей счастливыми. Им нужнее сильное руководство. Я хочу, чтобы Вернер, Фрида и бедняжка Аксель выросли в стране гордой, дисциплинированной и объединенной.
– А чтобы стать объединенными, нам обязательно нужно, чтобы ваши головорезы в коричневых рубашках избивали старых евреев-лавочников?
– Политика груба. С этим ничего не поделаешь.
– Как раз наоборот. И вы, и я – лидеры, Людвиг, каждый по-своему. И именно мы в ответе за то, чтобы политика стала не такой грубой – более честной, более разумной, менее жестокой. Если мы этого не сделаем – мы не выполним свой долг патриотов.
Господин Франк ощетинился.
Карла мало знала о мужчинах, но и она понимала, что они терпеть не могут, когда женщины им указывают, что именно является их долгом патриотов. Похоже, сегодня утром мама забыла нажать на кнопку своего очарования. Впрочем, сейчас нервничали все. Из-за предстоящих выборов все были на грани срыва.
Машина выехала на Лейпцигер-плац.
– Где вас лучше высадить? – холодно спросил господин Франк.
– Вот здесь будет вполне удобно, – сказала мама.
Господин Франк постучал по стеклу, отделяющему их от водителя. Риттер остановил автомобиль и поспешил открыть дверь.
– Я очень надеюсь, что Фрида скоро поправится, – сказала мама.
– Благодарю вас.
Они вышли, и Риттер закрыл дверь.
До маминой редакции нужно было идти пешком еще несколько минут, но стало ясно, что мама не хочет больше оставаться в машине. Карла надеялась, что мама не все время будет ссориться с господином Франком, ведь это может помешать ей видеться с Фридой и Вернером. Это было бы ужасно.
Они быстро двинулись вперед.
– Постарайся у меня на работе вести себя получше, – сказала мама. В ее голосе зазвучали жалобные нотки. Карла почувствовала стыд, что мама из-за нее так волнуется, и решила вести себя идеально.
По дороге мама поздоровалась с несколькими прохожими: она вела свою колонку, сколько Карла себя помнила, и ее хорошо знали в журналистских кругах. Все звали ее на английский манер, «Леди Мод».
Возле здания, в котором располагалась редакция «Демократа», они увидели старого знакомого: сержанта Шваба. Во время войны он сражался вместе с папой и до сих пор стригся ужасно коротко, по-военному. Когда война кончилась, он работал садовником – сначала у деда Карлы, а потом у ее отца; но он украл деньги из маминого кошелька, и папа его уволил. Теперь на нем была уродливая военная форма штурмовиков, «коричневорубашечников», которые были не солдаты, а нацисты, получившие полномочия полицейских.
– Доброе утро, фрау фон Ульрих! – громко сказал Шваб, словно совсем не стыдясь того, что он вор. И даже не притронулся к шапке.
Мама холодно кивнула и прошла мимо.
– Интересно, что он здесь делает, – нервно пробормотала она, когда они входили в здание.
Мамин журнал занимал второй этаж современного здания. Карла знала, что появление детей здесь не приветствуется, и надеялась, что они смогут добраться до маминого кабинета незамеченными. Но на лестнице они встретились с господином Йохманном. Это был тучный человек в очках с толстыми стеклами.
– Это что такое! – процедил он, не вынимая изо рта сигареты. – У нас что, открылся детский сад?
Мама не отреагировала на грубость.
– Я тут вспоминала, как вы на днях говорили, – произнесла она, – что молодежь считает работу журналистов эффектной профессией, не понимая, сколько тяжелого труда она требует.
Он нахмурился.
– Я так говорил? Ну да, и это чистая правда.
– Вот я и привела свою дочь, чтобы она посмотрела, как работа журналиста выглядит на самом деле. Мне кажется, это будет полезно для ее образования, особенно если она станет писательницей. Она хочет выступить перед своим классом с докладом об этом посещении. Я была уверена, что вы согласитесь.
Мама выдумывала на ходу, но звучало это убедительно, подумала Карла. Она сама готова была поверить. Наконец-то мама нажала на кнопку своего очарования.
– Но вроде бы сегодня к вам приезжает важный гость из Лондона? – сказал Йохманн.
– Да, Этель Леквиз, но она моя давняя подруга… Она знает Карлу с пеленок.
Господин Йохманн несколько смягчился.
– Хм-м… Ну что же. Через пять минут у нас редакционное совещание, я только схожу за сигаретами.
– Карла сбегает для вас за сигаретами! – Мама повернулась к Карле. – Иди в сторону центра, через три дома – табачная лавка. Господин Йохманн предпочитает марку «Рот-хендл».
– Ну что же, тогда мне ходить не придется.
Господин Йохманн дал Карле монету достоинством в одну марку.
– Когда вернешься, – сказала ей мама, – найдешь меня на последнем этаже, в комнате рядом с рубильником пожарной тревоги. – Она повернулась к Йохманну и доверительно взяла его под руку. – Мне кажется, лучше номера, чем последний, у нас еще не было, – сказала она, и они пошли вверх по лестнице.
Карла выбежала на улицу. Мама добилась своего, смешав, как это было ей свойственно, дерзость с обаянием. Она порой говорила: «Нам, женщинам, приходится применять все средства, что у нас есть». Подумав об этом, Карла поняла, что воспользовалась маминой тактикой, чтобы господин Франк их подвез. Может быть, в конце концов, она и похожа на маму. Может быть, именно поэтому мама и улыбнулась той странной легкой улыбкой: она узнала себя тридцать лет назад.
В лавке была очередь. Казалось, здесь запасалась сигаретами на весь день половина берлинских журналистов. Наконец Карла купила пачку «Рот-хендл» и вернулась в здание редакции. Рубильник пожарной тревоги она нашла легко – это была большая ручка, прикрепленная к стене, – но мамы в кабинете не было. Ну конечно, она же на редакционном собрании.
Карла пошла по коридору. Все двери были настежь, и в большинстве комнат было пусто, не считая нескольких женщин – по-видимому, машинисток и секретарш. В конце коридора, за поворотом, Карла увидела закрытую дверь с табличкой «Зал заседаний». Оттуда раздавались сердитые мужские голоса. Карла постучала в дверь, но никто не ответил. Она постояла в нерешительности, потом повернула ручку и вошла.
Комната была полна табачного дыма. За длинным столом сидело человек восемь, а может, десять. Женщина была одна – ее мама. Все замолчали – по-видимому, удивившись, – когда Карла прошла вдоль стола к сидевшему во главе Йохманну и подала ему сигареты и сдачу. От этого молчания ей подумалось, что она поступила неправильно, войдя сюда. Но господин Йохманн лишь сказал:
– Спасибо.
– Не за что, господин Йохманн, – ответила она, почему-то с легким поклоном.
Люди за столом засмеялись.
– У вас новая помощница, Йохманн? – сказал один, и она поняла, что все в порядке.
Она быстро вышла из комнаты и вернулась в мамин кабинет. Раздеваться она не стала – в редакции было холодно. Она огляделась. На столе был телефон, пишущая машинка и пачка листов бумаги и копирки.
Рядом с телефоном стояла фотография в рамке – Карла и Эрик с папой. Снимок был сделан пару лет назад солнечным днем на берегу озера Ванзее в пятнадцати милях от центра Берлина. Папа был в шортах. Все смеялись. Это было, когда Эрик еще не строил из себя крутого парня.
Кроме этой, в комнате была еще лишь одна фотография, она висела на стене: мама с героем социал-демократов Фридрихом Эбертом, который после войны стал первым президентом Германии. Это фото было сделано лет десять назад. Карла улыбнулась, рассматривая мамино бесформенное платье с низкой талией и мальчишескую стрижку: должно быть, в то время это было модно.
На книжной полке стояли адресные справочники, телефонные книжки, несколько словарей и атласы, а почитать было нечего. В ящике стола лежали карандаши, несколько новых пар форменных перчаток, все еще в оберточной бумаге, пачка салфеток и блокнот с именами и телефонами.
Карла установила на календаре сегодняшнее число, 27 февраля 1933 года. Потом вставила в пишущую машинку листок бумаги. Она напечатала свое полное имя: Хайке Карла фон Ульрих. В возрасте пяти лет она объявила, что имя Хайке ей не нравится и она хочет, чтобы все называли ее вторым именем, – и, к некоторому ее удивлению, родные согласились.
При нажатии каждой клавиши пишущей машинки в воздух поднимался металлический стержень и бил по листу бумаги через чернильную ленту, отпечатывая букву. Когда нечаянно она нажала сразу две буквы, стержни зацепились друг за друга. Она попыталась их расцепить, но не смогла. Нажала на другую клавишу, но это не помогло: теперь застряли три стержня. Она застонала: вот у нее уже и неприятности.
Ее отвлек шум на улице. Она подошла к окну. Дюжина коричневорубашечников маршировала по середине улицы, выкрикивая лозунги: «Смерть евреям! Всех евреев – в ад!» Карла не понимала, за что они так разозлилсь на евреев, которые вроде бы ничем не отличались от остальных – кроме веры. Увидев среди марширующих сержанта Шваба, она испугалась. Ей было жалко его, когда его увольняли, потому что она знала, что найти новую работу ему будет нелегко. В Германии искали работу миллионы. Папа сказал, это называется «депрессия». Но мама сказала: «Как можно держать в доме человека, который ворует?»
Их речевка изменилась. «Громи еврейские газеты!» – закричали они в такт. Один взмахнул рукой, и о дверь редакции государственной газеты разбился гнилой помидор. Потом, к ужасу Карлы, они направились к зданию, в котором была она.
Она отпрянула и стала глядеть из-за края оконной рамы, надеясь, что ее не видно. Они остановились перед домом, все еще скандируя. Один бросил камень. Он ударился о стекло окна, у которого стояла Карла, – не разбив его, но все равно она вскрикнула от страха. Тут же появилась одна из машинисток, молодая женщина в красном берете.
– Что случилось? – воскликнула она и выглянула в окно. – Ах, черт!
Коричневорубашечники вошли в здание, и Карла услышала топот на лестнице. Она пришла в ужас: что они собираются делать?
В мамин кабинет вошел сержант Шваб. Он заколебался, увидев женщину и девочку, но потом, похоже, собрался с духом. Он поднял машинку и выбросил ее в окно, разбив стекло. И Карла, и машинистка закричали.
В дверях показались новые коричневорубашечники, выкрикивающие лозунги.
Шваб схватил машинистку за руку и сказал:
– А ну-ка, крошка, где у вас здесь касса?
– В архиве! – дрожащим от страха голосом сказала она.
– Показывай.
– Сию секунду.
Он вывел ее из комнаты.
Карла заплакала, потом заставила себя прекратить.
Она подумала, не спрятаться ли под стол, но медлила. Ей не хотелось показывать им, как ей страшно. Что-то внутри требовало, чтобы она сопротивлялась.
Но что же ей делать? Она решила предупредить маму.
Она шагнула к двери и выглянула в коридор. Коричневорубашечники ходили по кабинетам, но до дальнего конца коридора еще не добрались. Карла не знала, слышен ли весь этот шум в зале заседаний. Она изо всех сил помчалась по коридору, но остановилась, услышав отчаянный крик. Заглянув в комнату, она увидела, что Шваб трясет машинистку в красном берете и орет:
– Где ключ?
– Я не знаю! Клянусь, я говорю правду! – кричала машинистка.
Карла пришла в бешенство. Как смел Шваб так обращаться с женщиной!
Она закричала:
– Шваб, а ну оставь ее, ворюга!
Шваб обернулся к ней с ненавистью во взгляде, и вдруг ей стало в десять раз страшнее. Потом его взгляд переместился дальше, на кого-то за ее спиной, и он сказал:
– Уберите ребенка к чертям из-под ног!
Сзади ее схватили.
– Это что же, евреечка? – сказал мужской голос. – По виду похожа, волосы темные…
От этих слов она пришла в ужас.
– Я не еврейка! – взвизгнула она.
Коричневорубашечник оттащил ее назад по коридору и поставил на ноги в мамином кабинете. Она оступилась и упала на пол.
– Сиди здесь, – сказал он и ушел.
Карла вскочила. Она была цела и невредима. Теперь в коридоре полно коричневорубашечников, и к маме ей не попасть. Но она должна позвать на помощь.
Она посмотрела в разбитое окно. На улице собиралась кучка народу. Среди зевак стояли, болтая, двое полицейских.
– Помогите! Помогите! Полиция! – закричала им Карла.
Они увидели ее и засмеялись. Это ее взбесило, и от злости она даже стала меньше бояться. Она снова выглянула в коридор. Ее взгляд упал на пожарный рычаг на стене. Она подбежала и схватилась за рукоятку.
И остановилась в нерешительности. Нельзя поднимать пожарную тревогу, если нет пожара, и надпись на стене предупреждала о строгих санкциях.
Но все равно она дернула ручку.
В первое мгновение ничего не произошло. Может быть, эта штука не работает.
Потом раздался громкий, хриплый звук сирены – то высокий, то низкий, он наполнял все здание.
Почти мгновенно из комнаты в конце коридора высыпали люди. Первым появился Йохманн.
– Что, черт возьми, здесь творится? – крикнул он через рев сирены.
