скачать книгу бесплатно
Оттого что она восприняла это с мрачным спокойствием, Ллойду это показалось еще ужаснее.
Они добрались до церкви и вошли через заднюю дверь. Там, в помещении для собраний, сидел Роберт фон Ульрих. У него был удивительно английский вид в коричнево-зеленом костюме в крупную клетку и галстуке в полоску. Он встал, и Этель обняла его. На безупречном английском Роберт сказал:
– Милая Этель, какая у вас очаровательная шляпка!
Ллойд представил маму женщинам из местной ячейки партии лейбористов, которые заваривали чай и насыпали в тарелки печенье, чтобы подать после собрания. Он вспомнил, как Этель жаловалась, что организаторы политических мероприятий, наверное, считают, что членам парламента никогда не бывает нужно в туалет, и сказал:
– Руби, прежде чем мы начнем, покажи, пожалуйста, моей маме, где находится дамская комната.
И Руби с Этель вышли.
Ллойд сел рядом с Робертом и, пока было время на разговор, спросил:
– Как ваши дела?
Теперь Роберт был владельцем ресторанчика, очень популярного у молодых людей, на которых жаловалась Руби. Откуда-то он узнал, что в тридцатые годы таким людям пришелся по душе Кембридж, совсем как в двадцатые – Берлин. Его новое заведение носило то же название, что и прежнее, – бистро «Роберт».
– Дела идут, – ответил он. Тень омрачила его лицо – тут же исчезнувшая, все же это была тень настоящего ужаса. – На этот раз, надеюсь, мне удастся сохранить то, что я создал.
– Мы делаем все, что можем, чтобы справиться с фашизмом, – сказал Ллойд. – И один из способов это сделать – такие собрания, как это. Ваш рассказ нам очень поможет, откроет глаза людям. – Роберт собирался рассказать о своей жизни при фашизме. – Многие говорят, что здесь ничего подобного произойти не может, но они ошибаются.
Роберт мрачно кивнул, соглашаясь.
– Фашизм – это ложь, но ложь заманчивая.
Ллойд хорошо помнил поездку в Берлин три года назад.
– Я часто думаю, что стало с тем бистро «Роберт», – сказал он.
– Я получил письмо от друга, – сказал Роберт с печалью в голосе. – Никто из прежних завсегдатаев больше там не бывает. Винный погреб братья Маке пустили с молотка. Теперь их клиентура – полицейские в средних чинах да бюрократы… – Еще более скорбно он добавил: – И скатерти больше не стелют…
Но вот он резко сменил тему:
– Ты бы хотел сходить на бал в Тринити?
Большинство колледжей проводило летние балы в честь окончания экзаменов. Вместе с другими праздниками и пикниками эти балы проходили в Майскую неделю – вопреки логике, она была в июне. Бал в Тринити славился своей роскошью.
– Хотел бы, конечно, но не могу себе этого позволить, – сказал Ллойд. – Ведь билет туда, кажется, стоит две гинеи?
– Мне тут дали один билет. Но я могу отдать его тебе. Несколько сотен пьяных студентов, отплясывающих под звуки джаза, – для меня это кошмар.
Искушение было велико.
– Но у меня нет фрака… – На университетских балах следовало быть во фраке и белом галстуке.
– Могу тебе одолжить свой. В талии будет широковат, но роста мы одного.
– Тогда – с удовольствием, большое спасибо!
Вернулась Руби.
– У тебя замечательная мама, – сказала она Ллойду. – Я и представления не имела, что она когда-то была служанкой!
– Я знаю Этель больше двадцати лет, – сказал Роберт. – Она действительно необыкновенная женщина.
– Теперь я понимаю, почему ты до сих пор не встретил подходящую девушку, – сказала Руби Ллойду. – Ты ищешь кого-то вроде нее, а таких не много найдется.
– Уж в этом ты права, – ответил Ллойд. – Таких, как она, больше нет.
Руби поморщилась, как от боли.
– Ты что? – спросил Ллойд.
– Зуб болит.
– Надо сходить к врачу.
Она посмотрела на него так, словно он сказал невесть какую глупость. Он сообразил, что при жалованье горничной она просто не могла себе позволить визит к дантисту, и почувствовал себя дураком.
Он подошел к двери и заглянул в главный зал. Как многие протестантские церкви, это было простое прямоугольное помещение с побеленными стенами. День был теплый, и окна из простого прозрачного стекла были открыты. В зале не осталось свободных стульев, и публика выжидающе притихла.
Когда Этель вернулась, Ллойд сказал:
– Если никто не возражает, я открываю собрание. Потом Роберт выступит со своим рассказом, а мама сделает политические выводы.
Все согласились.
– Руби, будешь поглядывать, не появятся ли фашисты? Если что, дай мне знать.
– Что, в этом есть необходимость? – обеспокоенно нахмурилась Этель.
– Думаю, мы не должны полагаться на их обещания.
Руби сказала:
– Они встречаются в четверти мили вверх по дороге. Я не возражаю выглядывать время от времени.
Она вышла через заднюю дверь, а Ллойд провел остальных в зал. Сцены не было, но в дальнем конце зала стоял стол с тремя стульями и кафедрой сбоку. Этель и Роберт заняли свои места за столом, а Ллойд подошел к кафедре. По залу пронесся шум приглушенных аплодисментов.
– Фашизм наступает, – начал Ллойд. – И что опасно, он выглядит привлекательно. Он дает безработным ложные надежды, он рядится в фальшивый патриотизм, как сами фашисты – в псевдовоенную форму.
К отчаянию Ллойда, британское правительство стремилось умиротворить фашистские режимы. Правительство было коалиционное, и доминировали консерваторы, с небольшим количеством либералов и горсткой отщепенцев-лейбористов, порвавших со своей партией. Всего через несколько дней после того, как они были переизбраны в прошлом ноябре, министр иностранных дел предложил отдать значительную часть Абиссинии итальянским захватчикам и их лидеру-фашисту Бенито Муссолини.
Что еще хуже, Германия перевооружалась и вела себя угрожающе. Лишь два месяца назад Гитлер нарушил версальский договор, послав войска в демилитаризованные рейнские земли, – и Ллойд с ужасом видел, что ни одна страна не собиралась его останавливать.
Все его надежды, что фашизм мог оказаться временным отклонением, уже развеялись. Ллойд считал, что демократические страны – такие, как Франция и Великобритания, – должны быть готовы сражаться. Но в своей сегодняшней речи он этого не сказал, так как его мама и большинство лейбористов были против перевооружения Британии и надеялись, что Лига наций сможет справиться с диктаторами. Они хотели любой ценой избежать повторения страшной бойни Великой войны. Ллойд разделял их желание, но боялся, что это нереально.
Сам он готовился к войне: в школе посещал курсы военной подготовки, а когда приехал в Кембридж, то ходил слушателем на факультет подготовки офицеров – единственный представитель рабочего класса и тем более единственный лейборист.
Он сел, и ему сдержанно похлопали. Он умел говорить ясно и логично, но у него не было маминой способности зажигать сердца, – во всяком случае, пока что не было.
К кафедре подошел Роберт.
– Я австриец, – сказал он. – Во время войны я был ранен, попал в русский плен и был отправлен в лагеря, в Сибирь. Когда большевики заключили мир с Германией, охранники открыли ворота и сказали, что мы свободны. Как мы доберемся – это было не их дело, а наше. От Сибири до Австрии очень далеко, больше трех тысяч миль. Автобусов там нет, и я шел пешком.
По комнате пронесся удивленный смешок, кто-то восхищенно похлопал. Роберт уже их очаровал, подумал Ллойд.
К нему с обеспокоенным видом подошла Руби.
– Только что мимо проехали фашисты, – шепнула она ему. – Малыш Фицгерберт повез Мосли на вокзал, и за машиной с воплями бежала компания удальцов в черных рубашках.
Ллойд нахмурился.
– Они же обещали не устраивать шествий. Про машину и сопровождение бегом они наверняка скажут, что это не в счет.
– Какая разница, хотела бы я знать?
– Какие-нибудь враждебные действия были?
– Нет.
– Продолжай следить.
Руби ушла. Ллойду было неспокойно. Фашисты, несомненно, нарушили если не букву, то дух соглашения. Они появились на улице в форме – а противодействующей демонстрации не было. Социалисты сидели здесь, в церкви, и их было не видно. Все, что выражало их позицию, – это объявление у дверей церкви со словами «Правда о фашизме», написанными большими красными буквами.
– Я счастлив, что нахожусь здесь, – говорил Роберт. – Мне оказали большую честь, пригласив сюда, чтобы выступить перед вами, и мне очень приятно видеть среди слушателей нескольких постоянных клиентов бистро «Роберт». Однако я должен вас предупредить, что слушать мой рассказ будет неприятно, а на самом деле – даже страшно.
Он рассказал, как их с Йоргом арестовали из-за того, что они отказались продать нацистам бистро в Берлине. О Йорге он говорил лишь как о своем шеф-поваре и давнем деловом партнере, не касаясь личных отношений, хотя кто из присутствующих знал достаточно – наверняка догадался.
Когда он начал описывать произошедшее в концлагере, в зале стало очень тихо. Когда рассказ дошел до появления голодных собак, Ллойд услышал сдавленные стоны ужаса. Роберт говорил о мучениях Йорга тихо, но отчетливо, и его голос разносился по всему залу. К тому моменту, когда он дошел до смерти Йорга, несколько человек плакали.
Сам Ллойд, когда он вспомнил эту жестокость, эти страдания, почувствовал злость на таких дураков, как Малыш Фицгерберт, чье ослепление шествиями, песнями и щегольской формой грозило навлечь и на Англию подобные мучения.
Роберт сел, и за кафедру встала Этель. Когда она начала свою речь, появилась Руби. Она была в ярости.
– Я же тебе говорила, что из этого ничего не выйдет! – прошипела она Ллойду на ухо. – Мосли уехал, но мальчишки у вокзала распевают «Правь, Британия»!
Это было явное нарушение договоренности, возмущенно подумал Ллойд. Малыш не сдержал обещания. Вот оно, слово английского джентльмена.
Этель объясняла, что фашизм предлагает ложные решения, просто-напросто обвиняя в таких сложных проблемах, как безработица и преступность, евреев и коммунистов. Она безжалостно высмеяла идею триумфа воли, сравнивая немецкого фюрера и итальянского дуче с хулиганами на детской площадке. Они заявляли, что их поддерживает народ, а всех своих противников объявляли вне закона.
Ллойд сообразил, что когда фашисты будут возвращаться от вокзала в центр города, их путь будет лежать мимо церкви. Он стал прислушаться к звукам, доносящимся через открытые окна. Он слышал шум проезжавших по Хиллз-роуд легковых автомобилей и грузовиков, в который то и дело вмешивался звонок велосипеда или детский голос. Ему показалось, что он слышит вдали крики, не предвещающие ничего хорошего – словно гомонили задиристые парни, еще совсем юные, с гордостью пробующие свой новый голос. Он напряженно прислушался, и снова раздались крики. Это шли фашисты.
Когда гвалт снаружи усилился, Этель заговорила громче. Она доказывала, что рабочие люди всех профессий должны объединяться в профсоюзах и партии лейбористов, чтобы построить более справедливое общество, следуя шаг за шагом путем демократии, а не с помощью насильственного переворота, приведшего к таким печальным последствиям и в коммунистической России, и в нацистской Германии.
Вернулась Руби.
– Они идут вверх по Хиллз-роуд, – тихо и встревоженно сказала она. – Нам надо выйти и встретить их лицом к лицу!
– Нет! – шепотом ответил Ллойд. – Партия коллективно решила: никаких демонстраций. Мы должны придерживаться принятого решения. Мы должны соблюдать дисциплину! – он знал, что напоминание о партийной дисциплине на нее подействует.
Фашисты были уже совсем близко, горланя свои речевки. Ллойд подумал, что их, пожалуй, человек пятьдесят или шестьдесят. Ему страшно хотелось принять их вызов. Двое ребят в конце зала встали и подошли к окну – взглянуть, что происходит. Этель призвала всех вести себя осмотрительно.
– В ответ на хулиганскую выходку нельзя тоже становиться хулиганами, – сказала она. – Это лишь даст газетам повод сказать, что одна сторона ничем не лучше другой.
Раздался звон бьющегося стекла, и в окно влетел камень. Вскрикнула женщина, и несколько человек вскочили с мест.
– Пожалуйста, сидите, – сказала Этель. – Я думаю, они сейчас уйдут. – И она продолжила свою речь спокойным и уверенным голосом. Но мало кто ее слушал. Все оглядывались на входную дверь и прислушивались к хохоту и воплям за окнами. Ллойд с трудом заставлял себя сидеть неподвижно. Он смотрел на маму – у нее на лице спокойное выражение застыло, словно маска. Каждая косточка его тела стремилась наружу, ему страшно хотелось надавать хулиганам по шее.
Минуту-другую спустя зрители несколько успокоились. Они снова стали слушать Этель, хотя все еще ерзали и оглядывались.
– Мы как кролики, – прошептала Руби, – забились в нору и дрожим, слушая, как снаружи тявкает лисица… – Ее голос звучал презрительно, и Ллойд почувствовал, что она права.
Но прогноз его мамы сбылся, и больше камни в окна не летели. Скандирование затихло.
– Для чего фашистам нужны беспорядки? – задала риторический вопрос Этель. – Возможно, что эти парни, идущие по Хиллз-роуд, – просто обычные хулиганы, но кто-то их направляет, и их тактика преследует определенную цель. Они могут заявить, что нарушен общественный порядок и для его восстановления потребуются суровые меры. В эти чрезвычайные меры может войти и запрет политических партий, таких, как партия лейбористов, могут запретить профсоюзные акции и сажать людей в тюрьму без суда – таких людей, как мы, мирных граждан, чье единственное преступление – в несогласии с правительством. Вам это кажется невероятным, невозможным, такого здесь произойти не может? Но именно такую тактику применили в Германии – и она действовала.
Этель продолжила свою речь, говоря о том, как следует противостоять фашизму: с помощью дискуссионных групп, собраний вроде этого, нужно писать письма в газеты, использовать любую возможность предупреждения окружающих об опасности. Но даже у Этель плохо получалось говорить об этом мужественно и решительно.
Ллойда глубоко ранили слова Руби про кроликов. Он почувствовал себя трусом. Он был так расстроен, что едва мог усидеть на месте.
Мало-помалу зал успокоился. Ллойд обернулся к Руби.
– Зато кролики целы, – сказал он.
– Пока – целы, – сказала она. – Но лиса вернется.
II
– Если мальчик тебе нравится, можешь позволить ему целовать тебя в губы, – сказала сидевшая на солнечной лужайке Линди Вестхэмптон.
– А если очень нравится – можно дать потрогать грудь, – сказала ее сестра-близняшка Лиззи.
– Но ниже пояса – ничего!
– Во всяком случае, до помолвки.
Дейзи была озадачена. Она считала, что английские девушки должны быть очень сдержанными, – и ошиблась. Близнецы Вестхэмптон были помешаны на сексе.
Дейзи была вне себя от восторга, что оказалась в гостях в Чимбли, загородном особняке сэра Бартоломью (друзья называли его Бинг) Вестхэмптона. От этого она чувствовала себя так, словно ее уже приняло английское высшее общество. Но с королем она еще не встречалась.
Она вспоминала свой позор в буффальском яхт-клубе с чувством стыда, которое доставляло мучительную боль, словно ожог, оставшийся на коже, когда огня уже давно нет. Но каждый раз, чувствуя эту боль, она представляла себе, как будет танцевать с королем и как все они – Дот Реншоу, Нора Фаркуарсон, Урсула Дьюар – будут рассматривать ее фотографию в «Буффало сентинел», вчитываться в каждое слово статьи, завидовать ей и жалеть, что не могут с полным правом заявить, что всегда были с ней друзьями.
Сначала ей пришлось нелегко. Дейзи приехала в Лондон с матерью и подругой Евой три месяца назад. Отец дал им пачку рекомендательных писем к людям, которые оказались отнюдь не сливками лондонского высшего общества. Дейзи уже начала жалеть о своем столь решительном уходе с бала в яхт-клубе: вдруг у нее ничего не выйдет?
Но Дейзи была целеустремленной и находчивой, из тех, кому достаточно поставить хоть одну ногу в дверь, сделать первый шаг. Даже на более-менее доступных широкой публике развлечениях вроде скачек или оперы она встречала людей, занимающих высокое положение в свете. Она флиртовала с мужчинами, разжигала любопытство матерей, намекая, что богата и не замужем. Многие английские аристократические семьи разорились во время депрессии и приняли бы американскую наследницу большого состояния с распростертыми объятиями, даже не будь она обаятельна и хороша собой. Им нравился ее акцент, они мирились с тем, что она держит вилку в правой руке, и находили забавным, что она умеет водить машину – в Англии за рулем сидели исключительно мужчины. Многие девушки ездили верхом не хуже Дейзи, но мало кто держался в седле с такой задорной самоуверенностью. Кое-кто из дам постарше взирал на Дейзи с подозрением, но она считала, что в конце концов найдет подход и к ним.
С Бингом Вестхэмптоном флиртовать было легко. У этого мужчины, похожего на озорного эльфа, была обаятельная улыбка и зоркий глаз на красивых девушек. Дейзи интуитивно понимала, что будь у него возможность оказаться с ней в сумерках в саду – одними взглядами дело бы не ограничилось. Очевидно, и дочери пошли в него.
