скачать книгу бесплатно
– Не думаю, что он чем-нибудь поживился.
– Это потому, что я его спугнул: он просто не успел.
Женщина продолжала перебирать браслеты, ожерелья и броши.
– Должно быть, вы правы. Как это мило с вашей стороны.
– Если ничего не исчезло, то нет смысла кого-нибудь оповещать.
– Кроме сэра Саймона, разумеется.
– Конечно, – подтвердил Гарри, хотя надеялся, что и этого удастся избежать. – Вы можете рассказать ему о происшедшем после вечеринки. Так вы никому не испортите праздничного настроения.
– Замечательная мысль, – сказала она с благодарностью в голосе.
У Гарри отлегло от сердца. Все уладилось как нельзя лучше. Но теперь разумнее будет уйти.
– Я пойду вниз, – сказал он, – а вы тем временем придете в себя. – Гарри быстро наклонился и поцеловал ее в щеку. От изумления леди Монкфорд покраснела. А он шепнул ей на ухо: – По-моему, вы вели себя очень храбро, – и с этими словами вышел из комнаты.
С женщинами средних лет еще проще, чем с их дочерьми, подумал Гарри. В пустом коридоре увидел свое отражение в зеркале. Он остановился, поправил галстук-бабочку, победно улыбнулся собственному отражению и прошептал, чуть шевеля губами:
– Ты дьявол, Гарольд.
Вечеринка близилась к концу. Когда он вошел в гостиную, его встретил раздраженный голос Ребекки:
– Ты где пропадал?
– Беседовал с хозяйкой дома. Извини. Не пора ли нам уйти?
Он вышел из дома с запонками хозяина и двадцатью фунтами из его бумажника в кармане.
На Белгрейв-сквер они взяли такси и поехали в ресторан на Пиккадилли. Гарри обожал хорошие рестораны: ощущение благополучия пронизывало его от накрахмаленных салфеток, отполированных бокалов, меню на французском языке и почтительных официантов. Его отцу ни разу не довелось бывать в подобных местах. Матери – может быть, если она нанималась там прибираться. Он заказал бутылку шампанского, тщательно изучив винную карту и выбрав год розлива, известный хорошим урожаем винограда, но не какой-то раритет, чтобы это не стоило бешеных денег.
Когда Гарри только начинал водить девушек в рестораны, то наделал немало ошибок. Но он быстро учился. Один из полезных трюков состоял в том, чтобы, не раскрывая меню, сказать: «Я обожаю камбалу, у вас сегодня она имеется?» Официант открывал меню и показывал ему строчку: «Sole meuniere, Les goujons de sole avec sauce tartar, а также Sole grillee»[1 - Камбала в панировке, жареная камбала с соусом тартар, камбала, жаренная на гриле (фр.). – Примеч. пер.], а затем, увидев, что он в нерешительности, говорил что-нибудь вроде: «Goujons сегодня исключительно хороши, сэр». Гарри вскоре уже знал французские названия основных блюд. Он обратил внимание, что люди, часто посещающие престижные рестораны, нередко расспрашивали официанта, что собой представляет то или иное блюдо: богатые англичане не всегда понимали по-французски. Гарри взял в привычку спрашивать, как переводится название определенного блюда всякий раз, когда обедал в изысканном ресторане, и научился вскоре читать меню лучше большинства богатых молодых людей, своих сверстников. Выбор вина тоже не составлял проблемы. Официантам, ведавшим винами, почти всегда льстило, когда посетители просили их что-либо порекомендовать, да они и не ждали, что молодой человек знаком со всеми виноградниками французских провинций и может отличить урожай одного года от другого. Вся хитрость заключалась в том, что в ресторанах, как и в жизни, нужно демонстрировать уверенность в себе, особенно когда ее нет и в помине.
Шампанское он выбрал отменное, но что-то сегодня Гарри был не в духе. И вскоре он понял, что все дело в Ребекке. Подумал, как было бы хорошо прийти в такое местечко с хорошенькой девушкой. А то все время с ним малопривлекательные девицы: простецкие, толстые, прыщеватые. Знакомиться с ними легко, а потом, когда они к нему привязываются, то лишних вопросов не задают и верят каждому слову Гарри, боясь потерять ухажера. В его планах проникновения в богатые дома это было ему на руку. Беда только в том, что все время приходилось проводить с девушками, которые ему не нравились. Но когда-нибудь, наверное…
Ребекка сегодня тоже явно находилась не в духе. Чем-то она раздосадована. Быть может, все дело в том, что после регулярных встреч в течение трех недель Гарри даже не попробовал «зайти слишком далеко», чем была бы, по представлениям девушки, попытка прикоснуться к ее груди. Но вся беда заключалась в том, что он не мог даже притвориться, будто питает к ней плотские чувства. Гарри умел ее очаровывать, ухаживать за ней, заставить смеяться, пробудить чувство к себе, но не мог вызвать у себя желания обладать ею. Да еще мешало и мучительное воспоминание о том, как однажды он оказался на сеновале с мрачной худосочной девицей, решительно вознамерившейся расстаться с невинностью, и Гарри пытался заставить себя ей в этом посодействовать, но тело отказалось повиноваться, и его до сих пор не оставляет жгучее чувство неловкости, когда он вспоминает о той истории.
Сексуальный опыт Гарри приобрел с девушками своего класса, и никакая из этих связей не затянулась надолго. Только одна любовная история затронула его глубоко. Когда ему было восемнадцать, его бесстыдно подцепила на Бонд-стрит женщина намного старше Гарри, скучающая жена вечно занятого юриста, и они оставались любовниками целых два года. Гарри многому у нее научился, прежде всего самому сексу – тут энтузиазм наставницы не знал пределов, а также манерам, принятым в высшем обществе, которые он незаметно усвоил, и еще – поэзии: в постели они часто читали и обсуждали стихи. Гарри глубоко к ней привязался. Она прервала их отношения грубо, в одночасье, когда мужу открылось, что у нее есть любовник (хотя кто именно, он так и не узнал). Потом Гарри несколько раз их видел, и женщина смотрела на него, как на пустое место. Гарри счел, что это жестоко. Та женщина для него многое значила, и ему казалось, что и она к нему неравнодушна. Что же тогда демонстрировало ее поведение – силу воли или бессердечность? Этого ему, видимо, так и не суждено узнать.
Ни шампанское, ни отменная еда не подняли настроения ни Гарри, ни Ребекке. Он места себе не находил. Гарри уже запланировал после этого свидания постепенно расстаться с Ребеккой, но внезапно почувствовал, что не в состоянии провести даже остаток вечера в ее обществе. Вдруг стало жалко и денег, которые Гарри потратит на ужин. Он взглянул на ее брюзгливое лицо, не знавшее косметики, как бы сплющенное под этой глупой шляпой с пером, и почувствовал, что ненавидит Ребекку.
После десерта Гарри заказал кофе и отправился в туалет. Раздевалка находилась рядом с дверью в мужскую уборную и от их столика была не видна. Он поддался непреодолимому импульсу. Взял свою шляпу, дал на чай гардеробщику и выскользнул из ресторана.
Ночь стояла теплая. Из-за светомаскировки было очень темно, но Гарри хорошо ориентировался в Уэст-Энде, да и огоньки машин помогали держать нужное направление, автомобили двигались, не включая фары, но и габаритных фонарей ему было достаточно. У него возникло такое ощущение, будто он сбежал с уроков в школе. Он избавился от Ребекки, сэкономил семь или восемь фунтов и теперь свободен – и все это благодаря нахлынувшему на него вдохновению.
Театры, кино и танцевальные залы были закрыты правительственным распоряжением «до оценки характера угрозы Британии со стороны немцев», как говорилось в нем. Но ночные клубы всегда действовали на грани закона, и многие из них были открыты, если знаешь, где их искать. Вскоре Гарри уютно устроился за столиком в подвале в районе Сохо, потягивая виски, слушая первоклассный американский джаз-оркестр и раздумывая, не завязать ли интрижку с девушкой, разносившей сигареты.
Он был погружен в эти размышления, когда вошел брат Ребекки.
На следующее утро Гарри сидел в подвале здания суда, подавленный и полный раскаяния, ожидая, когда настанет его очередь предстать перед мировым судьей. Да, случилась настоящая беда.
Глупо, конечно, было вот так уйти из ресторана. Ребекка не из тех, кто проглотит обиду и тихо оплатит счет. Она устроила скандал, управляющий позвонил в полицию, впуталась и ее семья… Это была одна из тех ситуаций, которых Гарри всегда тщательно избегал. И все равно он выкрутился бы, если бы не наткнулся несколько часов спустя на братца Ребекки.
В камере, кроме него, находилось пятнадцать или двадцать арестованных, у которых на это утро была назначена встреча с судьей. В ней не было окон, висел густой табачный дым. Сегодня еще не суд, а лишь предварительное слушание.
Конечно, его признают виновным. Свидетельства против него неоспоримы. Официант подтвердит показания Ребекки, а сэр Саймон Монкфорд – что запонки принадлежат ему.
Но все оказалось еще хуже. Гарри допрашивал инспектор департамента уголовного розыска в саржевой униформе, белой рубашке с черным галстуком и до блеска начищенных, хотя и разношенных ботинках; это был опытный следователь с острым умом, умевший тщательно подбирать слова. Он сказал:
– На протяжении последних двух-трех лет к нам поступают довольно-таки странные сообщения из богатых домов о пропавших драгоценностях. Не украденных, разумеется. Просто пропавших. Браслеты, серьги, подвески, мужские запонки… Люди, сообщавшие о пропажах, были убеждены, что все это не могло быть украдено их именитыми гостями. А сообщали они только на тот случай, если пропавшие вещицы где-нибудь неожиданно всплывут.
Гарри глухо молчал во время допроса, на душе было мерзко. Он проникся убеждением, что его подвигов пока никто не заметил. Узнать обратное было настоящим шоком: оказывается, они давно уже протоколируются.
Следователь раскрыл толстую папку.
– Граф Дорсетский: серебряная бонбоньерка в георгианском стиле и лакированная табакерка, тоже георгианская. Миссис Гарри Джасперс: жемчужный браслет с рубиновой застежкой от Тиффани. Графиня ди Мальволи: подвеска с бриллиантами стиля арт-деко на серебряной цепочке. У этого похитителя отменный вкус. – И следователь пристально посмотрел на бриллиантовые запонки рубашки Гарри.
Гарри понял, что в досье скорее всего содержатся данные о десятках его преступлений. Он понимал, что когда-нибудь попадет за решетку хотя бы за некоторые из них. Этот проницательный следователь собрал все основные факты: ему не составит труда найти свидетелей, которые подтвердят, что Гарри присутствовал во всех домах в те дни, когда пропадали вещи. Рано или поздно полицейские учинят обыск у него и в доме матери. Большая часть драгоценностей продана скупщикам краденого, но несколько вещиц он решил оставить: например, запонки, привлекшие особое внимание следователя, что были сняты с пьяного джентльмена на балу в доме на Гровенор-сквер, а у матери спрятана брошь, которую он ловко отстегнул с груди одной графини на свадьбе в Сюррей-гарден. Да и вообще, что Гарри может ответить на вопрос – на какие деньги он живет?
Да, в тюрьму его упрячут надолго, а когда он выйдет, забреют в армию, что в конечном счете одно и то же. От этой мысли кровь стыла в жилах.
Он упрямо отказывался говорить, даже когда следователь взял его за лацканы вечернего костюма и с силой прижал к стене. Но молчание Гарри не спасет – время играло на стороне закона.
У него оставался только один шанс обрести свободу. Надо убедить мирового судью отпустить его под залог и скрыться. Свободы вдруг захотелось так сильно, будто он провел за решеткой уже несколько лет, а не часов.
Исчезнуть будет нелегко, но альтернатива еще хуже.
Обворовывая богатых, он привык к их жизненному стилю. Гарри поздно вставал, пил кофе из фарфоровой чашки, прекрасно одевался и ел в дорогих ресторанах. Иногда ему доставляло удовольствие вернуться к корням, выпить в пабе со старыми приятелями или сводить мать в кинотеатр «Одеон». Но мысль о тюрьме непереносима: грязная одежда, грубая пища, невозможность уединиться и, хуже всего, уничтожающая скука абсолютно бессмысленного существования.
Его даже передернуло от отвращения, и он сосредоточился на мысли об освобождении под залог.
Полиция, конечно же, будет против этого, но решение принимают судьи. Гарри никогда раньше не представал перед судьей, но на улицах, где он вырос, люди знали про это все, как знали, кому положено муниципальное жилье или чем чистить от сажи трубы. Залог был невозможен только в тех случаях, когда дело касалось убийства. В остальных все отдавалось на усмотрение судей. Обычно они соглашались с предложениями полиции, но не всегда. Иногда их удавалось уговорить – адвокату или самому подсудимому, рассказав какую-либо жалостливую историю. Иногда, если полицейский обвинитель держался чересчур надменно, они разрешали залог, просто чтобы утвердить собственную судейскую независимость. Нужно найти деньги, фунтов двадцать пять или пятьдесят. Это не проблема. У него было полно денег. Ему разрешили позвонить, и он соединился с газетным киоском на углу улицы, где жила мать, и попросил Берни, киоскера, послать кого-нибудь из мальчишек-разносчиков газет позвать ее к телефону. Когда мать взяла трубку, он сказал, где лежат деньги.
– Они выпустят меня под залог, ма. – Гарри старался говорить как можно бодрее.
– Знаю, сынок, – сказала мать. – Ты всегда был большим везунчиком.
А если не разрешат…
«Я не раз выбирался из трудных ситуаций», – приободрил он себя.
Да, но не настолько трудных.
– Маркс! – крикнул надзиратель.
Гарри встал. Он еще не знал, что скажет, но полагался на присущее ему умение импровизировать. И все же сегодня хотелось бы иметь какую-то версию наготове. Однако будь что будет, сказал он себе решительно. Гарри застегнул пиджак, поправил галстук-бабочку, вместо платка расправил белую подкладку нагрудного кармана. Потер подбородок и подумал, что хорошо бы побриться. В последнюю минуту некое зернышко версии промелькнуло в голове, и Гарри быстро снял запонки и сунул их в карман брюк.
В решетчатой двери повернулся ключ, и он вышел из камеры.
Гарри повели по цементной лестнице, которая вывела его прямо к скамье подсудимых в центре зала суда. Перед ним находилась скамья для адвокатов, сейчас пустая, секретарь суда и судебный адвокат за отдельным столом, а также судейская скамья с тремя непрофессиональными, общественными мировыми судьями.
«Иисусе, – взмолился Гарри, – пусть эти гады меня отпустят».
На галерее для прессы сидел единственный репортер с блокнотом на коленях. Гарри повернул голову назад и увидел среди публики мать в лучшем ее платье и новой шляпе. Она с особым смыслом постучала себя по карману: это должно было, по-видимому, означать, что деньги на выкуп при ней. К своему ужасу, Гарри увидел на матери брошь, которую он стащил у графини Эйрской.
Он повернулся к судьям и сжал поручень, чтобы унять дрожь в руках. Обвинитель, лысый полицейский инспектор с крупным носом, произнес, обращаясь к судьям:
– Номером третьим в вашем списке значится: кража денег в сумме двадцати фунтов и пары золотых запонок стоимостью пятнадцать гиней, принадлежащих сэру Саймону Монкфорду, а также извлечение денежной выгоды посредством обмана в ресторане «Сан Рафаэль» на Пиккадилли. Полиция испрашивает разрешения держать подозреваемого под стражей, поскольку расследуются и другие его правонарушения, связанные с кражей больших денежных сумм.
Гарри внимательно разглядывал судей. С одного края стола сидел старый чудак с белыми баками и туго накрахмаленным воротничком, с другого – человек с военной выправкой и в галстуке с полковой эмблемой. Оба смотрели на Гарри осуждающе, явно исходя из предположения, что всякий, кто предстает перед ними, уж в чем-нибудь, да виновен. Чувство обреченности овладело им. Но затем он сказал себе, что глупый предрассудок легко можно обратить в не менее глупую доверчивость. Лишь бы они не оказались слишком умными, когда Гарри начнет пускать им пыль в глаза. Председатель, находившийся в центре, был единственным, с кем следовало считаться всерьез. Этот мужчина средних лет с седыми усами, в сером костюме, сидел с таким выражением усталости от жизни на лице, которое как бы говорило, что он за свои годы выслушал столько высосанных из пальца историй и похожей на правду брехни, что удивить его чем-нибудь будет совершенно невозможно. Вот от кого все зависит, заволновался Гарри.
– Вы испрашиваете разрешения выйти под залог? – спросил председательствующий.
Гарри прикинулся растерявшимся от этого вопроса.
– О Боже милостивый! Наверное, да. Да, да, я хотел бы.
Все трое судей тут же как бы выпрямились, обратив внимание на его произношение – акцент человека из высшего общества. Гарри был рад эффекту, произведенному его словами. Он гордился своим умением сбивать людей с толку, прикидываясь не тем, кого они ожидали увидеть. Реакция судей приободрила его.
«Я могу обвести их вокруг пальца, – подумал он. – Ей-ей могу».
– Итак, что вы можете сказать в свое оправдание? – спросил председатель.
Гарри внимательно прислушивался к акценту председателя, стараясь точнее определить социальную принадлежность этого судьи. Наконец решил, что тот относится к образованному среднему классу: фармацевт, быть может, или управляющий в банке. Наверняка человек умный, но привычно тянущийся к высшему обществу.
Гарри напустил на себя вид крайней растерянности и взял тон ученика, говорящего с директором школы.
– Мне кажется, сэр, – начал он, – что тут имеет место ужасающее недоразумение. – Еще одна зарубка для судей, проявивших явный интерес. Они переменили позы и подались чуточку вперед. Дело будет не рядовое, это им уже ясно, и они были благодарны такой разрядке после гнетущей рутины. – Говоря по правде, ребята вчера в Карлтон-клубе выпили изрядное количество портвейна, и в этом, боюсь, все дело. – Он выдержал паузу, словно ему больше нечего было сказать, и выжидающе посмотрел на судей.
– Карлтон-клуб! – повторил судья «военная косточка». Интонация его реплики говорила о том, что члены этого августейшего заведения не часто предстают перед судьями.
Гарри подумал, не зашел ли он слишком далеко. Наверняка судьи не поверят, что он состоит в этом клубе. Гарри поспешил добавить:
– Мне крайне неловко, но я обойду всех и незамедлительно извинюсь перед каждым, чтобы поскорее уладить всю эту историю… – Он сделал вид, что только сейчас вспомнил о том, что на нем все еще вечерний костюм. – То есть как только переоденусь.
– Иными словами, вы хотите сказать, что не намеревались взять двадцать фунтов и пару запонок? – спросил «старый чудак».
В тоне его слышалось недоверие, но уже тот факт, что судьи стали задавать вопросы, был добрым знаком. Это значило, что они не отмели с порога его версию. Если бы судьи не поверили ни единому его слову, они не затруднили бы себя дополнительными вопросами. Сердце Гарри ожило: шансы выйти на свободу остаются!
– Запонки я одолжил, – заявил он. – Я пришел в клуб, забыв надеть запонки. – Гарри поднял руки, чтобы продемонстрировать незастегнутые манжеты, торчащие из рукавов пиджака. Запонки лежали в кармане.
– А что насчет двадцати фунтов? – осведомился «старый чудак».
Этот вопрос потруднее, с беспокойством размышлял Гарри. Никакого правдоподобного объяснения на ум не приходило. Можно забыть запонки и у кого-нибудь их одолжить, но взять деньги без разрешения равнозначно воровству. Он готов был удариться в панику, но его снова выручило вдохновение.
– Я думаю, что сэр Саймон может ошибаться насчет того, сколько именно денег лежало в его бумажнике. – Гарри понизил голос, как бы говоря судьям нечто доверительное, что простому люду в зале суда слушать не следовало. – Он ужасно богат, сэр.
– Он разбогател не потому, что не знал, сколько у него денег, – возразил председатель. Среди публики раздались взрывы смеха. Чувство юмора – тоже добрый знак, но на лице судьи не было и тени улыбки: смешить публику он вовсе не собирался. «Определенно, этот тип – управляющий банком, деньги для него – не повод для шуток», – подумал Гарри. – А почему вы не оплатили счет в ресторане? – продолжил допрос судья.
– Поверьте, я крайне сожалею об этом. У меня вышла ужасная ссора с… моей спутницей. – Гарри нарочито воздержался от упоминания имени своей спутницы: приплетать имя женщины в делах такого рода – признак крайне дурного тона, и судья не может этого не знать. – Я так сильно вспылил, что выскочил оттуда как ужаленный и совсем забыл о счете.
Председатель строго и пристально посмотрел на Гарри поверх очков. И тот почувствовал, что где-то ошибся. Сердце его упало. Что такое он ляпнул? Быть может, проявил небрежное отношение к денежному долгу? Это в порядке вещей в высшем обществе, но дурной знак для управляющего банком. Гарри охватила паника, он решил, что сейчас потеряет все, чего ему удалось добиться, из-за ошибочного представления о председателе суда.
– Крайне безответственный поступок с моей стороны, сэр! – быстро выпалил он. – Вечером я зайду в этот ресторан и, разумеется, урегулирую инцидент. В том случае, конечно, если вы мне это позволите.
Трудно было определить, смягчили ли его слова председателя.
– То есть вы хотите сказать, что в результате ваших объяснений выдвинутые против вас обвинения будут сняты?
Гарри решил больше не стараться давать чересчур гладкие ответы на каждый вопрос. Он с глуповатым видом опустил голову.
– Я думаю, что, если люди, выдвинувшие против меня свои обвинения, их не снимут, это послужит мне заслуженным уроком.
– Я тоже так думаю, – сказал председатель жестко.
Старый напыщенный дурак, подумал про него Гарри, но он уже понял, что при всей унизительности происходящего последний обмен репликами скорее в его пользу. Чем сильнее судьи поносят Гарри, тем менее вероятно, что они отправят его за решетку.
– Хотите ли вы сказать что-нибудь еще? – спросил председатель.
– Только одно: мне ужасно стыдно за все случившееся, – тихо произнес Гарри.
– Хм, – скептически хмыкнул председатель, но «военная косточка» одобрительно кивнул.
Трое судей тихо совещались между собой. Гарри внезапно осознал, что надолго задержал дыхание, и шумно выдохнул воздух. Мысль о том, что все его будущее в руках этих старых дурней, была непереносима. Ему хотелось, чтобы они поторопились со своим решением, но когда все трое наконец согласно кивнули, у него вдруг возникло желание как-то оттянуть приговор.
Председатель поднял голову.
– Надеюсь, что ночь, проведенная в камере, послужит вам уроком.
«О Боже! Кажется, он склонен меня выпустить».
Гарри шумно проглотил слюну и сказал:
– Вы абсолютно правы, сэр. Я не хотел бы там побывать еще хоть раз.
– Да уж не советую.
Последовала пауза. Председатель отвел взгляд от Гарри и обратился к суду:
– Я не хочу сказать, что мы поверили всему, что здесь услышали, но мы не считаем, что расследование данного дела требует тюремного заключения подозреваемого. – Вздох облегчения вырвался из груди Гарри, у него подкосились ноги. – Освободить Гарри Маркса под залог в пятьдесят фунтов.
Гарри был отпущен.
Он смотрел на улицы новыми глазами, так, словно провел в тюрьме целый год, а не всего несколько часов. Лондон готовился к войне. Десятки громадных серебряных аэростатов парили высоко в небе, преграждая путь вражеским самолетам. Магазины и общественные здания были обложены мешками с песком, чтобы уменьшить повреждения при бомбардировке. В парках появились бомбоубежища, все ходили с противогазами. Люди знали, что могут погибнуть в любую минуту, и, забыв обычную сдержанность, охотно вступали в разговор с незнакомцами.
Великую войну Гарри не помнил – когда она закончилась, ему было всего два года. Мальчиком он думал, что «война» – это название какого-то места, потому что вокруг все говорили: «Твой отец погиб на войне», ну как бы: «Пойди поиграй в парке», «не свались в реку», «мать ушла убираться в пабе». Потом, когда Гарри стал достаточно взрослым и начал понимать, что он потерял, любое упоминание о войне отдавалось в нем острой болью. С Марджори, женой юриста, бывшей в течение двух лет его любовницей, он читал стихи о войне и какое-то время считал себя пацифистом. Потом, увидев, как маршируют на улицах Лондона чернорубашечники, и испуганные лица старых евреев, он пришел к выводу, что есть войны достойные, в которых стоит сражаться. В последние годы Гарри проникся отвращением к политике британского правительства, закрывавшего глаза на то, что творилось в Германии, – оно надеялось, что Гитлер повернет в другую сторону и обрушится на Советский Союз. Но теперь, когда война и в самом деле началась, он думал только о всех тех мальчиках, в жизни которых, как и у него, вместо отца будет зиять пустота.
