скачать книгу бесплатно
– Эти люди не католики. О чем ты вообще говоришь! Они все ходят в пятидесятническую церковь в конце улицы.
Кот облизывал усы. Софи снова повела рукой по его спине, пока пальцы не уперлись в изгиб, где вздымался хвост. Кот судорожно изогнул спину, прижался к ее руке. Она улыбнулась, размышляя, как редко этому животному доводилось испытывать дружелюбное человеческое прикосновение – скорее всего, никогда. Она всё еще улыбалась, когда кот вдруг вскочил на задние лапы, выпустил когти и бросился на нее; она улыбалась вплоть до той секунды, пока он не вонзил свои зубы в тыльную сторону ее левой ладони и не вцепился так крепко, что Софи почти упала ничком, ошеломленная и испуганная; помня, что рядом Отто, она душила крик, рвущийся из ее горла, и пыталась выдернуть свою руку из этого клубка колючей проволоки. Она отбивалась другой рукой, по ее лбу струился пот, ее плоть расползалась и растягивалась, она говорила: «Нет, нет, прекрати!», как будто кот всего лишь попросил еще еды, и в вихре боли и ужаса она изумлялась, как спокойно звучит ее голос. Затем в одно мгновение клыки разжались, когти отцепились, сначала как будто для того, чтобы нанести еще один удар, но кот развернулся – прямо в воздухе, – спрыгнул с крыльца и растворился в сумерках.
– Софи? Что случилось?
– Ничего, – сказала она. – Пойду заварю чай.
Она прикрыла дверь на террасу и быстро прошла на кухню, держась к Отто спиной. Ее сердце колотилось. Она попыталась глубоко вдохнуть, чтобы усмирить этот стук, и слегка удивилась тому, что ей стыдно – как будто ее застукали за каким-то подлым поступком.
Стоя у раковины на кухне, стискивая руки, она говорила себе, что это ерунда. Длинная царапина в основании ее большого пальца медленно кровоточила, но из укуса кровь текла ручьем. Она включила воду. Кожа на руках выглядела сухой; маленькие пятна, похожие на веснушки, которые начали появляться зимой, побледнели. Она облокотилась на раковину, гадая, упадет ли сейчас в обморок. Помыла руки хозяйственным мылом. Лизнула кожу, ощущая вкус мыла и крови, и накрыла место укуса бумажным полотенцем.
Когда она вернулась с чаем, Отто листал рабочие бумаги в синих папках. Он мельком взглянул на нее, она посмотрела в ответ с нарочитым спокойствием и поставила перед ним чашку – правой рукой, держа другую за спиной. Отто выглядел слегка озадаченным, как будто услышал звук, который не смог опознать. Чтобы предотвратить вопросы, она спросила, не хочет ли он фруктов. Он сказал нет, и опасность миновала.
– Ты оставила дверь открытой. Ее нужно запирать, Софи, иначе она будет распахиваться.
Она снова прикрыла дверь и повернула ключ. Сквозь стекло она увидела блюдечко. На нем уже лежало несколько пятен сажи. Она бросила курить еще осенью, и, кажется, зря. «Я не могу сейчас снова открыть дверь», – сказала она сама себе.
– Конец, – сказал Отто и вздохнул. – Все-таки это конец.
– Какой конец?
– Глухая Софи. Ты и правда совсем меня больше не слушаешь. Чарли сегодня переехал в новый офис. И до сегодняшнего утра он даже словом не обмолвился, что нашел место. Сказал, хочет начать с чистого листа. «Если мне понадобятся какие-то файлы, мне можно будет к тебе обратиться?» Так и спросил. Видимо, предполагая, что я поведу себя неразумно.
Она сидела, держа левую руку на коленях.
– Ты мне ничего не рассказывал об этом, – сказала она.
– Да и нечего было рассказывать. Последний год мы ни о чем с ним не могли договориться, ни о чем. Если я говорил, что пойдет дождь, Чарли оттопыривал нижнюю губу и говорил, что нет, дождя не будет. Мол, он внимательно прочитал прогноз погоды и знает, что день предстоит ясный. Мне уже давно надо было понять, что характеры людей не меняются. Я сделал всё, что мог.
– Вы так долго вместе работали. Как же до этого дошло?
– Меня не волнует, что он привел этих новых людей, клиентов. Я-то знаю, что всегда творилось в офисе. Я делал всю утомительную работу, пока Чарли бил баклуши и всех ошеломлял своим обаянием. Всё, на что он способен, – низводить закон до шуточек, и многие на это покупаются.
– Будет тяжело общаться с ними теперь. Как думаешь? С Рут мы никогда не были близкими подругами, но ладили. Как можно просто перестать общаться с людьми? Что будет с лодкой?
– Ты просто перестаешь с ними общаться, и всё. Зима выдалась крайне неудачная. Ты бы видела всех этих людей у нас в приемной – армия нищих. Сегодня он заявил мне, что величественность нашего офиса подавляет некоторых его клиентов, и им будет гораздо комфортнее в его новой конторе. Потом он сказал, что я прогорю и закроюсь, если не настроюсь, как он выразился, на новую волну. Боже! Ты бы слышала его, прямо святой! Кто-то из его клиентов обвинил нашу секретаршу в расизме, потому что она попросила его тушить окурок в пепельнице, а не втыкать в ковер. А сегодня ему помогали паковать его чертовы коробки два мужика – на вид настоящие шпионы из комикса. Нет, мы не будем с ними общаться, и он может оставить себе эту лодку. Мне она никогда была не нужна. Одна морока с ней.
Софи поморщилась, почувствовав волну острой боли. Он нахмурился, и она поняла: он подумал, будто она с ним не согласна. Надо сказать ему сейчас, какая разница. Вся эта история с котом – какая-то глупость. Сейчас, по прошествии получаса, она уже удивлялась, вспоминая свой ужас и чувство стыда.
– Кот меня оцарапал, – сказала она.
Он тут же встал и обошел вокруг стола.
– Позволь, я взгляну.
Она подняла руку. Было больно. Он коснулся нежно и обеспокоенно. У нее мелькнула мысль, что Отто рад выказать сочувствие лишь потому, что кот подтвердил правоту мужа насчет бродячих животных.
– Ты ее промыла? Помазала чем-нибудь?
– Да, да, – нетерпеливо ответила она, глядя, как кровь просачивается сквозь салфетку, и думая, что, если бы кровотечение прекратилось, то и говорить было бы не о чем.
– Мне жаль, дорогая. Но кормить кота изначально была плохая идея.
– Нет, не была.
– Тебе больно?
– Немного. Как укус комара.
– Постарайся не трогать руку какое-то время. Почитай газету.
Он убрал со стола, поставил тарелки в посудомоечную машину, переложил остатки печени в контейнер и замочил горшочек. Прибираясь, он время от времени оглядывался на Софи, которая сидела очень прямо, газета на коленях. Он был странно тронут ее необычной неподвижностью. Она как будто к чему-то прислушивалась, чего-то ждала.
Софи сидела в гостиной и смотрела на первую полосу газеты. В руке начало пульсировать. Это всего лишь рука, говорила она себе, но чувствовала, что каким-то необъяснимым образом это повлияло на всё ее тело. Как будто она была смертельно ранена.
В гостиную зашел Отто.
– Что ты наденешь? – спросил он радостно.
– Платье Пуччи, – ответила она, – хотя мне кажется, я слишком поправилась, чтобы его носить. – Она встала. – Отто, почему он меня укусил? Я его гладила.
– Ты же сказала, что он тебя оцарапал.
– Это неважно… Почему он это сделал?
Они подошли к лестнице. Сквозь стеклянный с пузырьками викторианский шар, свисавший с потолка, струился мягкий маслянистый свет и сверкал на перилах из красного дерева. Они с Отто трудились целую неделю, снимая старую черную краску с перил. Это первое, что они сделали, когда купили этот дом.
– Потому что он зверь, – сказал он. – Потому что ему от тебя нужна была только еда.
Он поставил ногу на первую ступеньку и сказал, вроде как раздумывая вслух:
– Одному мне будет лучше.
– У тебя всегда были собственные клиенты, – раздраженно проговорила она, сжимая и разжимая свою пораненную руку. – Не понимаю, почему вы не можете продолжать работать вместе.
– Сплошная мелодрама… Я не могу так жить. А он без нее не может. Если я не с ним, то я против него. Я не отрицаю, многим сейчас непросто. И не утверждаю, что в мире есть хоть какая-то справедливость. Но я знаю Чарли. Он использует этих людей и их проблемы. Он просто не хочет остаться за бортом. А я хочу остаться за бортом. Ох… всему когда-то приходит конец. Мы сделали друг для друга всё, что могли. Правда в том, что он мне больше не нравится.
– Интересно, как он себя чувствует?
– Как Пол Муни[2 - Пол Муни – американский актер, лауреат премии «Оскар» 1937 года. Сыграл главную роль в классическом гангстерском фильме 1932 года «Лицо со шрамом». В 1983 году Брайан де Пальма снял ремейк этого фильма с Аль Пачино в главной роли.], защитник сирых и убогих. Таких адвокатов не существует в природе. Помнишь? Все эти фильмы 30-х годов? Молодые врачи и адвокаты отправляются в захолустье и просвещают всю эту деревенщину?
– Пол Муни! Чарли прав, – сказала она, – ты из прошлого века.
– Так и есть.
– Но Чарли не плохой! – воскликнула она.
– Я не говорил, что он плохой. Он безответственный, тщеславный и истеричный. Это не значит, что он плохой.
– Безответственный! Что значит безответственный?
– Замолчи! – сказал Отто. И обнял ее.
– Осторожно! – сказала она. – Я тебя кровью испачкаю!
Два
Не дойдя до нижней ступеньки, Отто по привычке остановился и оглянулся на свой дом. Его тянуло обратно. Он жаждал открыть дверь, которую только что запер, чтобы застать дом пустым. Он подумал, что это чувство немного похоже на желание присутствовать на собственных похоронах.
В квартале Бентвудов каждый дом за редким исключением занимала одна семья. Здания последней трети девятнадцатого века были построены из кирпича или бурого песчаника. Кое-где проглядывал голый кирпич, и этот матово-розовый румянец на стенах привносил дух античной безмятежности. Окна гостиных выходили на улицу, в большинстве – белели жалюзи. В тех домах, где хозяева пока не могли их себе позволить, ткань скрывала от посторонних глаз жизнь за новыми стеклопакетами. Эти отрезы ткани, хотя и были временной мерой, имели определенный стиль, отражали своего рода заблаговременность и вкус и были совсем не похожи на те лохмотья, которые свисали из окон трущоб. Хозяева домов на этой улице жаждали признания своего превосходства – мол, они-то понимают, что важно в этом мире, и знают путь к желаемому – извилистый и требующий терпения.
Один многоквартирный дом еще оставался, но девять его арендаторов жили очень тихо, почти украдкой, как последние члены иностранного анклава, которые со дня на день ожидают депортации.
Бельмом на глазу для всех соседей был дом, облицованный желтой плиткой. Ответственной за такое безвкусие считалась итальянская семья, которая жила в этом квартале в его худшие времена и в конце концов съехала на следующий же день, как был разбит последний уличный фонарь.
На кленах, которые в прошлом году высадила ассоциация жильцов, набухали почки. Но полноценное освещение на улице еще не восстановили, и, несмотря на телефонные звонки, письма, петиции в мэрию и отделение полиции, полицейские сюда почти не заглядывали, разве что проезжали мимо на патрульной машине по дороге в трущобы. Ночью улица выглядела спокойной и серьезной, как будто пыталась стать лучше в темноте.
Везде валялся мусор – волна, которая накатила, но не совсем отступила. Пивные банки и бутылки из-под алкоголя, конфетные фантики, смятые сигаретные пачки, рваные упаковки от стирального порошка, тряпки, газеты, бигуди, веревки, пластиковые бутылки, по ботинку тут и там, собачьи экскременты. Однажды, с отвращением глядя на тротуар перед домом, Отто сказал, что никакая собака не могла оставить это.
– Как думаешь, они приходят сюда гадить по ночам? – спросил он Софи.
Она промолчала и только искоса, посмеиваясь, взглянула на него. Вот бы он обалдел, подумала Софи, расскажи она в ответ, что в детстве вместе с друзьями развлекалась опорожняя кишечник (так говорила ее мать) на свежем воздухе, пока всю компашку не застукали на корточках под кустом сирени. Софи на час заперли в ванной, чтобы, как выразилась ее мать, она внимательно изучила сосуд, предназначенный для отправления подобных нужд.
Гольштейны жили в Бруклин-Хайтс на Генри-стрит, в десяти кварталах от Бентвудов. Отто решил не брать машину, чтоб не потерять парковочное место у дома, и пусть Софи не очень хотелось идти пешком – ее подташнивало, – она не стала настаивать на автомобильной поездке. Отто подумает, что последствия кошачьего укуса гораздо серьезнее, чем на самом деле. Лучше не преувеличивать, себе дороже. И за свою глупость она заслуживает хотя бы маленького наказания.
– Почему они всё бросают на землю? – со злостью спросил Отто.
– Повсюду эта упаковка. Оберточное бешенство.
– Это просто провокация. Вчера я наблюдал, как один цветной пнул мусорный бак. Тот выкатился на улицу, а он уперся руки в боки и захохотал. А сегодня утром я видел, как мужик, у которого из окна вечно свисает одеяло, помочился из окна на двор, стоя на кровати.
Медленно проехала машина; стекло опустилось, из окна высунулась рука и мягко отпустила смятую бумажную салфетку. Софи рассмеялась.
– Американцы, – пробормотал Отто, – тихонько раскидывают свое дерьмо, где бы ни оказались.
Они пересекли Атлантик-авеню и направились на запад, проходя мимо арабских магазинов, витрины которых похвалялись кожаными диванами и кальянами, и арабских пекарен, пахнущих кунжутной пастой. Тонкий восточный вопль вырвался из магазина размером не больше шкафа. Внутри трое мужчин уставились на проигрыватель пластинок с ручным приводом. Софи остановилась у иорданского ресторана, где только на прошлой неделе Бентвуды ужинали с Чарли Расселом и его женой. Сквозь осыпающиеся золотые буквы на стекле она видела столик, за которым они сидели.
– Как же так? В тот вечер все казались такими дружелюбными, – тихо сказала она.
– Так и было. Когда мы решили прекратить партнерство, разговаривали дружелюбней некуда. Но на этой неделе…
– Конечно, вы никогда не были полностью во всем согласны, но всё ведь шло нормально.
– Да, согласия не было.
Внезапно она вскрикнула и взмахнула рукой.
– Что такое? – спросил он.
– Ты задел ее.
Они остановились под фонарем, Отто притянул ее руку, осматривая.
– Опухла, – сказал он. – Выглядит ужасно.
– Ничего страшного, просто чувствительная.
Кровотечение остановилось, но края раны набухли.
– Я думаю, тебе нужно сходить к врачу. Сделать хотя бы прививку от столбняка.
– В каком смысле «хотя бы»? – раздраженно воскликнула она.
– Да прекрати уже так себя вести.
Они свернули на Генри-стрит. Отто с удовольствием отметил, что здесь мусора было не меньше, чем у них в квартале. Он бы не стал покупать дом в Хайтс… чудовищно раздутые цены, улыбочки продажников в пыльных осыпающихся комнатах, «только представьте, во что вы сможете превратить эту деревянную отделку!» – все понимают, что это уловка, попытка распалить жадность, животную жадность, хватай, пока можешь, цена в изящном кружеве приятных слов, ипотека как прогрессирующая болезнь, «я живу в Хайтс». Само собой, квартал Бентвудов был того же уровня, но Отто отчаянно боялся, что спекулянты теперь рассматривают их собственность как второсортную. Отто ненавидел риелторов, ненавидел их грязные судебные тяжбы. Это было единственное, по поводу чего они с Чарли сходились во мнениях. Он вздохнул, вспоминая копа, который на прошлой неделе зашел проверить их регистрацию как избирателей и сказал Отто: «Этот район взял себя в руки, совсем не похож на то, что было здесь два года назад. Вы, ребята, молодцы!» И Отто испытал убийственное удовлетворение.
– О чем ты вздыхаешь? – спросила Софи.
– Не знаю.
Бентвуды зарабатывали много. У них не было детей, и, поскольку им обоим недавно перевалило за сорок (Софи была на два месяца старше Отто), они их и не ждали. Они могли купить практически всё, что хотели. У них был седан «Мерседес-Бенц» и дом на Лонг-Айленде – в долгосрочную ипотеку, которая совсем не обременяла. Он стоял на лугу недалеко от деревни Флиндерс. Как и их бруклинский дом, он был небольшим, но на век старше. За ремонт Отто заплатил наличными из накоплений. Через семь лет он будет полностью принадлежать им, и за всё это время тут выдалось лишь одно неприятное лето. Тогда трое геев арендовали амбар неподалеку и слушали записи Джуди Гарленд ночи напролет. Они ставили свой портативный проигрыватель в цементную купальню для птиц на старом коровьем пастбище. И при лунном свете в тумане над лугом разносился голос Джуди Гарленд, бухая по голове Отто, как кулак в доспехах. В том же сентябре он выкупил амбар. Когда-нибудь он превратит его в гостевой дом. Сейчас там живет парусная лодка, которой они владели на двоих с Чарли Расселом.
– Я думаю, что просто отдам лодку Чарли, – проговорил он, пока они поднимались по ступенькам к двери Гольштейнов. – Я даже не помню, сколько денег каждый из нас в нее вложил.
– Где он собирается на ней ходить? – спросила Софи. – В Бауэри[3 - Бауэри – район в Нью-Йорке на острове Манхэттен в трех километрах на юг от Эмпайр-стейт-билдинг, находится между Нижним Манхэттеном и Нижним Ист-Сайдом.]?
Это из-за чертова укуса она такая нервная, думал он, а когда она нервничает, ее самое ценное качество – уравновешенность – пропадает. Она вся как будто сжалась физически. Он нажал на звонок под солидной черной пластиной с надписью «ДОКТОР МАЙРОН ГОЛЬШТЕЙН». Он хоть и психоаналитик, но должен что-то знать об укусах животных, сказал ей Отто, но Софи ответила, мол, не хочет лишнего внимания. Уже стало получше.
– Пожалуйста, не поднимай эту тему. Просто скажи, что я хотела бы уйти пораньше…
Дверь открылась.
В бриллиантовом свете бра в гостиной Фло Гольштейн бродило множество народу, словно в разгар распродажи. С полувзгляда Софи вычислила среди этого множества тех, кто оказался в доме впервые. Эти немногие исподтишка разглядывали мебель и картины. Ни одной копии – настоящий Мис ван дер Роэ, настоящая королева Анна, настоящие Матисс и Готтлиб.
Фло спродюсировала два успешных мюзикла. Пациентами Майка Гольштейна были преимущественно писатели и художники. Софи он нравился. Отто говорил, что Майк страдает от культурного отчаяния. «Он ненавидит собственное ремесло, – говорил Отто. – Он как кинозвездулька, объявляющая, что изучает философию в Калифорнийском университете».
Софи почувствовала – ее лицо обняли сильные, похожие на лопаты, ладони доктора Гольштейна – как всё напряжение последних двух часов отпускает ее, будто ей дали легкое снотворное.
– Соф, дорогая! Привет, Отто. Софи, потрясающе выглядишь! Это платье Пуччи? Какое счастье, что ты не трогаешь свои волосы. С этим стилем ты похожа на грустную красавицу из 30-х годов. Ты ведь в курсе? – он поцеловал ее так, как целуют чужие мужья: в щеку, сухими губами и церемонно.
Он не знал о ней ровным счетом ничего, даже спустя десять лет, но ей нравилась атмосфера близкого знакомства; лесть, которая ни к чему не обязывала. Ей нравилось его несколько помятое лицо, облегающие английские костюмы, которые он покупал у лондонского продавца, приезжающего в город каждый год, чтобы принять заказы, и его итальянские туфли, которые, по его словам, были частью его образа соблазнителя. Он не был соблазнителем. Он был отстранен. Он был похож на человека, появление которого в комнате предваряется выступлением акробатов.
Несмотря на свое решение ничего не говорить, она вдруг осознала, что шепчет ему в шею.
– Случилось нечто ужасное… Я придаю этому слишком большое значение, я знаю, но это кошмар…
Пока он провожал ее на кухню, какой-то мужчина схватил Отто за руку, что-то прокричал и утащил его к компании у камина. На кухне Фло наспех ее чмокнула и отвернулась к огромному оранжевому горшку, стоящему в духовке на уровне глаз. Двое мужчин – один из них задумчиво всматривался в раковину, открывая и закрывая воду, – даже не подняли головы.
