скачать книгу бесплатно
5 мая 2039 года. Пекин—Тяньцзинь—Нампхо
После холодного заснеженного Тибета, инея на стёклах окон и слабенького отопления в вагоне Элизабет обрадовалась городской духоте и жаре. Пекин напоминал Дели, только был чище и малолюднее. Прохожие на улицах двигались по сигналам светофоров, на тротуарах не было нищих и попрошаек. Машины адски гудели и с трудом пропускали пешеходов, но не из любви к скандалам, а из-за спешки.
Когда Элизабет вышла с Западного вокзала Пекина, от обилия цветов у неё закружилась голова. Небоскрёбы и высотки Дели блестели на солнце, покрытые солнечными батареями и стёклами, но были разной формы и стояли в беспорядке. Столица Китайской Народной Республики отличалась светлыми и просторными зданиями, имитирующими древние китайские дворцы; ровные ряды «стекляшек» вдалеке и широкие проспекты с неоновой рекламой по обочинам. Воздух был здесь значительно чище, чем в Дели, а голубое небо не скрывала пелена коричневого смога.
Элизабет застыла на площади перед аркой вокзала, увенчанной двумя небольшими башенками по краям и одной большой красной башней с традиционной китайской крышей по центру. Китайцы, индусы и белые вокруг неё шли, разговаривая по своим коммуникаторам или общаясь с компьютерами. Они совершенно не обращали на неё внимания. В Дели кто-нибудь – полицейский, преступник или просто добрая душа – обязательно подошёл бы к ней, неуверенной и растерянной; здесь же даже блюститель общественного порядка в бронежилете и с дубинкой-электрошокером лишь на секунду задержал на ней взгляд. Элизабет это понравилось.
Ей хотелось спать и есть: в поезде она ехала в постоянной тревоге и вышла утомлённая и разбитая. В вагоны специально подавался кислород для смягчения горной болезни, но из-за высокой скорости поезда её мучили перепады давления. Возможно, стоит обратиться в больницу, подумала она, но тут же отвергла эту мысль. Путешествие не окончено. Оно только начинается.
Сначала нужно подкрепиться: в поезде она старалась не тратить деньги, хватало не доеденных посетителями вагона-ресторана остатков салата.
Элизабет достала карманный компьютер и сверилась с ним. Ей нужно было попасть на Южный вокзал, и допотопное, занимающее всю ладонь устройство рассчитало ей маршрут. По дороге Элизабет заходила в каждое кафе и спрашивала, не покормят ли её чем-нибудь бесплатно. Ей даже не приходилось делать жалостливое лицо, вид говорил сам за себя. Ей не приходилось переступать через себя – после того, что она пережила, страдать от голода из-за «гордости» казалось глупостью.
Ей вежливо отказали пять раз, на шестой дали отрубей, а на седьмой она получила маленькую плошку супа и тарелку с рисом. Элизабет не знала, чем отблагодарить добрых людей, пожилую пару, владельцев маленькой забегаловки. Они плохо понимали по-английски, но добродушно кивали, и Элизабет трижды повторила им «большое спасибо» на своём плохом китайском.
Южный вокзал, в отличие от Западного, не производил особого впечатления. Он был похож на крытый спортивный стадион, серый и насквозь стеклянный, с высоким куполом и зеленью вокруг. На аллее, ведущей ко входу, журчали фонтаны, и Элизабет подумала, что лишь шум поездов и машин заглушает пение птиц, таким идиллическим казался этот закуток. Она остановилась у фонтана, наглоталась чистой воды, умыла лицо и обрызгала себя. Присела на край фонтана, промывая натёртую на ноге рану.
Проскочить на поезд до Тяньцзиня не получится – это Китай, а не Индия, придётся купить билет. Документов нет, и деньги у неё только наличные, но, странное дело, девочка, жизнь которой прошла без намёка на удачу, надеялась исключительно на неё.
Она отстояла быструю очередь к кассам, назвалась Элизабет Арлетт и попросила один билет на ближайший поезд до Тяньцзиня.
– Вы гражданка Китая? – мимоходом поинтересовалась кассирша.
– Нет, – ответила Элизабет по-английски.
– Иностранка?
– Я еду в Корею.
– Всего вам доброго! – улыбнулась кассирша, отдавая Элизабет билет. Денег оставалось совсем немного. А ведь ещё предстоял путь морем до Пхеньяна… Элизабет пошла искать свою платформу. В этом зазеркалье, где свет проникал сквозь стеклянную крышу и отражался на стенах и на полу, очень просто было заблудиться. Работали кондиционеры, поддерживая прохладу, но Элизабет испугалась, что её продует, и закуталась в плащ.
Она вошла в поезд за пятнадцать минут до отправления. Кресло было удобным и просторным. Положила рядом с собой сумку и задумалась, глядя в обзорное окно. Вагон быстро наполнялся людьми, но, когда поезд тронулся, осталось много свободных мест. Контролёрша, проверявшая билеты, улыбнулась Элизабет так же, как остальным пассажирам, её не смущал ни неопрятный вид, ни настороженный взгляд девушки. Страх Элизабет перед вопросом «покажите, пожалуйста, документы» испарился.
Через двадцать минут беззвучного скольжения по навесной железной дороге, миновав многочисленные склады, заводы, ангары, дымящие трубы и обширные поля, по которым передвигались увесистые, похожие на гигантских жуков тракторы и комбайны, поезд прибыл на Западный вокзал города Тяньцзинь.
Здесь Элизабет вышла и пересела на трамвай. Билет был гораздо дешевле, но Элизабет понимала, что теперь ей вряд ли хватит даже на то, чтобы вернуться в Пекин.
Путь до порта занял полтора часа. Элизабет опять захотелось есть, но она не обращала внимания на голод: здесь еду пришлось бы покупать. Пока она ехала, стемнело и похолодало. Люди заходили и выходили на каждой станции, но Элизабет облюбовала себе уголок, где никто её не тревожил, поджала колени под подбородок и ждала. Трудно представить, но Дели она покинула всего два дня назад.
Она преодолела половину Азии без денег и без документов – что же, весьма неплохо для начала. В какой-то момент она заснула, но компьютер напомнил, что пора выходить. Спохватившись, она проверила сумку – всё на месте, хотя и красть-то там было нечего.
Элизабет вышла на улицу и сразу увидела над собой летящую чайку. Город гудел, свежий сильный ветер доносил запах моря; Элизабет почувствовала на языке привкус соли. Она никогда не видела моря. И вот, через три дня после девятнадцатого дня рождения, ей предстояло впервые увидеть его. Она иначе представляла этот момент, фантазируя за просмотром романтических мелодрам Болливуда в доме спасения.
Иначе она представляла себе и само море. Грязь, контейнеры, громадные корабли и нагромождение погрузочных кранов, океан огней; непроглядная темень ночи над морем, сквозь которую посылают световые сигналы входящие в порт и уходящие корабли. Элизабет увидела плотный ручеёк мигрантов и влилась в него. Многих соблазнили призывы Нам Туена – в толпе она слышала китайский, английский, хинди, французский, русский и вьетнамский языки.
Остальные выглядели немногим лучше неё – ободранные, неухоженные, но в большинстве своём молодые. Стариков не было. Они все оживлённо болтали друг с другом, пока шли к большому кораблю под названием «Чжан Цзе». В сумраке сгущавшейся ночи и портового гама, окружённый толпами людей, «Чжан Цзе» напоминал Ноев ковчег накануне Потопа: символ спасения, преображения и новой жизни.
Вдоль пути мигрантов изредка попадались полицейские, следившие за порядком в очереди на погрузку. Элизабет заранее изучила расписание кораблей в Северную Корею и знала, что они отправляются четыре раза в день; она точно подгадала время. Но людей было слишком много, и Элизабет боялась, что «Чжан Цзе» не сможет всех вместить. Только подойдя поближе, она поняла, насколько огромным было судно: люди, входящие в него, казались букашками, а корабль сиял, величественный и красивый, в свете жёлтых прожекторов, красных и зелёных огней.
Вдоль очереди растянули заграждение, и закреплённые на нём динамики призывали на английском и китайском языках приготовить к досмотру сумки, напоминали о запрещённых к перевозке вещах и желали счастливого пути. Что касается документов, уточняли они, проверка будет произведена по прибытии. Итак, заключила Элизабет, Рубикон перейдён. Вопросы к ней возникнут лишь по ту сторону Корейского залива, уже в Корее. Её никто не разыскивает, она никому не нужна, а значит, проблем не возникнет. Она начнёт новую жизнь. Уже начинает – потому что Элизабет ощущала под ногами палубу «Чжан Цзе» и лёгкую качку.
Она устроилась на лежанке где-то в трюме и задремала, несмотря на гул. Проснулась от громкого храпа. Трюм был забит людьми, но место нашлось всем, и никаких неудобств Элизабет не испытывала. Иллюминаторов не было, и она, потянувшись, решила выйти на воздух.
Поднялась по петляющим лестницам и оказалась на палубе. Светало, из-за горизонта показывалось солнце, окрашивая небо в оранжевый. Корабль шёл быстро, дул сильный ветер, и Элизабет плотно завернулась в свой плащ. Некоторые мигранты лежали прямо на палубе, и девушка шла, переступая через них. Они уже миновали половину пути, так как на северо-западе Элизабет явственно различала очертания Даляня.
Прямо по курсу – пункт прибытия: Нампхо, Северная Корея. Элизабет стояла и держалась за поручень, ветер рвал с неё плащ, поднимал волосы и резал глаза, выдавливая из них слёзы… Но Элизабет было хорошо. Казалось, стоит широко раскинуть руки – и они превратятся в крылья, и ветер унесёт её прочь, и она будет парить вместе с чайками. Она не боялась стать пушинкой на ветру, ей было не страшно потеряться в этом потоке, ведь он делал её свободной, молодой и счастливой, хоть в сумке за плечом лежали всего лишь старый карманный компьютер, пара вещей и немного смятых денежных купюр.
– Прекрасный вид, – услышала она.
Рядом с ней стояла её ровесница, черноволосая вьетнамка. Видавшее лучшие дни пальто топорщилось у неё на животе: ещё неделя-другая, и пуговица оторвётся.
– Да, – улыбнулась Элизабет.
– Смотрите, – вьетнамка показала Элизабет на группу островов, недавно оставленных позади, которая теперь стремительно удалялась в направлении Даляня.
– Это архипелаг Блонд, – сказала вьетнамка. – Знаете Нам Туена?
– Конечно!
– На этих островах была тюрьма, – сказала девушка, – и там Нам Туен провёл десять лет…
Элизабет покачала головой. После Дели и Пекина, Тибета и Китая эти острова казались маленькой песчинкой, затерянной в море. Тюрьма… Да, разумеется, Элизабет знала, что Нам Туен десять лет провёл в заключении. Все знали – это была часть его биографии, неотъемлемая часть современного эпоса о том, как Нам Туен объединил Корею. Они обсуждали это на уроках, о жизни Нам Туена им читали лекции. Элизабет видела его фотографии: улыбчивое лицо, подтянутое и облагороженное пластической хирургией…
Дело в этом? В том, что в 2009 году его, молодого политика, обвинили в терроризме и бросили в тюрьму? Через что он прошёл, пока власть в Китае не поменялась, не пришёл Фань Куань и в Азии не наступила весна?.. Его пытали, ему угрожали, его заставили оклеветать своих друзей, с кем он рука об руку хотел изменить мир к лучшему… Его лишили надежды, веры, всего… Элизабет знала, каково это. Гораздо лучше других она понимала, что могли сделать с Нам Туеном за эти десять лет…
О нём забыли, как и о ней, и никто даже не знал, жив ли он. Он не появлялся в списке номинантов на Нобелевскую премию мира – он ничего не успел сделать, и международные правозащитные организации очень скоро забыли о нём, перевезя в Америку его семью. Они решили, что этим исполнили свой долг перед ним.
«Может, и так, – думала Элизабет, – а может, и нет. Он не был тогда выдающейся личностью, он был просто одним из многих; мало ли кого китайские коммунисты сажали в тюрьмы по выдуманным обвинениям?.. Пережил ли он на этом крохотном кусочке суши то же, что и я в том подвале? О чём он думал? Как он спасался там? Говорил ли он с кем-нибудь, приходилось ли ему бояться своих тюремщиков так же, как я боялась Пурпурного Человека?.. Но он попал туда уже взрослым, а я была совсем ребёнком и ещё много не понимала, а он-то всё знал… Мог ли он вообразить, что когда-нибудь вернётся и осуществит мечту всей жизни, объединит родную страну?.. Мог ли он знать, что от него будут зависеть жизни всех этих несчастных, набившихся в трюм “Чжан Цзе”? Мы плывём туда, потому что он обещал нам спасение, лучшую жизнь, подарил нам надежду… Наверное, он кое-что знает о надежде… Что-то знает, если сумел пережить десять лет на этих островах… Он мог бы преподать мне урок. Наверное, если мы с ним встретимся, он скажет, чтобы я не жалела о годах, проведённых в рабстве у Пурпурного Человека, потому что они научили меня ценить жизнь, понимать такие вещи, которые остальным всегда будут недоступны…»
Когда «Чжан Цзе» утром прибыл в Нампхо, первым, что увидела в городе Элизабет, была десятиметровая голограмма Нам Туена в зелёном двубортном костюме с чёрным галстуком, словно приветствующая прибывших. Элизабет вспомнила об островах Блонд, о Пурпурном Человеке и о том, что прототип этой голограммы страдал не меньше, а может, и больше, чем она сама. Человек, который за свои убеждения, а не по случайности, однажды шагнул в пропасть.
30 декабря 2009 года. Острова Блонд
Он всё им рассказал. Он клялся себе, что не раскроет рта, но спустя четырнадцать минут допроса изложил всё настолько подробно, насколько позволила память. Четырнадцать минут и сорок секунд потребовалось, чтобы сломать его; время известно точно, потому что капитан, стоявший у стены и наблюдавший, как Нам Туена избивают и поливают ледяной водой, засёк время на часах. Четырнадцать минут и сорок секунд – вовсе не так плохо; не рекорд, но выше среднего, думал капитан. Обычно они укладывались в десять минут, а здесь потребовалось почти пятнадцать.
Пока его держали в изоляторе, везли на катере на остров, вели на допрос, он успел тщательно всё продумать. Нам Туен знал, как утаить информацию: он выстроил многоступенчатую пирамиду и планировал выдавать по крохе правды с огромной примесью лжи каждый раз, и так спускаться всё ниже, и таким образом спрятать главное… но как только он оказался на стуле перед двумя среднего роста щуплыми людьми, страх победил.
Он сразу испугался. Его сразу начали бить.
Нам Туен не понимал, чего именно от него хотят. Он начал рассказывать, а его продолжали бить и душить. Они натянули на его голову чулок и стали заливать водой. Он думал, что умрёт; он не умер. Отхаркивая и отплёвывая воду, которая заполнила желудок и поднялась до горла, чуть ли не выливалась через ноздри и уши, он заговорил. Что угодно, любой бред, только бы не началось сначала, только бы не снова…
Он забыл все свои схемы; ему нужно было выжить здесь и сейчас, и он сразу раскрыл все двери, бросил им ключи. И молился, чтобы они их подняли. Молился, чтобы они вошли. Молился, чтобы нашли что-то ценное, потому что теперь его жизнь зависела от их предпочтений. Это всё он понял потом, когда сходил с ума от боли в одиночной камере и думал, что скончается от потери крови. Он вспоминал допрос, нагружал мозг сверх меры, стараясь не потерять сознание.
Захлёбываясь водой, не чувствуя половины тела и видя свою кровь на полу, вытекающую из рваных ран, он не думал – он просто говорил, говорил всё, что приходило в голову, пытался ничего не забыть, говорить внятно – у него плохо получалось, он знал, но всё равно пытался. Он начал с детства, они не хотели слушать, тогда он перешёл к фактами – простым фактам, как он их помнил…
Лето 2007 года, он в посольстве Южной Кореи в Пекине… Осень 2007-го, он в Сеуле, встречается с представителем вашингтонской НКО… Деньги перечисляются через офшорную фирму на подставной счёт, частично идут в фонд организации, частично – на организацию акций протеста… Они собиралась свергнуть правительство? – Нет, заставить его прислушаться… Да, изменить государственный строй. Атака на делегацию Северной Кореи? Да, это они… деньги, полученные от американцев, ультиматум американцев… Чего добивались? Мира на полуострове? Возможно… Объединения Кореи… О поездке в Северную Корею… Начало 2009 года, прибытие в Пхеньян… Поездку освещает прозападная пресса… Большие надежды на Интернет… Призывы к свёртыванию ядерной программы, к новому этапу в отношениях с Сеулом… Критика внутренней и внешней политики Коммунистической партии Китая… Планирование терактов, закупки оружия. Связь между членами организации через «Твиттер»…
Этого списка более чем достаточно. Нам Туену казалось, они знают всё гораздо лучше него самого. За ним давно следили. За ним следили, но на всякий случай держали на свободе. Пока он не решил перейти к активным действиям. Пока не поверил, что будущее уже близко, осталось протянуть руку. Пока не решил, что на него направлены все камеры мира, и теперь, случись что, за него заступятся. Он решил, что опасности нет…
Но опасность есть всегда.
– Кто это был?! – кричит, наклонившись к его уху, щуплый человек. – Чей счёт??!! Куда ушёл тот миллион, к кому?! Имя! Имя!!
Нам Туена валят на пол, он пытается свернуться и защититься, но его бьют сапогом в живот, и он изгибается, дыхание пропадает.
– Имя!!! – Весной 2005 года Пак Пон Чжу, премьер-министр КНДР, посещает Китай, и друг Нам Туена, Хоу Инг, приходит с предложением… Они хотят организовать покушение, и откуда-то у них, прозябающих в нищете подпольщиков, появляются деньги и сведения о графике пребывания Пак Пон Чжу в Пекине…
Нам Туен хорошо помнит их с Ингом разговор. Они собирались убить его? Да, собирались, и хотя Нам Туен пытается сначала это отрицать (перед соратниками, когда Хоу Инга хватил инфаркт, и организацию возглавил Нам Туен), он хотел смерти этого человека. Потому что террористами были не они, боровшиеся за объединение родного народа; террористами были дегенераты, захватившие власть в Пхеньяне и полстолетия с попустительства Китая истребляющие собственный народ.
Нам Туена потрясло увиденное в Корее. С одной стороны 38-й параллели живёт современное, процветающее государство. К небу возносятся небоскрёбы, работают роботизированные фабрики и заводы; с другой – выжженная земля, край без света, по которому рыщут прожектора с пограничных вышек. Пятиэтажные серые «высотки», гротесковая и бессмысленно уродливая архитектура правительственных зданий, пустые улицы, нищие люди.
Пустые улицы – вот что в первую очередь бросалось в глаза. В Сеуле он терялся. Сеул по ритму напоминает Пекин – большой, суматошный, опасный и прекрасный, настоящий город XXI века, ночью горящий ещё ярче, чем днём. Пхеньян похож на деревню – чистую, ухоженную и стерильную деревню, где машины на улицах до сих пор редкость. Словно двадцать четыре миллиона человек, двадцать четыре миллиона корейцев отгородили от истории железной стеной, накрыли стальным куполом, законсервировали. Отрезали от реальности, заставили жить в прошлом.
Нам Туен говорил с людьми, и они признавались ему – искренне, без тени лицемерия, – что счастливы. У них есть еда, жильё, у них растут дети, и их раздражает бесконечное враньё об их родной стране. Нам Туена это пугало большего всего. Эти люди были вполне удовлетворены, если не сказать радостны, и Нам Туен находился на грани истерики, поняв, что достучаться до них невозможно. Их и вправду отлучили от мира, они не знали, как и чем живёт остальной мир, земной шар сократился для них до границ Северной Кореи…
– Имя!! – продолжает кричать щуплый человек. В ухе и во рту у Нам Туена кровь, он не чувствует половины лица, он выплёвывает выбитый зуб. Тот падает прямо перед его лицом, и Нам Туен видит ниточку кровавой слюны, тянущейся из разбитых губ. – Что, думаешь, ты новый Нельсон Мандела?! Тебе нужно тогда немного почернеть, сука!!
Ещё удар. Действительно, скоро он весь почернеет от кровоподтёков. Эти ребята – профессионалы, они его не убьют. Их удары точны… только одну секунду, если бы они дали ему одну секунду, всего одну секунду передохнуть и раскрыть рот… Он бы рассказал им всё, что они хотят… Но у него нет секунды; его глаза смотрят в пол, в холодный пол, и взгляд держится за окровавленный жёлтый осколок, вылетевший у него изо рта.
– Давай, или думаешь, будешь жить вечно?! Будешь как тот негр, помучаешься пару лет, и за тобой прилетит вертолёт? Ты слишком много о себе возомнил! Никто, понимаешь, никто за тобой не примчится!! Здесь только ты, я и твои дети, сука…
Дети. Нам Туен забыл о них, но этот подонок напомнил. О чём он думал… О чём он думал, заводя семью… Но в двадцать три года, когда мечтаешь изменить мир и только что вернулся из деревни, где на трудовом поселении пробыл вместе с семьёй пятнадцать лет, где от воспаления лёгких скончался отец и от инсульта умерла мать…
Это был 2004 год, и, вернувшись в Пекин после пятнадцати лет ссылки, Нам Туен увидел, что мир изменился. Его детство прошло за стёклами чёрного автомобиля марки «Хунци», на котором его возили в школу по городским улицам. Водитель сопровождал его от дверей дома до двери машины и обратно. Так продолжалось, пока в 1989 году отец Нам Туена, партийный функционер и соратник генсека КПК Чжао Цзыяна, не поддержал студентов, вышедших на Тяньаньмэнь.
Месть Дэн Сяопина последовала незамедлительно. 19 мая 1989 года Чжао Цзыян, невысокий человек в огромных очках, появился на площади Тяньаньмэнь и в прямом эфире произнёс речь, призывав собравшихся разойтись. Он предупредил, что принято решение о применении силы. И 20 мая его сняли со всех постов, а в Пекине ввели военное положение. Отец Нам Туена остался верен своему другу и поплатился за это.
Их семью сослали в провинцию Шэньси, в деревню в округе Баоцзи: вечером постучались в дверь, погрузили в военный грузовик и увезли, не дав даже собрать вещи. Пятнадцать лет Нам Туен провёл в деревне; никто не мешал ему обсуждать с отцом политику, хоть новости в этот отдалённый край и запаздывали, а телевизор работал с перебоями. У отца было крепкое здоровье, каждый день с рассветом он уходил в поле, а возвращался с закатом. Повзрослев, к нему присоединился и сын – но, работая в поте лица под палящим солнцем, он всегда знал, что есть и другая жизнь. Он знал: что-то должно измениться.
Когда ему разрешили вернуться в Пекин и продолжить обучение там, Нам Туен увидел вокруг себя новый мир: Интернет, мобильные телефоны, машины, гигантские корпорации и ветер перемен с Тихого океана… Нам Туен решил пойти в политику, хотя знал, к чему политика привела его семью и чем обернулась для его отца. Поначалу у него получалось, жаждущие перемен студенты Пекинского университета были благодарной публикой, но, успешно защитив диссертацию по экономике, Нам Туен захотел большего.
Вместе с ним училась девушка, и он влюбился в неё без памяти. Он считал её своей музой, её вдохновлял образ борца. Они объявили о скорой свадьбе на одном из собраний своего кружка – и поцеловались под бурные аплодисменты. Для Нам Туена это было новое рождение, весна его жизни, и ему казалось, что он может свернуть горы. Через год у них родился сын, спустя три – дочь. «Если я могу подарить жизнь, сотворить человека, – спрашивал Нам Туен себя, – то почему я не могу изменить нашу страну? Почему я не могу убедить всего-то пару человек прекратить безумие и сделать шаг навстречу своему народу?»
Он не осознавал, что для молодого революционера, берущего деньги у людей из Вашингтона, семья – непозволительный риск. Но сейчас, валяясь на полу, он это хорошо понял, и оттого каждый удар становился ещё больнее.
Внутри грудной клетки что-то надломилось, и Нам Туен услышал хруст своих рёбер.
– Имя!! – рвал воздух крик. – Имя!!
Нам Туен пробормотал что-то нечленораздельное: воздуха не хватало, горло забивала кровь.
– Что ты там бормочешь!! Имя, чётко, имя!!
Он должен быть назвать своего единственного друга, который заболел и не пришёл на собрание верхушки организации. Возможно, никакой болезни и не было – может, его кто-то предупредил, а может, он просто решил провести вечер с девушкой, – но, так или иначе, он не пришёл, а всех остальных схватили. Нам Туен не сомневался, что сейчас он где-то недалеко – может, за стенкой. И, скорее всего, его точно так же избивают, и он говорит, что во всём виноват Нам Туен. Потому что знает: Нам Туен в свою очередь обвинит его. Он знает, что настоящий допрос с пристрастием выдержать невозможно. И у Нам Туена на языке его имя, и он пытается его произнести, но вот беда – сказать ему не дают…
– Тут только ты и я!.. И ещё твоя жена и твои дети! – продолжает заливаться щуплый человек. – Подумай о них, в конце концов, мы можем убить их всех! мы заставим ИХ страдать, не тебя, а ИХ! Ты правда этого хочешь? Ты правда этого хочешь?!!
Конечно же, он не хочет. Идёт одиннадцатая минута допроса, его хватают за окровавленный ворот рубашки и поднимают обратно на стул. Лицо обжигает холодная вода; открытые раны отзываются резкой болью.
– Имя?!
Нам Туен кашляет, плюётся кровью. Приступ долгий, и, когда он поднимает голову и смотрит в глаза щуплому человеку, вдруг на секунду проносится мысль: «стоп, может, всё позади? может, не стоит…»
Словно прочитав эти мысли, его валят обратно. Он теряет счёт времени, спустя две минуты прекращает думать. Остаётся только молить о пощаде, но он никак не может найти слова и связать их, потому что каждый удар чуть не лишает его сознания.
– Имя! – слышит он где-то далеко. – Давай! Думаешь, они будут считать тебя предателем? Боишься этого, да? Думаешь, лучше умереть? Так ты не умрёшь! О тебе никто не думает, понимаешь, всем на тебя наплевать! Ты уже никогда не выйдешь отсюда! Ты и так мёртв здесь! Тебя никто не спасёт! Всё зависит от тебя! Только от тебя, здесь только ты и я… И твоя семья, Туен, понимаешь, твои дети, подумай о них, подумай о своей жене, вспомни её, неужели ты желаешь ей такой же боли…
На пятнадцатой минуте его опять сажают на стул, и он говорит. Говорит быстро, потому что боится, что у них не хватит терпения. Четырнадцать минут и сорок секунд, отмечает капитан. Что ж, думает он, с этим закончили. Следующего…
Нам Туена отводят в камеру. Он падает на спальный мешок на полу и не может пошевелиться. Болит всё. Он не может подумать о том, что сделал, с трудом вспоминает, что сказал. Во рту кровь и рвота, и ему хочется пить, но сил подвинуться к миске с водой – она стоит в углу камеры, как в клетке у зверя – нет.
Нам Туен понимает, что его жизнь закончилась. Остаётся только верить, что его детей не тронут. Что они сбегут из страны, что у них всё будет хорошо. Остаётся молиться за них, потому что за него самого молиться бесполезно. Его знобит, он хочет умереть. Он предал всех, кого мог, и рассчитывать ему не на что. Так и выглядит конец, думает он, так он и настаёт. Внезапно. И навсегда.
Десять лет спустя Нам Туена, превратившегося в тающую тень, вызовет к себе в кабинет начальник тюрьмы, и Нам Туен узнает, что мир изменился ещё раз.
10 марта 2023 года. Изник—Стамбул
Император Михаил VIII Палеолог спал в своих дворцовых покоях, когда к нему зашла его сестра Ирина. Поднималось солнце, отражаясь на спокойной озёрной глади и нагревая летний воздух.
– Константинополь наш! – сказала Ирина своему брату; это было лето 1261 года, и спустя семьсот шестьдесят две зимы, весной 2023 года, Иоанн Касидроу вновь произнёс эти слова вслух.
Он стоял на берегу озера Изник, в городе, где когда-то располагалась Никея. Легендарная византийская Никея, из которой император Михаил VIII выехал к Золотым воротом Константинополя, вернув под свою власть древнюю столицу. Он уже достиг многого, но главные испытания оставались впереди. Крах Латинской империи крестоносцев не принёс Михаилу спокойствия – ему досталась истерзанная и измученная страна, на которую точил зубы сицилийский король Карл Анжуйский. До Сицилийской вечерни оставалось двадцать лет.
Иоанн сделал глубокий вдох и почувствовал, как вместе с утренним воздухом в его грудь входит дух тех далёких времён. Было раннее утро; ночью прошёл дождь, и тучи ещё не рассеялись, хотя и уходили над озером прямо на запад. На востоке горело солнце, и археологи уже принялись за работу.
Императорский дворец Никеи давно превратился в горстку руин на дне озера, но исследователей это не остановило. Отгородив место раскопок невысоким забором, они разбили на берегу лагерь, притащили оборудование для подводных работ, зонды и вакуумные отсосы, протянули трубы под воду и, надев акваланги, погрузились следом. Раскопки продолжались и на берегу – Иоанн, стоя внутри огороженной территории, видел небольшой рукотворный карьер, в глубине которого вырисовывались очертания жилых построек византийского периода.
Сегодня Иоанн имел два повода для радости. Во-первых, он наконец-то осуществил свою мечту и побывал в Никее. В начале XXI века некогда величественный и могучий город превратился в тихое провинциальное местечко, но Иоанн ощущал пульсирующую в воздухе энергию этого места, она наполняла его, он слышал ржание лошадей, скрип брони и громкие крики на греческом и латинском языках – крики ромеев и византийцев.
А во-вторых, спустя пять лет он всё-таки завершил свою книгу. Поставил точку и здесь, на берегу озера, где спали тысячелетние тайны, просил благословения у императора Михаила Палеолога. С багрянцем рассвета Иоанн, кажется, его получил.
Он прикоснулся к коммуникатору у себя за ухом:
– Сообщение для доктора Бишопа.
– Записываю, – откликнулся коммуникатор.
– Дорогой профессор Бишоп! – начал Иоанн. – Стою на берегу озера Изник и понимаю, что значит история по-настоящему. Наблюдаю за тем, как идут работы… Ещё раз спасибо за вашу рекомендацию. Я возвращаюсь в Англию через неделю и собираюсь редактировать диссертацию. Надеюсь увидеть вас в скором времени и обсудить некоторые детали… В приложении к письму посылаю вам текст книги, о которой говорил. Роман об императоре Михаиле, частично исторический детектив… В каких-то частях даже триллер. Посмотрите, когда у вас будет время, пожалуйста. С уважением, ваш Иоанн Касидроу.
Иоанн замолчал.
– Конец сообщения? – осведомился коммуникатор.
– Да. Приложить к письму файл «Император Михаил». Последнюю версию.
– Ещё приложения?
– Нет. Отправить.
