скачать книгу бесплатно
Никола не только прокутил наследство, но и посадил свои почки, остался инвалидом. Их отношения изменились, Чинция перестала ездить к ним домой, требовать какого-то особого внимания, а он начал привозить Аврору раз, а то и два раза в неделю, но заветный трофей ей больше был не нужен. У меня сложилось такое впечатление, что Чинцию искалеченный Никола больше не интересовал, я стала более удобной мишенью. Она часто говорила, что не понимает принцип ненависти, а сама меня ненавидела. А я не понимаю принцип лицемерия, если ты отзываешься обо мне явно не с любовью, не делай вид, что я тебе нравлюсь, не ищи меня. Ситуация подобна сказке о Кощее. Смерть в игле, игла в яйце, яйцо в утке, утка в зайце, заяц в коробке, а коробка на высоком дубе. Самое интересное, Чинция называла меня змеей, которая жалит ядом. У тебя сложилось такое мнение обо мне?»
Инспектор который был поглощен в решение кубика-рубика, на самом деле использовал его, чтобы создать впечатление полной концентрации. В другой момент он решил бы его за меньший срок, но сейчас он был растерян. Фортунато улыбнулся, взглянул исподлобья. «А, спасибо что вспомнила обо мне, но вопросы здесь задаю я. Хорошо, раз уж тебя интересует моё мнение, ты – не змея. Я думаю, ты сама это знаешь. И вот тебе встречный вопрос, если ты проанализировала её поведение, поняла её суть, зачем реагировала на провокацию?».
Надя растерялась, когда кто-то спрашивал про её личное, она не сразу находила слова, чужой интерес вызвал в ней смущение. «Я не знаю, ты говоришь, как Маттео. Не ответить нельзя. Взирать и не видеть – удел апатичного человека. Обязательно следует реагировать пропорционально. В идеале нужно обратить удар против самого противника, в этом заключается принцип боевых искусств. Суметь дестабилизировать. Увернуться, воспользоваться движением по инерции, дернуть за руку и свалить агрессора на землю. В идеале в нашем случае было бы не общаться. Ну не задались у нас отношения. Бывает. В идеале Чинция начала бы прислушиваться к моим просьбам и уважать окружающих. А если ты пытаешься кого-то переделать, найти общий язык, то в первую очередь ты должен посмотреть в себя, и начать именно с себя. Ошибочно считать, что ты можешь переделать кого-то, в том числе и свой характер, но заставить себя работать над своими действиями – это вполне вероятно. Потому что кричать, критиковать, нецензурно выражаться, нервно писать телефонные сообщения с обидными словами – это не характер, это – привычка. Возможность избавиться от любой привычки, даже самой вредной, у каждого человека имеется. Сложно, тяжело, но при очень сильной мотивации, которая стимулирует силу воли, при ежедневной работе, не на один день, и не на два и потом распуститься, это вполне осуществимо. Это стремление будет ясно видно людям. По крайней мере, тебе должно быть жаль, что у тебя что-то не получилось. А вот как разъяснить такой факт, что Чинция после того, как она всячески просила перемирия, могла тут же сесть, написать и отправить дурное сообщение, ведь это даже состоянием аффекта нельзя назвать. У нас доходило до абсурдного, мы могли говорить с ней, я объясняла, что мне не нравится в её поведении, в конкретных действиях, а она мне отвечала, что всё это ерунда. Например, мне не нравилось, что она заходит без стука через черный ход, который находится на кухне. Что она заглядывает в окна, которые летом открыты для циркуляции воздуха и зовет ребенка. И я объясняла, почему мне это не нравится, сзади я её не жду и она меня пугала, и вообще находясь в собственном доме, человек, может чувствовать себя как дома, находиться в неглиже, отдыхать. Заниматься какими-то поделками с ребенком, а когда его отвлекают зазываниями, я не знаю, кому это надо. Он бежит к окну, и они так разговаривают.
Она соглашается и заново повторяет тот же самый поступок. Как это объяснить, у меня вот вертится на языке только единственное слово, неуважение. Его невозможно интерпретировать. Чтобы написать что-то необходимо время, пока ты пишешь, ты осознаешь, что ты делаешь, выбираешь слова. Сообщения такого типа, что я – манипуляторша, что в конце концов мне надоест её сын и я его брошу, что у меня нет друзей, что все женихи меня оставили, что я думаю лишь о развлечении и своём теле – это мысли. Когда ты получаешь смс , что твоё сердце – это гнездо зла, какова будет твоя реакция? Я не отвечала ей подобными низменностями, но и как-то тепло относиться к Чинции у меня не получалось. Ну и опять это была моя вина. У Нади кислая мина. Это называется, и так и сяк виноватым остаешься. Ну, или, пойди туда, не зная куда, принеси то, не знаю что. Я хочу подчеркнуть, сначала мне они очень понравились. Помню, я в первый раз пришла в магазин к ним знакомиться, а они переругались, но как-то добродушно и это меня развеселило. Мы переехали к ним в дом, на третий этаж, сейчас там живут Риккардо с Эленой. Я помню, мы все вместе поехали выбирать мебель, и они никак не вмешивались, все были довольны и счастливы. Это странно, было бы более понятно, если бы они были против нашей скорой свадьбы. Тяжелый момент, у Маттео только что умерла сестра, когда мы с ним познакомились. Оказалось, они затаили на меня обиду. Потом Чинция часто укоряла нас в том, что мы были такими равнодушными и непочтительными к смерти Арианны. Потом …. Я думаю, всё случилось так, как должно было случиться. Если бы мы не поженились тогда, то мы бы уже этого никогда не сделали. У него умерла сестра, у меня – дедушка, который меня вырастил, проследил чтобы я выучилась, и даже во взрослой жизни я сохранила привычку работать над собой, развивать интеллект, быть любопытной в хорошем смысле слова. Это самое главное богатство.
Во-вторых, я не была избалована и научилась находить в жизни даже мелкие радости, хватало малого. И я очень развила в себе способность мечтать. Единственная для меня загадка: почему я раньше желала того, что у меня есть сейчас, а сейчас с ностальгией вспоминаю прошлое, какой я была беззаботной. Моя жизнь всегда имела параллельную, где бы я не стремилась заполнить или исправить недостатки, своего рода идеальная проекция совершенных моделей бытия. Но только когда эти мечты становились реальностью, вся их ценность терялась в привычке думать и ухитряться ухватить за хвост новую грезу. А в душе досада – опять не успела, этого мне не хватало раньше, сейчас мне нужно совсем иное. И почему о всегда находился кто-либо, с кем бы я хотела себя сравнить.
Возвращаясь к периоду, когда мы познакомились с Маттео, для меня он был одновременно началом и концом. Я записалась в Университет, и сама рассталась со своим парнем, в разгар наших отношений, потому что он не хотел их развивать. Он считал, что было рано даже начинать совместную жизнь. Мне это было жизненно необходимо, общения хватало, я была окружена людьми, но возвращаясь домой, меня угнетало, как никогда, одиночество. Я разозлилась на судьбу, и несмотря на ничего не обещающую идиллию, я собралась с духом и закрыла эту дверь. Надеялась, что в этот раз мне повезет и откроет её тот, кто мне необходим. И это произошло, и даже очень быстро, всего лишь через неделю и по чистой случайности. Я могу три года прожить одной и за неделю изменить жизнь, если я недовольна собой. Не другими, в моменты неуверенности я прихожу к выводу, что всё лучшее осталось вне меня, тогда начинаю отчаянно искать любую возможность, чтобы добиться и доказать себе, что я достойна счастья. Видишь ли, можно быть счастливым и не замечать этого, так как и счастье приедается. Это счастье внутреннее, неразличимое, счастье обывателя, а потом вдруг хочется устроить ни кому не нужную выставку, а иногда и распродажу реквизитов, что ты имеешь право им обладать.
Если бы я была поклонницей татуировок, я бы какую-нибудь часть своего тела заклеймировала собственным стихотворением, которое называется «Радуга». Это когда за пеленой слез не различаешь дождя и вдруг деспотично врывается на сцену солнце, в считанные минуты устанавливая своё превосходство и иссушая как по-волшебству черные зловещие тучи. В эти десять-пятнадцать минут можно увидеть яркую радугу. Редкостное, незапланированное, трогательное и вызывающее восторг явление. Такой же эффект у неожиданного счастья.»
Надя достала из сумки небольшую связку ключей: «Я заказала брелок с этим стихотворением, хочешь, почитай.»
Фортунато протянул руку и посмотрел на миниатюрный квадрат из оргстекла. «Здесь без атрибута любого уважающего себя следователя не обойтись!», он открыл ящик стола и достал лупу. Навел на текст и начал читать:
Кислородом насытить загустевшую кровь,
Почувствовать пульс не поможет любовь,
Разрядить бремя статики молниеносной стрелой,
С серых туч моих мыслей – вперед за весной.
Средь толпы кто-то спросит: зачем ты спешишь,
Худеть же не надо, и от себя не сбежишь,
Этот опыт движенья – не строгий зарок,
Это стиль моей жизни – средь петлистых дорог.
Когда свод разорвется и разгрозится дождем
В другой части солнце, мглу раскрасит лучом,
Влага вдруг засияет, чтобы радугой стать
Мне выхода нет, лишь только бежать.
Фортунато вернул связку, он не знал что думать.
Надя продолжила как ни в чем не бывало: «Я знаю что в жизни всё так устроено, природа – лучший учитель. Поэтому люди, которые пытаются продать радугу за обычный феномен, или иллюзионисты, или же скрывают вторую мрачную реальность. Так же бы я наглядно проиллюстрировала наши разногласия и недопонимания с Чинцией, ей нравилась мгла и буря, а я не стеснялась радоваться радуге. Я предпочитаю спортзалам открытое пространство, и люблю движение, противоположное статике. Потому мне ни о чём не жаль. Как ни крути, самые счастливые годы в моей жизни я провела с Маттео.
До него жизнь была тоже чудесна, первые концерты рок-музыки, увлечение журнализмом, работа на телевидении, путешествия. Я жила одна, видимо если бы я свободной хотела остаться, я навсегда бы зацементировалась в периоде первого Университета и том энтузиазме. Только понятия навсегда и никогда не существуют, они приедаются. Я никогда, нет, настолько редко, что практически никогда, до Маттео не ходила на дискотеки. Вместе с ним мы лет пять ходили танцевать каждую неделю, потом нам это надоело, я закончила учиться и мы решили стать родителями. Начался новый, более совершенный цикл моей жизни. Я вспоминаю беременность, как погружение в блаженное состояние, мне нравилось просто гулять, смотреть на природу, на людей, тогда то я и научилась это делать. Какое-то состояние оцепенения, когда время замирает, да и вообще не имеет никакого значения. Когда родился Маттео, то же самое время деформировалось, закружилось, завертелось, как в вихре. В этом водовороте мне быстро пришлось научиться жить за двух людей. Физическая усталость стала нормальным состоянием, дом и Маттео легли на мои плечи, и я ещё помогала мужу на работе. Я не хочу вдаваться в подробности быта, думаю, они мало имеют общего с делом, по которому я здесь нахожусь. Могу сказать, что заниматься домом – работа, которую нужно оценивать как таковую. В моем доме, к сожалению, этого не произошло, наоборот, вместо того, чтобы помочь, мне зачастую ставили палки в колеса. Чувство горечи и обиды из-за несправедливого отношения к молодой матери, это единственное, что приходит мне на ум, когда я думаю о покойной Чинции. Я уж не говорю о солидарности между женщинами.»
Надя замолчала, думая, что несмотря на то, что она так долго говорила, она сказала лишь малую часть из того что хотела. Она улыбнулась, забавно было то, что в университете она изучала именно слова, и сейчас, в нужный момент, когда они могли её спасти, она их не находила. Как собрать их воедино, чтобы пропорционально отобразить то, что происходило внутри неё?
Инспектор был рад этой короткой паузе, он слишком хорошо начинал понимать Надю и это его настораживало и пугало. «Послушай, нам надо прерваться, если хочешь, мы можем продолжить завтра. Либо давай спустимся в бар, и для начала, переменим тему. Тебе надо отвлечься!»
«Почему ты так обо мне заботишься? Твои коллеги вели себя совсем по-другому. Они задавали конкретные вопросы, которые касались убийства, да мне бы и в голову не пришло рассказать им то, что я тебе рассказала. Не потому, что я хотела что-то скрыть.»
«Да, да, я знаю», перебил её Фортунато. «У каждого свои методы. Меня интересуют люди, я их терпеливо слушаю, но не всегда. Иногда достаточен сухой допрос.»
Надя выглядела безмятежно. «Она действительно, как ребенок, поплакала и тут же утешилась. Странно, правда», подумал Фортунато и заулыбавшись во весь рот добавил: «Тебя действительно удивляет и даже не из рода вон выходящее мнение? С кем ты общалась до сих пор? Или ты думаешь, что раз ты в полиции, мы тебя, как заключенную должны скрутить и пытать? Расслабься, я уже тебе сказал, или дал понять, что ты мне нравишься».
Он поднялся, и не переставая улыбаться, взял ее за руку: «Пошли».
Надя отказалась ехать в лифте: «Я боюсь застрять.»
Потом, помолчав, добавила: «Не знаю почему привыкнуть можно ко всему. Прикосновение, которое когда-то лихорадило и вызывало мурашки, при неоднократном повторении вдруг становится обычным и незначительным. Взгляд, поцелуй длиною в вечность теряет свою продолжительность, рецепторы нервной системы омологируют их как само собой разумеющиеся. Первая, приносящая удовольствие, сигарета, со временем, перестает расслаблять и обжигает горло. Только вот реакция на агрессию не меняется, привыкнуть к ней невозможно. Как и в первый раз учащенно колотится сердце, кровь переполняет мозг, пульсируют вены и выделяется пот. Как и в первый раз осаждают вопросы, зачем, почему?»
Фортунато кивнул, и они уже доехали.
Они спустились в обычное кафе, где были лишь столы и прилавок, за которым стояла тучная женщина, без всякого намека на приветливость.
«Что желаете?», спросила она. Фортунато рассмеялся, женщина же осталась невозмутимой.
«Ну а я если бы я пожелал устриц, что бы ты сказала, Джудитта?»
«Что их нет. Имеется полицейский набор, пиво, чипсы, кофе, ну и съестное, ничего необычного, разумеется. Но вы должны знать, что многое уже разобрали. Можете выбрать из витрины.»
Выбор был невелик, лишь пара сандвичей и круассанов. «Видишь Джудитта, какая красивая работа мне попалась сегодня, может предложить ей шампанского?»
Фортунато подмигнул и по-заговорщически прошептал на ухо Наде: «Это я предлагаю тебе некоторые незначительные услуги, от которых неловко отказаться и которые обяжут тебя ответить взаимностью. Это тот психологический трюк, о котором ты говорила. Он на тебе сработает?»
Надя отстранилась, глаза её в буквальном смысле округлились от неожиданности. «Не надо мне никакого шампанского, мне бы чаю с печеньем, если можно, спасибо. У меня сложилось чувство, что ты меня разыгрываешь.»
Фортунато обратился к Джудитте: «Мне полицейский набор.»
Уже за столом инспектор возобновил разговор: «Тебя никогда не дергали мальчики за косички?»
Надя начинала нервничать, из-за этого злиться: «Нет, я училась в женском классе.»
«Это заметно по тому, как ты себя ведешь.»
Надя не знала как реагировать, она помнила, что говорила с полицейским. Не хотела показывать смущение, и единственным выходом ей показалось отступление, увести разговор в другое русло. Поэтому поделилась наболевшим: «Мне нравился мальчик, сосед. Он играл на гитаре, и я ради него тоже начала учиться. Один раз решила произвести впечатление, интонировала жутко романтическую песню.»
Надя начала смеяться, таким образом прогоняя напряжение. Заулыбался и Фортунато: «Что, сработало?»
«Конечно. Как всегда не так как надо. Я смотрела на гриф гитары и не заметила, что объект моих воздыханий всю песню обнимал и целовал мою подругу.»
«Не знал, что ты умеешь играть. И этот настрой мне нравится больше. Мы тут много шутим. Наша работа хорошо учит чувству юмора, после того как насмотришься на трупов и наркоманов. Ну и… я же тебе сказал, расслабься. Почему ты заказала чай, а не алкоголь, как я?»
«Фортунато, алкоголь меня не расслабляет. А отшутиться и сострить – это самый простой способ замаскировать факт, что тебе невесело.»
«Во-первых, я уже просил не называть меня по имени. Во-вторых, почему ты так уверена, что пиво тебя не расслабит, может быть наоборот, оно как раз развяжет тебе язык.»
«Во-первых, я не знаю как его завязать, что происходит редко, Фортунато. Почему тебе не нравится твоё имя? Хотя я тебя понимаю, мне не нравилась моя фамилия, надо мною все надсмеивались в детстве, но когда я вышла замуж и у меня появилась возможность сменить её, я этого делать не стала. Твоё имя тебе идет, даже если я предпочитаю стандартные, обычные имена, и вообще всё. Я думаю, твои родители не хотели навредить, а наоборот, пожелали тебе везения. Кстати, какое имя бы ты сам предпочел для себя, и как бы ты назвал своего сына? Вот увидишь, у тебя сразу же появится повод для размышления. Я, например, выбрала имя для своего сына, потому что у меня не было выбора. Парадокс, правда? Я не назвала его в честь мужа, Маттео – это наилучшее из всех имен. По крайней мере, мне так кажется, для кого-то оно истерто…»
«Я согласен с тобой, а во-вторых?» Пришла Джудитта и принесла поднос с напитками. Она сразу же удалилась, не произнося ни слова.
«Во-вторых, это проверено, алкоголь меня не расслабляет. Я могу выпить это пиво и не захмелеть. Или захмелеть, но иметь контроль над ситуацией. Какой тогда смысл? Я лишь раздражаюсь. Кто-то радуется, а я становлюсь хмурая. И потом, я не знаю меры. То есть, не то чтобы я буду пить до забытья, но некоторые люди, например, выпивают ежедневно стакан вина и говорят, это же полезно. Я так не могу, я уж если начала бутылку, то скорее всего её и закончу. И потом у меня болит голова. Я почему-то склонна к причинению себе вреда и постоянно твержу, что нужно научиться хитрости, но не всегда удается. Хотя, я всё равно стала более хитрой, чем раньше.»
Фортунато отпил из бутылки. «Насчет того, что ты сама себе делаешь больно – это вполне закономерно с твоим чувствительным характером. Тебе надо просто больше верить в себя и меньше слушать других. А ещё тебе нужно преобразовать свободную энергию во что-то креативное. Это очень похвально, что ты всю себя посвятила ребенку. Но тебе этого недостаточно, видимо из-за этого ты так болезненно и реагировала на свою свекровь. Вот мне, наоборот, хотелось бы, чтобы меня кто-то покритиковал.»
Он прервался, чтобы сделать ещё один глоток, а Надя начала есть торт, который не заказывала. «Всем нравиться – скучно, складывается впечатление, что что-то в жизни не так. Даже те, кого я отправил в тюрьму, и то меня не ненавидят. Почему так, я ведь и не стараюсь.»
Надя поперхнулась от неожиданности: «Слушай, так у тебя дар, радуйся этому. Вот правду говорят, что человеку никогда не угодишь. Расскажи мне, как у тебя получается подыскать ко всем ключ. Ведь и я, на самом деле, не могу представить, что в тебе есть недостатки.»
«Если это комплемент, то спасибо. Недостатки есть, и ответ напрашивается сам собой, мы просто недостаточно знакомы, чтобы они стали очевидны. Я учился, закончил психологию. Мой папа был адвокатом, а мать – психологом. Меня всегда интересовала натура людей, поэтому я пошел по стопам матери, но профессию выбрал такую, которая скрещивает справедливость и гуманность. Или же она выбрала меня. Это всего лишь случай.»
«Я не думаю, что ты веришь в случайность, а если и так, то я нашла в тебе небольшой изъян. То, что мы с легкостью принимаем за знамение является тем, что мы уже сознательно или подсознательно желаем или ищем. Это мы определяем важность событий или явлений, их же просто можно не заметить. И потом, я не верю тем людям, которые всем нравятся. Потому что даже если ты такой успешный, наверняка найдутся личности, которые тебе будут завидовать, это нормально. Может быть тебе помогло твоё обучение, воспитание, не замечать всех этих негативных эмоций, но это не означает, что их нет. Способность мыслить и интерпретировать всех и вся позитивно – это бесценное качество, которое, я думаю, надо развивать, то есть, оно не дано от рождения. Мне кажется, ты это сделал. Это как привычка улыбаться. Сначала нужно постоянно помнить, улыбаться даже тогда, когда этого делать не хочется. Потом будет получаться машинально, и у людей сложится впечатление, что ты – солнечная личность. Мышцы лица запомнят это выражение, и даже когда улыбка будет отсутствовать, всё равно все будут думать, что ты – улыбчивый человек. Я, например, постоянно забываю это делать, и моя свекровь упрекала меня за вытянутую мину. Я всегда почему-то считала, что окружающим нужна честность, если болит голова или в ней полно проблем, то скрывать их – лицемерие. Это не правильно, никто не нуждается в подобной искренности. Да и вообще лучше меньше говорить, да больше слушать, у собеседника сложится мнение, что ты заинтересован, что ты общителен. Так и плохим стать сложновато, и очень легко втереться в доверие. Не так ли, Фортунато? Долг платежом красен. Раз уж мы пришли сюда отвлекаться, может и тебе тоже пора делиться…»
Надя сделала долгую паузу, как будто бы желая услышать ответ инспектора, но никакой реакции не последовало. Он лишь улыбался. Надя, вздохнув, продолжила: «Элена, она такая, тебе надо с ней обязательно побеседовать.»
«Конечно. Она единственная не в списке подозреваемых. Что ты можешь о ней рассказать?»
«Она, по словам Чинции, святая.»
«Так-так, я слышу ехидцу в голосе.»
«Естественно. Я не завидую, хотя бы потому что не хотела быть такой, как она, но чувство обиды она во мне вызывает. Она не училась, ей повезло и она сразу после школы, по знакомству, нашла замечательную работу. Дома она даже постель не заправляет, это делала Чинция, я уже не говорю про глажку, уборку и другие бытовые обязанности. Она – скупа. И никому в голову не приходит её критиковать, даже если раньше Чинция делала ей редкие замечания, Элена лишь улыбалась и объясняла свою лень неумением вести домашнее хозяйство. И всё ей сходило с рук. Мои раздоры с родителями Маттео начались как раз с уборки. Я жила спокойной жизнью и училась. Свой этаж я убирала сама, и постель тоже заправляла. Чинция иногда просила меня съездить за продуктами, но потом она жаловалась, что я что-то сделала неправильно, не так как она. В любом случае, когда она просила меня что-то сделать, я всегда старалась и делала. В один ужасный день они просто решили разрушить доброжелательные отношения. Это была не просто критика, они нагло подшучивали надо мной, что мне надо было выйти замуж за миллионера, что она мне не может ничего сказать, так как я подумаю, что она обращается со мной, как с служанкой. А они для меня были семьей, и я общалась с ними как с таковыми. Мы, собственно говоря, и есть родня, Чинция и Чезаре – бабушка и дед моего сына, тогда его не было, но в любом случае я была женой Маттео. А Элена – кто им, она просто живет, копит деньги, это очень удобно. О ней беспокоятся, она даже из центра на своих ногах не может вернуться, за ней должны приехать на машине. Вдруг на неё нападут, даже днем. Я хочу сказать, что мы живем от центральной площади на расстоянии пяти минут ходьбы. Мы с Маттео часто выходим даже перед ужином прогуляться, и это спокойно и безопасно. Все говорят, Элена – приятная. Ну я тоже была когда-то такой, пока они меня не изменили. Я была застенчивой, долго работала над собой, чтобы остаться безобидной и доброй несмотря на укусы. Это уже потом я поднаточила зубы и решила следовать поговорке око за око, зуб за зуб. Подействовало больше, Чинция не оставила за мной привилегии на отсутствие реакции, она ждала оскорбление в ответ на оскорбление и только потом успокаивалась.»
Фортунато кивнул: «Я отвечу на твой вопрос, который ты задала и забыла, я расскажу про себя. Мои родители умерли в тот год, когда ты вышла замуж. Незадолго до этого замечательного события, всего лишь девятнадцать дней до него, случилось землетрясение в Аквиле. Триста девять умерших, тысяча шестьсот раненых. Среди погибших, двое – мои родители. Мы спали. А я проснулся и почему-то решил, что мне надо покурить. Я оделся и вышел на балкон. Почему-то мне хотелось думать, что наконец-то пришла весна, что воздух свеж и всё расцвело. Эти пять минут романтики стали разницей между жизнью и смертью. Я уже давно затушил сигарету, но так и продолжал стоять, чему-то улыбаясь. Тот звук я хорошо запомнил, глухой, ужасающий, я подумал на бомбу. У меня начал уходить пол из-под ног и я инстинктивно бросился на землю. Всё начало падать и рушиться, и даже не поняв, что происходит, я лишился чувств. Я практически остался цел и невредим, за исключением ушибов и перелома.
Главное ранение было у меня в голове, я впал словно в сильную депрессию и каждый день себя спрашивал, за что мне такое везение, почему я не остался дома, почему была весна, а не зима, зимой мне наверняка не хотелось бы стоять на холоде. Почему я не умер со своими родителями, которые для меня были всем. Почему я не бросил курить раньше землетрясения, а потом, когда сигарета вызывала во мне острое чувство вины. Ты правильно заметила, я не верю в случай, это – краеугольный камень эволюции. Тот факт, что я оказался там было закономерен, но почему? С этого я начал, я перестал задавать вопросы себе и решил помогать людям. Всем, кто в этом нуждается или нет. Искать не было необходимости, моя трагедия была всеобщей травмой. Через год я решил переселиться подальше от того места, избавиться от ежеминутного напоминания о горе. Моя судьба нашла мне применение. Я сделал над собой усилие, и начал улыбаться. То, каким ты меня видишь – это моя работа над собой. Окружающие, конечно, помогли, но за приветливым отношением я часто видел жалость. Кстати, отвечу мимоходом и на другой твой вопрос, брошенный на ветер. Моего отца звали Маттео, и если бы у меня родился сын, я бы его тоже так назвал. Странно, что твой муж не оценил этот жест, что ты дала его имя своему ребенку.»
Надя осталась без слов. Она не ожидала услышать интровертный экскурс в мир экстравертного баловня судьбы: «Ну почему ты думаешь, что не оценил. Конечно, не пел дифирамбов, не радовался, как любой другой человек. Я привыкла, мне нужно постоянно карабкаться, и я все надеюсь, что кто-то, когда-то, это оценит. Но вот, я взобралась на вершину, а всем всё равно. Ну хорошо, думаю, там другая гора ещё выше, полезу-ка я туда. Вот так я всю жизнь изворачиваюсь, приспосабливаюсь и никакой похвалы. Я – Козерог, родилась двенадцатого января.
Но опять я о себе, я наверное стала эгоисткой в той долине слез и равнодушия. Ты знаешь, я помню день землетрясения. Мы с Маттео были в Париже. Мы проснулись и вышли в ресторан гостиницы, чтобы позавтракать. Там была газета, и на главной странице фотография краха. Нашего французского хватило, чтобы понять, где и когда произошла трагедия. Я помню, что мы были безумно счастливы, и действительно всё было в цвету. Только в последний день, когда мы хотели пойти в Лувр, был дождь, мы туда не попали, так как была очередь, а поехали на выставку Дали на Монматре. Если честно, тогда я не могла представить того ужаса, как если бы он касался тебя лично. Случившееся позже землетрясение в Аматриче, и что оно означает для жителей, я поняла больше. Просто у меня уже был ребенок, и я была старше достаточно, чтобы вообразить себя на другом месте. Когда вся та рутина, которую мы так не любим, вдруг перестает существовать, вот тогда замечаешь её ценность. Когда привычки, знакомые места, люди, всё или не всё остаются под обломками, понимаешь, что там осталась и твоя жизнь… У меня перед глазами стоит картина: циферблат остановившихся часов на уцелевшей колокольне без церкви, которые показывают точное время первого рокового толчка. Вот так может замирать время. Ты правильно сделал, что уехал.»
