Одержимый

скачать книгу бесплатно

– А я все гадал, когда же ты ускользнешь из тисков всех этих бредящих замужеством дебютанток, которых так жаждал пригласить на маскарад мой отец, – с усмешкой сказал Уоллингфорд. – Девственницы так чертовски скучны и утомительны! Дайте мне куртизанку с опытом и умением, чтобы встряхнуться после общества жеманной, стыдливой девственницы!

– Признаю, это было нелегкое испытание – избежать их ловушек, но я справился, – засмеялся Линдсей, подумав о несметном числе молодых леди, которые пытались загнать его в один из множества темных укромных уголков танцевального зала. Девственницы могли быть неопытными в спальне, но, когда речь шла о поиске выгодной партии, они превращались в мастериц манипуляции.

– Ну, что ты об этом думаешь, дружище? – спросил Уоллингфорд, размашистым жестом обводя убранство гостиной, которая недавно была отремонтирована и декорирована в восточном стиле. В стиле, который ныне слыл последним криком моды среди художников и поэтов, считавших себя представителями романтизма, подобно Байрону и Шелли. – Тебе наконец-то удалось привить мне свои вкусы, Реберн, я превратился в заправского турка, – с резким язвительным смешком бросил Уоллингфорд. – О, я знаю, эта гостиная явно не дотягивает до твоей шикарной комнаты, но для начала неплохо, ты согласен?

– Точно, так и есть, – отозвался Линдсей, вдыхая пьянящий аромат, исходящий от горящей рядом с ним ароматической палочки. Линдсей склонился над ней, втянул ноздрями дым, благодарно вздохнул и снова опустился на мягкие диванные подушки, чувствуя, как сковавшее живот мучительное желание медленно нарастает, а потом стихает.

– Я остался весьма доволен результатами. Без сомнения, эта гостиная сослужит хорошую службу, когда нам вздумается искать удовольствий. И разумеется, я был еще более очарован этой комнатой, когда увидел, в какую ярость привела она моего отца. – Уоллингфорд издевательски растягивал слова, на его губах играла хищная улыбка. – Это заставило папашу задуматься, что я сделаю с домом, этим чудовищем в готическом стиле, как только он отправится к праотцам. Признаюсь, я обожаю мучить его предположениями о том, что может произойти после его кончины. Может быть, я превращу это место в бордель или, еще лучше, в притон курильщиков опиума, где распутники и лентяи могли бы вальяжно развалиться и обкуриваться вволю. Конечно, вокруг будут возлежать леди, делая обстановку намного более развратной, как ты думаешь? Уж это обязательно заставит старого козла перевернуться в могиле! Впрочем, довольно о моем отце. Пойдем выпьем, старина.

Последние слова Уоллингфорд произнес уже нечленораздельно, постепенно хмелея, и добавил:

– Нам нужно основательно набраться перед тем, как придется вернуться на этот скучный бал моего отца. Просто необходимо повысить градус!

– Я пас, – бросил Линдсей, заметив, как Уоллингфорд потянулся к руке молодой служанки, одетой в восточные шелка и чадру. Граф потянул ее к себе, рывком усадил на колени, и кларет выплеснулся через край его бокала, пролившись в бесстыдно выставленную напоказ ложбинку между грудями юной девушки.

– О, смотри-ка, – все так же нарочито медленно произнес Уоллингфорд, и его глаза порочно заблестели. – Новый способ потягивать свой обычный вечерний напиток.

Взрыв мужского смеха сотряс комнату, когда Уоллингфорд склонил голову к груди девушки и слизал струйку красного вина, сочившуюся между аппетитными холмиками служанки. Вместо того чтобы с негодованием отбиваться, девушка, очевидно профессиональная куртизанка, захихикала и прижала его лицо к своему декольте.

– Пойдем посмотрим, что еще может протечь между ними, – промурлыкал Уоллингфорд, заставляя себя подняться на нетвердые ноги. Его глаза ни на мгновение не отрывались от огромных, цвета слоновой кости холмов грудей куртизанки.

Линдсей отвел взгляд от покидающей гостиную пары. Ему довелось быть свидетелем пьяных оргий с участием собственного отца – их было больше, чем Линдсей мог сосчитать. И теперь у него не было ни малейшего желания наблюдать, как Уоллингфорд строит из себя дурака – точно так же, как и следовать за ним вниз, по шаткой дорожке хмельного небытия.

Окинув взглядом комнату и заметив, что несколько мужчин тоже предпочли уединиться с другими не возражающими против страстных ласк женщинами, Линдсей вздохнул и выдернул ароматическую палочку из деревянного, украшенного медью держателя.

Помахивая палочкой перед носом, Линдсей позволил закручивающимся струйкам ласкать его кожу, потом вдохнул запах, смакуя терпкий аромат, как истинный знаток. Букет был богатым, земляные ноты с легкими оттенками моха и сандалового дерева. Определенно, турецким. Ничто не пахло столь же крепко, как турецкий опиум.

Закрыв глаза, Линдсей откинул голову на спинку дивана и бросил взгляд на часы. Полночь еще не наступила. Придется немного подождать, прежде чем он встретится с Анаис на террасе. Линдсей думал о возлюбленной, вспоминая, как она выглядела там, в конюшне, когда стояла перед ним, полностью обнаженная. Какой же она была красивой с этими своими медово-белокурыми волосами, разметавшимися по плечам, широко распахнутыми голубыми глазами – восхитительными глазами, всегда полными жизни и задора! Линдсей с наслаждением вызывал в памяти воспоминания о ее пышных, с розовыми верхушками грудях и восхитительно-округлом холмике ее живота. Он явно провел недостаточно времени, поклоняясь этому мягкому животу, а еще не позволил себе задержаться подольше на нежной впадине между ее бедрами…

Линдсей пристально смотрел на представший перед мысленным взором мягкий треугольник, самую сокровенную частичку тела Анаис, где сходились ее пышные бедра и соединялись покрывавшие соблазнительный холмик мелкие завитки. Это было загадочное, непостижимое место – место, неудержимо манившее его, место, созданное для его губ, его пальцев, его члена. Боже праведный, как же сильно Линдсей вожделел Анаис! Каких-то пару ночей назад он овладел ею дважды. И вместо того чтобы умерить его желание, это лишь разожгло его страсть, его потребность быть с ней.

Сколько же времени прошло с тех пор, как Линдсей впервые захотел затащить Анаис в свою постель? Ему было шестнадцать. Вот как долго он мечтал об этой девушке! Четырнадцать долгих, мучительных лет – все эти годы он видел ее, слышал ее, был с ней рядом. Он провел очень много лет, страстно желая давнюю подругу, представляя у всех женщин, с которыми делил ложе, ее лицо.

Он ждал слишком долго, со вздохом подумал Линдсей, бросая использованную ароматическую палочку на стол. Да, он потратил впустую слишком много лет. Но он не был уверен – ни в ней, ни в себе самом.

Ровно до того сладостного момента, две ночи назад, Линдсей не знал, что на самом деле думает о нем Анаис. Пока Линдсей учился в Кембридже, она присылала ему письма – эти послания были неизменно сердечными и доверительно-личными, хотя оставались в рамках приличия. Линдсей никак не мог понять, что же по-настоящему творится в сердце Анаис, – и это несмотря на то, что он провел множество ночей, внимательно перечитывая ее письма и пытаясь отыскать в них хоть малейший признак того, что она питает к нему ответные чувства.

Линдсей, в свою очередь, бесчисленное количество раз начинал письма, объясняясь Анаис в любви, признаваясь в своей физической потребности обладать ею. Доверял свои сокровенные чувства бумаге, но потом комкал письма и бросал их в огонь, боясь, что эти сладострастные чувства и поступки заставят Анаис отвернуться, навсегда вычеркнуть его из своей жизни. Так и выходило, что Линдсей долго выжидал подходящего момента, пытаясь убедиться в том, что Анаис отвечает ему взаимностью.

Но Линдсей сомневался не только в ней. Он волновался о том, достоин ли сам такой возлюбленной.

Анаис могла казаться застенчивой и даже немного пугливой молодой женщиной, но одновременно она была благовоспитанной, получившей прекрасное образование леди, которая знала себе цену. Она не походила на других окружавших Линдсея женщин – напыщенных, беспокоящихся лишь о деньгах и моде. В этом и заключалась особая красота Анаис. У нее не было ни малейшего представления о том, насколько чертовски желанной и очаровательной она была, эта скромница не умела пользоваться преимуществами своего чувственного, пышного тела, чтобы получать то, что хотела. Анаис не относилась к подобному, расчетливому типу женщин. Она твердо, с непоколебимой верностью отстаивала свои убеждения. Для Анаис существовали только белое и черное, добро и зло.

В ее жизни не существовало никаких оттенков серого – а большая часть жизни Линдсея была не чем иным, как серой пеленой тумана. И все же, какой бы непреклонной ни казалась Анаис в своих взглядах на правильное и неправильное, она была доброй, заботливой, вдумчивой и восхитительно-невинной. Попросту говоря, Анаис была ангелом для него, сущего демона.

Ее дружба значила для Линдсея все, была всем его миром. Он ценил эту дружбу как редчайшую из драгоценностей. Он доверял Анаис такое, о чем никогда не поведал бы больше никому, ни одной живой душе. Она знала Линдсея в большей степени, чем кто-либо другой на всем белом свете, и это вряд ли когда-нибудь изменилось бы. В Анаис было нечто располагавшее к открытости и искренности. Ей всегда удавалось утешить Линдсея, заставить его почувствовать себя спокойным, безмятежным, любимым…

Осознавала это Анаис или нет, но она заняла важное место в сердце Линдсея, так глубоко обосновалась внутри, что казалось, навеки поселилась в его душе. Она готова была находиться рядом, несмотря ни на что, пройти вместе с Линдсеем сквозь огонь и воду, невзирая на явное отвращение к его отцу и его распутному поведению.

Сколько раз Линдсей говорил Анаис о своем отце? Как боялся, что может вырасти таким же? И как часто Анаис убеждала Линдсея, что он – не его отец? Сколько твердила о том, что Линдсей ни за что не переймет слабостей и пагубных привычек родителя?

Анаис безоговорочно верила в человека, которым был Линдсей, – человека, которым, как она знала, он мог быть. И Линдсей никогда не совершил бы ничего, что могло бы пошатнуть это доверие, потому что понимал: потеряй он веру Анаис, и у него не останется вообще ничего. Без Анаис он станет лишь сыном собственного отца – и, увы, не только по крови.

– Добрый вечер, Реберн.

Открыв глаза, Линдсей заметил Гарретта, лорда Броутона, который откинул назад фалды своего фрака и уселся рядом на диванной подушке.

– Добрый вечер, Броутон.

– Занятное местечко для распутства, не так ли?

– Хм… – пробормотал Линдсей, потом зажег еще одну ароматическую палочку и протянул ее другу, который отрицательно покачал головой. Линдсей безразлично пожал плечами и принялся помахивать палочкой с запахом опиума под носом, вдыхая вьющийся дым.

– Не знаю, как ты выносишь эту дрянь, – закашлялся Броутон. – Черт возьми, я чуть не задохнулся в тот самый момент, когда зашел в комнату! Эта гадость дьявольски одурманивает голову, и каждый раз, когда я ее вдыхаю, меня чуть ли не наизнанку выворачивает в ближайшую кадку с пальмой.

Линдсей снова закрыл глаза, позволяя своему разуму затуманиться, замедлить ход мыслей.

– Ничто так не расслабляет сознание, как немного высококачественного турецкого «рахат-лукума», Броутон. Он создан, чтобы поднимать настроение, переносить тебя в другое место и другое время. Это напоминает воплощение мечты, – тихо произнес Линдсей, вспоминая порочные грезы об Анаис, томившие его все эти годы. Страстные, чувственные мечты о том, как он занимается с ней любовью всеми возможными способами. Мечты о пылких любовных ласках и горячих, неистовых плотских утехах.

– Боюсь, единственный турецкий рахат-лукум, которым я балуюсь, присыпан сахарной пудрой.

– Перестань быть таким отсталым, лучше закури! Пустишь облако дыма, и с тобой начинают твориться чудеса, понимаешь? «Волшебный туман» прогоняет хандру, рождает веру в лучшее, превращает страх в смелость и делает молчуна красноречивым. Тебя поразили бы вещи, которые ты можешь вообразить, когда дым ласкает твое лицо. Черт, ты даже можешь обнаружить давно дремавшего поэта под собственной добропорядочной оболочкой.

– К сожалению, у меня совсем нет воображения, – проворчал Броутон.

Линдсей не был поэтом, но он определенно обладал живым воображением. Даже теперь, когда кровь загустела и медленнее потекла в жилах, Линдсей мог представить Анаис, стоящую на коленях, ублажающую его член своим ртом. Линдсей хотел видеть, как этот восхитительный розовый ротик обхватывает его толстый ствол. Он мечтал наблюдать за тем, как член блестит от прикосновений ее влажного рта и пульсирует от нетерпеливого желания обильно разрядиться на ее полные вздернутые груди.

– Мне не нужно ничего, чтобы расслабить свое сознание, благодарю. Да и тебе тоже, – принялся читать нотации Броутон. – Слушай-ка, а тебе уже не достаточно? – спросил он, и в его голосе вдруг послышалось беспокойство. – Ты выглядишь так, будто вот-вот уснешь.

– Не-а, – улыбнулся Линдсей, чувствуя себя обмякшим и расслабленным. Он мог уснуть, прямо в объятиях Анаис – собственно говоря, он так и сделает сегодня ночью, сразу после того, как хорошенько позанимается с ней любовью. Этой ночью он собирался пригласить ее домой – на диван, заваленный подушками. Он похитил бы ее, свою одалиску, и забрал в свой гарем. Он собирался раздевать ее, ласкать языком, жадно поглощать ее долгими часами.

Линдсей планировал все это с ней, своей возлюбленной, своей второй половинкой, ожидая ее и того момента, когда сделает ей предложение – это будет нечто запоминающееся, особенное. Линдсей представлял, как будет держать Анаис в своих объятиях – изнуренную ласками, обессилевшую после страстной разрядки. Он воображал, как склоняется над любимой и нежно целует ее, предлагая руку и сердце. Но эта блаженная картина тут же сменилась ярким ощущением погружения в ее мягкое, распахнутое, ждущее, чтобы им овладели, тело. Линдсей уже видел себя, толчками продвигающегося глубоко внутрь, властно заявляя права на Анаис и наблюдая, как ее губы приоткрылись от блаженства. Он снова погрузился бы в нее и прошептал свое предложение. «Да, определенно, это должно произойти именно так», – подумал Линдсей, и эти мысли заставили его член томительно напрячься. Он сделает предложение, пронзив Анаис своим мужским естеством, в тот самый момент, когда она будет дрожать от оргазма. И когда он выплеснет в нее свое семя, она судорожным, охрипшим от страсти голосом согласится стать его женой.

– Милорды? – позвал ласковый женский голос.

– Нет-нет, благодарю вас, – пробормотал Броутон, в напряжении замирая на соседней подушке.

Линдсей открыл один глаз и бросил взгляд вниз, на пару кремового цвета грудей, вываливавшихся из лифа украшенного бисером – лифа гурии, подумал он, заметив золотистое мерцание шелковой тесьмы, обрамляющей этот тесно обтягивающий бюст лиф.

– Попробуй это, Реберн, дружище! Турецкое лакомство, – усмехнулся Уоллингфорд с другого конца комнаты, когда его вечернее развлечение скользнуло тонкой ручкой вниз, к застежке брюк графа.

Линдсей открыл другой глаз и увидел, что гурия держит перед ним серебряный поднос. Взглянув в глаза наложнице, он увидел, как ярко те блестят. Линдсей видел эти глаза прежде, но никак не мог вспомнить где.

– Ну же, Реберн, – продолжал язвительно посмеиваться Уоллингфорд. – Попробуй кусочек! У греков есть их знаменитые виноградные листья, у турок – их «губы красавицы».

Безразлично пожав плечами, Линдсей потянулся к лежавшему на подносе бледно-желтому кружку в форме губ, напоминавшему маковый пирог.

– Думаю, вам больше придется по душе красный, – обольстительно промурлыкала гурия.

– Что ж, хорошо, – отозвался Линдсей, забирая с подноса другой, красный кусок пирога. Он засунул лакомство в рот и принялся жевать жесткий пирог. – Черт возьми, это ужасно, – пробормотал Линдсей Броутону, энергично работая челюстью. – Турки могут оставить эти «губы красавицы» себе. Я, несомненно, предпочел бы виноградные листья.

– Эта девушка кажется очень знакомой, – задумчиво произнес Броутон, внимательно следя за плавными передвижениями гурии по комнате.

– Возможно, она покажется еще более знакомой после проведенной с ней ночи? – с усмешкой бросил Линдсей.

Броутон стрельнул в него возмущенным взглядом:

– Могу я тебе напомнить, что ухаживаю за мисс Томас?

Линдсей снова пожал плечами и отвел взгляд. Это, конечно, его не касалось, но Ребекка Томас не представлялась исключительно хорошей партией для друга. Было в этой девушке нечто, чего Линдсей никак не мог понять и объяснить, но это ощущение казалось сомнительным, даже неприятным. Ему самому никогда не нравилась Ребекка. Она слыла интриганкой, умевшей ловко манипулировать людьми, к тому же бессердечной, равнодушной ко всему. Расчетливая холодность всегда читалась в ее глазах. Ну а кроме того, Линдсей не собирался смотреть сквозь пальцы на то, как циничная Ребекка пыталась вторгнуться в его нежную дружбу с Анаис.

«Ах, Анаис!» – спохватился Линдсей, пытаясь разглядеть в густеющем дыму циферблат часов.

– Ладно, мне пора, – сказал он, увидев, что стрелки приближаются к полуночи.

– И куда это ты собрался? – полюбопытствовал Броутон, когда Линдсей встал и принялся поправлять свой и без того безукоризненного вида жилет.

– Я ухожу, чтобы встретиться с очаровательной молодой леди на террасе.

– Береги ее. – В голосе Броутона зазвучали предупреждающие нотки, но Линдсея это не особенно взволновало.

– Я люблю ее, Броутон.

– Я знаю, но иногда…

Линдсей понимал, что собирался сказать его друг:

«Иногда ты ведешь себя так, что становишься недостойным столь хорошей девушки, как Анаис Дарнби».

– Мои дни в Кембридже остались в прошлом, Броутон. Я больше не тот наглый гуляка, не тот прожигатель жизни, которого ты знал по университету. Тогда я пытался понять, чего хочу от жизни, искал свое место и, помнится, был весьма безрассудным. Но мне больше не нужно ничего искать. Я знаю, чего и, главное, кого хочу.

Броутон потянулся к Линдсею и схватил его за руку, не давая уйти.

– Только не совершай ошибку, полагая, что ты – единственный, кому она дорога. Я дружу с Анаис столько же, сколько и ты. И мне бы не хотелось, чтобы она ощущала себя так, будто с ней легкомысленно поигрались, а потом бросили.

– На что это ты намекаешь? – сердито стрельнул глазами Линдсей.

– Думаю, ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду, Реберн. Если твои намерения по отношению к Анаис не отличаются благородством, не стоит добиваться ее взаимности.

Линдсей смахнул цепкую кисть Броутона со своей руки.

– Я никогда не обреку ее на бесчестье.

– Хотелось бы в это верить. Надеюсь, ты станешь прикладывать усилия – всегда! – чтобы быть таким мужчиной, который ей нужен и которого она заслуживает.

Отрывисто кивнув и стиснув зубы, Линдсей повернулся и направился к двери, немного сбиваясь с пути в этом тяжелом пару, висевшем в воздухе.

Открыв дверь, он с облегчением вывалился наружу, мечтая глотнуть свежего воздуха и прочистить сознание от всей этой беспорядочной паутины, внезапно опутавшей мозг.

«Анаис, – думал Линдсей, прислоняясь к стене, чтобы вернуть себе равновесие. – Я не такой, как мой отец. Я достоин тебя. Я могу быть тем мужчиной, который тебе нужен. Клянусь».

– Добрый вечер, Линдсей.

Он обернулся. Коридор резко сузился, заставив Линдсея ощутить приближение тошнотворного обморочного приступа. Огни свечей замерцали неистово, безумно, словно соскочив со своих восковых подставок, и Линдсей тревожно отпрянул, увидев, как язычки пламени запрыгали к нему, угрожая приземлиться прямо на одежду. Видение рассеялось так же стремительно, как и возникло, сменившись калейдоскопом ярких кружащихся пятен цвета, затуманивших его взор.

Моргая, Линдсей поднял взгляд от черно-белого пола, который, казалось, немного колыхался под его ногами, как лента на ветру. А потом Линдсей увидел ее, Анаис, стоящую в конце коридора в изумительном, в высшей степени соблазнительном пурпурно-золотистом одеянии.

– Анаис? – не веря своим глазам, произнес Линдсей.

Он попытался сделать шаг вперед, но не смог, ноги не слушались. Ему никак не удавалось сфокусировать взгляд на возлюбленной, он едва ее видел.

Черт возьми, что с ним происходит? «Губы красавицы», – внезапно вспомнил он. Чем же накормила его та гурия? Совершенно точно, он никогда прежде не баловался ничем подобным. Никогда не употреблял ничего, что обладало бы таким мощным действием.

– Линдсей! – вскричала Анаис, тут же устремляясь к нему.

Линдсей поймал возлюбленную в свои объятия и прижал ее к стене. Его руки принялись жадно бродить по округлостям Анаис, восхищаясь нежной кожей ее бедра, мелькнувшего под низко посаженной юбкой. Пальцы Линдсея запутались в тонком, как паутинка, пурпурном шифоне, и он заурчал, благодарный Анаис за обольстительный костюм, вдруг почувствовав себя таким возбужденным, как никогда еще в своей жизни.

– Поцелуй меня, – промурлыкала она тихим, гипнотическим голосом, который заставил его уже успевший затвердеть член прямо-таки вздыбиться в брюках. – Поцелуй меня, Линдсей, – повторяла она снова и снова, словно исполняя обольстительную песнь сирены.

Он отыскал уста Анаис и поцеловал ее, сначала медленно, потом более жадно, чувственно, ощущая, как она скользнула языком между его губами. Линдсей застонал, когда соблазнительница потерлась своим сокровенным холмиком о его пульсирующий вздыбленный ствол. Линдсей уже не мог себя сдерживать. Его кровь бурлила. Тело казалось вялым, расслабленным, словно Линдсей уже провел в постели уйму времени, словно они с Анаис уже вернулись из его спальни, а не стояли в коридоре, где их мог случайно увидеть кто угодно.

Она застонала и потянулась к оттопырившимся брюкам Линдсея, принявшись смело поглаживать его главное достоинство. Черт возьми, где скромница Анаис всему этому научилась?

– Прикоснись ко мне, Линдсей. Ласкай меня своим ртом, как тогда, в конюшне.

– М-м-м, да… – отозвался он, чувствуя, как пол снова уходит из-под ног. Опустив ее лиф, Линдсей взял в ладони соблазнительные округлости. И, открыв глаза, с трудом попытался сосредоточить взгляд на бледных грудях в его руках. Но вместо двух пышных, округлых полушарий перед глазами маячили четыре расплывчатых небольших мячика с неистово колебавшимися, будто танцующими сосками. Линдсей принялся моргать, силясь зафиксировать двоящееся изображение, чтобы припасть губами к Анаис и неистово ласкать ее груди, но чем больше он моргал, тем больше расплывалась перед глазами картинка.

– Попробуй меня на вкус, Линдсей, – подстегнула обольстительница, заполняя его ладони своими грудями, теми самыми грудями, что две ночи назад казались ему намного больше. Впрочем, теперь Линдсей явно пребывал не в здравом рассудке. Что-то неведомое управляло им. Даже в этой смутной пелене он не сомневался в том, что не одна только сила страстного желания стремительно неслась по его венам.

Линдсей попытался отбросить прочь все сомнения, все эти странные мысли. Он не должен овладевать Анаис прямо здесь, это было бы неправильно. Ради всего святого, он и так забрал ее девственность в конюшне, нельзя теперь взять Анаис вот так, у какой-то стены! Но он не мог сказать это собственному члену. Линдсей сгорал от желания быть с ней, погрузиться в ее соблазнительное, сочное тело. Он должен был услышать, как с уст Анаис слетает его имя, когда она закричит от блаженства. Ему нужно было услышать, что она любит его.

Давние страхи вдруг принялись настойчиво заползать в сознание Линдсея. Он отмахнулся от тягостных мыслей, но они вернулись, еще более упрямые, более ясные и убедительные. Нет, он не такой, как его отец. Линдсей никогда не погубил бы Анаис так, как его отец погубил его мать. Он любил Анаис. И знал, что будет любить ее вечно.

Желая показать Анаис всю силу своей страсти, Линдсей склонился к ее грудям и взял один из сосков в рот. Он жадно посасывал этот розовый холмик до тех пор, пока любимая не вцепилась ему в волосы пальцами и сладострастно не зашептала его имя, щекоча сбившимся дыханием его висок.

– Ты нужна мне, Анаис, – резко, судорожно бросил Линдсей. – Ты так мне нужна…

И все-таки что-то было не так. Он никак не мог отмахнуться от этой навязчивой мысли, снова и снова предательски вползавшей в голову, несмотря на все волшебство прикосновений Анаис. Определенно с его возлюбленной что-то происходило, что-то неправильное. Ее тело под пальцами Линдсея ощущалось не так восхитительно, как прежде – Анаис казалась слишком худой. А ему хотелось чувствовать ее такой, какой она была той ночью в конюшне – со всеми ее округлостями, мягкостями, пышными, чувственными формами.

– Скажи мне, – упрашивала чаровница, сжимая его член так, что Линдсей стонал от наслаждения и сладостной боли. – Скажи мне, что это намного лучше, чем в первый раз.

Он не мог отказать Анаис – не сейчас, когда она поглаживала его твердое копье через брюки. Он готов был взорваться, и все же его разум продолжал сопротивляться. Но Линдсей хотел доставить ей удовольствие. Черт возьми, как же сильно он хотел быть именно таким мужчиной, которого жаждет Анаис! А еще он отчаянно нуждался в разрядке. Боже, он больше не мог выносить эту чувственную пытку! Сейчас ему требовалось выплеснуть семя в руку Анаис и прижаться лицом к ее сладостно благоухающему горлу.

Она расстегнула брюки Линдсея, скользнула рукой внутрь и, найдя его член, принялась водить пальчиком вокруг влажной головки.

– Как же ты возбудился! Ты весь мокрый, уже изливаешь свое семя.

Член напрягся еще сильнее, и Линдсей толкнул бедрами вперед, вдохновляя ее не прекращать нежные поглаживания. Он никак не мог поверить, что его застенчивая крошка Анаис оказалась такой смелой. Но это только распаляло его. Чем больше дерзкая девчонка гладила мужское естество Линдсея, тем более возбужденным и безрассудным он становился.