скачать книгу бесплатно
– Возможно.
При этих словах складки кожи под подбородком Скании обозначились еще резче. Немного помолчав, он добавил:
– Ходят слухи. «Тюремное радио», так сказать.
– И что это за слухи?
– О том, что Трамниц якобы похвалялся, что в клинике начал вести дневник, в котором он описывает свои преступления.
Глава 7
Фридер
– Фридер? – раздался голос в мобильнике хирурга.
Услышав свою фамилию, произнесенную человеком, звонившим с незнакомого номера, врач, сидя за письменным столом, с раздражением откинулся на спинку стула. Он только что собирался встать, чтобы покинуть предоставленный ему кабинет, и направиться в операционную «Каменной клиники».
– Мне очень неловко, что приходится вас беспокоить, – отчетливо проговорил незнакомец.
И тем не менее его голос звучал как-то отдаленно, грозя утонуть в монотонном шуме бушевавшего за окнами кабинета ливня. Здесь, на втором этаже клиники, порывы ветра, попадая в вентиляционные и лифтовые шахты, производили звуки, напоминавшие завывания насмерть перепуганной собаки.
– С кем я говорю? – нетерпеливо уточнил Фридер.
– Меня зовут Тилль Беркхофф. Я отец Макса.
«О боже!» – подумал Фридер, невольно сделав глотательное движение и неосознанно кивнув.
Теперь он понял, с кем разговаривает и чего желает от него этот несчастный человек. Сердце у врача непроизвольно забилось сильнее. Пульс у Фридера участился, и его бросило в жар.
– Как вы узнали мой номер? – спросил он.
– У меня, как бывшего брандмейстера, все еще сохранились хорошие связи с нужными людьми.
Фридер схватился за воротник и ослабил верхнюю пуговицу на своей розовой рубашке поло. Розовый был любимым цветом хирурга, поскольку Хартмут считал, что он хорошо подходит к его загорелому лицу. Не зря же ему часами приходилось лежать в солярии.
– Послушайте, – сказал он. – Я не имею права говорить с вами о моих пациентах.
– А я и не собираюсь говорить о них. Мне надо, чтобы вы кое-что для меня сделали.
В голосе звонившего человека ощущалась переполнявшая его ярость, и Фридеру сразу стало ясно, что именно подразумевал Беркхофф под этими словами. Он мог бы сказать и иначе, приблизительно так: «устранить проблему», «помочь восторжествовать справедливости» или «сэкономить много денег налогоплательщиков».
– Вы наш разговор записываете? – поинтересовался Фри-дер и потушил настольную лампу.
Ему действительно пора было отправляться в операционную и начинать подготовку к операции.
– Речь идет о моем сыне, – зло прошипел Беркхофф, внезапно обратив свой гнев непосредственно на Фридера.
– Прошу прощения, я не это имел в виду. Просто, просто так… – Он немного замялся. – Я и представить себе не могу, чего вы от меня хотите, – произнес хирург и подумал: «Хотя его можно понять. Мне тоже хотелось бы, чтобы человек, похитивший и убивший моего сына, закончил свою жизнь в страшных мучениях».
Ход его мыслей прервал жесткий голос Беркхоффа:
– Неправда! Все вы знаете!
– Нет! – Руки у Фридера начали подрагивать. – Я не могу и не хочу убивать человека!
Он сознательно произнес это достаточно громко и как можно честнее на тот случай, если Беркхофф все же производил запись их разговора. Однако, к его удивлению, Тилль произнес совсем не то, чего он ожидал:
– А вам и не надо этого делать.
– Чего же вы хотите?
В телефоне послышалось сопение. Беркхофф коротко извинился, прочистил нос и заявил:
– Я прошу вас сделать совершенно противоположное.
– Не понял.
– Я прошу, нет, умоляю вас сделать все возможное, чтобы Гвидо Трамниц выкарабкался. Ему необходимо пережить операцию, понимаете? Ведь он единственный, кто знает, что случилось с моим сыном. Трамниц должен раскрыть свой секрет, а не уносить его с собой в могилу.
– Хорошо, хорошо, – тронутый такими словами, ответил Фридер. – Я сделаю все, что смогу.
Высказанная эмоционально и довольно неожиданная, но вполне понятная просьба несчастного отца действительно тронула его за душу. Когда он закончил разговор, пальцы у него дрожали так сильно, что сразу стало ясно: у хирурга не оставалось иного выбора. Чтобы успокоиться, Фридер выдвинул ящик своего письменного стола и сделал глоток. Небольшой, всего двадцать миллилитров.
Глава 8
Тилль
– «П-пациент»? – удивился Скания.
– Да!
– Никогда не слышал о таких. Что означает буква «П»?
– «П» – начальная буква слова «прикрытие». Я хочу, чтобы ты внедрил меня в клинику.
– К Трамницу?
– Совершенно верно. Как заключенного.
С этими словами Тилль, которому разговор, все более приобретавший характер допроса, начал действовать на нервы, отвернулся от шурина и посмотрел в окно. В это время, несмотря на моросивший осенний дождь, порыв ветра подхватил с тротуара пластиковый пакет, поднял его в воздух и бросил на ветку плакучей ивы, где он и остался трепетать, словно последний обрывок разорванного в клочья паруса.
В саду не показывалось ни одно живое существо – птицы и белки попрятались, что при таком «вселенском потопе» было неудивительно. И все же Тилль с несказанно большим удовольствием отдался бы во власть стихии, чем в бесцельном ожидании сидеть в теплой комнате. За его спиной периодически раздавалось сухое покашливание Оливера, и это все больше стало раздражать Беркхоффа. С тех пор как он вернулся из ванной, шурин, словно опекая его, не переставал говорить с ним покровительственным тоном. Вот и опять Скания по-отечески поправил его:
– Хорошо, хотя в полицейском лексиконе термин «п-пациент» отсутствует, а человек, выполняющий задачи, которые ты подразумеваешь, является не детективом под прикрытием, а посредником…
– И который, не будучи сотрудником правоохранительных органов, готов оказать содействие в раскрытии преступления, – яростно вращая глазами, перебил его Тилль. – Послушай, избавь меня от своих лекций, почерпнутых из Википедии.
– Тогда и ты избавь меня от своих глупых предложений, – проворчал Скания. – Даже если бы я и захотел, а мне этого не хочется, как я смогу тебя туда внедрить? Психушка – это не парк для развлечений, где можно спокойно прогуляться и поглазеть по сторонам.
И в этом он был прав. «Каменная клиника» судебной психиатрии в Райниккендорфе являлась учреждением строгого режима, где обеспечивался самый высокий уровень безопасности. А так как она представляла собой единственный комплекс зданий на полуострове Тегельского озера, берлинская народная молва по аналогии с названием известного бранденбургского аквапарка окрестила ее «Тропический остров».
Первоначально какой-то крупный инвестор хотел открыть здесь гранд-отель. Однако из-за типичной для Берлина неразберихи расположенный, по сути, в центре города аэропорт так и не был закрыт. И естественно, ни один гость не захотел платить шестьсот пятьдесят евро за ночь за то, чтобы его убаюкивал шум работающих самолетных двигателей. Не помогло решению вопроса и предложение одного известного архитектора придать зданию вид вашингтонского Белого дома с украшенным роскошными колоннами входом и четырехэтажными флигелями на восточной и западной стороне.
Дело закончилось тем, что этот участок земли вместе с неотделанными постройками купила некая частная управляющая компания, и теперь здесь проживали не гости, знаменитости или политики, а самые опасные психопаты Германии. Причем злые языки утверждали, что психическое здоровье нынешних «гостей», состоявших из шизофреников-насильников, садистов-убийц и окончательно лишившихся рассудка безумцев, по сути, мало чем отличалось от душевного самочувствия людей, для которых этот комплекс планировался изначально. Для полной характеристики обитателей клиники можно упомянуть хотя бы одного кровавого художника – тридцатидвухлетнего мужчину, выглядевшего как преподаватель высшего учебного заведения и отдававшего предпочтение созданию картин с морскими пейзажами, где в качестве красок использовались жидкости, вытекавшие из тел его жертв. Причем последних, пока они истекали кровью, этот монстр заставлял смотреть на то, что он рисует.
Таким образом, Гвидо Трамниц находился здесь в обществе себе подобных умалишенных, которые по состоянию своего психического заболевания были признаны судом невменяемыми и изолированы от общества в этом психиатрическом учреждении до конца жизни.
Все это Тиллю было известно, но тем не менее он глубоко вздохнул и произнес:
– Я тоже не знаю, как ты решишь этот вопрос, но мне нужно туда попасть. Мне надо к Трамницу!
– Зачем? Чтобы ты разделал убийцу твоего сына под орех?
В ответ Тилль грустно покачал головой.
– Мне нужна ясность, Оливер. Я не могу жить в неведении. Мне нужно найти сына и попрощаться с ним. Ты это понимаешь?
Ответ он прочитал в глазах своего шурина. Скания, естественно, понял его, ведь Оливер работал полицейским, и ему было известно, какие чувства вызывает сообщение о смерти ребенка у его родителей. С этим известием умирала их душа, заканчивалось их счастье, и они навсегда прощались с тем миром, в котором радовались жизни их дети. И тем не менее эти родители оказывались в преимущественном положении по сравнению с теми, которые так и не смогли узнать о том, что на самом деле случилось с их ребенком, и убедиться, что он мертв.
– Я чувствую себя так же, как лошадь со сломанными ногами, лежащая в кювете, – заявил Беркхофф.
– И встреча с Трамницем была бы для тебя чем-то вроде выстрела, избавляющего от мучений?
– Совершенно верно. Он не разговаривает ни с полицией, ни с представителями прокуратуры или суда. Поэтому мне надо попасть туда и находиться от него в непосредственной близости. Я хочу узнать, где он спрятал тело Макса.
– Гм. Хорошая идея. Трамниц, безусловно, признается тебе во всем добровольно и без всякого принуждения, – язвительно заметил Скания.
В ответ Тилль снова задумчиво покачал головой.
– Возможно, мне и не придется с ним разговаривать, если удастся найти его дневник.
– Ну и наивный же ты! – мягко улыбнулся Скания. – Это всего лишь слухи, и даже если этот дневник существует на самом деле, в чем я сильно сомневаюсь, то Трамниц вряд ли оставит его на видном месте.
Заявление шурина звучало весьма логично, но Тилль не хотел признавать его правоту, иначе ему пришлось бы также согласиться с тем, что, кроме демонстрации мужества отчаявшегося человека, он не способен предложить какой-нибудь реальный план действий. Поэтому Тилль ответил почти вызывающе:
– В заведениях, в которых установлены правила высокого уровня безопасности, не может иметься слишком много потайных мест.
– Ты верно подчеркнул, – парировал Скания. – Именно высокого уровня безопасности! У меня нет ни малейшего представления о том, как ты будешь передвигаться по психушке, не говоря уже о способе знакомства с Трамницем. Даже если мне удастся совершить невозможное, тебя в лучшем случае засунут в обычную закрытую психиатрическую зону, тогда как Трамниц находится в той части территории, которая имеет классификацию безопасности четвертой степени.
С этими словами Оливер принялся загибать пальцы, поясняя:
– Это означает: во-первых, наличие досмотрового сканера в шлюзе доступа в его зону; во-вторых, проверку отпечатков пальцев и сканирование радужной оболочки глаз на переходах, имеющих отношение к безопасности; в-третьих, постоянное отслеживание ситуации с помощью беспилотников и, наконец, в-четвертых, двойной забор, напоминающий Берлинскую стену.
– Я подумаю об этом, как только окажусь на территории психушки. Не сомневаюсь, что мне удастся найти способ.
– Безумие какое-то! Не думай, что я поддержу тебя в этом самоубийственном самопожертвовании.
– Ах нет? – воскликнул Тилль, собрал волосы надо лбом в пучок и вырвал их с корнем.
В его ушах раздался треск, как будто одновременно лопнуло несколько ячеек полиэтиленовой пузырчатой упаковочной пленки, и прежде, чем Скания успел что-то предпринять, кровь потекла по его лицу.
– Боже! Что ты делаешь? – прорычал Оливер.
– Я готовлюсь, – ответил Беркхофф, стряхивая вырванные волосы с ладони.
Однако это удалось ему с большим трудом, поскольку руки у него сильно вспотели. Затем он снова схватил себя за пучок волос, но на этот раз возле темечка.
– Прекрати! Боже мой! Нет! – заорал Скания.
Не обращая внимания на вопли шурина, Тилль дернул себя за волосы во второй раз. Еще сильнее. При этом Беркхоффа пронзила такая боль, что ее едва можно было терпеть. Кровь заструилась и начала капать на пол.
– Ты с ума сошел, идиот?
– Вот видишь, как мне быстро удалось тебя переубедить, – вымученно улыбнулся Тилль. – Так что же?
– Что ты имеешь в виду?
Беркхофф продемонстрировал шурину пучок волос, который только что украшал его голову, а теперь смотрелся как скальп, приклеившийся к окровавленным рукам, и заявил:
– Когда я закончу с волосами, то начну глотать очиститель с хлором для ванны, а пока буду ожидать «скорую», найду способ выбить себе зубы. Может быть, у меня даже хватит мужества выколоть себе глаз.
– Ты точно сошел с ума!
– Да, однако пока я представляю опасность только для себя самого, но…
Тут Тилль многозначительно указал пальцем на то место, где из-под пиджака Скании выпирало его служебное оружие.
– Как только я попытаюсь отнять у тебя пистолет, начну представлять опасность для окружающих. Как видишь, мне все равно удастся найти дорогу в закрытую зону. Так что же?
С этими словами Тилль вырвал у себя из головы еще один, но уже больший пучок.
– Черт возьми! Дружище! – взвыл Скания. – Ну хорошо! Перестань! Я посмотрю, что можно сделать! Договорились?
Некоторое время Оливер ошеломленно стоял перед Тиллем, а потом сделал то, что обычно предпринимал, когда ситуация выходила из-под его контроля. Он прямиком двинулся к двери из гостиной и с треском захлопнул ее за собой. Беркхофф тоже постоял с минуту, а потом горько зарыдал. От облегчения, что шурин согласился ему помочь, от боли, которая только сейчас стала распространяться с полной силой, поскольку эмоциональный всплеск больше не поддерживал его тело в повышенной боевой готовности. И от страха!
«Боже! Как я боюсь!» – подумал он.
А иначе и быть не могло, ведь Тилль не имел ни малейшего представления о том, во что он ввязывается в случае, если Скания действительно исполнит последнее желание в его жизни и сделает из него заключенного этой клиники.
Глава 9
Патрик Винтер
В гостиной, всего в каких-то ста метрах от детского сада, все было пропитано энергией смерти. Она исходила от обливавшегося потом Патрика Винтера, смотревшего через доходившее до пола окно на запущенный сад, примыкавший к дневному детскому садику. Два участка земли отделяла друг от друга лишь узкая тропинка.
Если бы кто-нибудь осмелился заглянуть сюда, то увидел бы в окне первого этажа дома дрожащего человека лет сорока, весь облик которого говорил о том, что в душе он окончательно проиграл сражение с одолевавшими его демонами. Патрика отличали немного длинноватые, с трудом укрощенные вьющиеся волосы, выдающийся вперед плохо выбритый подбородок и усталые глаза, в которых светился холодный страх.
Стрелки часов показывали восемь вечера, и в это время проживавшие в округе добропорядочные граждане обычно смотрели новости по телевизору или ужинали в семейном кругу. Прогулки же совершались ими только после того, как дети были уложены в постели, да и то непродолжительные. Но сегодняшний вечер был исключением!
