О команде Сталина. Годы опасной жизни в советской политике

скачать книгу бесплатно


Гонка за право быть преемником шла полным ходом. Это была странная гонка. Во-первых, не было официальной должности лидера партии, которую можно было бы занять. Остальные лидеры единодушно говорили, а, возможно, какое-то время и чувствовали, что никто не сможет заменить Ленина. В Политбюро никогда не было формального руководителя, его понимали как группу равных, хотя среди этих равных Ленин определенно был первым. Вторая странность, следствие первой, заключалась в том, что то, что историки называют борьбой за преемственность, не было открытой борьбой за лидерство. Скорее, это была борьба за единство против так называемых фракционеров, чье сопротивление правлению большинства было направлено на то, чтобы скрыть (нелегитимные) личные амбиции и взять на себя роль лидера. Фракционность, хотя и формально запрещенная, оставалась проблемой для партии: «У нас был тончайший слой партийного руководства, – вспоминал позднее Молотов, – а в этом тончайшем слое все время были трещины»[26 - Чуев, Сто сорок бесед, с. 37.]. Как якобинцев во Французской революции (прецедент неудавшейся революции, по большому счету, все время тревожил умы лидеров партии), большевиков могла уничтожить фракционность. Их власть была слабой, они могли легко потерпеть неудачу, и вся революция вполне могла быть уничтожена при участии враждебных «капиталистических» держав Запада, которые уже однажды пытались добиться этого путем вмешательства в Гражданскую войну.

Очевидную угрозу представлял Троцкий. Он не был старым большевиком, в 1920 году его считали фракционером из-за политических разногласий, а кроме того – тут всегда всплывал призрак Французской революции, – то, что он возглавлял Красную армию, давало ему возможность стать потенциальным Бонапартом. Вообще-то, он не очень умел организовывать фракции – Троцкий был нетерпелив, субъективен, саркастичен и с презрением относился к тем, кто был не так умен, как он. Возможно, он даже и не хотел становиться лидером партии. Но он предпочитал все делать по-своему, любил спорить о политике и считал себя главным марксистским теоретиком в партии. Неудивительно, что его коллеги по Политбюро, к которым он не проявлял особого уважения, были уверены, что он стремится к лидерству; в особенности так считали те, кто сам хотел занять высшую должность, а именно Зиновьев и Сталин.

Ленин был не единственным, кого волновало исчезновение революционной демократии. Все большевики, безусловно, выступали за централизованное руководство и сильную партию, но они привыкли к довольно большой степени свободы внутри партии, где допускались дискуссии и была существенная автономия на местах. Большевики умели делать революцию, но теперь, когда они стали правящей партией, им нужно было привыкать к другому стилю работы. Этот процесс называли «бюрократизацией» – все большевики выступали против нее и обвиняли друг друга в ее проявлении.

Были и другие поводы для споров. Один из них – экономическая политика. Во время Гражданской войны большевики практиковали в городах всеобщую национализацию, но эта политика провалилась и им пришлось прибегнуть к частичной легализации рыночной экономики, которая получила название НЭП (новая экономическая политика). Реквизиции, проводившиеся во время Гражданской войны, натолкнулись на серьезное противодействие крестьян, которые тогда составляли 80 % населения, и большевики вынуждены были отступить, предоставив крестьян самим себе. Крестьянство было тогда не только несоциалистическим, но даже докапиталистическим («отсталым» – любимый уничижительный термин большевиков), а большевики были не только революционерами, но и социальными реформаторами. Если бы они не смогли провести социалистические преобразования в экономике, их революция бы проиграла. Вопрос был в том, как их проводить и когда.

1923 год, период междуцарствия, был для партии временем испытаний. Троцкий хотел проводить более смелую экономическую политику. Другие хотели больше демократии внутри партии. Руководство согласилось провести широкую дискуссию по ключевым вопросам. Сталин сказал, что такая дискуссия полезна и что это признак силы партии, а не слабости или разброда[27 - И. В. Сталин, Сочинения (Москва: Государственное издательство политической литературы, 1947), т. 5, с. 354–355, 370 («О задачах партии», 2 декабря 1923).]. Были, конечно, свои пределы, как подчеркнул Сталин, партия являлась боевой организацией, а не дискуссионным клубом, и, как откровенно заметил Зиновьев, в решительный момент каждый революционер говорит: к черту священные принципы «чистой» демократии[28 - Daniels, Conscience, p. 233, 29.].

Троцкий и его сторонники были в числе самых энергичных участников дискуссии, и когда Троцкий издал манифест, призывающий к «Новому курсу», чтобы возродить революционный дух, обратить вспять окостенение партии и сплотить молодежь, его коллеги из старой гвардии в Политбюро этому не обрадовались. Зимой 1923–1924 годов эта дискуссия превратилась в своего рода избирательную кампанию, поскольку она совпала с отбором делегатов местными партийными комитетами на предстоящую XIII партийную конференцию. Оппозиция, как ее стали называть, направила своих ораторов в местные комитеты – не самого Троцкого, поскольку он болел, как это часто с ним случалось в кризисные моменты, а его сторонников, а также сторонников большей партийной демократии (отдельная фракция, не представленная в Политбюро). Оппозиция оппозиции, которая начала называть себя «большинством Центрального комитета», также имела влияние, наиболее заметным ее представителем был Зиновьев. Трудно оценить, какую поддержку имела оппозиция, поскольку ее первоначальные успехи в Москве, как правило, сводились на нет после прибытия авторитетных представителей «большинства» из числа членов Центрального комитета, чья способность убеждать подкреплялись закулисными дисциплинарными мерами, в которых Сталин был большим специалистом. И все же «большинство», вероятно, с бо?льшим правом, чем большевики-ленинцы в 1903 году, могло так себя называть, и его победа была решающей. Из 128 голосующих делегатов на партийной конференции, состоявшейся в январе 1924 года, только трое были из оппозиции. В сильной речи на конференции, которая ознаменовала его появление на публике в роли лидера, Сталин высмеял недавнее превращение Троцкого в защитника демократии – сам он был сторонником жесткой дисциплины во время Гражданской войны и известным приверженцем централизации – и обвинил его во фракционности, а следовательно, в стремлении захватить власть: он противопоставил себя ЦК и возомнил себя «сверхчеловеком, стоящим над ЦК», – сказал Сталин[29 - Сталин, Сочинения, т. 6 (1952), с. 14.].

Это было начало конца для Троцкого, хотя он оставался полноправным членом Политбюро и его голос громко звучал во время политических дебатов еще несколько лет. На состоявшемся в мае XIII съезде партии его речь была очень неудачной. Пытаясь добавить ноту смирения, он сказал, что «партия всегда права», потому что она на стороне истории. Несколько лет спустя это не привлекло бы особого внимания, но в 1924 году это было чрезмерно, а в устах своевольного Троцкого – яростного критика большевиков, пока он не присоединился к ним в июне 1917 года, – это звучало просто лицемерно. Вдова Ленина Крупская насмехалась над ним по этому поводу[30 - XIII съезд РКП(б), май 1924 г. Стенографический отчет (Москва: Государственное издательство политической литературы, 1962), с. 158 (Троцкий), 224 (Крупская).].

Если созыв XIII съезда партии в мае 1924 года был плохим моментом для Троцкого, то и для Сталина он также не был хорош. Крупская принесла письмо, которое стало известно как «Завещание Ленина», за несколько дней до открытия съезда, и лидеры партии, ни один из которых не получил от Ленина положительного отзыва, должны были быстро решить, что с ним делать. Они договорились не сообщать об этом письме съезду (хотя Ленин просил именно об этом), а разослать его избранной группе руководителей провинциальных делегаций. Сталин вызвался уйти в отставку с поста генерального секретаря, но никто не стал поднимать этот вопрос. Для него это было напряженное, несчастное время. По одной из версий, он сбежал из Москвы в середине съезда и заперся на даче, отказавшись принимать кого-либо, кроме жены Томского, Марии, которая «сидела с ним двое суток, кормила его из чайной ложечки и ухаживала за ним, как за маленьким ребенком», прежде чем стало возможно убедить его вернуться в Москву[31 - Михаил Томский, Воспоминания (Москва: РГГУ, 2001), с. 158, 275–276.]. Он жаловался, что люди оскорбляли его незаслуженно. Мария была подругой его жены Надежды, чье отсутствие в этом эпизоде примечательно. Сталин и Надежда не ладили.

В это же время появляются и другие признаки необычайной уязвимости Сталина. Несколько месяцев спустя он получил письмо от семнадцатилетнего комсомольца из северных областей, который выразил ему горячую политическую приверженность и попросил разрешения Сталина взять его фамилию, поскольку Сталин был истинным учеником Ленина. Сталин ответил лично (это было удивительно, так как обычно он поручал подобные письма секретарю), и его ответ звучит почти как крик души одинокого человека, благодарного за доброе слово: «Против присвоения фамилии Сталин никаких возражений не имею; наоборот, буду очень рад, так как это обстоятельство даст мне возможность иметь младшего брата (у меня братьев нет и не было)»[32 - «Против присвоения фамилии Сталина возражений не имею», Источник, 1996, № 2, с. 156–160.]. Это письмо было написано всего через несколько недель после того, как Сталин попросил освободить его от исполнения обязанностей секретаря ЦК, объясняя это тем, что ему нужно уехать на лечение. Он попросил назначить его «в Туруханский край или в Якутскую губернию или куда-нибудь за границей на какую-нибудь маленькую должность»[33 - Service, Stalin, p. 224. (Туруханский край был местом последней дореволюционной ссылки Сталина. – Прим. науч. ред.)]. Другими словами, как можно дальше, и он также попросил Центральный комитет решить вопрос в его отсутствие – так, чтобы ему даже не пришлось видеть коллег, перед которыми он потерял лицо.

Центральный комитет, конечно же, не направил его в Туруханск. Его даже не сняли с поста генерального секретаря, и отдохнув, к осени он уже снова включился в работу. Но друзья и сподвижники Сталина помнили, что эти годы были для него трудным временем; его самолюбию был нанесен чувствительный удар[34 - Феликс Чуев, Taк говорил Каганович (Москва: Отечество, 1992), с. 35.]. Обычно предполагается, что Сталин уже видел себя в качестве будущего лидера и проводил систематическую стратегию избавления от конкурентов, одного за другим. Это может быть правдой, но ведь сейчас мы уже знаем, кто победит. Сталин вспоминал об этом позже так, что это они пытались заполучить его, а не наоборот.

Несмотря на то что Сталин чувствовал себя уставшим, он начал собирать вокруг себя группу сторонников, так же поступили и его соперники Троцкий и Зиновьев. По сравнению с другими в команде Сталина было меньше интеллектуалов, космополитов, евреев и бывших эмигрантов, больше бывших рабочих и русских, а также значительное число выходцев с Кавказа. Пролетарский, а также русский характер команды был важен для ее легитимности. Полемизируя с Троцким, Молотов хвастался «настоящими русскими»[35 - XV конференция Всесоюзной коммунистической партии (б), 25 октября – 3 ноября 1926 г. Стенографический отчет (Москва – Ленинград: Государственное издательство, 1927), с. 669.] пролетариями своей команды, такими как Калинин, Ворошилов и Томский, явно противопоставляя их еврейской интеллигенции оппозиции. Сталин приветствовал растущую уверенность в себе «наших пролетариев», добавив к перечисленным Молотовым Рудзутака[36 - РГАСПИ (Российский государственный архив социально-политической истории), 558/11/70, лл. 56–57 (Сталин Молотову, 25 сентября 1926 года).]. Большевистская твердость, рассматриваемая как качество, естественное для рабочих, но не для интеллигенции, особенно ценилась в сталинской команде, многих членов которой связывала совместная работа на различных фронтах во время Гражданской войны. Но Сталин также ценил компетентность, энергию и способность к напряженной работе. Атмосфера в команде описывалась как «конспирация, дружеское общение и грубый мужской юмор»[37 - Service, Stalin, p. 225.].

Вячеслав Молотов был первым заметным новобранцем в сталинской команде. Лично они не были особенно близкими друзьями, хотя и знали друг друга с 1912 года. В 1917 году возникли некоторые трения, так как возвращение Сталина и Каменева из ссылки вытеснило Молотова из руководства Петроградского комитета. У Молотова была менее выдающаяся роль в Гражданской войне, чем у Сталина, но он сумел жениться на интересной и волевой женщине, Полине Карповской, известной по партийному имени Жемчужина, дочери портного, которая, когда они встретились, была политическим комиссаром в Красной армии (респектабельная русская провинциальная семья Молотова никогда не приняла бы ее, какую-то еврейку)[38 - Ольга Аросева, Без грима (Москва, 2000), с. 30.]. Молотов получил заметное повышение в 1921 году, когда Ленин перевел его на должность секретаря партии. Однако это продолжалось недолго, поскольку Ленин вскоре решил, что Молотов, будучи хорошим организатором, не был достаточно проницательным политиком для этой работы, и назначил Сталина на новую должность генерального секретаря, а Молотов оказался у него в подчинении. Молотов, возможно, был этим недоволен, и его тон в частной дискуссии со Сталиным о марксистской теории[39 - РГАСПИ, 558/11/767, лл. 15, 26–29, 31–32.] несколько лет спустя предполагает, что он все еще настаивал на своем равенстве с ним. Тем не менее Молотов был на двенадцать лет моложе Сталина, он с гордостью вспоминал, что был самым молодым членом Политбюро[40 - Чуев, Молотов, с. 268.], когда в 1922 году в возрасте тридцати двух лет вступил в него, тогда как Сталин был полноправным членом с момента создания этого органа в 1919 году. Молотов со своими пенсне и аккуратными усиками не очень походил на революционера даже в юности; он мог бы быть клерком в правительственном учреждении – должность, на которую он мог претендовать, имея диплом средней школы (полученный, когда он был уже профессиональным революционером). Ничем особенно не выдающийся и не слишком сообразительный[41 - Чуев, Сто сорок бесед, с. 180–181.], согласно его собственным воспоминаниям и воспоминаниям других, он был человеком весьма организованным и чрезвычайно трудолюбивым. Троцкий, которого он ненавидел, однажды раскритиковал его в Политбюро как одного из «бездушных партийных функционеров, которые каменными задами душат всякое проявление свободной инициативы и творчества трудящихся масс»[42 - Bazhanov, Bazhanov and the Damnation of Stalin, p. 53.]. Поправив пенсне, с видом раздавленного человека Молотов произнес: «Не всем же быть гениями, товарищ Троцкий». За ним закрепился эпитет «каменная задница».

Клим Ворошилов, лихой кавалерист, более известный своей личной храбростью, чем блестящим интеллектом, прошел со Сталиным довольно долгий путь: они были почти ровесниками и оказались соседями по комнате на подпольной Стокгольмской партийной конференции в 1906 году, а затем работали вместе в Баку. Но именно в Царицыне во время Гражданской войны[43 - Isaac Deutscher, The Prophet Armed (London: Oxford University Press, 1970), p. 423–425.], когда Сталин был политическим комиссаром Юго-Западного фронта, а Ворошилов – командующим армией, они близко сошлись, отчасти в противоборстве с Троцким, чьи военные приказы Ворошилов игнорировал, пользуясь защитой Сталина. Ворошилов родился в бедной пролетарской русской семье и начал свою трудовую деятельность на шахтах Донбасса в 10 лет. К пятнадцати годам он работал на фабрике, а в семнадцать присоединился к революционному движению. Его жена, еврейка по происхождению, Голда Горбман (впоследствии она крестилась и сменила имя на Екатерину), была его соратницей по революционной работе; он женился на ней в ссылке, до революции[44 - Larissa Vasilieva, Kremlin Wives, ed. and trans. Cathy Porter (London: Weidenfeld & Nicolson, 1994), p. 80–81.]. Несмотря на то что в дальнейшем у него была репутация военного, Ворошилов не служил в русской армии в Первой мировой войне; лишь после Февральской революции, будучи профессиональным революционером, он установил контакт с солдатами в Петрограде и был избран их делегатом в Петроградский совет рабочих и солдатских депутатов. Он создал партизанский отряд на Украине во время Гражданской войны, затем стал одним из организаторов и руководителей Первой конной армии, участвовавшей в войне с Польшей в 1920–1921 годах. После войны он продолжил заниматься военным делом и в 1925 году стал наркомом обороны (должность, которую ранее занимал Троцкий). В конце того же года он стал членом Политбюро.

Лазарь Каганович, который был более чем на десять лет моложе Сталина и на три года моложе Молотова, работал с ними обоими в ЦК партии в начале 1920-x годов, хотя и на более низком уровне в иерархии. Они были секретарями, тогда как он был простым начальником отдела, хотя, по общему мнению, это был важный отдел с точки зрения прихода к власти Сталина – кадровый. Еврей, родившийся в черте оседлости на Украине, Каганович подростком работал на обувной фабрике и вслед за своими старшими братьями Михаилом и Юлием вошел в революционное движение. Во время Гражданской войны он был политическим комиссаром в Красной армии, служил в различных местах, включая Воронеж (где он впервые встретился со Сталиным) и Туркестан (где он сражался с местными повстанцами и внутрипартийными фракциями вместе с другим будущим членом команды Сталина, Валерианом Куйбышевым). Вероятно, по рекомендации Куйбышева, который только что переехал в Москву в качестве секретаря ЦК, Сталин в 1922 году пригласил Кагановича работать в секретариате. Один из его коллег характеризовал Кагановича как быстрого, энергичного, скромного, осознающего, что ему не хватает образования. Позже его жесткость и склонность к запугиванию подчиненных стали более заметны, чем скромность. Но, конечно, когда дело касалось Сталина, он оставался скромным; он был самым преданным из всей сталинской команды (по словам Молотова, «сталинист двухсотпроцентный»)[45 - Чуев, Молотов, с. 384–385.], даже в пору неформальных товарищеских отношений в 1920-x годах никогда не мог заставить себя обращаться к Сталину на «ты», как все остальные. Они с Молотовым общались в секретариате, никогда не дружили, но могли работать вместе. Молотов говорил, что Каганович любил поплакаться: «Тебе легко, ты интеллигент, а я из рабочих»[46 - Чуев, Taк говорил Каганович, с. 78, 129.]. Он стал кандидатом в члены Политбюро в 1926 году, но во второй половине 1920-x годов в основном отсутствовал в Москве, будучи человеком Сталина на Украине, где занимал должность первого секретаря партии.

Для Троцкого, Зиновьева и Каменева и, без сомнения, для партийной элиты в целом в середине 1920-x годов отличительная особенность сталинской группы была в том, что она состояла в основном из людей, которые когда-либо работали в ЦК партии. Это относится не только к Сталину, Молотову и Кагановичу, но также и к Валериану Куйбышеву, Яну Рудзутаку и Андрею Андрееву, которые все были партийными секретарями в первой половине 1920-x годов.

Куйбышев, русский, как и Молотов, и примерно того же возраста, был среди самых образованных из тех, кто в конечном счете присоединился к сталинской команде; Молотов считал его на голову выше себя в культурном и социальном отношении. Сын русского военного, который, как и отец Ленина, был дворянином, он учился в кадетском корпусе, бросил его и вступил в революционное движение. Он руководил важным советским городом на Волге в 1917–1918 годах, затем стал политическим комиссаром в Красной армии и закончил Гражданскую войну в Туркестане. Куйбышев был кандидатом в члены ЦК партии с 1921 года, его основной сферой деятельности оказались промышленность и государственное планирование, но в 1920-x годах у него было два направления партийной работы: сначала он был секретарем партии (вместе со Сталиным и Молотовым) в 1922 году, а затем в середине 1920-x годов – главой Контрольной комиссии партии, где он был полезным союзником Сталина в отношениях с троцкистами. Но Куйбышев не входил в число ближайших политических соратников Сталина или близких друзей членов команды. В 1920-x годах он предпочитал общаться с творческими людьми, и у него была довольно бурная личная жизнь: хотя он искал себе жену в среде старых большевиков, его третья и четвертая жены были из более молодого поколения[47 - Г. В. Куйбышева, Валериан Владимирович Куйбышев (Москва: Издательство политической литературы, 1966); Чуев, Сто сорок бесед, с. 192–193; Н. Зенкович, Самые секретные родственники: энциклопедия биографий (Москва: OLMA-PRESS, 2005), с. 206–210.].

Латыш Ян Рудзутак, большевик с 1905 года, в прошлом рабочий из Риги, был на девять лет моложе Сталина. Несмотря на свое пролетарское происхождение и отсутствие систематического образования, после революции он всерьез заинтересовался культурой и общался с представителями творческой интеллигенции – отчасти поэтому в 1930-е годы Молотов говорил, что он стал несколько мягкотелым[48 - РГАСПИ 558/11/70, лл. 56–57.]. После недолгой работы партийным секретарем в 1923–1924 годах его назначили ответственным за железные дороги. Хотя Сталин любил его, между ними не было дружеского общения и его не всегда считали человеком Сталина. Одно время была идея выдвинуть его в качестве нейтрального кандидата на место генерального секретаря, которое занимал Сталин. C 1923 года Рудзутак был кандидатом в члены Политбюро, а в 1926 году стал его полноправным членом, и тем не менее Молотов сомневался в его лояльности. Сталин отвечал, что не стоит беспокоиться, что Рудзутак «„комбинирует“, полагая, что в этом именно и состоит „настоящая политика“»[49 - Письма И. В. Сталина В. М. Молотову, 1925–1936 гг. (Москва: Россия молодая, 1995), с. 103. См. также: Г. A. Трукан, Ян Рудзутак (Москва: Государственное издательство политической литературы, 1963), с. 58, 144–145; Чуев, Сто сорок бесед, с. 412; A. И. Микоян, Taк было, с. 268].

Андрей Андреев, который был на семнадцать лет моложе Сталина, также имел пролетарское происхождение. Один из младших участников команды, он был кандидатом в члены Политбюро с 1926 года. Сын русского крестьянина, он стал рабочим на военном заводе и присоединился к большевикам в юности. Андреев встретил свою жену Дору Хазан во время Первой мировой войны, когда они работали на Путиловском заводе и активно участвовали в революционном движении; позже она была подругой и сокурсницей жены Сталина Надежды. В 1920 году Андреев был сторонником фракции Троцкого, и ему пришлось отказаться от некоторых своих взглядов[50 - A. A. Андреев, Воспоминания, письма (Москва: Политиздат, 1985), с. 225, 286, 289.], но, несмотря на это, он был «нашим другом», по словам Молотова[51 - Чуев, Молотов, с. 252.]. Его отличительной чертой было абсолютное и безусловное исполнение инструкций, что должно было сделать его опасным орудием во время чисток. Коллеги в 1920-x годах немного снисходительно относились к нему: даже Ворошилов, не самый изящный и убедительный оратор команды, чувствовал, что мог давать «Андрюше» советы о том, как четко изложить вопрос на заседании ЦК в 1928 году[52 - Kaк ломали НЭП: Стенограммы пленумов ЦК ВКП(б), 1928–1929, в 5 томах (Москва: Международный фонд «Демократия», 2000), т. 1, с. 190.]. В 1920-е годы Андреев в свободное время проходил с репетиторами программу средней школы. Всегда скромный, в 1930-x годах он был любимым и уважаемым наставником начинающих молодых функционеров[53 - N. S. Patolichev, Measures of Maturity (Oxford: Pergamon Press, 1983), p. 97.].

Из группы рабочих самым старшим и по возрасту, и по опыту был Михаил Калинин. В 1898 году он фактически стал одним из основателей Российской социал-демократической рабочей партии, в которой через пять лет возникла большевистская фракция. С небольшой бородкой, он выглядел слегка озорным, но уже в сорок лет его (с примесью снисходительности, уважения и привязанности) называли старостой революции. Крестьянин по происхождению, он юношей стал работать по найму в Санкт-Петербурге. Его последующая разнообразная деятельность, как рабочего (слесарь, железнодорожник), так и полупрофессионального революционера, приводила его в различные части империи, в том числе в Грузию, где он подружился с будущим свекром Сталина Сергеем Аллилуевым, и в Ригу, где он познакомился и женился на молодой эстонской рабочей с такими же революционными убеждениями, Екатерине Лорберг[54 - Екатерина Лорберг, согласно официальной биографии, была родом из Ревеля (Таллин), а познакомилась с Калининым в Петербурге.]. С 1919 года до своей смерти в 1946 году он был номинальным главой Советского государства и одним из самых популярных деятелей партии; на партийных съездах только Сталину аплодировали больше, чем ему. Во время партийных мероприятий он любил играть комическую роль, притворяясь хитроватым старым крестьянином, подчеркивая свой возраст и популярность, и обычно ему все сходило с рук. В дебатах 1920-x годов он был в целом умеренным и взял на себя роль защитника крестьянских интересов, что было аномалией в «пролетарской» партии, подозревавшей крестьян в буржуазных корыстных инстинктах. В 1928 году Калинин вызвал раздражение Сталина дерзким замечанием, что он говорит как «единственный защитник сельского хозяйства»[55 - Стенограммы заседаний Политбюро ЦК РКП(б) – ВКП(б), 1923–1938, в 3 томах, под ред. K. M. Андерсона и др. (Москва: РОССПЭН, 2007), т. 1 (1923–26), с. 616, 626.], а не как член партийного руководства. Хотя Калинин и оказался в сталинской команде, Троцкий (с которым Калинин и его жена жили в общей квартире в Кремле во время Гражданской войны) утверждал, что он вошел в нее с величайшим нежеланием, цитируя его слова: «Этот конь [то есть Сталин] завезет когда-нибудь нашу телегу в канаву»[56 - Троцкий, Сталин, с. 388–389.]. Возможно, он действительно был таким предусмотрительным, но, скорее всего, просто не хотел присоединяться к чьей-либо фракции без лишней нужды[57 - Зенкович, Самые секретные, с. 170–171.].

Грузин Григорий Орджоникидзе, которого все знали под его революционным псевдонимом Серго, был еще одним ветераном революционного движения, членом большевистской партии с 1903 года, давним знакомым Ленина. Он был избран в большевистский Центральный комитет в 1912 году; такой статус в руководстве 1920-x годов, кроме него, имели только Ленин и Зиновьев, даже Сталин был кооптирован туда немного позднее, а Калинин состоял кандидатом в члены. Лидер Кавказского бюро большевиков в начале 1920-x годов, он наряду с Кировым был близким союзником Сталина в кавказской политике, и у них обоих возникли большие разногласия с Лениным по национальному вопросу в 1922 году, что, вероятно, объясняет задержку с переводом Орджоникидзе в центр. Верный и щедрый Орджоникидзе имел множество друзей, в том числе Сталина, Ворошилова и Микояна. В команде его считали типичным грузином – «человек чувства и сердца»[58 - Чуев, Молотов, с. 250.], как выразился Молотов, он был изменчив и легко обижался. Наконец, в 1926 году Орджоникидзе был вызван в Москву, чтобы занять место Куйбышева в качестве главы Контрольной комиссии партии (ключевая позиция в боях фракций), хотя он по своему характеру не был любителем фракционной борьбы. Для Троцкого Орджоникидзе был единственным из сталинской команды, кто заслуживал отдельного комментария: соглашаясь с Молотовым насчет его лояльности, он также отмечал его силу, мужество и стойкость характера, несмотря на определенную «грубость», но в то время, с точки зрения Троцкого, вся команда Сталина была неотесанной[59 - Троцкий, Сталин, с. 348.].

Армянин Анастас Микоян был самым младшим из трех друзей (два других были Орджоникидзе и Сергей Киров), приехавших с Кавказа в 1926 году, чтобы присоединиться к сталинской команде в центре. Как и Сталин, Микоян был исключен из семинарии, только он был на семнадцать лет моложе. Микоян известен как единственный выживший из 26 легендарных бакинских комиссаров, по-видимому, казненных британцами во время Гражданской войны. Представительный и общительный молодой человек, он подружился с Куйбышевым в Туркестане в Гражданскую войну, а несколько лет спустя сблизился с Ворошиловым и Орджоникидзе, когда они оба присматривали за его молодой женой Ашхен и их новорожденным ребенком во время его вынужденного отсутствия по партийным делам. Со Сталиным Микоян был в дружеских отношениях (и на «ты») с 1923 года. Юный Микоян представлял собой блестящего революционера, одетого, как это было принято в те годы, в полувоенном стиле: высокие сапоги, полевая куртка с поясом и фуражка. После пребывания на Волге в начале 1920-x годов, проявив себя как сторонник фракции Ленина, он вернулся на юг, работал партийным секретарем в Ростове-на-Дону, а затем в 1926 году был вызван в Москву, чтобы возглавить Наркомат торговли. Микоян не хотел этого назначения, несмотря на то что был кандидатом в члены Политбюро, потому что ему нравился юг и он хотел заниматься партийной работой, а торговлю считал буржуазным занятием. Но он настолько преуспел в ней, что оставался главным партийным специалистом по внутренней и внешней торговле в течение сорока лет; с течением времени стало казаться естественным, что он, как хитрый армянин, должен уметь торговать. Микоян оказался великим специалистом по выживанию в советской политике, хотя у него много раз были проблемы со Сталиным. Он был известен в команде своим сопротивлением убийствам и ссылкам людей – не то чтобы он выступал против этого в принципе, но на практике старался, насколько возможно, такого избегать. Обладая сильным чувством семейной привязанности, он также неоднократно нарушал правила команды и продолжал оказывать помощь семьям жертв[60 - A. И. Микоян, Дорогой борьбы (Москва: Издательство политической литературы, 1971), с. 560–561; A. И. Микоян, В начале двадцатых… (Москва: Издательство политической литературы, 1975), с. 204, 208; A. И. Микоян, Taк было, с. 272–73, 352; РГАСПИ 74/1/429, л. 104; Степан Анастасович Микоян, Воспоминания военного летчика-испытателя (Москва: Техника – молодежи, 2002), с. 2.].

Последний из «кавказского» трио, Сергей Киров, на самом деле был русским, он родился в Вятской губернии на Урале и получил образование в Казани, но бо?льшую часть своей взрослой жизни провел на юге. Еще студентом был вовлечен в революционную деятельность, сидел в тюрьме (в 1909 году одним из его товарищей по заключению в Томске был Куйбышев), но в предреволюционные годы он, похоже, сделал некоторый перерыв в революционной деятельности, когда жил на Северном Кавказе. Там Киров работал журналистом и женился на Марии Маркус, которая разделяла его интерес к театру и литературе. Революция вернула его в борьбу; они с Орджоникидзе, почти ровесники, стали друзьями, когда вместе работали на Кавказском фронте во время Гражданской войны, а затем в Кавказском бюро ЦК, которое Орджоникидзе возглавил, а Киров был его заместителем. Дружба Кирова с Микояном также восходила к этому периоду. Он был союзником Орджоникидзе и Сталина в борьбе за будущий статус Грузии в начале 1920-x годов (хотя жесткая ленинская критика его не коснулась). С 1921 по 1926 год он возглавлял партийный комитет Азербайджана, продолжая тесно сотрудничать с находившимся в Грузии Орджоникидзе, а затем отправился на север – очень неохотно, так как любил Баку – возглавить Ленинградский партийный комитет после свержения Зиновьева. Из-за обстоятельств смерти Кирова, убитого в 1934 году, была тенденция канонизировать его как либерала в сталинской команде. Никаких реальных доказательств этому нет, но он не был и в числе самых кровожадных. По общему мнению, Киров был привлекательным человеком. Будучи бездетным, он любил детей и был популярен среди своих сверстников. Сталин и его жена очень привязались к нему. Они были в близких дружеских отношениях друг с другом, по крайней мере с 1922 года. Киров называл Сталина его кавказским псевдонимом Коба[61 - O Сергее Кирове (Москва: Издательство политической литературы, 1985), с. 202; Matthew E. Lenoe, The Kirov Murder and Soviet History (New Haven: Yale University Press, 2010), p. 33; Наш Мироныч (Ленинград: Лениздат, 1968), с. 257–258; Микоян, Дорогой борьбы, с. 534; РГАСПИ, 80/26/55, лл. 1–2, РГАСПИ, 80/26/56, л. 1; Большевистское руководство (Москва: РОССПЭН, 1996), с. 314–315; Sergo Beria, Beria, My Father (London: Duckworth, 2001), p. 15; РГАСПИ, 558/11/746; Чуев, Сто сорок бесед, с. 311.].

Сталин, которого эти люди видели и воспринимали как своего лидера, совсем не был тем ничтожеством, каким его считал Троцкий. Спустя десятилетия, разговаривая с Феликсом Чуевым, Молотов вспоминал: «Много было, конечно, хороших людей, но вершиной выделялся один Сталин. <…> У Сталина был очень крепкий характер, определенность, ясность, то, чего большинству не хватало. Были очень хорошие люди, большие работники, но ясности им не хватало», «лучше его никого не было. А мы были молокососы»[62 - Чуев, Сто сорок бесед, с. 260–261.]. Прежде всего он был человеком, в котором нуждалась революция после смерти Ленина: партии очень повезло, и нужно было эту удачу не упустить. «Многие революции погибли. В Германии, в Венгрии… Во Франции – Парижская коммуна. А мы удержали»[63 - Чуев, Молотов, с. 294.]. «Это был железный, твердый, спокойный, – говорил Каганович, – внутренне выдержанный, мобилизованный всегда человек. Он никогда не выпустит слова изо рта, не обдумав его… Я всегда его видел думающим. Он разговаривает с тобой, но в это время думает. И целеустремленный»[64 - Чуев, Taк говорил Каганович, с. 154–155.].

Целеустремленный – подходящее определение для Сталина, но каковы были его цели? Его команда не была собрана на основании политических предпочтений. Это отличало ее от группы, сформировавшейся вокруг Троцкого (левых, как их стали называть), тех, кто хотел развивать централизованное планирование и продвигать индустриализацию. Это также отличало ее от так называемых правых, склонных к умеренной политике и осторожности в отношении крестьянства, куда входили такие члены Политбюро, как Бухарин, Рыков, Томский, Калинин, – часто к ним примыкал Ворошилов. В середине 1920-x годов правая политическая ориентация была вполне совместима с членством в сталинской команде, которую Троцкий воспринимал как политически нейтральный блок «партийных бюрократов»[65 - XV конференция Всесоюзной коммунистической партии (б), 25 октября – 3 ноября 1926 г. Стенографический отчет (Москва – Ленинград: Государственное издательство, 1927), с. 75.]. Николай Бухарин, наиболее известный представитель умеренных, был близким другом Сталина в середине 1920-x годов, некоторое время его считали вторым человеком после Сталина, наравне с Молотовым. Когда Троцкий и его сторонники нападали на Бухарина за его «мягкость» по отношению к крестьянству, Сталин бросил свою знаменитую фразу: «Крови Бухарина требуете? Не дадим вам его крови!»[66 - РГАСПИ, 558/11/69; Stephen F. Cohen, Bukharin and the Bolshevik Revolution (New York: Alfred A. Knopf, 1972), p. 241.] Другими словами, Сталин сам выглядел и говорил как правый.

После поражения Троцкого в ЦК возникла напряженность. На каждом последующем съезде партии в Политбюро добавляли новых членов: Молотова, Ворошилова и Калинина в конце 1925 года; затем Куйбышева и Рудзутака в 1927 году; Андреев, Каганович, Киров и Микоян стали новыми кандидатами – и почти все новые члены были сторонниками Сталина. Ни один из них не был связан с Зиновьевым, вторым членом Политбюро, который мог считаться претендентом на лидерство. Это отражало доминирование Сталина в секретариате партии, а секретариат, в свою очередь, контролировал отбор делегатов на партийные съезды, которые избирали ЦК и, в конечном итоге, Политбюро. Зиновьев, который уже упустил один шанс подключиться к этому процессу, был по-прежнему недоволен контролем Сталина над партийной машиной, но ничего не предпринимал, за исключением своей ленинградской вотчины, где построил собственный партийный аппарат. Зиновьев был тщеславен и, несомненно, уверен, что его авторитет оратора и его положение руководителя возглавляемой Советским Союзом международной коммунистической организации, Коминтерна, а также ленинградской партийной организации, обеспечит ему место на вершине. Сталину и его группе Зиновьев очень не нравился: его называли Гришей, чтобы показать свое неуважение, а не дружеские чувства. Молотов говорил, что он был хвастуном и трусом; у его союзника Юрия Каменева[67 - Имеется в виду Лев Каменев, настоящее его имя – Лев Борисович Розенфельд, а вариантом революционного псевдонима был «Юрий Каменев». – Прим. пер.], главы Моссовета и члена Центрального комитета времен подполья, характер был потверже, но Зиновьев считал себя главным в их союзе. С Каменевым Сталин был на «ты». И все же именно Каменев в конце 1925 года осудил Сталина за стремление стать вождем партии и лидером над всеми остальными.

Ответом на вопрос о целях Сталина, безусловно, является стремление к абсолютной личной власти, и именно этот ответ обычно подчеркивают, исключая все остальные. Но редко бывает, что чьи-либо цели настолько просты, а Сталин не был простым человеком. Он хотел, чтобы власть служила целям революции, потому что верил в особый вид социалистической модернизации под руководством партии, контролируемой государством, за которую выступал Ленин. Кроме того, Сталин и его команда в 1920-е годы считали, что они играют в обороне, хотя и в активной: их целью было победить фракции и сохранить единство партии. Нельзя сказать, что Каменев неправильно понимал личные амбиции Сталина, но проблема фракций была тогда самой насущной. Для Сталина и Молотова в 1920-x годах борьба с группировками была главной задачей, волнующей до такой степени, что другие опасения были временно отодвинуты на второй план. Лишь в конце десятилетия, после поражения левой оппозиции, вопросы управления страной привлекли к себе серьезное внимание[68 - Письма И. В. Сталина, с. 71 (Сталин Молотову, 15 июня 1926); Чуев, Молотов, с. 224, 241; А. И. Микоян, Так было, с. 352; Daniels, Conscience, p. 268; РГАСПИ 558/11/766–769 (Молотов Сталину).].

Сталин и его команда в этот период не выглядели особо озверелыми. Сталин и Молотов в публичной политике отдавали предпочтение стилю, который один историк метко называет «воинственной умеренностью», – жесткому, но совсем не такому резкому, как у их противников. Как правило, они предоставляли жесткость другим: Зиновьеву и Каменеву – бороться против Троцкого, а позднее Рыкову и Бухарину – бороться против Зиновьева и Каменева, и именно эти другие вели борьбу наиболее яростно. Без сомнения, это была продуманная тактика, и она завоевала им много поклонников в партии. Никита Хрущев, впервые столкнувшийся со Сталиным в качестве молодого украинского делегата на партийных съездах в Москве в середине 1920-x годов, был поражен его приверженностью партийному единству и относительно терпимым подходом к действиям оппонентов. Этот стиль выгодно отличался от пронзительного полемического стиля оппозиции; Хрущев считал, что Сталин – «демократический человек». Микоян, который тогда находился в Ростове, восхищался ловкостью Сталина в спорах: он будет ждать, пока оппозиция в споре с другими членами сталинской команды выложит все свои карты на стол, а затем выйдет на сцену, спокойно и с достоинством, не обостряя конфликт, а наоборот, приглушая его. Сталин не был высокомерным, не нервничал и всегда умел сделать так, чтобы агрессорами выглядели его противники.