В тебе есть всё. Психология полноты жизни

скачать книгу бесплатно


Каждый раз, проходя этот сложный путь с помощью взрослого, ребенок учится все больше выдерживать собственные чувства и себя ошибившегося, видеть последствия и, главное, – осваивает взрослый навык не бессмысленных торгов внутри «виноват – не виноват», а сожаления о произошедшем, проживания и отпускания ситуации. Сожаление говорит об эмпатии, о том, что я сочувствую другому. Там, где есть только бесконечный внутренний суд и попытка вину не почувствовать – эмпатии быть не может, так как Второго не видно. Слишком страшно. Слишком больно утонуть в яме вины. Остается только злиться, торговаться, защищаться, нападать, наказывать себя, вспоминать все обиды и прочее.

Дети, которых слишком часто виноватили, вырастают во взрослых, в которых вины так много, что, с одной стороны, они перестают ее идентифицировать, а с другой – торги «виноват – не виноват» становятся фундаментом их существования.

По сути, они живут сами с собой, не в силах быть открытыми в контакте, проявляться, сожалеть, сострадать. Всю свою тень им приходится выносить – «вы во всем виноваты» – наружу и переживать «я полное ничтожество» внутри. Война как способ жизни.

Самые зрелые, самые истинно душевные люди, встречавшиеся мне в жизни, были людьми, совершившими не самые хорошие поступки и прошедшие путь от детского «я виноват» к зрелому «я сожалею, что так было; это мой груз, мой поступок, с которым мне дальше жить».

Это сожаление делает душу зрелой, умеющей сочувствовать, принимать других, видеть за дурными поступками других – себя, свою человеческую природу, свою неидеальность, порой испуганность, невозможность не совершать иногда ошибки, не приносить боль.

Мне кажется, только прощая себя, только научившись переходить от поверхностного и тупикового переживания вины к глубинному человеческому милосердию к себе же, мы становимся душевно взрослыми, устойчивыми, зрелыми.

10. Быть или казаться

В желании спрятать от других не принимаемые собой части себя же, в надежде создать у Второго лучшее о себе впечатление, заключается очень забавный феномен – получить зачастую категорически обратный результат.

Ведь когда мы прячем некие внешние изъяны (как мы их субъективно оцениваем) – косметикой, одеждой, освещением, фильтрами, – мы и правда выглядим лучше, пусть на время. Но когда мы прячем то, что считаем внутренними изъянами, – руководствуясь тем же желанием показаться в чужих глазах лучше, – по факту для любого более-менее видящего человека мы выглядим с точностью до наоборот: неустойчивее, двуличнее, напряженнее, глупее, чем есть.

Совсем не обязательно для распознавания подмены быть психологом. Достаточно контакта с собственной интуицией, которая аккуратно шепнет на ухо: «Что-то тут не так, не хочу подходить близко».

У Арнольда Минделла есть понятия первичного и вторичного процессов. Если очень упрощенно, то первичный процесс – это транслируемая нами информация (набор сигналов, движений, мыслей, интонации, слов и т. д.), с которой мы отождествляем собственное Я, а вторичный – то, что мы также сигнализируем наружу (коль скоро несем это внутри), но с чем отождествляться не хотим, боимся, стыдимся. Так вот, чем больше вторичного (то, что показывать и даже знать про себя не хочется), тем больше оно фонит, выпячивается, считывается. И никак иначе.

Бывает, разговариваешь с человеком и замечаешь, что он активно не хочет показывать того, что боится, или широко улыбается, а ты телом чувствуешь все раздражение, хранящееся чуть глубже улыбки. И, вероятно, смысл такого поведения – показать себя лучше, чем есть, тем самым теоретически вызвав больше доверия и расположения. Но в любом диссонансе между первичным и вторичным процессом много напряжения, много усилия быть кем-то и оттого мало устойчивости, опорности и, главное, покоя. Таким образом общее ощущение от человека остается, наоборот, неоднозначнее, чем могло бы быть, разреши он себе присутствовать всем собой.

Нам часто кажется, что быть слабыми, испуганными, раздраженными или стыдящимися – не комильфо, но именно сокрытием неприятных себя мы теряем в чужих глазах доверие.

В спокойном «мне страшно», «я против», «мне не по силам», «я злюсь», «мне стыдно» и так далее много устойчивого знания себя. И именно это спокойное предъявление себя, разрешение себе быть тем, кто я есть, именно сама отвага быть и делают нас опорными (хоть и испуганными), широкими (хоть и стыдящимися), устойчивыми (хоть и отчаявшимися), безопасными (хоть и раздраженными).

Получается, что не отсутствие сложного: страха, стыда, злости, потерянности, бессилия – делает нас привлекательными, вызывающими доверие, а как раз бесстрашие показать себя такими, как есть.

Безусловно, все не так просто. Нельзя взять и вдруг разрешить себе спокойно чувствовать и при желании предъявлять вовне то, что десятилетиями отвергалось внутри. Приходится заново долго учиться «быть, а не казаться».

Но в конечном итоге «быть» всегда менее энергозатратно, чем «казаться», и именно «быть» внушает ощущение плотности и настоящести, тогда как «казаться» оставляет лишь неприятный флер пустоты и обмана.

11. У каждого внутри своя война

Я не верю, что однажды она полностью закончится, залечатся все раны и наступит тотальный мир без страха и сомнений. Потому что это про смерть.

У каждого внутри своя реальность.

Я не верю, что кто-то, будь то даже самый уважаемый мной гуру терапии, не говорю уже о себе, видит реальность объективно. Нет ее объективной и в помине. Есть миллиарды секунд, складывающихся в часы, дни и годы личного опыта, эту самую реальность формирующие.

У каждого внутри свой космос.

Я не верю, что можно быть только Солнцем. Или только Марсом. Внутри есть все планеты. Поэтому вместе с радостью за другого я могу завидовать, а вместе с сопереживанием злиться. Планет много.

Я – тот, кто наблюдает за ними, не имея идеи, какой быть моей Галактике.

У каждого внутри свой потерянный рай.

Я не верю, что однажды можно стать счастливым навсегда. Верю в мгновения переживаний тепла, красоты, соединенности, достаточности, в мгновения младенческого счастья утробы, но лишь мгновения.

И продолжение подсознательного тщетного поиска этого потерянного рая сквозь всю жизнь.

У каждого внутри свой путь.

Я не верю в то, что можно прожить совсем другую жизнь, не повторяющую сценарии родителей и прочее. Я верю, что то же количество актов можно сыграть с другим уровнем осознанности и глубины, сместив акценты и интонации, передавая немного более талантливый сценарий своим детям.

У каждого внутри свой свет.

И вот в это я верю отчаянно и навсегда. Изначальный свет любви, который так страшно и больно проявлять, который часто утерян под всеми этими войнами, реальностями и сценариями.

Но именно он и есть безусловное наше ядро. Ведь во всем остальном так мало смысла.

12. И что делать?

Это частый вопрос первых месяцев терапии. Ожидание от психолога, что он скажет, что делать… чтобы себя такого не видеть, чтобы не чувствовать, что чувствовать не хочется, чтобы поменять что-то внутри самостоятельно, к этому не прикасаясь. Прекрасно понимаю, и сама когда-то ожидала…

«Что делать?» – внутренняя защита, выученная когда-то замена чувств действием, замена невыносимости быть на выносимость менять.

Но невозможно менять то, что не признано. Невозможно менять то, на что нет внутренних сил даже смотреть, что хочется вменить другому в ответственность.

Частая метафора – «как будто я привела тебе на укол своего Внутреннего ребенка и ему страшно, он сопротивляется, я и он знаем, что будет больно, но я готова выдержать, я знаю, что так будет лучше, а его никто и не спрашивает».

И когда снова и снова сталкиваешься с тем, что по какой-то причине ты не делаешь уколов испуганным до смерти детям и, соответственно, ничего не меняется, – приходит болезненное разочарование. По-хорошему, происходит первая честная Встреча. «Да твоюжмать, Таня! Оказывается, ты не врач. Или плохой врач! Обманщица! Оказывается, ты мне ребенка не вылечишь! Оказывается, мне придется самой иметь дело с этой испуганной, слабой и потерянной частью…»

И если это главное разочарование удается пройти – вопрос «что делать?» неожиданно исчезает.

Рада встретить тебя. Добро пожаловать на новый уровень игры. Где не исправляют с отвращением, а знакомятся (с устройством своего внутреннего мира), наблюдают (почему маме из метафоры про укол так сложно с ребенком), разделяют (усилие показать себя и насилие притащить себя за руку), исследуют (отношения частей внутри себя), признают (бессилие, страх, когда-то случившееся горе). С уровня делания – из головы – на уровень чувствования тела. Добро пожаловать в терапию.

13. Двери

Представьте, что вы живете веке так в XIX и вдруг очутились в начале века XXI. Вы хотите попасть в большое величественное здание, потому что от кого-то слышали, что внутри него происходят удивительные вещи.

Как можно попасть в здание? Конечно, через дверь! Вы находите хорошую ладную дверь с ручкой, заходите внутрь и с разочарованием понимаете, что вас обманули – дверь вела всего лишь в маленькую скучную кладовку. «Вот идиоты, – думаете вы с раздражением, – нашли чему удивляться, да я таких кладовок видел сотни», с шумом захлопываете дверь и уходите восвояси.

И никогда не узнаете, что эта была всего лишь одна из сотен дверей! Просто в вашем мозгу, в вашем опыте XIX века прописан один вид двери – деревянной двери с ручкой. А десятки дверей-купе, дверей на фотоэлементах, раздвижных дверей, дверей лифтов, дверей-жалюзи вы просто не увидели. Для вашего мозга они не являются дверями вовсе.

Вывод: единственный способ попасть туда, где вы еще не были, – забыть о том, что вы точно знаете, что такое дверь.

14. Иллюзии

Недавно меня спросили в соцсетях, для чего человеку иллюзии? Мне кажется, иллюзии не «для чего», а скорее «почему».

Находясь в утробе матери, ребенок переживает себя центром всего. Он и окружающая его среда нераздельны. Возможно, так себя чувствовали Адам и Ева в райском саду. Кругом все для них, и иногда издалека был слышен голос кого-то большего и одновременно единого с ними.

Рождение по своей сути – первый крах иллюзии младенческого сознания о бесконечности райского состояния.

В младенчестве ребенок в иллюзии, что грудь, появляющаяся при любом его требовании, конечно же, является его частью, да и мама сама по себе существовать не может. А мир чуть дальше переживаемого теплого слияния с матерью и вовсе не очень есть.

К двум годам ребенок осознает свою отдельность. Именно в этом возрасте, глядя в зеркало и видя, например, на лбу точку от зеленки, он начинает прикасаться не к отражению, а к своему лобику. Примерно в этот же период приходит крах иллюзии полного слияния с мамой, происходит очередной виток процесса сепарации. Оказывается, мама может быть мной недовольна, оказывается, она может не откликнуться тут же и вообще я не всегда центр ее бытия.

Говорят, в это время ребенок сталкивается с одним из первых переживаний стыда этой самой своей отдельности – как в библейской истории Адам и Ева пережили стыд, заставивший их спрятаться.

И если у родителя недостаточно сил показать: «ты и правда отдельный и другой, но ты мне нравишься, мне радостно, что ты такой», то подкрепления нормальности того, что «я – другой, и это ок», не случается. И тут опять есть иллюзия, что если другой такой же, как я, – это безопасно, а если другой – другой, то как-то сразу стыдно и почти невыносимо.

Сознание ребенка остается все еще слишком мало, чтобы вместить всю сложную картину мира, где настроения мамы и папы очень опосредованно связаны с ним и намного больше зависят от происходящего вне родительства. Оттого еще многие годы ребенок живет в иллюзии, что все связано в этом мире исключительно с ним, что если мама и папа злые – значит, они его не любят.

А еще есть иллюзия того, что мир делится на хороших и плохих, что он, ребенок, может быть изгнан из любой системы за свою «плохость», и тут уже очень часто семьи и другие системы в прямом смысле подкрепляют эту фантазию. К примеру, транслируя ребенку, что есть «хорошая» мама и «плохой» папа, или возвышая отличников и стигмируя двоечников, хотя абсолютно очевидно, что как раз последние нуждаются в дополнительной помощи и поддержке.

Впереди еще много трансформаций и крахов всевозможных иллюзий. Один пубертат чего стоит…

Сознание становится все объемнее и все меньше оставляет возможности чувствовать себя центром всего. И все это происходит через боль, разочарования, ошибки и крахи, и все это требует больших внутренних ресурсов, а соответственно, многолетней качественной поддержки родителя, не застрявшего в одной из иллюзий.

Оттого иллюзии не то чтобы нужны человеку, они скорее говорят о том, в каком месте сепарации, индивидуализации и взросления он застрял. И часто, к сожалению, они о том, что границы с окружающей средой не появились вовсе, и в любом столкновении с «инаковостью» появляется стыд как маркер потребности осознать себя в этой разности и еще только обрасти личной кожей.

Но главное, иллюзии предыдущего этапа осознаются лишь при переходе на следующий. А до тех пор они искренне воспринимаются как реальнейшие из реальных и единственные из возможных.

15. Жить

Жить – это быть с тем, что есть. В эту минуту. Здесь и сейчас.

Жить и дышать страх, стискивать зубы от гнева или плакать от боли.

Жить, принимая каждое состояние.

Не искать виноватых, не торговаться с судьбой и другими, не пытаться все объяснить логически, не загружать себя не нужными никому делами – все это лишь способы не чувствовать, застрять в голове, не жить сложное… Иногда слишком сложное. Иногда выворачивающее от боли и до паники пугающее своими неизвестными объемами.

Жить – это отчаянно идти в неизвестное. Слишком сильное. Почти непереносимое. До конца.

Опуститься на самое дно очередной внутренней Марианской впадины. И тогда есть шанс оттолкнуться и всплыть.

Обновленным.

Залатавшим очередную дыру.

Живущим любовь.

Почти такую же огромную и едва переносимую…

В эту минуту. Здесь и сейчас.

Жить – это быть с тем, что есть.

16. Дочь

Когда это успело случиться? Как давно мои требования звучат все жестче, а саботаж с твоей стороны все откровеннее? Как давно я начала чувствовать эту воздвигаемую стену между нами и ринулась в страхе пытаться разбирать конструкцию быстрее, чем ты ее возводишь? Как давно ты начала превращаться в подростка?

Нет! Стоп. Пожалуйста! Я так много не успела, девочка моя, вот там белое пятно и здесь, постой, дай мне еще время побольше наполнить тебя… Мне страшно, дочь, мне так страшно отпускать тебя. Страшно понимать, что ты становишься отдельной.

У тебя появляются свои музыка, книги, взгляды, мысли, чувства, мировоззрение. И теперь попадать к тебе я могу только по приглашению, только ты решаешь, открывать ли дверь в стене, разделяющей нас.