скачать книгу бесплатно
«Якорь спасения». Православная Церковь и Российское государство в эпоху императора Николая I. Очерки истории
Сергей Львович Фирсов
Монография посвящена анализу основных проблем, связанных с церковно-государственными отношениями в Российской империи 1825–1855 гг.: что представляла собой церковная жизнь в николаевскую эпоху, кто и как исполнял самодержавную волю в церковных делах, какие задачи стояли перед православным обществом и каким оно было. Также исследуются вопросы, могла ли Православная Церковь отвечать на вызовы времени и противостоять наступающему секуляризму и отвечала ли Российская империя эпохи Николая I своему предназначению: охранять и преумножать объявленные государственными ценности – «православие, самодержавие, народность», – названные «якорем спасения», который должен был предохранить державу от революционных потрясений.
Книга рекомендуется преподавателям и студентам богословских и светских вузов, а также всем интересующимся историей Русской Православной Церкви и историей России.
В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.
Сергей Львович Фирсов
«Якорь спасения». Православная Церковь и Российское государство в эпоху императора Николая I. Очерки истории
© Издательство Санкт-Петербургской Духовной Академии, 2021
* * *
Введение
«Посреди быстрого падения религиозных и гражданских учреждений в Европе, при повсеместном распространении разрушительных понятий, в виду печальных явлений, окружавших нас со всех сторон, надлежало укрепить отечество на твёрдых основаниях, на коих зиждется благоденствие, сила и жизнь народная; найти начала, составляющие отличительный характер России и её исключительно принадлежащие; собрать в одно целое священные останки её народности и на них укрепить якорь нашего спасения»[1 - Десятилетие Министерства Народного Просвещения 1833–1843 гг. (Всеподданнейший доклад гр. С. С. Уварова) // Эпоха Николая I / Под ред. М. О. Гершензона. М., 1910. С. 115–116.].
Так писал во всеподданнейшем докладе императору Николаю I в 1843 г. его министр народного просвещения граф С. С. Уваров, которому принадлежит заслуга определения главных начал государственной идеологии Российской империи: православия, самодержавия, народности. Они и назывались «последним якорем нашего спасения». Впервые о «триаде», характеризовавшейся как «вернейший залог» силы и величия Отечества, граф упомянул ещё в декабре 1832 г., после инспектирования Московского университета[2 - См. подр.: Уваров С. С. Отчёт по обозрению Московского университета (4 декабря 1832 г.) // Сборник постановлений Министерства народного просвещения. СПб., 1875. Т. 2. Отд. 1. 1825–1839. Стб. 503–529. Следует также отметить, что в последние десятилетия многие постулаты т. н. теории официальной народности были подвергнуты критике, порой весьма резкой. Авторы новых подходов к этой теории характеризуют её «как миф, растиражированный либеральными учёными и журналистикой в борьбе с деятелями традиционалистского направления» (см. подр.: Бадалян Д. А. С. С. Уваров и журнальная борьба 1830–1840-х годов // Тетради по консерватизму. 2018. № 1. С. 203–218). Есть и более осторожная критика теории официальной народности (см., напр.: Удалов С. В. Империя на якоре: государственная идеология, власть и общество в России. Саратов, 2018).].
Словосочетание «якорь спасения» было употреблено неслучайно. В Новом Завете о «якоре» говорит апостол Павел в Послании к евреям: «Люди клянутся высшим, и клятва во удостоверение оканчивает всякий спор их. Посему и Бог, желая преимущественнее показать наследникам обетования непреложность Своей воли, употребил в посредство клятву, дабы в двух непреложных вещах, в которых невозможно Богу солгать, твердое утешение имели мы, прибегшие взяться за предлежащую надежду, которая для души есть как бы якорь безопасный и крепкий, и входит во внутреннейшее за завесу, куда предтечею за нас вошел Иисус, сделавшись Первосвященником навек по чину Мелхиседека» (Евр 6:17–20). В христианстве образ якоря означает спасение и непоколебимость, истинную веру.
Так библейский образ был использован для утверждения и обоснования идеологического credo самодержавной власти российского императора. Использование это случайным, конечно, не было. Россия являлась государством конфес-сионально пристрастным, где Православная Церковь являлась первенствующей, а император считался её Верховным покровителем. Конечно, и ранее, в предшествовавшие царствования, правители покровительствовали Церкви – по крайней мере, громогласно об этом заявляли, – охраняя самодержавный принцип от любых на него поползновений. И ранее империя строилась на абсолютистском фундаменте. Однако именно в царствование императора Николая I была сформулирована государственная идеология, именно во второй трети XIX в. власть почувствовала необходимость в определении и декларировании идеологических принципов и религиозных мотивов, доказывающих её легитимность.
Почему же потребовалось доказывать – или просто декларировать – и без того очевидные истины?
Вероятно, причину следует искать в личности Николая I. Страстно ненавидевший его А. И. Герцен, пытаясь нарисовать портрет самодержца, вспомнил о коллекции античных статуй, бюстов, статуэток, собранных в Ватикане Папой Римским Пием VII. По словам А. И. Герцена, в коллекции была представлена «вся история римского падения», выраженная «бровями, лбами, зубами». Его внимание привлёк и «тип военачальников, в которых вымерло всё гражданское, всё человеческое, и осталась одна страсть – повелевать; ум узок, сердца совсем нет; это – монахи властолюбия, в их чертах видна сила и суровая воля». А. И. Герцен писал о гвардейских и армейских императорах, «которых крамольные легионеры ставили на часы к империи». В их числе писатель «нашёл много голов, похожих на Николая, когда он был без усов»[3 - Герцен А. И. Былое и думы. М.; Л., 1932. Т. I. С. 50.].
Не вдаваясь в подробный разбор приведённой характеристики, отметим только одну фразу – о монахах властолюбия, обладавших силой и суровой волей. Николай I, безусловно, был «гвардейским» императором, волевым и идейным. Последнее обстоятельство следует подчеркнуть особо: он искренне считал, что как помазанник должен не просто править, но нести свой крест, осуществлять свою миссию служения России, разумеется, так, как он её понимал. Названный М. О. Гершензоном «доктринёром», Николай I стремился приспособить к политической форме, к самодержавию, чётко сформулированные идеологические принципы, поступиться которыми не желал ни при каких обстоятельствах. В течение почти тридцатилетнего царствования он пытался «гнуть жизнь» под свои «формулы», «и истощался в бесплодных усилиях объять необъятное и привести жизнь в симметрический порядок»[4 - М[ихаил] Г[ершензон]. От Редакции // Эпоха Николая I… С. VI.].
В «порядок» он пытался привести и Православную Церковь, будучи убеждён в необходимости всячески содействовать её укреплению и процветанию. Удалось ли это ему?
Однозначного ответа дать не получается. Очевидно лишь то, что император действительно «пытался». В условиях абсолютной монархии Церковь и не могла быть самостоятельной, она должна была следовать в фарватере общей имперской политики, понимаемой в духе упоминавшейся выше «триады». Что представляла собой церковная жизнь, как развивались церковно-государственные отношения, кто и как исполнял самодержавную волю в церковных делах, наконец, какие проблемы стояли перед православным обществом и каким оно было – все эти вопросы требуют серьёзного исследования, без которого вряд ли удастся написать полноценную историю Православной Российской Церкви эпохи императора Николая Павловича.
Настоящая книга есть лишь попытка представить на суд читателя ряд очерков, знакомство с которыми облегчит работу по написанию указанной истории Церкви.
Конечно, нельзя сказать, что русской церковной проблематикой второй трети XIX в. историки не занимались. Ещё в 1902 г. был опубликован объёмный 113-й «Сборник Императорского русского исторического общества», содержащий «Материалы для истории Православной Церкви в царствование императора Николая I»[5 - Материалы для истории Православной Церкви в царствование императора Николая I. Изданы под ред. Н. Ф. Дубровина // Сборник Императорского русского исторического общества. СПб., 1902. Т. 113.]. «Материалы» содержали подробные историко-статистические сведения, связанные с главным и местным управлением Православной Церкви, включая обзор епархий и викариатств, в том числе и вновь учреждённых, рассказ о членах Святейшего Правительствующего Синода и синодальных обер-прокурорах, информацию о преобразованиях в ведомстве православного исповедания и т. п.
В 1915 г. увидел свет первый том «Полного собрания постановлений и распоряжений по ведомству православного исповедания Российской империи», охватывающий первые десять лет царствования Николая I[6 - Полное собрание постановлений и распоряжений по ведомству православного исповедания Российской империи. Царствование государя императора Николая I. Пг., 1915. Т. I: 1825 (декабря 12) – 1835 гг.]. Революция помешала завершить издание, однако и те материалы, что удалось опубликовать накануне её, существенно облегчают исследователям работу над историей Церкви николаевской эпохи.
До 1917 г., впрочем, вышло несколько монографий, в которых рассматривались различные аспекты церковной жизни и проблемы церковного управления николаевской эпохи[7 - См., напр.: Барсов Т. В., проф. Святейший Синод в его прошлом. СПб., 1896; Благовидов Ф. В. Обер-прокуроры Святейшего Синода в XVIII и в первой половине XIX столетия (Отношения обер-прокуроров к Св. Синоду). Опыт церковно-исторического исследования. Казань, 1900; Рункевич С. Г. Русская Церковь в XIX веке. СПб., 1901; Толстой Д. А. Иосиф, митрополит Литовский и воссоединение униатов с православной церковью в 1839 г. СПб., 1869; Чистович И. Пятидесятилетие (1839–1889) воссоединения с православной церковью западно-русских униатов: обзор событий воссоединения в царствование императора Николая I. СПб., 1889; Коялович М. О. История воссоединения западнорусских униатов старых времен. СПб., 1873; Шавельский Г., прот. Последнее воссоединение с православною церковью униатов Белорусской епархии (1833–1839 гг.). СПб., 1910.]. Но ни одной специальной работы, посвящённой истории Церкви в 1825–1855 г., историки создать не успели[8 - Единственной, пожалуй, работой, целиком посвящённой «церковным сюжетам» эпохи императора Николая I, была диссертация петербургского священника Николая Гурьева, так до революции 1917 г. и не опубликованная (см.: Гурьев Н., свящ. Обер-прокурорская власть в царствование императора Николая I // РНБ. Отдел рукописей и редких книг. Ф. 573. Оп. 2. Д. 53).].
В советское время тема, связанная с изучением религии и Церкви, не являлась приоритетной. При этом для авторов, так или иначе касавшихся «церковных» тем, обязательным условием было следование марксистской методологии и всяческое подчёркивание «антинародной сущности» церковной политики. Эмигрантские историки, свободные от идеологического давления, касались истории Церкви эпохи императора Николая I, но преимущественно в связи с иными интересовавшими их сюжетами или при рассказе о русской церковной истории в целом. Так, истории Православной Российской Церкви эпохи императора Николая I посвятил несколько страниц в «Лекциях по истории Русской Церкви» доцент богословского факультета Института Св. Владимира в Харбине Е. Н. Сумароков[9 - См.: Сумароков Е. Лекции по истории Русской Церкви. Харбин, 1945. Т. II. С. 286–298, 301–307 и др.]. Но его «Лекции…» носят скорее обзорный характер, являются «справкой», позволяющей бегло ознакомиться с главными церковными деятелями эпохи и с основными мероприятиями обер-прокуратуры и Св. Синода. Совершенно по-иному рассказывается о церковной истории XVIII – начала XX вв. в фундаментальном труде И. К. Смолича, оказавшегося за пределами Родины ещё в 1920 г. и с 1950-х гг. работавшего в Восточноевропейском институте при Свободном университете ФРГ. Человек глубоких знаний, до конца дней остававшийся верующим православным христианином, И. К. Смолич много лет работал над фундаментальной «Историей Русской Церкви» Синодального периода. Первый том (на немецком языке) вышел из печати в 1961 г., второй – в 1991 г., спустя 21 год после смерти автора[10 - Работа И. К. Смолича была переведена и переиздана в России. См.: Смолич И. К. История Русской Церкви. 1700–1917 // История Русской Церкви. М., 1996–1997. Т. VIII. Ч. 1, 2.]. И. К. Смолич был одним из тех, кто понял, что «нервным центром истории» России, начиная с Петра Великого, становятся церковно-государственные отношения с их воздействием на все стороны церковной жизни. В соответствии с указанным подходом автор и занимался церковной историей, в том числе рассматривая и интересующую нас проблематику.
В постсоветский период интерес к истории Православной Церкви в России получил новый мощный импульс. Стали появляться серьёзные исследования, в которых затрагивались различные аспекты истории Синодальной эпохи, в том числе и второй трети XIX в. Попытку рассказать об эволюции церковно-государственных отношений в России первой половины XIX в. предпринял, в частности, петербургский исследователь Ю. Е. Кондаков[11 - См.: Кондаков Ю. Е. Государство и Православная Церковь в России: эволюция отношений в первой половине XIX века. СПб., 2003.]. Появились работы, посвящённые проблемам религиозной политики в царствование Александра I[12 - См., напр.: Его же. Духовно-религиозная политика Александра I и русская православная оппозиция (1801–1825). СПб., 1998; Вишленкова Е. А. Религиозная политика: официальный курс и «общее мнение» России александровской эпохи. Казань: Казанский государственный университет, 1997; Ее же. Духовная школа в России первой четверти XIX века. Казань, 1998.] и Александра II[13 - См., напр.: Римский С. В. Российская Церковь в эпоху Великих реформ. (Церковные реформы в России 1860–1870-х годов). М., 1999.]. Вновь стали анализироваться и проблемы церковной унии, ликвидированной в эпоху Николая I[14 - См., напр.: Романчук А., прот. Высокопреосвященный Иосиф (Семашко), митрополит Литовский и Виленский: очерк жизни и церковно-общественной деятельности. М.; Минск, 2015.]. Стали защищаться диссертационные исследования, в которых рассматривались вопросы церковно-государственных отношений второй трети XIX в.[15 - См., напр.: Федорук В. Н. Православная Церковь и государство в России во второй четверти XIX века: автореф. дис. … канд. филос. наук. СПб., 2012. Научным руководителем диссертационного исследования был автор этих строк.]
Тогда же и автор этих строк стал заниматься изучением церковных проблем времен Николая I. В течение ряда лет я публиковал статьи, в которых рассматривались различные аспекты тогдашней церковной политики: состояние «народного благочестия» и религиозная политика Российского государства, его «охранительная идеология», отношение власти к старообрядцам, деятельность обер-прокуроров Св. Синода и состояние Св. Синода, канонизация свт. Митрофана Воронежского и личная религиозность Николая I. В конце концов стало понятно, что все эти материалы можно объединить в книгу, чтение которой может дать представление об основных «линиях» церковной жизни николаевской России, о том, насколько активно развивалась Церковь в период «апогея самодержавия», насколько и как последнее влияло на религиозную жизнь её православных подданных. К сожалению, ряд важных сюжетов, которые были задуманы, мне не удалось осветить. Среди них – историографический обзор работ, посвящённых ликвидации унии 1839 г.; описание реформ, проведённых обер-прокурором Святейшего Синода графом Н. А. Протасовым; создание социально-психологических портретов первоприсутствующих членов Св. Синода: митрополитов Серафима (Глаголевского), Антония (Рафальского), Никанора (Клементьевского).
Однако даже в случае написания перечисленных выше сюжетов книга не стала бы «Историей Православной Церкви», оставшись очерками истории. Впрочем, в том, что книга – именно очерки, есть и свои безусловные плюсы. Прежде всего, автор «очерков» не претендует на «всеохватность» избранной темы, останавливаясь только на тех проблемах, которые считает наиболее важными. Следует отметить и другой момент: в настоящее время одному исследователю достаточно трудно проанализировать все аспекты общей истории Церкви такого сложного и противоречивого времени, как время Николая I. Такой труд под силу только группе учёных – историков, социальных психологов, богословов и т. д. Остаётся надеяться, что рано или поздно сей труд появится, и публикуемые очерки станут для него некоторым подспорьем.
* * *
В данной книге помещены очерки, написанные в разное время (с 2002 г. по 2019 г.). Но расположены они не в хронологическом порядке. Мне казалось правомерным начать разговор о Православной Российской Церкви эпохи Николая I с очерка, посвящённого религиозности самого монарха, его личному отношению к вере и Церкви. Без понимания того, какую роль религия играла в жизни царя, трудно понять и психологию восприятия им собственных полномочий как «Верховного ктитора», считавшего не только возможным, но и необходимым лично участвовать в церковном управлении, определяя политику ведомства православного исповедания и по своему усмотрению назначая синодальных обер-прокуроров.
Следующий очерк – «Православный абсолютизм», посвящён анализу формирования государственной идеологии, основанной на религиозном фундаменте – той самой идеологии, что была сформулирована графом С. С. Уваровым в трёх известных словах. О том, как она сказывалась на бытии Православной Церкви говорится в третьем очерке, продолжающем и развивающем основные положения, прописанные во втором, и называющемся «“Охранительная идеология” и Православная Церковь в России 1825–1861 гг.». В данном случае представлялось необходимым несколько выйти за хронологические рамки, доведя изложение до начала Великих реформ, когда власть светская положительно решила вопрос об отмене крепостного права, поборов стародавний страх перед возможными «потрясениями». Но нашла ли она, приступая к этому великому делу, союзника в лице православных иерархов?
Вопрос не имеет однозначного ответа – всё зависит от того, с какой стороны на него посмотреть. Об этом, среди прочего, и идёт речь в третьем очерке.
Не следует, впрочем, забывать, что «официальная церковность» и «народное благочестие» (при всей условности приведённого выражения) – не одно и то же. Церковь, согласно православному вероучению, это «народ Божий», не разделённый на «учащих» и «учащихся». Именно поэтому представлялось важным далее поместить очерк о «народном благочестии», объяснив, насколько и как оно коррелировало с проводимой церковными и светскими властями религиозной политикой. Очерк называется «Религиозная политика и народное благочестие в России (1825–1861 гг.)». Как и в случае с «Охранительной идеологией», представлялось правильным, не ограничиваясь 1855 г., довести изложение до 1861-го. В очерке обращается внимание на то, что николаевская политическая система многое предопределяла, однако проявлению личной веры, личного благочестия мешала минимально.
Можно ли сказать, что тем самым политическая система «содействовала» проявлениям народного благочестия? К сожалению, данный вопрос следует признать не только некорректным, но и неразрешимым.
Впрочем, если всё-таки искать на него ответ, то следует обратиться к иным сюжетам, например, к теме возрождения Оптиной пустыни, новая страница в истории которой как раз совпала с началом николаевского царствования. Возрождению Оптиной и служению одного из главных её строителей, каковым был архимандрит Моисей (Путилов), посвящён пятый очерк книги («Архимандрит Моисей (Путилов) и возрождение Оптиной пустыни»). Не забудем: именно в царствование императора Николая I, в годы настоятельства архимандрита Моисея (Путилова) в Оптиной утвердилось старчество, и это, собственно, стало определяющим моментом в истории её возрождения. Таким образом, история возрождения Оптиной свидетельствует, что Православная Церковь в России должна нами рассматриваться не только – а, быть может, и не столько – «институционально», сколько как история не прерывавшейся «русской святости», стремления найти верный путь к Богу, путь «в Церкви» – к «Церкви».
К теме, посвящённой и «русской святости», и государственно-церковному строительству, имеет непосредственное отношение и шестой очерк: «Святой империи. К истории канонизации святителя Митрофана Воронежского в 1832 году». В нашем случае можно отметить то, что свт. Митрофан стал своеобразным символом «религиозного преемства» – от Петра I к Николаю I. Действительно, это был «святой империи», достигшей в царствование праправнука царя-реформатора своей максимальной силы и могущества. Неслучайно в официальных изданиях того времени свт. Митрофан представлялся как соратник Петра Великого и церковный деятель, способствовавший успешному развитию империи, год от года усиливавшей свою мощь и постепенно превращавшейся в сильнейшую страну христианского мира. Так выдающееся событие в жизни Российской Церкви оказалось соединено с идеологической задачей – укреплением православной государственности.
Седьмой очерк («Православное государство и русские старообрядцы-поповцы в эпоху императора Николая I») посвящён совершенно иной проблеме – тому, как Российская империя пыталась решить «старообрядческий вопрос», точнее тому, как оно этот вопрос решало. Стремясь к унификации, воспринимая старообрядцев как «ниспровергателей» и «внутренних врагов», власть действовала по-своему честно, откровенно заявляя о том, что в православном государстве не может быть православных подданных, отказывающихся подчиняться священноначалию Российской Церкви. К чему привела борьба с расколом – вопрос отдельный, его следует рассматривать в общем контексте государственной политики и идеологии николаевского царствования.
Разумеется, чтобы понять этот «контекст» необходимо иметь представление о том, кем были высшие церковные руководители Православной Российской Церкви, составлявшие Св. Синод, а также то, что любая их «инициатива» в принципе не могла выйти за рамки синодальной модели. Осознавая это, мы не должны ставить вопрос о том, насколько они могли быть «независимыми», или как они могли проявлять собственную «независимость» перед обер-прокурором, чьи власть и влияние на ход дел в духовном ведомстве постепенно, но неуклонно возрастали. Чтобы показать это, восьмой и девятый очерки посвящены соответственно историко-социологическому анализу членов Св. Синода 1825–1855 гг. (очерк восьмой – «Святейший Правительствующий Синод в эпоху императора Николая Павловича»), а также социально-психологической и политической характеристике синодальных обер-прокуроров (очерк девятый – «Око государево. Обер-прокуроры Святейшего Правительствующего Синода в эпоху императора Николая Павловича»).
Последний очерк – «Отчёты обер-прокуроров Святейшего Правительствующего Синода эпохи императора Николая Павловича как источник по истории Православной Российской Церкви» – позволяет понять, что представляла собой Церковь с «формальной» точки зрения. В очерке приводятся многочисленные статистические данные о числе православных подданных, о строительстве новых храмов и монастырей, о численности монашествующих, священно- и церковнослужителей, о том, сколько человек приняли православие и о многом другом. Статистика, как известно, обоюдоостра: всё зависит от того, с какой стороны к ней подойти и как на неё посмотреть. «Формальные» показатели при ближайшем их рассмотрении оказываются вовсе не доказательством блестящего положения Церкви в империи, а скорее наоборот. Однако в этом не следует видеть «нерадение» или «злой умысел» руководителей обер-прокуратуры, их соратников и подчинённых. Просто развитие Церкви (как институции) не успевало за развитием общества (например, вновь строившиеся храмы не могли принять существенно возросшее число православных, их требовалось гораздо больше, чем могло построить и строило государство). Не хватало и священников (хотя цифры представителей духовенства впечатляли). Иначе говоря, «внешнему величию» явно не доставало «внутренней основательности», а «форма» церковного строительства заслоняла «содержание» церковного делания.
Большинство работ, помещённых в настоящей книге, были ранее опубликованы в журнале «Церковь и время»[16 - Фирсов С. Л. Архимандрит Моисей (Путилов) и возрождение Оптиной пустыни // Церковь и время. 2002. № 4 (21). С. 185–207; Его же. Религиозная политика и народное благочестие в России (1825–1861) // Там же. 2005. № 1 (30). С. 200–240; Его же. Император Николай Павлович как православный государь и верующий христианин. Штрихи к социально-психологическому портрету // Там же. 2010. № 3 (52). С. 151–192; Его же. Святейший Правительствующий Синод в эпоху императора Николая Павловича // Там же. 2017. № 2 (79). С. 209–261; Его же. «Око Государево»: обер-прокуроры Святейшего Синода в эпоху императора Николая Павловича. Штрихи к портрету // Там же. 2019. № 2 (87). С. 135–231.], некоторые – в других изданиях[17 - Его же. «Охранительная идеология» и Православная Церковь в России 1825–1861 гг. // Философия и социально-политические ценности консерватизма в общественном сознании современной России (от истоков к современности). Сборник статей. СПб., 2004. Вып. 1. С. 142–172; Его же. «Православный абсолютизм» Светская власть и православная церковь в эпоху императора Николая I // Вестник Санкт-Петербургского университета. Сер. 6 (Философия, политология, социология, психология, право, международные отношения). Вып. 4. 2004. [2005]. С. 36–43; Его же. Православное государство и русские старообрядцы-поповцы в эпоху императора Николая I // Вестник Санкт-Петербургского университета. Сер. 6. (Философия, культурология, политология, право, международные отношения). Вып. 1. 2009. С. 6–15; Его же. Святой империи. К истории канонизации святителя Митрофана Воронежского в 1832 году // Христианское чтение. 2020. № 4. С. 184–198; Его же. Отчёты обер-прокуроров Святейшего Правительствующего Синода эпохи императора Николая Павловича как источник по истории Православной Российской Церкви // Там же. 2020. № 5. С. 180–199.]. При подготовке настоящей книги все ранее изданные в научных журналах работы были заново отредактированы. Следует указать, что в очерках встречаются, хотя и нечасто, определённые повторы. Однако, как представляется автору, они не влияют на восприятие книги в целом, ибо не являются «механическим заимствованием» материалов из одной статьи для другой.
Завершается книга приложением, в котором помещены два материала. Первый – акт освидетельствования мощей свт. Митрофана Воронежского, составленный в апреле 1832 г. Акт освидетельствования публиковался однажды – в «Макарьевских чтениях», изданных незначительным тиражом в Можайске в 1998 г. Второй – «Материалы для биографии графа Протасова», был составлен вскоре после кончины обер-прокурора. Ранее эти «Материалы» не публиковались и были известны только узкому кругу специалистов, которые, к тому же, не имели чёткого представления об их авторе (ныне авторство удалось установить).
Итак, эта книга о том, была ли Православная Церковь способна отвечать на вызовы своего времени, могла ли она противостоять наступавшему секуляризму, была ли в состоянии Российская империя эпохи Николая I отвечать своему предназначению – охранять и приумножать православные ценности, объявлявшиеся ценностями государственными, называя «православие, самодержавие и народность» тем самым «якорем спасения», который должен был предохранить державу от революционных потрясений. Насколько удалось найти ответы на эти вопросы, либо внятно их сформулировать – пусть судит благосклонный читатель.
Очерк первый. Император Николай Павлович как православный государь и верующий христианин
Внутренний мир каждого человека есть тайна, разгадать которую чрезвычайно непросто, если вообще возможно. Тем более сложна реконструкция религиозных переживаний, чувств, эмоций. Не всегда даже сам человек – «носитель» этих переживаний – может понять и объяснить, как и почему он отдает предпочтение одним «формам» и игнорирует другие. И это вполне закономерно, ибо слишком много составляющих, которые необходимо учитывать: рождение в определенной религиозной среде, полученное или не полученное в детстве религиозное воспитание, знание или незнание конфессиональных традиций, фактор времени, и много-много другого. В подобной ситуации большинство предпочитает не искать ответа на вопрос о глубинном смысле своей религиозной жизни, а просто жить, в идеале не слишком отклоняясь от того, в чем общее мнение признает норму и пример для подражания. И все-таки следование по этому пути у каждого проходит по-своему. Из суммы мелочей постепенно формируется индивидуальность, религиозная составляющая которой может обозреваться исследователем с большей или меньшей полнотой. Данное обозрение (с учетом заявленного выше) не должно претендовать на безусловность, но отказ от проведения поставленной социально-психологической задачи – если исследователь полагает корректным ее ставить – был бы ошибкой. В конце концов, без понимания религиозных оснований жизненных мотиваций человек, особенно выдающийся, никогда не может быть понят и, следовательно, адекватно оценен.
Сказанное относится и к русским монархам имперского периода, чья религиозность изучена с разной степени полнотой. Если о Николае II, последнем самодержце России, в интересующем нас ключе много писали и пишут, то о его венценосных предшественниках такого не скажешь. Разумеется, успешно изучалась церковная политика и история, церковно-государственные отношения, проблемы канонического устройства Церкви в Синодальный период и т. д., но не личная религиозность императоров. А этот вопрос, полагаю, имеет большую самостоятельную значимость. Ведь русский император был не только самодержавным государем, располагавшим абсолютной властью, но и Верховным ктитором Православной Российской Церкви. Насколько личная религиозность самодержца влияла на его отношения к этим «ктиторским» полномочиям, да и влияла ли?
Дать ответ можно, лишь изучив вопрос о религиозности императора. В нашем случае – императора Николая I, в официальной дореволюционной историографии именовавшегося Незабвенным. На протяжении ряда лет занимаясь исследованием отдельных вопросов, связанных с церковной политикой его эпохи[18 - Фирсов С. Л. Архимандрит Моисей (Путилов) и возрождение Оптиной пустыни // Церковь и время. 2002. № 4 (21). С. 185–207; Его же. «Охранительная идеология» и Православная Церковь в России 1825–1861 гг. // Философия и социально-политические ценности консерватизма в общественном сознании современной России (от истоков к современности): Сб. статей. СПб.: СПбГУ, 2004. Вып. 1. С. 142–172; Его же. Религиозная политика и народное благочестие в России (1825–1861) // Церковь и время. 2005. № 1 (30). С. 200–240; Его же. «Православный абсолютизм». Светская власть и православная церковь в эпоху императора Николая I // Вестник Санкт-Петербургского университета. Сер. 6 (Философия, политология, социология, психология, право, международные отношения). Вып. 4. 2004. [2005]. С. 36–43; Его же. Православное государство и русские старообрядцы-поповцы в эпоху императора Николая I // Вестник Санкт-Петербургского университета. Сер. 6 (Философия, культурология, политология, право, международные отношения). Вып. 1. 2009. С. 6–15.], я пришел к выводу о невозможности игнорировать вопрос о религиозности этого самодержца (тем более, что опыт исследования религиозных взглядов его самодержавного правнука Николая II у меня уже имелся). Однако, если последний самодержец, в 2000 г. канонизированный Русской Церковью как страстотерпец и мученик, в православной традиции всегда рассматривался как глубоко верующий, мистически настроенный человек – хотя оценка подобной настроенности могла и не быть однозначной, – то Николай I никогда не характеризовался таким образом. Разумеется, никто из писавших на эту тему историков Церкви не подвергал сомнению личную религиозность монарха, но особо акцентировать на ней внимание читателей также не считал необходимым[19 - Исключением из этого правила можно считать апологетическую статью историка русского зарубежья Н. Д. Тальберга: см.: Тальберг Н. Д. Христианин на престоле. (К столетию со дня кончины императора Николая I) // Император Николай Первый. Николаевская эпоха. Слово Русского Царя. Апология Рыцаря. Незабвенный. М., 2002. С. 722–729.].
Правомерно ли это? Полагаю, что не вполне, ибо Николай I – это прежде всего религиозно ориентированный самодержец, для которого идея власти, олицетворением которой он себя осознавал, существовала неразрывно с идеей Бога. Насколько одно вытекало из другого и каким образом сказывалось на церковной политике его времени, можно лучше понять, разобравшись в вопросе о Николае I как православном государе.
Не будет особым открытием констатация того, что история – наука чрезвычайно субъективная. От позиции ученого часто зависит то, каким образом расставлены акценты, меняющие очевидные для современников изучаемого им события или персоны «плюсы» на «минусы» и наоборот. Особенно субъективизм проявляется, когда ученый является и современником своего «героя» или эпохи. Николаю I в этом отношении досталось, пожалуй, больше, чем какому-либо другому монарху XIX столетия. Его эпоха стала притчей во языцех (как и он сам) для большинства русских (и не только) исследователей еще до революции 1917 г. А в советский период о нем иначе, чем о «коронованном жандарме» официальная историография говорила крайне редко.
Не любил императора и В. О. Ключевский, в отношении дворянства настроенный крайне скептически. Скептически относился он и к большинству самодержавных представителей Дома Романовых. Николай I не был исключением. По В. О. Ключевскому, этот царь «требовал добродетельных знаков, не зная, как добиться самих добродетелей», был «военный балетмейстер и больше ничего»[20 - Ключевский В. О. Письма. Дневники. Афоризмы и мысли об истории. М., 1968. С. 365, 371.]. Слишком характерное уточнение – «больше ничего». А на «нет» и сказать, получается, нечего. За символом власти историк не желал видеть личность ее носителя, полагая, что «наши цари были полезны, как грозные боги, небесполезны и как огородные чучелы». Вырождение авторитета власти он усматривает в эпохе, связанной с правлением сыновей императора Павла I. «Прежние цари и царицы – дрянь, – полагал В. О. Ключевский, – но скрывались во дворце, предоставляя эпическо-набожной фантазии творить из них кумиров. Павловичи стали популярничать. Но это безопасно только для людей вроде Петра I или Ек[атерины] II. Увидев Павловичей вблизи, народ перестал считать их богами, но не перестал бояться их за жандармов. Образы, пугавшие воображение, стали теперь пугать нервы»[21 - Ключевский В. О. Письма. Дневники. Афоризмы и мысли об истории. М., 1968. С. 395.].
Заявление В. О. Ключевского следует признать скорее типичным для русской интеллектуальной среды, чем «случайным», вырвавшимся «сгоряча». Что поделать! Образ «жандарма» обыкновенно ассоциировался у интеллектуалов того времени именно с Николаем I. Деспотом по природе, воплощенной реакцией называл его и учитель Ключевского С. М. Соловьев, убежденный в том, что царь был «страшный нивелировщик: все люди были перед ним равны, и он один имел право раздавать им по произволу способности, знания, опытность в делах». Считая это нечестивым посягновением на права Бога, С. М. Соловьев указывал на то, что император окружал себя посредственностями и совершенными бездарностями, до смерти не переставал ненавидеть и гнать людей, выдававшихся из общего уровня по милости Божией. Более того, по мнению историка, Николай I желал иметь возможность «одним ударом отрубить все головы, которые поднимались над общим уровнем»[22 - Записки Сергея Михайловича Соловьева. Мои записки для детей моих, а если можно, и для других. Пг., б./г. С. 116–117.]. Олицетворявший «бездну материализма» и любивший только «бездушное движение войсковых масс по команде», соловьевский Николай I предстает «посягателем» на Божеские права и, следовательно, человеком религиозно слепым.
Не будем спешить с оценками услышанного, но запомним мотивацию. Деспот, не терпевший свободы и, таким образом, попиравший человеческую личность. Даже крайне осторожный Е. М. Феоктистов, в эпоху Александра III занимавший кресло начальника Главного управления по делам печати, в своих воспоминаниях вынужден был повторить некоторые сентенции С. М. Соловьева, в частности о гнете, тяготевшем над умственным движением в николаевское время и о «мнимом консерватизме» тридцатилетнего царствования. Посему, по мнению Е. М. Феоктистова, в тот период «все образованные люди отличались более или менее либеральным образом мыслей»[23 - Феоктистов Е. За кулисами политики и литературы. 1848–1896. М., 1991. С. 125, 166–167.]. В таком же духе писал и цензор А. В. Никитенко, видевший главный недостаток царствования Николая Павловича в том, «что все оно было – ошибка. Восставая целые двадцать девять лет против мысли, он не погасил ее, а сделал оппозиционною правительству»[24 - Никитенко А. В. Моя повесть о самом себе и о том, «чему свидетель в жизни был». Записки и дневники. СПб., 1904. Т. I. С. 553. Запись от 27 февраля 1859 г.]. Восстание против мысли – суровое обвинение, выдвигавшееся современниками и историками против Николая I, игнорировать которое было бы неправильно. Тем более, что приведенные слова принадлежат не явным оппозиционерам типа А. И. Герцена, а вполне благонамеренным подданным российской короны. В чем же было дело? Почему император воспринимался столь однозначно и критиковался столь немилосердно? Может, потому, что писавшие о нем не смогли увидеть и понять основные побудительные мотивы, руководившие в течение жизни действиями императора? Воспринимая Николая Павловича как олицетворение машины подавления инакомыслия и нарушителей установленного «порядка», они не желали признавать у государя высших христианских мотиваций. Конечно, они были далеки от того, чтобы вслед за Ф. Энгельсом называть грозного императора самодовольной посредственностью «с кругозором ротного командира», человеком, принимавшим «жестокость за энергию и капризное упрямство за силу воли»[25 - См.: Энгельс Ф. Внешняя политика русского царизма // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. М., 1937. Т. XVI. Ч. 2. С. 24.], но назвать их оценки положительными вряд ли удастся.
Однако не будем спешить с констатациями и превращать прежнюю критику в банальную апологетику «оклеветанного» монарха (тем более, что подобные операции в последнее время проделываются достаточно часто). Постараемся представить, что лежало в основании религиозности Николая I и, быть может, поняв это, откажемся как от роли исторического «прокурора», так и от потребности брать на себя «адвокатские» функции.
Будущий император родился 25 июня 1796 г. в Царском Селе и был последним внуком Екатерины II, появившимся на свет при ее жизни. Правда, Екатерина изменила своему обыкновению и лично не присутствовала при родах своей невестки, но, вероятнее всего, причину этого следует искать в преклонных годах самодержицы. Однако после рождения великого князя Екатерина II прибыла на половину сына и ее духовник протоиерей Савва Исаев совершил молитву над новорожденным, которого нарекли Николаем в честь святителя Мирликийского. В царствующем Доме таким именем до рождения великого князя никого не называли.
Вскоре, 6 июля, совершилось и его крещение. Любопытно, что форма повестки, разосланной по сему случаю, претерпела некоторые изменения: приглашались не конкретные лица, а кто пожелает – из первых пяти классов обоего пола. Крещение совершил духовник Екатерины, ранее совершавший молитву над новорожденным. По традиции, соблюдавшейся вплоть до последнего царствования, во время совершения таинства отца крещаемого в церкви не было – он появился позже. Императрица по состоянию здоровья также не участвовала лично в обряде крещения, но присутствовала, помещаясь на хорах придворной церкви[26 - Воспоминания о младенческих годах императора Николая Павловича, записанные им собственноручно // Николай Первый и его время. Документы, письма, дневники, мемуары, свидетельства современников и труды историков. М., 2000. Т. 1. С. 69–70.]. Иерархами и иереями был совершен благодарственный молебен. Затем родителям членами Св. Синода и духовенством было принесено поздравление, а духовник императрицы отслужил литургию, во время которой великий князь Александр Павлович, старший брат и воспреемник, поднес младенца для приобщения Св. Таин и возложил на него знаки ордена Андрея Первозванного[27 - См. подр.: Корф М., барон. Материалы и чтения к биографии императора Николая I и к истории его царствования. Рождение и первые двадцать лет жизни (1796–1817 гг.) // Сборник Императорского Русского Исторического Общества. СПб., 1896. Т. 98. С. 6–9.].
На рождение Николая Павловича откликнулся поэт Г. Р. Державин, написавший панегирик:
Блаженная Россия!
Среди твоих чудес
От высоты святыя
Еще залог Небес
Прими и веселися,
Сугубым блеском осветися!
Се ныне дух Господень
На отрока сошел;
Прекрасен, благороден
И как заря расцвел
Он в пеленах лучами.
Дитя равняется с царями,
Родителям по крови,
По сану – исполин,
По благости, любви,
Полсвета властелин
Он будет, будет славен,
Душой Екатерине равен[28 - См.: Корсаков А. Н. Детство и отрочество Николая Павловича // Русский архив. 1896. № 6. С. 280.].
Державин оказался провидцем: дитя со временем оказалось «равным с царями». Но до этого момента было почти тридцать лет, в течение которых Николай Павлович сформировался как личность, как идейный носитель самодержавной власти. Его политическая репутация оказалась навсегда связанной с самодержавной идеей, в основании которой лежал принцип служения – подданных государю, а государя – империи и, следовательно, подданным. Другое дело, как понимал этот принцип сам Николай Павлович. Но об этом речь пойдет отдельно. Сейчас следует обратить внимание на иные моменты.
Во-первых, крестивший великого князя протоиерей Савва Исаев в дальнейшем не стал его наставником: духовником отец Савва оставался лишь до кончины Екатерины II.
Во-вторых, воспреемники великого князя – будущий император Александр Павлович и великая княжна Александра Павловна – также не стали для него «учителями веры» (что, впрочем, особого удивления вызывать не должно): соблюдение установленных Церковью правил (для крестных) и участие в крещении члена Императорской Фамилии практически никогда не связывались и являлись по большей части данью традиции. Но следование установленным правилам было в царской семье обязательным.
Первым молитвам по-русски его обучила воспитательница англичанка мисс Лайон. С самых ранних лет великий князь полюбил церковное пение, но, по мнению даже официального биографа, его «охота к церковному пению еще не доказывала расположения к молитве». Во время богослужения он был невнимателен – дежурные кавалеры отмечали в виде особенных исключений те дни, когда во время службы великий князь вел себя «внимательней обыкновенного». Николая Павловича и его младшего брата Михаила всегда водили на воскресную службу и на «всякий большой праздник». Обычно они стояли на хорах. Первое причастие он получил 21 февраля 1803 г., неполных семи лет. Это событие было предварено беседой с духовником царской семьи протопресвитером Павлом Криницким. Тогда духовник рассказал ему о значении и употреблении крестного знамения, о необходимости молиться Богу, о важности молитвы «Отче наш», о ее содержании и разуме. Биографы отмечают эту пятнадцатиминутную беседу как первый урок Закона Божия для Николая Павловича. Великий князь, таким образом, был подготовлен к причастию, хотя исповедовался первый раз, вероятно, в следующем, 1804-м, году. С тех пор в приходно-расходных книгах, в каждом марте, появлялась статья: «Выдано, по повелению Ее Императорского Величества Императрицы Марии Федоровны, духовнику Павлу Криницкому, за исповедь, 200 рублей». Николай годы спустя, вспоминая свое церковное воспитание, говорил барону М. А. Корфу, что в отношении религии его детям «лучше было, чем нам, которых учили только креститься в известное время обедни, да говорить наизусть разные молитвы, не заботясь о том, что делалось в нашей душе»[29 - Корф М., барон. Материалы и чтения к биографии императора Николая I… С. 48–49.].
Полагаю, это признание можно считать своеобразным упреком своему первому религиозному наставнику – протопресвитеру Павлу Криницкому. Но был ли он виноват? Дворянин по рождению, закончивший Киевскую духовную академию и в течение восьми лет служивший священником в Париже, этот клирик прекрасно знал и понимал традиции высшего общества. Неслучайно уже в 1799 г. он был назначен законоучителем детей императора Павла I, а при Александре I стал придворным клириком (в 1803 г.) и старшим над придворным духовенством (в 1806 г.). Два года спустя, 3 апреля 1808 г., отец Павел становится духовником императора и членом Св. Синода. В дальнейшем, после кончины Александра I, он остался духовником его матери, а после ее кончины титуловался «бывшим духовником покойной государыни императрицы»[30 - См. подр: С. Г. Р. Криницкий Павел Васильевич // Русский биографический словарь. СПб., 1903. Кнаппе – Кюхельбекер. С. 444.]. Будучи человеком влиятельным, отец Павел, однако же, сторонился каких-либо церковных и околоцерковных интриг, предпочитая довольствоваться тем, что имел. Его уважали, но какой-то особой близости к особе императора (вначале Александра I, затем его наследника и брата Николая I) у отца Павла не было.
Совершенно иным было отношение императора Павла I к другому придворному клирику – протопресвитеру Николаю Музовскому. Являвшийся духовником императора Николая I и его семьи, членом Св. Синода и Комиссии духовных училищ, главой придворного духовенства и обер-священником Гвардейского корпуса, он оказывал заметное влияние на церковное управление[31 - Смолич И. К. История Русской Церкви. 1700–1917… Т. VIII. Ч. 1. С. 385.]. Кем был этот человек? Прежде всего, он был образованным священником, много лет проведшим за границей. Он служил в Турине и в Венгрии (в Иреме), где носил черный фрак и ничем не напоминал русского «батюшку». Его уважали местные жители, крестьянам-протестантам он читал Евангелие на немецком языке, а по праздникам принимал православных сербов.
В Венгрии скончалась его жена, и вскоре он вернулся в Россию, получив назначение законоучителем в Царскосельский лицей (где служил пять лет, с 1811 по 1816 гг.). Отец Николай преподавал также в столичной духовной семинарии, и с 1814 г. состоял членом Российского Библейского Общества. В 1817 г. он сопровождал принцессу Шарлоту, невесту Николая Павловича, в ее путешествии из Берлина в Петербург. Именно он давал ей первые уроки русского языка и научал основам православного вероучения. Очевидно, это обстоятельство и сыграло решающую роль в деле назначения отца Николая духовником императора Николая I. Самозабвенно любившему военное дело самодержцу соответствовал и духовник, руководивший по совместительству военными пастырями. Показательно, как, находясь на вершине церковно-иерархической власти, доступной для белого священника, сам протопресвитер себя аттестовывал: «Святейшего Правительствующего Синода Член, Их Императорских Величеств Духовник, Главного Штаба Гвардейского и Гренадерского Корпусов Обер-Священник, Протопресвитер и Орденов: Св. Александра Невского с алмазными украшениями, Св. Владимира 2-го класса большого креста, Св. Анны 1-й степени с Императорскою короною и Прусского Красного Орла 3-й степ[ени] Кавалер, Николай Музовский»[32 - См.: Протопресвитер Николай Васильевич Музовский. URL: http://hungary.orthodoxy.ru/detail/muzovsky.htm (дата обращения: 26.05.2021).].
Показательно, что духовник императора в официальных бумагах называл себя кавалером, хотя всего три десятилетия назад, в эпоху императора Павла I, митрополит Московский Платон (Лёвшин), награжденный самодержцем орденом, заявлял, что желал бы «умереть архиереем, а не кавалером»[33 - Карташев А. В. Очерки по истории Русской Церкви. М., 1991. Т. II. С. 555.]! Времена изменились, и то, что казалось недопустимым ранее, теперь вызывало искреннюю гордость. По мнению Р. Уортмана, «ордена должны были превратить государственную службу дворян в христианское служение, в котором император выступает и первосвященником и государем»[34 - Уортман Р. С. Сценарии власти. Мифы и церемонии русской монархии. М., 2004. Т. 1: От Петра Великого до смерти Николая I. С. 240.]. Награжденные иерархи, таким образом, становились дворянами. Кроме того, награда была символом благоволения монарха, который желал отличать своих подданных наградами, нимало не считаясь с их на этот счет представлениями. Можно ли считать данное обстоятельство прилагательно к духовенству чем-то вопиющим?
Думаю, что так рассуждать было бы неправильно. Ведь император Николай I, как и его отец, рассматривал свою власть в качестве религиозной санкции, полученной свыше. Без учета этого обстоятельства любые суждения на тему о православном мировосприятии монарха окажутся лишенными оснований. Тягостные дни междуцарствия и восстание декабристов навсегда остались скорбным воспоминанием для Николая I, получившего корону в совершенно ненормальной ситуации. С тех пор и до гробовой доски император не уставал подчеркивать свою веру в Провидение. Это отмечает и Н. Д. Тальберг, вынужденный, правда, подчеркивать, как в течение всей жизни монарх, глубокая вера которого созрела самостоятельно, не мудрствуя, «полагался на всеблагой Промысел Божий. Священными, – пишет Н. Д. Тальберг, – оставались для него всегда слова молитвы Господней: “Да будет воля Твоя”»[35 - Тальберг Н. Д. Христианин на престоле… С. 722–723.].
Обратим внимание на выражение о «самостоятельном созревании» веры. Оно никак не комментируется, но зная, что император был далек от мистических увлечений старшего брата, чей романтизм пришелся ему не по вкусу, можно предположить, что речь идет о самостоятельном понимании Николаем I основных принципов веры, разумеется, прилагательно к монаршим обязанностям. Еще в 1920-х гг. Г. И. Чулков заметил, что Николай I не хотел оправдывать самодержавие мистически, поскольку ему казалось опасным вступать на эту зыбкую почву. «Опыт брата доказывал, – писал Г. И. Чулков, – как легко впасть в жестокие противоречия с самим собой, если искать для политики высшей Божественной санкции. Само собою разумеется, он не мог отказаться от официального признания, что власть сама по себе “священна”, но ему вовсе не хотелось углубляться в эту опасную тему. Для этого он был слишком трезвым реалистом». Посему, полагает Чулков, Николай I и прогнал Магницкого с Руничем, а также «сократил» архимандрита Фотия (Спасского). «Он понял, что можно управлять страной и без этих беспокойных и назойливых претендентов на какое-то особенное знание сокровенных тайн монархии. Николай не любил философии»[36 - Чулков Г. И. Императоры. М., 1991. С. 191.].
Максимализм выводов Чулкова, конечно, не в последнюю очередь был продиктован тем временем, когда он писал свою работу, но одно следует отметить: замечание относительно «Божественной санкции» для политики, которую Николай, в отличие от Александра I якобы не желал искать, излишне категорично. Дело не в том, «искал» Николай I эту санкцию или нет, а в его отношении к собственным прерогативам, воспринимавшимся им однозначно и предполагавшим ясное осознание того, что Бог всегда пребывает с ним и с Россией. Это убеждение, кстати сказать, даже нашло отражение в двух высочайших манифестах – от 14 марта 1848 г. (по поводу революционных событий в Европе) и от 11 апреля 1854 г. (о войне с Англией и Францией). «Разумейте, языцы, и покоряйтесь: яко с нами Бог!» – говорилось в первом; и «С нами Бог! никто же на ны!» – утверждалось во втором[37 - Душенко К. Цитаты из русской истории. Справочник. М., 2005. С. 218, 219.].
Далеко не все приветствовали подобное использование ссылок на Бога. Мыслитель русского зарубежья П. К. Иванов, например, считал даже, что Николай I был полон «антихристовым духом превозношения», для иллюстрации приведя соответствующий рассказ. «Однажды на больших маневрах под Петербургом он выехал перед строем далеко вытянувшихся войск и скомандовал: “С нами Бог, против нас никто. Вперед!” И поскакал. За ним двинулась и вся громада войск… Это бесцельное движение военной силы, – комментировал уже от себя П. К. Иванов, – в расстроенном гордостью уме императора казалось ему угрозой всему свету; но здесь ничего не было, кроме кощунственной игры с выражением “С нами Бог!”. Севастопольский разгром и мрачное уныние, в которое впал имп[ератор] Николай перед смертью (изображенное фрейлиной Тютчевой в дневнике), было ответом судьбы на это кощунство»[38 - Иванов П. Тайна святых. Введение в Апокалипсис. М., 1993. Т. II. С. 551.].
Но то, что П. К. Иванову казалось кощунством и игрой со святыней, для Николая I было убеждением и религиозно-политическим credo. Насколько оно было оправданно и церковно осмысленно – судить трудно. Бог и царь для императора всегда воспринимались в неразрывной связи, а обряд венчания на царство воспринимался им мистическим союзом, заключенным навек. В этом смысле, полагаю, правомерно называть Николая I мистиком. Но только в этом.
13 июля 1826 г., в день казни пятерых декабристов, на Сенатской площади состоялся благодарственный молебен. Первая, трагическая страница царствования Николая I была, наконец, перевернута. Спустя полтора месяца, 22 августа, в Москве состоялась коронация. Обряд совершил митрополит Новгородский и Санкт-Петербургский Серафим (Глаголевский; 1757–1843) при участии митрополита Киевского и Галицкого Евгения (Болховитинова; 1767–1837) и архиепископа Московского и Коломенского Филарета (Дроздова; 1782–1867), в тот же день награжденного белым митрополичьим клобуком. В коронационных торжествах приняли также участие епископ Рязанский Филарет (Амфитеатров; 1779–1857), тогда же возведенный в сан архиепископа, епископ Смоленский и Дорогобужский Иосиф (Величковский; 1773–1851), епископ Владимирский и Суздальский Парфений (Чертков; 1782–1853), епископ Тульский и Белевский Дамаскин (Россов; 1778–1855). Разумеется, был и духовник царя протопресвитер Николай Музовский, прочитавший благодарственные по Святом Причащении молитвы. Перед коронацией, на паперти Успенского собора, московский святитель Филарет произнес речь, тронувшую монарха до слез. Ассистентами государя были братья: старший – цесаревич Константин Павлович, и младший – великий князь Михаил Павлович. Знаковым событием, на которое обратили внимание современники, стало принятие шпаги у приступавшего к причастию Николая I его старшим братом – отказавшимся от престола Константином Павловичем[39 - См.: Шильдер Н. К. Император Николай Первый. Его жизнь и царствование. СПб., 1903. Т. II. С. 6, 7.].
К участию в торжествах был привлечен и народ, чье активное одобрение прозвучало после церемонии. Кульминацией стал момент возвращения Николая I в собор, когда он, дойдя до верхней ступеньки Красного крыльца в Кремле, остановился, повернулся лицом к толпе и трижды, в разные стороны, поклонился ликовавшему на площади народу. В последующие годы, бывая в Москве и участвуя в кремлевских процессиях, Николай I обыкновенно совершал тройной поклон. «Кланяясь, – полагает Р. Уортман, – царь признавал в любви народа источник своей неограниченной власти, но риторика текста тут же превращала народную любовь в историческое оправдание абсолютной монархии»[40 - Уортман Р. С. Сценарии власти… С. 383–384, 385.]. Все просто и очевидно: «император имманентен нации, а нация имманентна самодержавию и императору». При этом Уортман утверждает, что превосходство императора было моральным, а не метафизическим или эстетическим: он «поддерживал свое господство самодержца, не вознося себя в небесные сферы, а принижая своих подданных»[41 - Уортман Р. С. Сценарии власти… С. 363, 390.]. Это достаточно распространенное мнение, к анализу которого мы вернемся через несколько строк. Важнее отметить иное: у современников Николая I относительно «сфер» было несколько иное представление.
Так, вспоминая коронацию, некоторые из них обращали внимание на настроение монарха: «Сумрачный до коронования, он просиял от сошедшей на него с короной Божьей благодати; он, казалось, слышал с неба голос: “Сей есть Сын Мой возлюбленный, в Котором Мое благоволение!”. Люди, видевшие его входящим в храм до коронации и затем выходящим после совершения ее, не могли надивиться происшедшей в нем перемене; он весь преобразился, твердо и уверенно выступал с лицом строгим; он повелительно смотрел – озаренный Св. Духом»[42 - Жемчужников Л. М. В крепостной деревне. 1852–1857. М., 1927. Вып. II: Мои воспоминания из прошлого. С. 109.].
Характерное наблюдение, помогающее увидеть принципиальные черты характера Николая I как самодержца и оценить фразу о его «самовозношении». Понимавшие, но категорически не принимавшие подобной логики исследователи (например, тонкий и глубокий историк Ю. В. Готье) поэтому и называли этого императора фанатичным жрецом и, одновременно, свое-образным поэтом неограниченной власти государя. «Всеми своими словами и действиями он проводил мысль, что государь, т. е. он, несоизмерим ни с одним человеком в его стране, что он как земной бог, воле которого никто не дерзает перечить, или, по крайней мере, полновластный командир воинской части, связанной безответной дисциплиной. Проникнув насколько возможно в его внутренний мир, далекий наблюдатель выносит убеждение, что он искренно верил в тот кумир, который сам себе создал. Самодовление и поклонение себе, как земному богу, было основною чертою императора Николая I, как правителя»[43 - Готье Ю. В. Император Николай I. (Опыт характеристики) // Три века. Россия от Смуты до нашего времени. Исторический сборник под редакцией В. В. Каллаша. М., 1913. Т. V. С. 288.].
Почти о том же в своих воспоминаниях писала и фрейлина Двора Николая I А. Ф. Тютчева, имевшая возможность лично общаться с государем. По ее словам, самодержавие милостью Божией было для него догматом и предметом поклонения, и Николай I «с глубоким убеждением и верой совмещал в своем лице роль кумира и великого жреца этой религии – сохранить этот догмат во всей чистоте на святой Руси, а вне ее защищать его от посягательств рационализма и либеральных стремлений века – такова была священная миссия, к которой он считал себя призванным Самим Богом и ради которой он был готов ежечасно принести себя в жертву». Соответственно, умственный кругозор царя был ограничен его нравственными убеждениями[44 - Тютчева А. Ф. При Дворе двух императоров. Воспоминания – Дневник. М., 1928. С. 96.].
Заявленное заставляет нас озаботиться вопросом: ради чего Николай I «требовал» себе поклонения «как земному богу» или выступал «великим жрецом» самодержавия? Только ли ради власти? Ответ, уверен, будет однозначным. Император никогда не воспринимал себя «как бога», скорее наоборот. Дочь его министра графиня А. Д. Блудова вспоминала, как в день 25-летнего юбилея царствования министры представили императору отчеты сделанного за истекшие четверть века. Николай был тронут. Видя это, его дочь спросила его: «Ты счастлив теперь, ты доволен собою? – Собою – отвечал он и, показав рукою на небо, прибавил: Я былинка»[45 - Блудова А. Д., графиня. Император Николай Павлович. 1850 // Император Николай Первый. Николаевская эпоха… С. 597.].
Так почему же отношение к этому царю обыкновенно определяется через призму его абсолютной власти? Вероятно, потому что личные переживания и взгляды императора всегда оказывались заслонены его «высочайшим мнением», безусловной уверенностью в себе как в помазаннике, который может в силу этого помазанничества решить любые проблемы, найти единственно необходимые решения. «С нами Бог!». По этой причине, к слову, для него было чрезвычайно непросто соблюдать конституцию Царства Польского и короноваться там в соответствии с Конституционной хартией 1815 г., подписанной Александром I. Присягать конституции императору не хотелось, но изменить данное братом установление он не желал. Тем более, что к тому времени он уже был коронован в Москве. Первоначально, летом 1826 г., император противился и религиозной церемонии, которую первоначально считал совершенно немыслимой. Вскоре, однако, вопрос о коронации в Варшаве был отложен до окончания суда над членами польских тайных обществ. Лишь в 1829 г. Николай вернулся к обсуждению (с братом цесаревичем Константином Павловичем) вопроса о коронации в Варшаве. «После того, как я уже включил формулу присяги в манифест о восшествии на престол, – писал он брату, – я считаю бесполезным и неподходящим повторять ее еще раз, тем более, что молитва при коронации великолепна и представляет собой род клятвы, приносимой монархом Богу, а не людям»[46 - Кизеветтер А. А. Император Николай I как конституционный монарх // Его же. Исторические очерки: Из истории политических идей. Школа и просвещение. Русский город в XVIII столетии. Из истории России в XIX столетии. М., 2006. С. 369.].
Вот он, момент истины! Коронация есть клятва не людям – подданным, – а только Богу. Следовательно, люди не имеют права что-либо спрашивать с самодержца. Старая известная мысль была вновь четко сформулирована Николаем I, специально подчеркнувшим слово «не людям».
Но вернемся к вопросу о коронации. Брат монарха придерживался иных взглядов, настойчиво рекомендуя провести в Варшаве церковную церемонию в католическом соборе. «Бог призвал вас править народом иного исповедания, нежели ваше, – писал цесаревич, – и вам надлежит покровительствовать этому исповеданию, уважать его и поддерживать, а не наносить удара»[47 - Кизеветтер А. А. Император Николай I как конституционный монарх // Его же. Исторические очерки: Из истории политических идей. Школа и просвещение. Русский город в XVIII столетии. Из истории России в XIX столетии. М., 2006. С. 369.]. Николай, в свою очередь, ответил, что для него предпочтительнее отслужить католическое молебствие не в соборе, а на открытом воздухе и в присутствии войск. Но цесаревич стоял на своем. В конце концов, император согласился на совершение молебствия в католическом соборе, признав православное молебствие в данной ситуации не нужным. Однако приносить присягу император посчитал излишним, поскольку она «не может быть повторяема ни государем, ни подданным»[48 - Кизеветтер А. А. Император Николай I как конституционный монарх // Его же. Исторические очерки: Из истории политических идей. Школа и просвещение. Русский город в XVIII столетии. Из истории России в XIX столетии. М., 2006. С. 370.]. 1829 г. был временем созыва очередного сейма, и Николай I находил нужным созвать сейм лишь для присутствия на коронации, а не для разрешения назревших вопросов. Омрачать коронацию конфликтом он не хотел.
Накануне поездки в Варшаву Николай с императрицей и наследником прибыли в Казанский собор, где были встречены с крестом и святой водой. В соборе император, императрица и наследник прослушали краткое молебствование и приложились к иконам. «Затем, – сообщали газеты, – сопровождаемые верноподданническими молитвами и благословениями людей всякого состояния, наполнявших собор и площадь пред оным, изволили отбыть в Царское Село»[49 - Внутренние известия // Северная пчела. 1829. 29 апреля. № 51. Суббота. С. 1.]. Посещение кафедрального собора столицы перед отъездом в католическую страну на коронацию было, конечно, явной демонстрацией православия венценосца и его семьи. Император стремился избежать любых, даже самых невинных, подозрений в том, что он, принимая польскую корону, в чем-то погрешит против исповедуемой им веры.
Коронация состоялась в Варшаве 12 (24) мая 1829 г. и прошла «по установленному церемониалу». Торжественное шествие состоялось в центре города, на площади, украшенной монументом польского короля Сигизмунда III. (Это было символично, ибо Сигизмунд сыграл свою роль в развитии русской Смуты и в борьбе против Московского государства; при нем же была заключена печально известная Брестская уния. И вот, спустя почти двести лет, русский царь, потомок первых Романовых, в столице бывшего врага торжественно принимал венец польских королей.) В 11 часов утра регалии торжественно перенесли в кафедральный собор, у дверей которого их встретил Примас Польши, 10 епископов и духовенство. Примас отслужил обедню Святого Духа, в течение которой шел духовный концерт. Затем регалии перенесли обратно во дворец и положили в Тронный зал, куда прибыли император и императрица. Духовенство окропило Николая святой водой, после чего он сам надел на голову корону и возложил цепь ордена Белого Орла на супругу. Примас вручил ему скипетр и державу, трижды возгласив: «Vivat Rex in aeternum!» Николай I твердым, выразительным голосом произнес молитву, а Примас, в свою очередь, коленопреклоненно, как и все присутствовавшие на коронации, прочитал молитву ко Всевышнему Подателю всех благ. Затем новый король Польши проследовал в церковь Святого Иоанна, где его снова встретили первые лица Католической Церкви. В течение трех часов все было завершено, после чего состоялся торжественный обед[50 - То же // Там же. 1829. 25 мая. № 63. Суббота. С. 1.].
И хотя конституционным королем Николай I был совсем недолго (начавшееся вскоре Польское восстание позволило ему навсегда уничтожить Хартию), полученный опыт оказался чрезвычайно полезным. Более никто из русских монархов не венчался на Царство Польское, и Николай I оказался первым и последним российским самодержцем, прошедшим через это «искушение». Прекрасно осознавая то, что он государь для подданных всех исповеданий («белый царь»), Николай воспринимал себя в первую очередь как православного правителя, получившего право на царствование от Православной Церкви. Он искренне желал блага всем своим подданным, о чем неоднократно при случае заявлял. Так, в 1844 г., выступая перед католическими епископами – подданными российской короны, император подчеркнул, что ни в чем не желает вредить католическому исповеданию, потому как и сам – католик. «Душевно и сердечно привержен к своему исповеданию, – продолжал далее Николай, – и был бы столько же привержен и к римскому, если бы в оном родился; в отношении религии Церкви Католической намерения мои чисты»[51 - Речь императора Николая Павловича римско-католическим епископам в 1844 г. // Николай Первый и его время… С. 115.].
Как понимать приведенные слова? Полагаю, буквально. Католиком император назвал себя в связи с тем, что официальное наименование главной конфессии России звучало так: Православная Кафолическая Восточного исповедания. Иной интерпретации для объяснения фразы православного государя о том, что он сам – католик, нет и быть не может. Что же касается второй части заявленного, то здесь необходимо обратить внимание на мотивацию приверженности к православию: факт рождения в нем. Такой же приверженности к своей вере римо-католиков Николай I ни в коем случае не отрицал. Другое дело – отношение к притязаниям Папы Римского, ибо самодержавие не терпит двоевластия ни в чем, в том числе и в делах веры. Поэтому император никогда не терпел и не желал терпеть никакого контроля – в том числе религиозного – над его подданными. Подчиняться его власти должны были все без исключения. Напомнив епископам о безграничности собственной власти, и указав при том на ненарушение католического исповедания, Николай подчеркнул, что потому и требует повиновения, «что сие повелевает вам Сам Бог», перед Которым он должен будет «ответствовать за благополучие вверенного мне народа»[52 - Речь императора Николая Павловича римско-католическим епископам в 1844 г. // Николай Первый и его время… С. 115.].
Получалось, что повиновение себе Николай I рассматривал как религиозный долг любого, кто жил под его скипетром. Для подданных, таким образом, это была религиозная обязанность. О том, что иначе в самодержавном государстве и быть не может, постоянно говорил митрополит Филарет (Дроздов). «Народ, благоугождающий Богу, – провозглашал святитель, – достоин иметь благословенного Богом царя. Народ, чтущий царя, – благоугождает чрез сие Богу: потому что царь есть устроение Божие. Как небо, бесспорно, лучше земли, и небесное лучше земного, то также, бесспорно, лучшим на земле должно быть то, что устроено по образу небесного, чему и учил Бог Боговидца Моисея: Виждь, да сотвориши по образу показанному тебе на горе, то есть на высоте Боговидения.
Согласно с сим Бог, по образу Своего Небесного единоначалия, устроил на земле царя, по образу Своего вседержительства – царя самодержавного, по образу Своего Царства непреходящего, продолжающегося от века и до века, – царя наследственного»[53 - Филарет, митрополит Московский и Коломенский. Слово в день рождения Благочестивейшего Государя Императора Николая Павловича. Говорено в Успенском соборе июня 25 дня 1851 год // Николай Первый и его время… С. 63.].
Показательной иллюстрацией к прозвучавшему утверждению можно считать российский гимн «Боже, Царя храни», первое прослушивание которого состоялось в ноябре 1833 г. в здании Придворной певческой капеллы столицы. На нем присутствовал и сам император. Первое публичное прослушивание прошло в Большом Петровском театре Москвы 11 декабря, а спустя две недели, 25 декабря, после Рождественской службы и традиционного благодарственного молебна по случаю изгнания французов в 1812 г., в присутствии царской семьи, Двора, чинов гвардии и армии, ветеранов Отечественной войны, гимн получил высочайшее утверждение. С тех пор и до революции 1917 г. он был главной символической песней Российской империи. И хотя гимн состоял всего из шести строк, но в них заключалась суть понимания Николаем I его, как самодержавного государя, связи с Богом.
Боже, Царя храни.
Сильный, державный,
Царству на славу, на славу нам.
Царствуй на страх врагам,
Царь Православный.
Боже, Царя, Царя храни[54 - [Боже, Царя храни] // Император Николай Первый. Николаевская эпоха… С. 56.].
Известно, что Николай I трепетно относился к гимну, не допуская его исполнения «просто так». В. В. Розанов в одной из своих заметок привел любопытный пример, характеризующий это отношение. Однажды вечером Николай Павлович, проходя по дворцу, услышал, как его малолетние тогда дети – великие княжны, – собравшись вместе, пели «Боже, Царя храни». Постояв у открытой двери и дождавшись окончания пения, император вошел в комнату и сказал ласково и строго: «Вы хорошо пели, и я знаю, что это из доброго побуждения. Но удержитесь вперед: это священный гимн, который нельзя петь при всяком случае и когда захочется, “к примеру” и почти в игре, почти пробуя голоса. Это можно только очень редко и по очень серьезному поводу». И далее Розанов в своей манере лаконично прокомментировал приведенный пример: «разгадка всего»[55 - Розанов В. В. Листва // Его же. Опавшие листья. Короб второй и последний. М.; СПб., 2010. С. 284.].
Николай I, как видим, чрезвычайно серьезно относился к своей власти и ее символам, полагая невозможным профанировать установленный порядок, разрушать «форму». При этом «форма» мыслилась им в национальном ключе. Соответственно, и отношение к Православной Церкви у него было в этом смысле «функциональное»; он не рассматривал ее как препятствие всеобщему мультиконфессиональному христианскому братству (что в годы правления Александра I стало камнем преткновения и привело к борьбе «православной оппозиции» во главе с архимандритом Фотием[56 - О «православной оппозиции» см. подр.: Кондаков Ю. Е. Духовно-религиозная политика Александра I… С. 71–138 и др.] с идеологами «евангельского государства» во главе с князем А. Н. Голицыным[57 - О «евангельском государстве» см. подр.: Вишленкова Е. А. Религиозная политика: официальный курс и «общее мнение»… С. 97–134 и др.]). Церковь для Николая I – прежде всего хранитель национального прошлого, защитник самодержавия от исходящих с Запада вредных учений и революции.
Но, рассматривая ее как основную нравственную силу общества, император, в случае необходимости, в отношении иерархов и иереев вел себя достаточно жестко, как не терпевший возражений самодержец. Даже мелкие ошибки и случайные огрехи прощались далеко не всегда. Так, неожиданно для насельников прибыв 24 мая 1835 г. в Юрьев монастырь Новгородской епархии, император лично все проверил и обошел. Настоятель монастыря архимандрит Фотий (Спасский) сумел приветствовать монарха только post factum. Наскоро надев синюю бархатную рясу, отец Фотий прибежал к царю и не благословив его в суете, примкнул к свите. Первоначально никакого неудовольствия Николая I он не заметил; император даже отметил то, что монастырь отлично содержится, пожелав только проведения в соборе ектеньи. Служба состоялась, причем настоятель стоял рядом с монархом. После этого Николай I попросил благословения, которое и было ему преподано. Архимандрит Фотий протянул императору свою руку для целования, в ответ не поцеловав его руку. Казалось бы, мелкий эпизод. Однако Николай I так не считал: через несколько дней архимандрита Фотия вызвали в Петербург и сообщили, что Св. Синод получил от монарха информацию о хорошем устройстве монастыря и об ошибках его архимандрита: сам не служил ектеньи, не подносил к целованию крест, не поцеловал руку царя, сам протянул руку; был одет в фиолетовую рясу. В результате отца Фотия отдали под начало наместника Александро-Невской лавры для научения и вразумления, как должно встречать царствующих особ[58 - Император Николай I в Юрьевом монастыре. По письмам архимандрита Фотия // Николай Первый и его время… Т. 2. С. 121–122.]. В июне его специально «обучали» (хотя более с царем архимандрит Фотий так и не встретился). Для влиятельного в предыдущее правление настоятеля это был тяжелейший удар, а для императора, вероятно, вполне оправданное «вразумление» провинившегося клирика.
Годом ранее, в феврале 1834 г., Николай I устроил разнос епископу Смоленскому и Дорогобужскому Иосифу (Величковскому), который, как уже говорилось, принимал участие в коронационных торжествах самодержца и, очевидно, был лично ему известен. История была в духе николаевского правления. В феврале Николай I посетил Смоленск и епископ Иосиф приготовил торжественное слово по этому случаю. Однако при виде императора владыка так оробел, что вместо проповеди начал кропить его святой водой. Государь, вместо того, чтобы свести случившееся к шутке, гневно закричал на епископа: «Что вы делаете, Владыко, бесов из меня выгоняете, видно? Вы совсем облили меня водой!» В тот же день епископ Иосиф был уволен на покой с повелением жить в Киево-Печерской лавре[59 - См.: Иосиф (Величковский) // Мануил (Лемешевский), митр. Русские православные иерархи. 992–1892. М., 2003. Т. II. С. 113.].
Разумеется, не стоит преувеличивать приведенные примеры, хотя забывать или игнорировать их было бы неверно. Главное состояло в том, что император считал вполне естественным и в отношении духовенства вести себя так же, как и в отношении представителей других сословий. Он мог «казнить» и «миловать» по своему усмотрению любого – в этом и состояло дело. Показателен случай с протоиереем Герасимом Павским, выдающимся ученым-богословом, в 1826 г. повелением царя назначенным законоучителем наследника престола великого князя Александра Николаевича. Он также обучал Закону Божьему великих княжон Марию, Ольгу и Александру. Отца Герасима ценили, наградив бриллиантовым наперсным крестом, алмазными знаками ордена св. Анны 2-й степени, орденом св. Владимира 3-й степени и двумя бриллиантовыми перстнями. Однако написанные отцом Герасимом для наследника программы стали поводом к обвинению его в неправославии и неблагонамеренности[60 - Копейкин К., прот. Павский // Три века Санкт-Петербурга. Энциклопедия. СПб., 2006. Т. II: Девятнадцатый век. Кн. пятая. С. 45. В конце статьи см. библиографию статей о протоиерее Герасиме Павском (С. 46).].
