скачать книгу бесплатно
– Нормально, в тех редких случаях, когда не валюсь.
Роуз всегда могла сохранять спокойствие, когда доходило до обстрела вопросами.
– А как насчет тебя, Лили? Нашла работу?
Моя вторая сестра была безработной всегда. Она выживает на пособие по безработице – хоть никогда и не пытается найти работу – выплаты на ребенка и подачки от бабушки. Лили достает из кармана еще одну сигарету, обхватывает ее розовыми губами и подкуривает от одной из свечей на столе. Она якобы бросила курить на время беременности, но с тех пор бросила попытки бросить. Она делает глубокую затяжку, затем выдыхает дым и скуку на всех нас.
– Сейчас сложно найти работу, – говорит она, используя винный бокал как пепельницу.
– Всегда сложнее найти вещи, которые не ищешь, – бормочет отец и все глазеют на него, включая Лили.
– Я отойду на минуту, – говорит она, вставая из-за стола и покидая комнату, предположительно чтобы проверить, как там Трикси, но также, несомненно, чтобы подуться наверху. Моя сестра всегда изображает из себя мученицу и устраивает больше истерик, чем ребенок. Я ожидаю от бабушки вопроса о том, волонтерствую ли я еще в доме престарелых – мое занятие, может, не захватывающее или приносящее деньги, но в доброте есть свои награды и я горжусь тем, что делаю. Но моя мать снова начинает атаковать отца, прежде чем разговор переходит на меня.
– Почему ты всегда так строг с Лили? Растить детей в одиночку нелегко, я-то знаю, – говорит Нэнси как только ее любимая дочь оказывается вне зоны слышимости. Если бы можно было убивать взглядом, мой отец давно бы оказался в морге. Я часто задумывалась, почему мать любит Лили больше всех. Возможно, потому, что видит в ней себя – как в ходячем зеркале молодости, показывающем ей, кем она была.
Отец пытается не клюнуть на приманку, но плохие привычки тяжело побороть после тридцати лет практики.
– Она больше не ребенок, Нэнси. У нее самой есть дочь, хотя неудивительно, что она так часто об этом забывает, потому что ты взяла на себя роль матери для обеих.
– Ну, кто-то должен помогать детям. Если бы все мы пустились колесить по миру, следуя за мечтой, тогда…
– Помогать ей? Ты ее душишь, всегда так было. Неудивительно, что она так и не встала на ноги. Она стала такой из-за тебя.
– И какой же это?
– Самоуверенной, избалованной, эгоистичной, ленивой и безмозглой занудой, которая все еще ведет себя как ребенок, потому что ты так к ней относишься. Ее больше заботит свой внешний вид, чем родная дочь. И она все еще совершенно безответственно обращается с чужими деньгами, потому что она ни разу не подняла наманикюренного пальца, чтобы что-то заработать.
Лили появляется в дверном проеме.
Она явно слышала каждое слово.
Никто не знает, что сказать.
Последующая тишина не просто неловкая, она болезненная. Мы наблюдаем, как Лили проходит мимо кухонного стола к холодильнику, открывает дверцу, словно ища ответы внутри. Ничего не найдя, она откупоривает еще одну бутылку белого вина.
Во всех семьях есть конфликты. Либо между мужьями и женами, либо родителями и детьми, либо братьями и сестрами, это так же нормально, как смена дня и ночи. Но неразрешенные конфликты разрастаются в человеческих отношениях, как рак, и иногда это неизлечимо. Несмотря на все, у меня все еще есть некоторые счастливые воспоминания о всех нас, спрятанные в складках, разъединивших нас. Мы не всегда были такими, как сейчас. Мне больше всех жаль бабушку. Она так старалась создать чудесный вечер для всех и, как обычно, моя семья нашла способ его испортить.
– Кто хочет заранее полакомиться праздничным тортом? – спрашивает она со слабой улыбкой.
– Я! – Я поднимаю руку и пытаюсь развеять напряжение, хотя бы на это время.
Я замечаю, что Роуз едва говорила сегодня вечером. Она отвечает, если к ней обращаются, но коротко, сжато. Может, когда-то я и была самой маленькой, но я часто беспокоюсь о своей старшей сестре. Семьи, даже дисфункциональные, объединяет особый вид любви. Наша любовь похожа на тесную сеть из миллиона воспоминаний и общих впечатлений. Узлы этой сети крепкие, но есть и достаточно большие дыры, чтобы проскользнуть, если кто-то попадется в нее неправильно.
Погода снаружи ухудшилась, дождь стучит по окнам, а пламя свечей иногда подрагивает, когда завывает ветер. Моя мать и Роуз помогают убрать со стола, прежде чем бабушка приносит один из своих знаменитых домашних шоколадных тортов, и вынимает свои любимые креманки для шампанского из шкафчика. Они из двадцатых годов, что по ним видно. Отец оказывает честь, умело открывая бутылку, словно он делает это каждый день, и бабушка встает, держа свой бокал и выглядя так, будто собирается произнести речь.
– Я просто хочу поблагодарить всех вас, что приехали в Сигласс на празднование моего дня рождения. Для меня очень много значит видеть всю семью в сборе, и вы осчастливили старушку. Восемьдесят лет это важный для меня день рождения, и если хиромант в Лендс-Энд был прав, он может оказаться последним! Вы единственные люди, с которыми я бы хотела его провести. За семью Даркер, – говорит она, поднимая бокал.
– За семью Даркер, – повторяют все почти хором, прежде чем бабушка продолжает.
– Я также хочу поблагодарить Эми и Аду за наш сегодняшний вкусный ужин.
– Кто такие, черт возьми, Эми и Ада? Я думал, это она приготовила ужин, – шепчет отец Роуз, отпивая шампанского.
– Куры, – шепотом отвечает Роуз. Она назвала их в честь Эми Джонсон и Ады Лавлейс, двух женщин, вдохновлявших ее, помнишь?
Фрэнк чуть не давится, пока бабушка продолжает.
– К сожалению, Эми не стало в понедельник. А Ада умерла три дня спустя. Вот уж настоящая скорбь. Эта маленькая курочка умерла из-за разбитого сердца… – У меня такое ощущение, что все снова смотрят на меня при этих словах, и я опускаю взгляд на свои руки.
– Разве безопасно есть курицу, которой десять лет? – спрашивает моя мать, выглядя так, будто ее тошнит.
– Думаю, да, – отвечает бабушка. – В любом случае это безопаснее, чем прыгнуть со скалы. Кстати говоря, я не хочу быть самой богатой на кладбище, и я уверена, вы все хотите узнать, что случится после моей смерти. Я хочу, чтобы мы насладились оставшимся нам временем на этих выходных. Поэтому чтобы больше не держать вас в неведении, я решила поделиться сегодня с вами своим завещанием.
Семь
30-е октября 21:45 – меньше девяти часов до отлива
Если все внимание не было приковано к бабушке раньше, то теперь это точно так. Отец подается вперед, мать выпрямляется, Лили откладывает телефон, а Роуз прекращает складывать оригами птицу из своей салфетки.
– Это мое завещание, – говорит бабушка, кладя на стол конверт и разглядывая наши лица, словно запечатлевая их в памяти. – Мой юрист сегодня был свидетелем его подписания и забрал себе копию. Я обещаю, что я подумала обо всем этом и о вас очень тщательно, и я уверена, что это к лучшему. Прежде, чем я начну, я напомню вам о словах, которые написала в начале моей любимой книги: «Будущее это обещание, которые мы еще можем решать, сдержать ли. Прошлое это уже невыполненное обещание». Я писала это серьезно, и я думаю, что настоящее – мой единственный шанс обеспечить этой семье будущее.
Она поворачивается к моему отцу: – Фрэнк…
– Да, мама?
– Я оставляю тебе свои часы, все восемьдесят, в надежде, что ты более мудро используешь оставшееся у тебя время.
У него отвисает челюсть, но бабушка продолжает, не дожидаясь его слов.
– Нэнси, моя любимая невестка, ты подарила мне троих чудесных внучек, за что я всегда буду тебе благодарна. Я оставляю тебе свою тележку для напитков. Как и ты, она теперь древняя, но все еще может выдерживать алкоголь. – Хотела бы я запечатлеть выражение лица моей матери; красивую смесь шока и бешенства. Мои сестры ухмыляются как непослушные школьницы, которыми были раньше, пока моя бабушка не поворачивается к ним. – Роуз, тебе я оставляю свои неопубликованные рисунки и кисти в надежде, что ты нарисуешь себе более счастливое будущее. Лили, когда я умру, все зеркала в этом доме станут твоими, я надеюсь, ты увидишь, во что ты превратилась.
Теперь уже никто не улыбается, включая меня. Я в ужасе жду следующих слов бабушки.
– Дейзи – единственный человек в этой семье, никогда не просивший у меня ни копейки, – говорит она, улыбаясь в мою сторону. – Я планирую оставить внушительную сумму ее любимым благотворительным фондам.
– Спасибо, – говорю я, а Лили кривится.
Я благодарна, правда, но признаюсь, я всегда втайне надеялась, что когда-нибудь Сигласс станет моим. Не думаю, что кто-либо в семье любит его так же сильно, как я. Бабушка отпивает глоток шампанского, прежде чем продолжить.
– Моя авторская прибыль будет продолжать идти в мои любимые благотворительные фонды до тех пор, пока на это будут средства. Я оставляю Сигласс в руках моей драгоценной правнучки. Надеюсь, мы все можем согласиться, что Трикси это будущее семьи. Мой дом будет удерживаться трастом для нее одной, пока она не повзрослеет, вместе с другой прибылью и будущими выплатами от издателей…
– Погоди минуту, – перебивает Лили, снова закуривая. Она затягивается и выдыхает облако дыма. – Ты оставляешь все моей дочери, ребенку, и ничего мне? Ты наконец-то окончательно тронулась.
Роуз улыбается ее взрыву. В отличие от остальных она кажется полностью безразличной и не оскорбленной.
– Не все, – вздыхает бабушка. – Лили, пожалуйста, перестань курить в моем доме. Прежде чем крохотные шестеренки в твоей голове попытаются крутиться – завещание предусматривает, что ты не получишь ни пенни из того, что достанется Трикси. Кроме того, я еще не умерла. Тебе надо научиться самой прокладывать путь в жизни, мир тебе ничего не должен, как и я. Но… обрадует вас это или нет, я начала работать над своей последней книгой.
– Ты годами не писала ничего нового, – говорит отец.
– Что ж, мне нечего было сказать. Но теперь у меня есть последняя история, которую я хочу рассказать. Она о дисфункциональной семье, похожей на нашу.
– Что? – говорит Нэнси.
– Ты написала о нас книгу? – спрашивает Лили.
– Я набросала несколько идей, – отвечает бабушка.
Отец невольно грохает бокалом по столу.
– Ну, я не думаю, что это будет продаваться. Я хочу знать зачем? Зачем приглашать всех нас сюда, если ты все это время планировала ничего нам не оставить? Я твой сын. Твой единственный ребенок…
– Пожалуйста, тише, – прерывает Лили. – Трикси уже спит наверху.
– Потому что будущее этой семьи и то, что я оставлю после себя, долго было в моих мыслях, – говорит бабушка.
Мне кажется, она собирается сказать что-то еще, но нет.
Она молча замирает с округленными глазами – вместе с остальными – когда мы слышим тоскливый перезвон колокольчиков снаружи и хлопок двери в другом конце дома.
Уже почти десять вечера.
Прилив.
Я вижу, мы все думаем об одном и том же. Невозможно пройти по перешейку в это время ночи, и никого больше не ожидается в Сиглассе этим вечером.
– Может, Трикси проснулась? – шепчет моя мать.
– И пошла погулять под дождем? Не думаю, – отвечает Лили.
По-моему все мы знаем, что это не мою племянницу мы слышим в коридоре.
Все с ужасом глазеют на дверь кухни, слушая звук тяжелых приближающихся шагов. Мы коллективно задерживаем дыхание, когда дверная ручка начинает медленно поворачиваться.
Восемь
30-е октября 22:00 – восемь часов до отлива
Отец откидывается на стуле, Нэнси охает, Лили взвизгивает, а бабушка чертыхается, когда дверь распахивается. Пламя свечей на столе подрагивает, отбрасывая на наши лица зловещий узор, и только Роуз держит эмоции на коротком поводке в то время как в дверном проеме появляется мужчина. Свет из коридора подсвечивает его сзади, и у меня уходит несколько секунд, чтобы узнать фигуру человека, наложившего новую тень на этот вечер.
Конор входит в кухню. Мужчина, которого я тайно любила с детства, слишком давно оставался чужим. Я провела бо?льшую часть жизни в зале ожидания любви, где меня не замечали те, чьего внимания мне хотелось. Другим как будто так просто это дается – у Лили никогда не было проблем с привлечением внимания противоположного пола – но я всегда была немного неловкой. Я никогда не знаю, что сказать или сделать, когда мне кто-то нравится, поэтому обычно я вообще ничего не говорю и не делаю. И все же никто здесь не одобрил бы моих отношений с Конором. В каждой семье есть черная овца, а с фамилией вроде Даркер[7 - В переводе с англ.: darker – темнее.], кажется весьма справедливым, что в нашей она не одна. Я собираюсь что-то сказать, думаю, как и каждый из нас, но бабушка всех опережает.
– Добро пожаловать, Конор. Я не знала, появишься ли ты.
– Ты его пригласила? – спрашивает моя мать.
– Может, Конор и не из Даркеров, но он часть семьи, – говорит бабушка.
– Это как посмотреть, – говорит отец, уставясь в стол.
Конор игнорирует его слова: – Я пытался позвонить, предупредить об опоздании – я застрял на работе – но у тебя что-то не так с телефоном.
– Да. Он все время звонил, поэтому она его отключила, – говорит Лили, делая еще один большой глоток шампанского, словно это лимонад.
– Ну, я хотел прийти, – говорит он.
Лицо бабушки загорается как новогодняя елка. Она всегда обожала Конора, как и все женщины в этой семье в какой-то момент. Мужчина, которого я теперь вижу у двери – выглядящий немного потерянным – напоминает мне мальчика, каким он был во время нашего знакомства. От некоторых воспоминаний нельзя убежать.
Мы впервые увидели девятилетнего Конора Кеннеди с ведром и лопатой в один жаркий летний день. Он сидел один на нашем – как мы считали – пляже, как раз напротив Сигласса. Он как будто вторгся на нашу территорию. Бухта Блексэнд это общественная часть береговой линии, но никто никогда не наведывается на эту полоску черного песка. Сюда слишком сложно добраться, не карабкаясь по скале, и кругом достаточно знаков об опасности плавания в море. Я не верю в любовь с первого взгляда, но что-то с первого взгляда случилось с женщинами нашей семьи в тот день. Со всеми.
Мне было четыре, Лили – восемь, Роуз – девять. Мы жили в своем мире в летние месяцы, проведенные в Сиглассе, пока мой отец был слишком занят, путешествуя по настоящему. Нэнси привозила нас в июле и появлялась в августе, оставляя нас с бабушкой на все недели между этим. В редких случаях, когда мы осмеливались спросить, куда отправилась мать, оставив нас, ответ всегда был один и тот же: в другое место. Мои сестры скучали по ней больше, чем я. Но я всегда любила Сигласс, это единственное место, которое было для меня домом.
Незнакомцы были странным зрелищем в бухте Блексэнд. В тот день мы остановились и уставились на него, включая бабушку, на этого идеального мальчика, сидящего на нашем пляже. Настолько не на своем месте, что он отлично вписывался. Лили заговорила первой, как обычно.
Это были слова не шекспировского уровня, но все мы хотели задать этот вопрос: – Ты кто?
Мальчик невозмутимо взглянул на нас.
– А тебе какая разница?
– Мы тут живем. – Руки Лили сжались в кулаки и уперлись в бока.
На вид ему было столько же, сколько Роуз, но вел он себя намного взрослее. Он отряхнул ладони от песка и скопировал позу Лили.
– Да? Ну, я тоже здесь живу.
Он достал йо-йо из кармана и начал играть с ним, не сводя с нас взгляда.
После этого все немного туманно. Иногда наши воспоминания сами изменяются.
Бабушка сократила расстояние между мальчиком и нами, оставив нас позади. Она заметила синяки на его шее, мешки под глазами; детали, которые учишься интерпретировать с возрастом. Она спросила, где он живет, и он объяснил, что они с отцом недавно въехали в коттедж на берегу.
– А твоя мама? – спросила она.
Девятилетний Конор уставился на нее, а йо-йо подпрыгнуло еще несколько раз, прежде чем он решил, как ответить.
– У меня больше нет мамы.
– Наши родители тоже всегда не с нами, – сказала Лили, неправильно поняв.
Бабушка пригласила Конора попить с нами лимонада, она хотела позвонить его отцу и сообщить, что мальчик в порядке. Тогда все было по-другому; дети не знали, что им нужно опасаться незнакомцев, предлагающих им прохладительный напиток в жаркий день. Конор согласился. Иногда я об этом жалею. Я помню, как он впервые прошел с нами по перешейку, все еще играясь с йо-йо, будто от этого зависела его жизнь. Он был официально самым захватывающим существом, которое встречалось четырехлетней мне.
Наши новые соседи жили в миле от нас, но это недалеко, когда ты ребенок, ищущий друзей. Конору не с кем было играть, а сестер редко удовлетворяет компания друг друга, когда появляется кто-то поинтереснее. Он стал постоянной частью нашей жизни, и я думаю, я влюбилась в него еще в тот день. Мне нравился вкус его имени на языке натолько, что я шептала его в дни, когда он не приходил. Будто перекусывала между трапезами. Та случайная встреча с Конором и его йо-йо изменила мою жизнь навсегда.
Мы проводим молодость, строя песчаные замки амбиций, а потом смотрим, как жизнь заносит песком сомнений наши заботливо слепленные башенки мечтаний и желаний, пока мы больше не можем их разглядеть. Мы учимся довольствоваться плоскими жизнями, существуя в тюрьме компромиссов. Испытываем облегчение, что окна мира, с которым мы смирились, недостаточно большие, чтобы выглянуть наружу, потому что нам не нужно смотреть на замки фантазий о том, кем могли бы стать.
В мире существует два типа привлекательных людей: те, кто об этом знают, и те, кто этого не понимают. Конор Кеннеди это знает. Его привлекательность дала ему непоколебимую уверенность, которой обладает лишь малое количество смертных, а страх поражения ему не знаком. Он носит свою щетину как маску, всегда одевается в потрепанные джинсы со строгими рубашками, а его светлые волосы достаточно длинные, чтобы прикрыть его голубые глаза, когда спадают ему на лицо. Он не похож на журналиста, но именно им он является. Ему под сорок и у него зависимость от работы.
Сегодня белая хлопковая рубашка Конора липнет к его груди, а у его ног уже сформировалась небольшая лужа воды. Он выглядит, будто он плыл сюда с материка, но это невозможно – мы давно усвоили, что буйные приливы здесь опасны.
