Хуннизмы в чувашском и других языках мира

скачать книгу бесплатно

Хуннизмы в чувашском и других языках мира
Леонид Клавдиевич Филиппов

Хуннизмы в чувашском и других языках мира. Историко-лингвистическое исследование. Научная книга.

Хуннизмы в чувашском и других языках мира

Леонид Клавдиевич Филиппов

© Леонид Клавдиевич Филиппов, 2021

ISBN 978-5-0055-7328-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Л. К. Филиппов

Хуннизмы в чувашском
и других языках мира
Историко- географическое
и лингвистическое исследование

Саратов
«Научная книга»
2020

Рецензенты:

доктор филологических наук, профессор А. М. Молодкин,

доктор исторических наук, профессор А. Н. Донин

Филиппов Л. К.

Хуннизмы в чувашском и других языках мира. Историко-географическое и лингвистическое исследование: [монография] / Л. К. Филиппов. – Саратов: Научная книга, 2020. – с.

ISBN

В книге впервые в науке предпринята попытка выявить хуннизмы – хуннские лексические единицы, фонетические и словообразовательные элементы – в чувашском и некоторых языках Северо-Восточной Азии (включая Сибирь и Крайний Север), Средней Азии, Северного Кавказа, Восточного Закавказья и Европы.

Для специалистов в области языковых контактов, исторической лексикологии и фонетики, а также интересующихся взаимодействием, взаимовлиянием, взаимообогащением языков.

Обобщённо осмысливая

Настоящее исследование, выражаясь языком математики, – уравнение с несколькими неизвестными, ибо лексика хуннского, гуннского языка не отражена в словарях, фонетический строй не описан, система грамматических норм не разработана; сверх того, в науке нет единства мнений в определении хуннского, гуннского языка. Несмотря на это, его автор взял на себя масштабную задачу выявить хуннизмы, гуннизмы в чувашском и некоторых других языках мира. Выполнение её в ситуации, когда о хуннском, гуннском языке мало что известно, кажется, заведомо бессмысленное занятие. Между тем, читая монографию, неуклонно укрепляешься во мнении, что тема её заслуживает должного внимания и имеет научную перспективу. В ней предпочтение отдано панорамным обзорам, охватывающим огромные время (отправная точка III тыс. до н.э.) и пространство (от географического востока Земли до запада), что, собственно, продиктовано темой монографии.

Тема и цель исследования предопределили изложение этногенеза и этнической истории восточно-азиатских хуннов, их предков и потомков в общих чертах. Сведения историко-географического характера рассматриваются в неразрывной связи с лингвистическимии наоборот.

Используя методы лингвистического, исторического, географического анализа, автор приходит к непротиворечивым и достаточно хорошо аргументированным выводам, которые имеют под собой очевидную историко-географическую и лингвистическую основу, порой только отсутствие письменных свидетельств лишает их абсолютной достоверности.

Представляется вполне соответствующим действительности возведение предполагаемого самоназвания хуннов, гуннов к словосочетанию *сы *р/*?р: кит. сы – название племени, др.-тюрк. *р/*?р – «человек; люди», т.е. «сы человек; сы люди», а сы *р/*?р – к словосочетанию *сы жень: кит. сы – название племени, кит. жень – «человек; люди», т.е. «сы человек; сы люди», на основе которого образовалось сложное слово со вставным звуком [п/в] *сыпар/*сывар, которое впоследствии стало употребляться как простое и в значении этнонима. Историко-географически и лингвистически объясняются также его фонетические варианты, возникшие в разные исторические эпохи на той или иной географической территории и сохранившиеся в греческих, латинских, арабских, армянских, сирийских и других письменных источниках, а также в фольклоре некоторых народов Западной Сибири: савар, сыпыр, сывыр, сыбыр, сибир, сипыр, сепыр, сапир, савир, сабир, сувар, сепер, сепир, севар, север, себёр, сябёр, супар, супра, себар, сопра, шабёр, сёпыр, шапыр, сибыр, савыр, сирти (сиирти, сииртя), сирти-ма, сибер-та, один из которых может максимально приближаться к реальному звучанию подлинного имени хуннов, гуннов. Лингвистическое толкование их не оставляет сомнения в том, что они действительно являются фонетическими вариантами этнонима сыпар/сывар и распутывает их запутанное переплетение.

Условно хуннские, гуннские лексические единицы в исследовании представлены отдельными словами, этнонимами, топонимами, гидронимами, происхождение и значение которых рассматривается на широком историко-географическом фоне, а это – задача не из лёгких, ибо этимология слов требует учёта не только фонетических данных, семантических, словообразовательных схождений и расхождений, фактов ареальной лингвистики и т.д., но и обстоятельств, не являющихся языковой сущностью. Автору удалось пролить свет на хуннский, гуннский язык и тем самым выявить отдельные хуннизмы, гуннизмы в чувашском и некоторых других языках мира. Предложенные их этимологии открывают большие возможности новой этимологической и семасиологической интерпретации уже известных хуннских, гуннских слов.

В результате системного выявления хуннизмов, гуннизмов в ряде языков мира автор логически обоснованно приходит к суммирующему заключению, что хуннский язык по своему происхождению восходит к дунхускому (пратюркскому) языку, что он не есть древнетюркский язык, что чувашский язык генетически связан с хуннским, представляет собой отдельную ветвь алтайских языков и является надёжным ориентиром в поиске хуннизмов, гуннизмов в других языках мира, подтверждение тому – настоящее исследование.

Нельзя не заметить своеобразие языка монографии. Он отличается от обычного сухого стиля лингвистического текста приближённостью к устному повествованию. Это, скорее, достоинство, чем недостаток, тем более что монография Л. К. Филиппова соединяет в себе важное свойство филологического труда: научность и популярность. Писать просто о сложных вещах – это большое искусство.

Внушителен список использованной литературы – 297 названий.

Разумеется, как и всякий научный труд на сложную и мало разработанную тему, данное исследование не может претендовать на полное и окончательное решение поставленной в нём проблемы. Отдельные сопоставления и объяснения, выдвинутые его автором, представляются маловероятными, главным образом в силу фонетических несоответствий (например, возведение славянского этнонима север к гуннскому сав?р – гл. 8 §8.2), а иногда – с точки зрения семантики (например, возведение славянского слова хмель через посредство чувашского хaмла «хмель» к гуннскому *камос «хмельной напиток» – гл. 9 §9.8). Остаются неясными и некоторые другие положения. Они нуждаются в специальных исследованиях, которые позволят уточнить, подтвердить или отрицать те выводы, которые носят предварительный характер и которые сделаются аксиомами только тогда, когда лингвистика окончательно объяснит все нуждающиеся в уточнениях, быть может, в новых толкованиях известные науке хуннские, гуннские слова. Впрочем, автор далёк от мысли, что его взгляды решают проблему полностью, окончательно и бесповоротно, ибо знает, что перед тем как гипотеза превратится в общепризнанную концепцию, она должна собрать полный комплект всех возможных доказательств. (В отношении знания о прошлом, к тому же столь отдалённом от нас, ничего нельзя утверждать однозначно).

Необходимым дополнением к книге являются два приложения, в первом из них на повестку дня поставлена задача исследования чувашско-китайских лексических соответствий, во втором —древнейших истоков чувашской государственности.

Настоящая монография – масштабное и глубокое исследование, она – достойный подарок столетию Чувашской автономной области.

А.А.Зарайский, доктор филологических наук, профессор, действительный член Национального общества прикладной лингвистики (МГУ, Москва, РФ)

Введение

Настоящее исследование является опытом синтеза сведений по истории, исторической географии и лингвистике, содержащихся в опубликованных книгах автора, посвящённых предыстории чувашского народа и его языка [Филиппов, 2008; Он же: 2009; Он же: 2010; Он же: 2012; Он же: 2014; Он же: 2018]. В его основе лежат общие для указанных работ положения. Поскольку они чрезвычайно важны для адекватного понимания анализируемого на последующих страницах монографии историко-географического и лингвистического материала, кратко изложим их здесь.

* * *

Хунны – один из древнейших восточно-азиатских народов; в китайской истории они известны под названием хунну или сюнну. Первое из них представляет собой старое чтение (произношение) китайских иероглифов, обозначающих чужеземное название, второе – современное [Кюнер, 1961, с. 25]. В данной книге предпочтение отдано фонетическому варианту хунну. В научной литературе на русском языке этноним хунну изменён на хунны, который принято склонять, а прилагательные, образованные от него, употреблять в форме хуннский (-ая, -ое, -ие).

Название хунну, согласно Цзи Юну, появилось в Китае в IV—III вв. до н.э. [Цзи Юн, 1956, с. 95]. Относительно его происхождения и значения нет единства мнений. Так, основоположник русского китаеведения Н. Я. Бичурин (1777—1853; Россия) считает, что оно – «древнее народное имя монголов» [Бичурин, 1953, т. 1, с. 39, прим. 1]. И поясняет: «Китайцы, при голосовом переложении сего слова на свой язык, употребили две буквы: Хун злый, ну невольник. Но монгольское слово Хунну есть собственное имя, и значения китайских букв не имеет» [Там же]. Другие этимологии этнонима хунну см. [Deguignes, 1756—1758, v. 2, p. 13; Rеm?sat, 1820, p. 8—9; Neumann, 1847, S. 26; Erdman, 1862, S. 112; Vambery, 1882, S. 43; Tomaschek, 1888; Cahun, 1895, p. 46; Иностранцев, 1926, с. 15—16, 38—39, 90—91; Окладников, 1956, с. 91—92; Кузнецов, 1957, с. 126; Каховский, 1965, с. 126 и др.]. Обзорно они рассмотрены в одной из работ автора данной книги [Филиппов, 2014, с. 19—20].

В 15 г. н.э. посланники китайского Двора предложили шаньюю – верховному вождю хуннского общества — переменить наименование хунну «злый невольник» (Н. Я. Бичурин) на гунну, что в переводе с китайского означает «почтительный невольник» [Бань Гу, 1973, с. 62]. В то время в Китае правил император Ван Ман (9— 23 гг.), который «название (древнекорейского государства. – Л. Ф.) Когурё (Высокое Курё) переменил на Хагурё (Низкое Курё), а с тех пор его правителя низвёл до ранга ху (вместо вана)» [Джарылгасинова, 1979, с. 126; 1972, с. 56—62]. Эти переименования были продиктованы, скорее всего, политическими мотивами. Вероятно, ими же руководствовались посланники китайского Двора, предлагая хуннскому шаньюю переменить наименование хунну на гунну. Он же, глядя на дорогие китайские подарки, «притворно» принял их предложение, но переменять подлинное имя своего народа на китайское название и не помышлял [Там же], о чём красноречиво свидетельствует значение слова притворно, т.е. ложно, фальшиво, лицемерно. «Мы, – пишет К. А. Иностранцев (1876—1941; Россия, СССР), – не можем придавать этому переименованию большого значения, потому что имя Хунну нисколько не дальше, если не ближе к имени знаменитого народа Аттилы, чем Гунну» [Иностранцев, 1926, с. 31, прим.].

Впоследствии наименование гунну стало широко известно в Европе. По аналогии с хунну оно в научной литературе на русском языке изменено на гунны, склоняется, прилагательные же, образованные от него, употребляются в форме гуннский (-ая, -ое, -ие).

* * *

Одни исследователи отождествляют хуннов и гуннов, другие различают их. К. Г. Менгес (1908—1999; Германия, США) убеждён, что «хунну в Китае по меньшей мере близкие родственники и предки гуннов на западе» [Менгес, 1979, с. 34]. Современный китайский историк Юй Тайшань считает, что гунны произошли от мигрировавших на запад сяньбийцев [цит. по: Григорьев, 2012, с. 24, 53]. (Использование так называемой двуступенчатой системы отсылочных сносок здесь и на последующих страницах данной книги продиктовано недоступностью автору того или иного исследования.) В приведённой цитате Юй Тайшаня под мигрировавшими на запад сяньбийцами скрываются не собственно сяньбийцы. А кто? Известно, что в конце I в. н.э. «свыше 100 тыс. юрт» северных хуннов (примерно 700 тыс. человек) подчинилось сяньбийцам и приняло их имя (гл. 2 §2.3) [цит. по: Материалы по истории сюнну…, 1973, с. 153; см. также Бичурин, 1950, т. 1, с. 150—151]. В 70-х гг. IV в. часть из них ушла на запад – в степи Южного Приуралья, оттуда вместе с другими соплеменниками – в Европу. Принимая во внимание сказанное, с большой долей вероятности можно утверждать, что под мигрировавшими на запад сяньбийцами скрываются северные хунны, принявшие имя сяньби и длительное время находившиеся в зависимости от сяньбийцев (гл. 10 §10.3). В наше время в Китае гипотеза родства гуннов с хуннами является преобладающей.

* * *

Подлинное имя хуннов, гуннов неизвестно. Вопрос о нём в науке освещался крайне недостаточно и не получил сколько-нибудь удовлетворительного решения. Наши разыскания в этой области позволяют полагать, что хунны, гунны сами себя называли *сыпар/*сывар (звёздочка * перед словом указывает на то, что речь идёт о форме, не засвидетельствованной и восстанавливаемой индуктивно) и что их подлинное имя этимологически восходит к китайскому *сы жень «сы человек, сы люди» (сы – название племени, жень – «человек») [Филиппов, 2008, с. 24—27; Он же: 2014, с. 20—26; Он же: 2018, с. 62—69].

* * *

Этническая принадлежность хуннов – вопрос спорный в науке [Филиппов, 2014, с. 17—18; Он же: 2018, с. 58—60]. Их идентифицировали с монголами, финнами, кетами (енисейскими остяками), иранцами. Высказывались также мнения, что хунны представляли собой смесь тюрок и монголов, монголов и тунгусов, тюрок, монголов, тунгусов и финнов. Наиболее распространённой является гипотеза, согласно которой хунны были тюрками. Но они не были тюрками, ибо древние тюрки возникли после того, как хунны перестали вести активную историческую жизнь (гл. 1 §1.9). Хунны были хуннами. Они «сделались» тюрками, когда термин тюрк (тюркологи истолковывают его как «твёрдый; крепкий; сильный») стал наименованием языковой семьи. (Обстоятельный анализ существующих в науке мнений о происхождении хуннов, гуннов и о взаимоотношениях между ними по состоянию на середину 20-х гг. XX в. дан К. А. Иностранцевым [Иностранцев, 1926], а по состоянию на сегодняшний день – Е. М. Григорьевым [Григорьев, 2012, с. 3—58], объёмная статья которого завершается обширным списком литературы.)

* * *

Нет единого мнения и по вопросу, кто исторические потомки хуннов (какой этнос или какие этносы). Согласно одному из существующих предположений, ими являются чуваши. Так считали, например, историк-востоковед и этнограф Н. А. Аристов (1847—1910; Россия), востоковед, тюрколог и арабист В. В. Бартольд (1869—1930; Россия, СССР), который писал: чуваши – остатки «того первого по времени переселенческого движения из Средней Азии в Европу, главными представителями которого были хунны» [Академик Бартольд, 1968, т. 5, с. 456]. Если это так, заключает В. В. Бартольд, историческими предками чувашей «придётся признать хуннов, выступающих в истории Китая в III в. до н.э.» [Там же].

Непосредственными предками чувашей являются волжские сувары, они – потомки кавказских, европейских гуннов, последние – прямые потомки восточно-азиатских хуннов, из чего логически вытекает, что чуваши – далёкие потомки потомков восточно-азиатских хуннов [Филиппов, 2018].

* * *

Дискуссионным в науке является и вопрос о лингвистической принадлежности хуннов. Хуннский язык связывали с кетским, древнетюркским, монгольским. По мнению П. Пельо (1878—1945; Франция), он включал в себя языковые элементы более древнего слоя, чем тюркский и монгольский языки [Pelliot, 1930, vol. 26]. Г. Дёрфер (1920—2003; Германия, ФРГ) утверждал, что «язык сюнну (хуннов. – Л.Ф.) не был ни тюркским, ни монгольским» и что он, вероятно, представлял собой вымерший изолированный язык [Дёрфер, 1986 вып. 1, с. 77]. Есть и другие гипотезы. Существует, например, предположение, что хунны говорили на языке-предке чувашского языка. Специалист по алтайским языкам, монголоведению и тюркологии Н. Н. Поппе (1897—1991; США) называет его чувашско-турецкий (т.е. чувашско-тюркский) пра-язык или дотурецкий (т.е. дотюркский) [Поппе, 1925, т. 18, с. 426]. Он пишет: «Чувашский язык восходит не к пра-турецкому (древнетюркскому. – Л.Ф.) … но к одному предку с пра-турецким языком. Этот чувашско-турецкий… праязык является гораздо более древним, чем пра-турецкий язык, и самым правильным названием для него будет «дотурецкий» (дотюркский. – Л.Ф.)» [Там же].

Сопоставляя суждения Н. Н. Поппе о «чувашско-турецком» языке с историческими фактами, В. В. Бартольд пришёл к выводу, что «чувашско-тюркский (по терминологии Н. Н. Поппе, чувашско-турецкий – Л.Ф.) праязык был языком хуннов» [Академик Бартольд, 1968, т. 5, с. 579]. Согласно ему, «предки чувашей пришли в Европу до прибытия настоящих турок (тюрок. – Л.Ф.), т.е. турок VI в.» [Там же. С.198]. «При таких условиях, – рассуждает В. В. Бартольд, – возможно, что языком хуннов, вопреки мнению Пельо, был не монгольский, а тот язык, от которого происходит чувашский» [Там же]. Предок чувашского языка (по терминологии Н. Н. Поппе, до-турецкий или дотюркский), как он полагает, не был турецким (тюркским) в том смысле, как теперь понимают это слово, т.е. не тем языком, на котором говорят все турецкие (тюркские) народности, кроме якутов и чувашей [Там же. С.38]. Развивая свою мысль, В. В. Бартольд пишет: «Этот язык (предок чувашского. – Л.Ф.), вероятно, был принесён хуннами далеко на запад, и остатки его имеются во всех языках, прямо или косвенно связанных с движением хуннов, до турецких элементов в венгерском языке включительно» [Там же]. Забегая вперёд, скажем, что настоящее исследование полностью подтверждает его правоту.

Повторимся, на сегодня нет единства мнений в определении хуннского языка. В этой связи Й. Бенцинг (1913—2001; Германия, ФРГ) пишет: «До тех пор, пока мы не можем связать гуннские (и хуннские. – Л. Ф.) слова, добытые из китайских (речь идёт о хуннских словах. – Л. Ф.) и европейских (речь идёт о гуннских словах. – Л. Ф.) источников, с определенными составными частями гуннов (и хуннов. – Л. Ф.), все попытки высказываться по поводу языковой принадлежности „гуннов“ (и хуннов. – Л. Ф.) следует рассматривать как обреченные на неудачу» [Бенцинг, 1986, с. 12]. И это так.

* * *

Во второй половине II в. н.э. северных хуннов окончательно разбили сяньбийцы. Тогда одни из них из Северной Монголии ушли в Верховье Оби, продвигаясь вдоль Оби и Томи, затем по Иртышу и Нижней Оби, дошли до полуострова Ямал [Филиппов, 2008, с. 34—48; Он же: 2010, с. 50—77; Он же: 2014, с. 75—111]; другие направились в сторону Средней Азии и в Южное Приуралье, оттуда – на Северный Кавказ и в Европу. На новых землях обитания хуннов и их потомков появились новые фонетические варианты их подлинного имени, а именно: савар, сыпыр, сывыр, сыбыр, сибир, сипыр, сепыр, сапир, савир, сабир, сувар, сепер, сепир, севар, север, себёр, сябёр, супар, супра, себар, сопра, шабёр, сёпыр, шапыр, сибыр, савыр, сирти/сиирти/сииртя, сирти-ма, сибер-та.Искажённые формы этнонимов, топонимов, других слов, если говорить обобщённо, «возникают в процессе фонетической адаптации иноязычного слова, в результате которой происходит замена непривычных звуков чужого языка похожими своими (субституция), выпадение звуков или сочетаний, трудных для произношения (гаплология), переосмысливание незнакомого слова (ложная этимология)» [Дульзон, 1959, с. 37]. Так самоназвание хуннов, гуннов получило широкое географическое распространение. Его приведённые фонетические варианты зафиксированы на страницах древнегреческих, латинских, арабских, чешских, русских и других письменных памятников, а также в фольклоре некоторых народов Западной Сибири и Крайнего Севера [Филиппов, 2014, с. 20—26, 75—76, 85—88, 142—143, 160, 176—179, 181—186, 192—194, 197—200, 270—272 и послед.]. Это подтверждает реальность их функционирования в тот или иной исторический период на той или иной географической территории. Лингвистический анализ фонетических вариантов подлинного имени хуннов, гуннов распутывает запутанное их переплетение.

* * *

Едва ли погрешим против истины, если скажем, что чувашский язык сохранил энное количество хуннизмов. Сохранили их и те языки, которые испытывали заметное влияние хуннского, гуннского. Об отдельных из них по поводу чего-то другого писали отечественные и зарубежные учёные (гл. 1 §10). Но системному исследованию они ещё не подвергались – отчасти по той причине, что до сих пор известно очень мало о хуннском, гуннском языке.

В монографии предпринята попытка выявить хуннизмы в чувашском и некоторых языках Северо-Восточной Азии (включая Сибирь и Крайний Север), Средней Азии, Северного Кавказа, Восточного Закавказья и Европы. Возможность наличия их в том или ином языке, кроме собственных историко-этимологических разысканий, подкрепляется историческими сведениями и лингвистическими данными, извлечёнными из научных работ отечественных и зарубежных авторов, имеющих прямое или косвенное отношение к предмету данного исследования. Поскольку лингвистическая принадлежность хуннизмов с исключающей сомнение точностью не установлена, они рассматриваются как условно хуннские, гуннские. Разделяя мнение, что чувашский язык генетически связан с хуннским, гуннским, автор при толковании предполагаемых хуннизмов, гуннизмов систематически обращается к материалу чувашского языка и считает чувашский язык достаточно надёжным ориентиром в поиске хуннизмов, гуннизмов в других языках мира.

Данная книга написана в ключе «К постановке проблемы», ибо исследуемый в ней языковой материал минимален, что объясняется слабой разработанностью темы, объявленной в названии. Она представляет собой базу для дальнейшего исследования хуннских слов в языках мира. В её тексте систематически делаются отсылки на ранее опубликованные работы автора, посвящённые предыстории чувашского этноса и его языка, что позволило по возможности избежать нежелательных повторений, тем самым значительно сократить объём книги. Небольшие попутные замечания, взятые в круглые скобки, носят характер дополнительной информации, поясняющей, подкрепляющей предыдущую мысль.

Теперь перейдём к изложению основной части книги и начнём её с необходимого в плане настоящего исследования минимума сведений о древнейшей истории хуннов.

Глава 1

Из древнейшей истории хуннов

1.1. Предки хуннов

Предком хуннов, по данным китайских исторических хроник, был сын последнего императора царства (династии) Ся Цзе (Цзйе) по имени Шуньвэй (или Сюнь Юй) [Бичурин, 1950, т. 1, с. 39; Кюнер, 1961, с. 307]. Было ли такое царство в Древнем Китае? До недавнего времени одни исследователи утверждали, что его не было; другие считали, что оно имело место быть. В 2000 г. китайские учёные пришли к окончательному выводу, что царство Ся в Древнем Китае было и что с него начинается китайская цивилизация. Возникновение его относят к 2070 г. до н. э. Систематизировав упоминания о событиях периода Ся, содержащиеся в таких древнекитайских памятниках, как «Цзочжуань», «Гоюй» и «Чжушу», Сюй Сюэ-шэн попытался определить район, к которому относятся эти свидетельства. Выяснилось, что таких районов два: равнина близ Лояна в Хэнани (включая долину реки Иншуй, а также Дэнфэн и Юйсянь) и юго-западная часть Шэньси [цит. по: Сыма Цянь, 1972, т. 1, с. 253, прим.; см. также Крюков, Софронов, Чебоксаров, 1978, с. 153]. Основателем царства Ся считается Юй [Сыма Цянь, 1972, т. 1, с. 150—165]. Сыма Цянь (отец китайской истории: 135 или 145 г. до н.э. – после 96 г. до н.э.) сообщает, что он «носил (родовую. – Л. Ф.) фамилию Сы, но его потомкам были пожалованы земли в разных местах, и они названия вдадений сделали своими [родовыми] фамилиями. Так появились роды Ся-хоу, Ю-ху, Ю-нань… (всего перечисляется 13 родов. – Л. Ф.)» [Сыма Цянь, 1972, т. 1, с. 165]. Отпочкование от большого рода (племени) сы нескольких родственных родов или племён приводило, как утверждают Р. В. Вяткин и В. С. Таскин, к расширению власти господствующего рода [Вяткин, Таскин. Комментарий // Сыма Цянь, 1972, т. 1, с. 279].

Последним императором Ся был упомянутый выше Цзе (Цзйе). Его сверг правитель царства Шан по имени Тан. Он основал новую династию – династию Шан (Инь). Произошло это во II тысячелетии до н. э. Население Ся и военнопленных победители обратили в рабство. Часть разбитых войск Цзе (Цзйе), боясь быть перебитой, бежала за пределы своего царства. Оставил земли своих предков и наследник престола Ся Сюнь Юй (Шуньвэй), разумеется, со своей свитой, которая, согласно Г. Ю. Клапроту (1783—1835; Германия), состояла из пятисот человек [Klaproth, 1823]. В китайской истории говорится, что Сюнь Юй бежал «в Северную пустыню», т. е. в степи южной окраины Гоби. Надо полагать, и остальные беглецы скрылись в том же направлении. Другого пути у них не было: на востоке господствовали шанцы, на юге обитали исконные враги Ся – племена мяо, мань, на западе жили племена жун. Правда, северные земли тоже не были свободными, но они были слабозаселёнными. Там кочевали скотоводы-степняки, китайские исторические хроники называют их дунху «восточные варвары». Под этим именем скрываются разные по происхождению племена, обитавшие на северо-восток от Древнего Китая. Как они называли себя сами, науке неизвестно. С теми из них, которые обитали по соседству, беглецы из Ся, чтобы выжить, установили необходимые контакты и вместе с ними кочевали по безбрежной пустыне Гоби, всё дальше удаляясь от Китая. Во главе их стоял наследник престола цивилизованного царства Ся Сюнь Юй со своей свитой, а её представляли аристократы и аристократки – люди умные, образованные. И как таковые они не могли не оказать культурного влияния на соседние дунхуские племена, что позволило им занять важное место в их жизни. Первое упоминание о дунху относят к 307 г. до н.э. [Гумилёв, 1960, с. 251]. Тем не менее о них мало что известно, не говоря уже об их предках.

1.2. На каком языке говорили

беглецы из Ся и дунху

Беглецы из Ся в большинстве своём были люди из рода-племени сы. Напомним, родовую фамилию Сы носил и основатель царства Ся Юй. Одна из водных магистралей также именовалась Сы. Река с названием Сы упоминается в «Каталоге гор и морей (Шань хай цзин)» [Каталог гор и морей, 1977, с. 58, 79], сложение которого как целого сочинения предположительно датируется концом III – началом II в. до н. э. [цит. по: Каталог гор и морей, 1977, с. 16, предисл.]. Она локализуется в провинции Хэнань, в уезде Сышуй [Каталог гор и морей, 1977, с. 175; см. также с. 161, прим.] – провинции, откуда был родом Юй (о нём см. ниже) [Сыма Цянь, 1972, т. 1, с. 253, коммент.] и где издревле жили сы племена. Видно, они и дали ей название Сы, подчёркивая тем самым, что это их река. Быть может, так её называл другой, обитавший по соседству с племенами сы народ. Так или иначе, в древности название реки нередко совпадало с именем жившего на ней этноса. Примеры такого рода встречаются на разных территориях, в том числе географически отдалённых друг от друга.

По всей вероятности, река Сы иначе называлась Сышуй, к тому же в её бассейне жили тоже племена сы/сы и [Крюков, Софронов, Чебоксаров, 1978, с. 245]. Гидроним Сышуй состоит из двух компонентов: сы (название племени) и шуй. Слово шуй в китайском языке имеет много значений, в том числе «вода; река» [Китайско-русский словарь, 1955, с. 530]. В таком случае, гидроним Сышуй означает «сы река», «река племени сы», как, впрочем, аналогичное по словообразовательной структуре Хуайхэ – «хуай река», «река племени хуай/хуай и», которое обитало в бассейне Хуайхэ [Крюков, Софронов, Чебоксаров, 1978, с. 245; см. также с. 189, 191]. (Хэ у китайцев общеизвестно в смысле «река»; понятие река в китайском языке обозначается и словом цзян.)

Названия рек с шуй в составе обычны в Центральной равнине Китая, но они встречаются и в северных, и в южных, и в восточных его частях – например: Байшуй, Вэйшуй, Даньшуй, Жошуй, Ишуй, Лайшуй, Лишуй, Лошуй, Фэншуй, Ханьшуй, Хэйшуй, Хэй-шуй-бу (китайское название Амура), Цзиншуй, Чжушуй, Чишуй, Шуаншуй, Эршуй, Яншуй. Вполне возможно, что географическое распространение гидронимов с шуй в составе связано ещё с деятельностью Юя – основателя древнейшего китайского царства Ся (см. выше). Легенды рассказывают не только о его титанической борьбе с наводнениями, капризами рек, менявших русло и т. д. [Фань Вэнь-лань, 1958, с. 30—31], но и о войнах, которые он вёл с другими племенами, в том числе сильными южными племенами мяо. Когда они вторглись в Центральную равнину, Юй разбил их и оттеснил в бассейн реки Янцзы. «Некоторые говорят, – пишет Сыма Цянь, – что Юй встретился с владетельными князьями к югу от реки [Янцзы] и во время подсчёта их заслуг скончался. Его похоронили там…» [Сыма Цянь, 1972, т. 1, с. 165]. Покоряя те или иные племена, Юй расширял границы своего царства; на новых территориях, надо полагать, возникали сяские названия естественных географических объектов. Быть может, ещё тогда они появились и в северной части современного Вьетнама. Во всяком случае, определённая историческая подоснова для такого предположения есть. В этой связи привлекают к себе те вьетнамские гидронимы, в составе которых имеется слово suoi «ручей», «источник, ручей в горах» или khe «горная речка, горный поток» [Мурзаев, 1974, с. 306, 319]. Например: Кхе-Че, Кхе-Тьи-Лой, Кхе-Да-Бан (в горах западнее вьетнамского города Винь) [Там же]. Отмечая, что они «обычны только в горах, где преобладают таи, яо, мяо и другие невьетнамские языки», Э. М. Мурзаев высказал гипотезу о наличии генетических связей между вьетнамскими suoi и khe и китайскими гидронимическими терминами шуй «вода» и хэ «река», которые, согласно ему, пришли «в Индокитай, миновав вьетнамское посредничество» [Там же]. Если это так, то вьетнамское suoi «ручей в горах» по своему происхождению восходит к китайскому шуй «вода; река»; к нему же, между прочим, восходит и японское sui [Федотов, 1996, т. 2, с. 466].

Китайское шуй «вода; река» нельзя не сопоставить с чувашским словом шыв/шу – «вода; река». В других тюркских языках слово, обозначающее понятие «вода; река», как правило, начинается со звука [с] – ср., напр.: уйг., полов. су, алт. су, суг, тув., хак., шор. су?, узб., кумык., ног., туркм. сув, кирг., к.-калп., карач. суу, уйг., азерб., тур., тат., казах. су, башк. hыу, якут. уу <суу [Егоров, 1964, с. 340; Федотов, 1996, т. 2, с. 465—466], древнетюркское suv/sub/su? «вода; река; влага; жидкость» [Древнетюркский словарь, 1969, с. 512—513, 515].

Полагают, что древнетюркский анлаутный [s] в чувашском языке перешёл в [?], как, например, в словах: др.-тюрк. sа? «ум, сообразительность, сметливость» ~ чув. шох?ш/шух?ш, др.-тюрк. sipir «подметать, выметать» ~ чув. ш?п?р, др.-тюрк. sinir «жила» ~ чув. ш?н?р и др. (примеры заимствованы из [Федотов, 1980, с. 121]). Тем не менее, не является ли звук [ш] в чувашском шыв/шу «вода; река» исконным? (Этим вопросом ещё в 1966 г. задавалась Л. С. Левитская – ведущий специалист по исторической фонетике чувашского языка [Левитская, 1966, с. 288].) Сопоставление чувашского слова шуй «вода; река» с китайским шуй «вода; река» даёт основание предположить, что анлаутный [ш] в чувашском шуй «вода; река» – исконный. (Этимологию чувашского слова шуй «вода; река» см. [Филиппов, 2012, с.146—154; Он же: 2014, с. 319—329].) Стало быть, древнетюркское suv/sub/su? «вода; река; влага; жидкость», как и тюркские су, суг, су?, сув, суу – фонетический вариант слова, к которому восходит и чувашское шыв «вода; река».

Так на каком же языке говорили беглецы из Ся и дунху? Поскольку беглецы из Ся в большинстве своём были люди из рода-племени сы, логично допутить, что они говорили на языке своих предков, который, по всей вероятности, был китайского типа. О нём наука не располагает никакими сведениями.

Неизвестна и лингвистическая принадлежность племён группы дунху. По предположению О. Прицака (1919—2006; США, Канада), они общались на огуро-тюркском R-языке чувашского типа [цит. по: Егоров Н. И., 2011б, с. 49]. Но он – не тот тюркский язык, на котором изъяснялись древние тюрки, ибо они на исторической арене появились лишь в V в. н. э., тогда как дунху упоминаются в связи с событиями ещё второго тысячелетия до н. э. Справедливости ради его следует называть дунхуский (по аналогии: славяне – славянский язык, русские – русскийязык и т.д.), а не тюркский, древнетюркский. Так мы и поступим – историческую память необходимо уважать. Как увидим ниже, дунхуский язык был тюркского строя. Тот факт, что он образовался задолго до языка древних тюрок (древнетюркского языка), даёт основание называть его дотюркский, пратюркский. Такое определение термина пратюркский язык расходится с другими его дефинициями (гл 1 §1.9).

На дунхуский (пратюркский) язык и перешли беглецы из Ся, о котором ничего не известно.

1.3. Распад дунхуской (пратюркской) этнической общности

Известно, что в древности дунху вместе с предками хуннов составляли один Дом, т.е. одно царство-государство. В нём беглецы из Ся, их потомки этнически постепенно смешались с дунху; при этом, должно быть, сохранили этническую идентичность и относительную самостоятельность. Где-то во втором тысячелетии до н. э. от Дома дунху по какой-то причине (например, видя противоречия своим желаниям) отделилась часть населения. Думается, это были продвинутые (выражаясь современным русским языком) потомки беглецов из Ся; они положили начало народа прахунны. Так произошёл первый распад дунхуской (пратюркской) этнической общности. Второй её распад произошёл в 209 г. до н. э., когда сложившиеся к тому времени хунны наголову разбили дунху. Тогда одни из дунху, согласно Фань Е (398—445; Китай), укрылись «у горы Ухуань» (ныне на территории Восточной Монголии) и получили название ухуань, другие «отдельно осели у горы Сяньби» (на территории Внутренней Монголии) и получили название сяньби [цит. по: Леонтьев, Егоров Н. И., 2012, с. 268]. Подлинное имя тех и других неизвестно. (Некоторые исследователи сяньби считают предками монголов; с точки зрения китайцев, они родственны хуннам.)

После второго распада дунхуской (пратюркской) этнической общности дунху сошли с исторической арены, а потомки прахуннов заняли лидирующее положение в степях Центральной Азии. Иначе сложилась жизнь потомков дунху – ухуаней и сяньби (йцев). Как увидим ниже, они длительное время находились в политической зависимости от хуннов.

1.4. Прародина хуннов

По сообщениям китайских письменных источников, в древности «Дом Хунну в южной Монголии владел пространством земель от Калгана к западу включительно с Ордосом, а в северной Монголии принадлежали ему Халкаские земли к западу» [Бичурин, 1950, т. 1, с. 46, прим. 3]. Ордос для хуннов имел большое хозяйственное значение: его песчаные барханы «с хорошим травяным покровом, солончаковые луга в низинах и многочисленные озёра с пресной водой создавали исключительно благоприятные условия для кочевого скотоводства» [цит. по: Материалы по истории сюнну… 1968, с. 19]. При шаньюе Тоумане (последняя четверть III в. до н. э. – Л. Ф.) китайцы не раз вытесняли хуннов из Ордоса, а хунны в годы политической нестабильности в Китае, не раз возвращались в его степи. Положение их сильно ухудшилось, когда царство Цинь объединило весь Китай. В 215 г. до н. э. его император Ши-хуан послал против хуннов 300-тысячное войско, и хунны были отброшены на «семьсот с лишним ли (ли равен 0,5 км. – Л. Ф.), после чего хусцы (т. е. хунны. – Л. Ф.) уже не осмеливались спускаться к югу, чтобы пасти там свои табуны, а их воины не смели натягивать луки, чтобы мстить за обиды» [Сыма Цянь, 1975, т. 2, с. 104—105]. Китайцы завоевали Ордос, перешли Хуанхэ и заняли предгорья Иньшаня [Гумилёв, 1960, с. 56]. В 210 г. до н. э. скончался император Ши-хуан. В годы правления его сына вспыхнули мятежи по всему Китаю. Воспользовавшись этим, хуннский шаньюй Тоумань переправился на южный берег Хуанхэ, и хунны «снова стали пасти скот на землях Ордоса» [цит. по: Материалы по истории сюнну…, 1968, с. 22].

Ордос – прародина хуннов, ныне он – округ Автономного района Внутренняя Монголия Китайской Народной Республики.

1.5. Создание Хуннской державы

У хуннов было общее имя (один из основных признаков этнической общности), они обладали выраженным самосознанием (другой основной признак этнической общности), имели достаточно развитую социально-политическую организацию, сложную систему управления. Они умели соединять народы под своим руководством – именно хунны основали первую кочевую державу в Центральной Азии. Она возникла примерно за 750 лет до образования Великого Тюркского каганата (сер. VI в. н.э.). Создание её связано с именем Маодуня (? —174 гг. до н.э.), который, убив отца (Тоуманя. – Л. Ф.), предав смерти мачеху, младшего брата и сановников, не хотевших повиноваться ему, в 209 г. до н. э. объявил себя шаньюем. В те годы дунху, в отличие от хуннов, «были сильны и достигли расцвета» [цит. по: Материалы по истории сюнну…, 1968, с. 38]. Окрылённый этим превосходством, правитель дунху возгордился и запросил у хуннов драгоценного коня (коня, пробегающего в день тысячу ли – пятьсот км), затем – одну из жён Маодуня. Маодунь удовлетворил его «просьбы». После этого правитель дунху заявил, что хочет овладеть необитаемой землёй, лежащей пограничной полосой между хуннами и дунху, но принадлежащей хуннам. Маодунь, как обычно, спросил совета у своих старейшин. Они нерешительно проговорили: «Это брошенная земля, её можно отдать и можно не отдавать» [Там же. С. 39]. Услышав их ответ, Маодунь пришёл в ярость и сказал как отрезал: «Земля – основа государства, разве можно отдавать её» [Там же]. Старейшинам, советовавшим отдать землю, о которой идёт речь, тут же отрубили головы. Затем Маодунь молниеносно собрал войско, совершенно неожиданно напал на дунху, разбил их наголову, убил правителя, «захватил принадлежавший ему домашний скот», «взял в плен людей из народа» [Там же] и немедленно напал на западе на юечжи, прогнав их, присоединил земли, лежащие к югу от Хуанхэ, полностью вернул хуннские земли, отобранные при Ши-хуане, и «установил границу по прежней укреплённой линии к югу от Хуанхэ [расширив свои владения] до Чжаона и Фуши, после чего стал вторгаться в Янь и Дай» [Там же]. Военные успехи возвысили Маодуня и его народ. С этого времени хунны стали знаменитыми не только в Центральной Азии, но и в Южной и Юго-Западной Сибири. На снимке хунн (реконструкция по черепу из кенкольского могильника – I в. до н.э.; скульптурный портрет хунна; автор М. М. Герасимов).

При Маодуне хунны, согласно Сыма Цяню, «небывало усилились, покорили всех северных варваров, а на юге образовали государство, равное по силе Срединному государству (т. е. Китаю. – Л. Ф.)…» [цит. по: Материалы по истории сюнну… 1968, с. 39; см. также Бичурин, 1950, т. 1, с. 48, 57]. Хуннская держава сложилась как племенное объединение, где каждое племя при вассальном подчинении верховной власти хуннского шаньюя в то же время сохраняло свою внутреннюю организацию во всём – начиная от системы самоуправления и кончая религией. В середине I в. до н.э. хуннские сановники констатировали: «По своим обычаям сюнну (хунны. – Л.Ф.) выше всего ставят гордость и силу, а ниже всего – исполнение повинностей; они создают государство, сражаясь на коне, и поэтому пользуются влиянием и славятся среди всех народов» [Бань Гу, 1973, с. 34]. Их военное знамя украшал дракон, извергающий огонь, оно устрашало врагов и вдохновляло союзников.

В период наивысшего подъёма могущества хуннов их держава заняла огромную территорию: на запад её границы простирались до Каспийского моря, на восток – до Маньчжурии, на юг – до реки Хуанхэ, на север – до Енисея [Там же. С. 60]. Множество больших и малых народов оказалось в сфере политического влияния хуннов. Владычество их над ними продолжалось более 150 лет [Филиппов, 2008, с. 27—34; Он же: 2014, с. 43—48, 69—72].

1.6. Образование хуннского языка

Отрыв дунху и прахуннов друг от друга (второе тысячелетие до н. э. – гл. 1 §1.3) привёл к тому, что в их устах дунхуский (пратюркский) язык стал отличаться. Это был первый распад дунхуской (пратюркской) языковой общности. (В науке нет единого мнения в датировке этого события; например, А. В. Дыбо начало распада пратюркского языка связывает с миграцией части хуннов из Западной Монголии на запад через северный Синьцзян в Южный Казахстан, на Сыр-Дарью в 56 г. до н.э. [Дыбо, 2004, с. 766].) Второй распад дунхуской (пратюркской) языковой общности произошёл в 209 г. до н.э., когда дунху, разбитые хуннами, разделились на две части, которые впоследствии, как было сказано (гл. 1 §1.3), стали известны под названием ухуань и сяньби. Началось формирование не только двух народов, но и двух языков – ухуаньского и сяньбийского.

Кочуя в пустыне Гоби, прахунны обживали этот суровый, поистине богом забытый край. Двигались они по земле до них почти не заселенной, не встречая сопротивления. Эти условия жизни выработали в них такую, например, черту характера, как свободолюбие, что так было свойственно хуннам. «Да, – пишет Н. М. Пржевальский, – в тех пустынях действительно имеется исключительное благо – свобода, правда, дикая, но зато ничем не стесняемая, чуть не абсолютная» [Пржевальский, 1948, с. 216]. Параллельно шёл процесс становления хуннского этноса и его языка. Когда сформировавшиеся хунны пересекли пустыню Гоби, они оказались в Южной и Юго-Западной Сибири, где вобрали в себя часть динлинов, енисейцев (предков кетов и родственных им племён), енисейских кыргызов, бома, многих других местных племён и племён, приходивших сюда из самых различных мест. Языки их так или иначе взаимодействовали с хуннским, заимствовали хуннские слова. В свою очередь хуннский язык заимствовал отдельные лексические единицы из языков тех или иных подвластных хуннам племён. К сожалению, науке доподлинно неизвестно, на каком языке говорили динлины, енисейские кыргызы, бома и многие другие подчинённые хуннам племена. Предкам кетов в этом отношении повезло: их язык, образно выражаясь, живёт в современном кетском. Забегая вперёд, скажем, часть кетов и родственных им енисейских племён навсегда связала свою жизнь с хуннами и их потомками и разделила их судьбу. На последующих страницах данной книги мы ещё не раз вернёмся к ним (гл. 9 §9.1, гл.10 §10.4).

1.7. Основной язык Хуннской державы

Повторимся, Хуннская держава была полиэтнической, а следовательно, многоязычной. Входившие в неё нехуннские племена говорили на своих языках, что затрудняло общение между ними. И в хуннском обществе естественным образом возникла необходимость в межплеменном средстве общения: оно было жизненно важно для существования самой державы. Основным языком в Хуннской державе стал хуннский язык – язык продвинутого, политически господствующего этноса. Представители нехуннских племён усваивали его, тем самым усиливали его значимость. Её усиливала и слава народа. Во II—I вв. до н. э. на востоке хунны славились невероятно, и, по утверждению В. П. Васильева (1818—1900; Россия), «всякий мог считать себя за честь называться Хунном, как некогда на западе Римлянином» [Васильев, 1872, с. 115]. Ф. Н. Глинка (1786—1880; Россия) в «Письмах русского офицера» писал: «Неоспоримо, что слава народа придаёт цену и блеск языку его… Во все времена и у всех почти народов слава языка следовала за славой оружия, гремя и возрастая вместе с нею» [Глинка, 1951, с. 324]. Несмотря на это, в Хуннской державе хуннский язык не имел привилегированного статуса. Он, хотя и выполнял определённые интеграционные функции и функции языка дипломатии в сношениях с другими странами, не являлся обязательным языком, т.е. не был языком государства и культуры этого целого. По этой причине его развитие, совершенствование не были делом государственной важности, вследствие чего не описывался звуковой строй хуннского языка, не разрабатывалась система его грамматических норм, не составлялись словари. Как следствие, на нём не создавались художественные произведения, не писались научные сочинения и т. д. По крайней мере, науке они не известны. Всё это не позволило хуннскому языку стать развитым литературным языком, наподобие древнекитайского. Он выполнял функцию живой разговорной речи.

1.8. Роль древнекитайского языка в развитии хуннского языка

Хуннский язык контактировал не только с языками этносов

Хуннской державы, но и языками сопредельных народов и впервую очередь китайским, который ко времени хуннско-китай-ских отношений был развитым языком с богатой литературной традицией, чего нельзя сказать о хуннском языке. Взаимодействуя с китайским, хуннский язык обогащался прежде всего лексически. Ещё во II в. до н.э. в его словарный состав, должно быть, вошло китайское слово цзыр «иероглиф; записка; расписка» [Китайско-русский словарь, 1955, с. 320]. Это предположительно связано с Чжунхан Юэ (Чжунхин Юе) – наставником принцессы из китайского императорского рода, отправленной в жёны хуннскому шаньюю Гиюю (сыну Маодуня) [цит. по: Материалы по истории сюнну…, 1968, с. 45]. Оно, думается, сохранилось в чувашском языке в форме ?ыру (?ырa, ?ырaв) «письмо». (Звук [?] в нём восходит к первоначальной аффрикате [дж] [Егоров В. Г., 1953, с. 78—79].)

Чжунхан Юэ «научил шаньюя посылать императору Хань письма на деревянных дощечках длиною в один чи и два цуня…» [цит. по: Материалы по истории сюнну… 1968, с. 45]. (В период династии Хань один чи равнялся 23 см [Материалы по истории сюнну…, 1968, с. 142, прим. 146].)

У хуннов была иероглифическая и руническая письменность [Филиппов, 2009; Он же: 2014, с. 65—69]. Иероглифической системой письма пользовались, надо полагать, в канцелярии хуннских шаньюев (для ведения дипломатических переписок с китайским Двором, оформления других державных документов), рунической – для удовлетворения внутренних потребностей хуннского общества (аппарат государственного управления, ведение хозяйства). Такие факты известны истории. Так, например, у древних славян существовала глаголическая и кирилловская письменность, и обе системы письма служили для фиксации материала на одном и том же языке. Глаголическая, по словам болгарского исследователя П. И. Иванова, «использовалась в обычной жизни людьми труда – простыми гончарами, каменотёсами, золотых дел мастерами и др.…» [Иванов, 1985, с. 54—55]; кирилловская – для обозначения предметов и понятий, связанных с христианством [Филиппов, 2009, с. 31—32, 41—43].

Фонетически близкое к чувашскому ?ыру (?ырa, ?ырaв) «письмо» слово имеется в монгольском языке: зиру «рисовать» [Егоров, 1964, с. 120—121]. Налицо и семантическое их сходство: в далёком прошлом понятия рисовать и писать, по мнению многих исследователей, совпадали и обозначались одним и тем же словом. Следовательно, они по своему происхождению восходят к одному и тому же слову.

Чжунхан Юэ «научил шаньюевых приближённых завести книги, чтобы по числу обложить податью народ, скот и имущество» [Бичурин, 1950, т. 1, с. 58; см. также Материалы по истории сюнну…, 1968, с. 45]. Их, возможно, называли кюань « (книжный, бумажный) свиток» [цит. по: Добродомов, 1975, №5, с. 85]. Согласно М. Рясянену (1893—1976; Финляндия), оно в исходной неуменьшительной форме куйн сохранилось в современных чувашских диалектных словах конь, коньa «пространство, занятое на ткани узором»; и это новое значение развилось в чувашском языке исторически из прежнего «исписанное, написанное» [цит. по: Добродомов, 1975, №5, с. 85 и след.].

С китайским кюань М. Рясянен этимологически связывает русское книга [цит. по: Добродомов, 1975, №5, с. 85 и след.]. И. Г. Добродомов считает его гипотезу правдоподобной [Там же. С. 85—86]. Развивая её, он пишет: «Из уже исчезнувшего булгарского диалекта (точнее, из гуннского языка. – Л.Ф.) была заимствована в славянские языки уменьшительная форма куйниг; на славянской почве она стала звучать кънига в результате изменения краткого звука у в своеобразный очень краткий славянский звук ъ» [Там же. С. 85]. Таким образом, делает вывод И. Г. Добродомов, слово книга пришло в славянские языки из китайского языка через булгарско-тюркское (точнее, гуннское. – Л.Ф.) посредство [Там же. С. 89]. Из русского языка оно в XVIII в. было заимствовано чувашским, в котором его фонетический облик изменился в кeнеке. Так диалектное чувашское слово конь, коньa (ср. древневенгерское k?nу? «книга»), восходящее к китайскому кюань « (книжный, бумажный) свиток», из пассивного словарного запаса вернулось в активный, но уже в качестве заимствования из русского языка и в совершенно ином звуковом обличье. (Есть и другие этимологии русского книга [Львов, 1966, с. 162—166; Филиппов, 2014, с. 338—339].)

1.9. О терминах пратюркский язык и древнетюркский язык