скачать книгу бесплатно
– А если мы еще раз встретимся, тогда ты меня запомнишь?
Я не сразу нашлась с ответом. Отчего-то сердце екнуло в груди.
– Наверное, да. Но люди, которых я забыла, никогда не подходят ко мне во второй раз.
– А я подойду, – поспешно сказал он. – Главное, что я тебя помню, Кая. – Я в ответ нахмурилась, а он уже протянул руку: – Меня зовут Ной.
Я без раздумий пожала ее, поинтересовавшись:
– Ты учишься в этой школе?
– Нет, – он убрал руку и откинулся на спинку сиденья, – здесь учится мой младший брат. Он мечтает основать свою рок-группу. Только не говори моей маме, а то она сойдет с ума.
– Не скажу. Так мы…
– Из одной школы, да, – закончил он. – Сегодня я видел тебя в кафе, в обществе ребят из Эттон-Крика.
Ах да! Тут я заметила его клетчатую рубашку, белую футболку под ней, густые встрепанные волосы. Он ведь подсел не потому, что слышал о себе сплетни?
Я размышляла над этим лишь секунду, а Ной уже отложил пачку с орешками на кресло позади себя, достал из кармана джинсов мобильный телефон и бросил в мою сторону вопросительный взгляд:
– Можно с тобой сфотографироваться?
– Зачем? – удивилась я.
– Чтобы у меня были доказательства нашего знакомства. Я выложу фото в «Друзьях», и когда добавлю тебя, ты сможешь понять, что я не обычный незнакомец…
– Меня нет в «Друзьях» и вообще… в социальных сетях…
Я сконфуженно пожала плечами, но Ной не растерялся:
– Тогда просто сфотографируемся на память.
Между нами было кресло, но я все равно почувствовала непривычную близость, когда он склонился ко мне, вытянув руку с мобильным телефоном вперед. Я не стала отстраняться. Была удивлена, если не шокирована. Ощущение было странным, ведь обычно люди не заговаривают со мной ни с того ни с сего, а тем более мальчики из моей школы. Кроме Селены у меня даже друзей нет.
Ной – это солнце, решила я. Он – солнышко.
Мы ни о чем не разговаривали. Я не знала, о чем говорить и стоит ли задавать какие-нибудь вопросы, а Ной, казалось, не говорил, потому что чувствовал себя комфортно в тишине. Казалось, он ничего не спрашивает, потому что уже знает достаточно.
Тут тишина нарушилась, когда вниз по мраморным ступенькам скатился мальчик лет восьми и повис на руке Ноя, потянув его в сторону выхода. Мальчик помахал мне, весело улыбнувшись:
– Привет, Кая!
– Привет. – Я тоже махнула ему рукой. Движения были зеркальными: я делаю то, что делает эта странная семья. Они улыбаются, я улыбаюсь в ответ, они на прощание машут руками, и я машу тоже.
Прежде чем уйти, Ной пообещал, что завтра переборет страх перед моей кислой миной и присоединится ко мне за обедом.
И я принялась с нетерпением ждать завтрашнего дня.
– У тебя есть моя фотография! – напомнил он, улыбаясь белозубой улыбкой. – Не забудь меня, Кая.
Он шел задом наперед, а брат волок его за кончики пальцев.
А затем они оба исчезли, и коридор погрузился в тишину. Вновь все стало обыденным и серым. Я опустилась в кресло и посмотрела на экран мобильного телефона. На фотографии мы с Ноем едва уместились в одном кадре. Он ослепительно улыбался, а я лишь попыталась улыбнуться, чтобы не выглядеть рядом с ним призраком. Но все равно выглядела. Ярко контрастировала с его живым выражением лица, обаятельной улыбкой, ямочками на щеках и светлыми волосами.
Он подписал эту фотографию:
«Кая Айрленд и Ной Эллисс, 10. 12. 12».
Я не забуду тебя, Ной.
Ни за что не забуду эти пронзительные глаза, добрую улыбку и мягкий тембр голоса.
* * *
Все закончилось в понедельник.
Отец все повторял, что страха на самом деле не существует, и я поверила ему. Сколько себя помню, я всегда пыталась скорее вычеркнуть из памяти все, что было связано с болью и страхом, пыталась локализовать больное место, срочно вылечить, чтобы забыть. Пыталась быстро разделаться с ним, пока он не парализовал все тело. Я всегда контролировала его. Но десятого декабря меня и мою восьмилетнюю сестру Джорджи похитил Стивен Роджерс.
Тогда я поняла, что вытолкнуть страх из сознания мало, – он вернется вновь. Вернется более сильным, придет вместе с Безнадежностью и Болью. Папа обманул. Он солгал, сказав, что страх находится в моей голове, – он выбрался наружу. Все отнял. Ничего не осталось.
Но я никогда не говорила об этом.
Я никогда не признавалась, что помню, что Стивен сотворил со мной; не признавалась ни родителям, ни врачам. Никто так и не узнал, что на самом деле случилось с малышкой Джорджи.
Я никому не говорила, что смех Стивена до сих пор преследует меня в ночных кошмарах. Я, бывает, просыпаюсь в поту посреди ночи и не могу понять, где нахожусь. Я дезориентирована, панически хватаю ртом воздух, пытаюсь наполнить горящие легкие, а в ушах сквозь пульсацию крови слышу смех Стивена. Не могу избавиться от него даже много лет спустя.
Я никому не признавалась, что помню каждую минуту боли. Не говорила, что, когда Стивен тщательно разрезал мою кожу на ребре, он включал Бетховена и просил меня наслаждаться музыкой. Не говорила, что помню, как Стивен зашивал мою кожу, заставляя впиваться ногтями в его плечо и сжимать зубы до боли. Он сшивал порезы и ночью разрывал их вновь. Не хотел, чтобы я истекла кровью. Он перевязывал мои раны, словно заботливый старший брат, и ночью вновь убирал повязки, чтобы продолжить наносить шрамы. Он хотел перенести их со своего тела на мое. Каждый из них. Каждый шрам, полученный в тюрьме.
Стивен сказал, я виновна в том, что с ним случилось. За испещренное лицо, за вывихнутую лодыжку, за сломанные пальцы, за перелом ключицы – я должна поплатиться за все. Двадцать четыре шрама.
Меня ждало еще много боли, но я терпела изо всех сил. Потому что где-то там, в темноте, среди тысячи коридоров, которые я вообразила в мозгу, в тесной клетке сидела моя сестра. Маленькая восьмилетняя девочка, которая не вынесет даже вида крови. Я терпела, потому что знала: если умру, монстр тут же отправится за ней, чтобы сделать то же, что со мной.
Поэтому каждую секунду я отдавала себе четкие приказы не терять сознание. Дышать. Я стискивала зубы до такой степени, что начинала ныть челюсть. Я заставляла себя смотреть, как по животу стекает кровь, заставляла себя смотреть, как Стивен сжимает мою скользкую кожу между пальцев и сшивает ее.
И я не кричала. После первого раза я больше никогда не кричала, потому что видела, что чудовищу доставляют удовольствие мои вопли. Его глаза наполнялись удовлетворением, хотели больше боли, больше криков, больше мучений…
…Но я об этом никому не говорила. Ведь это лишь мой секрет. Был мой и Стивена, но он мертв. Поэтому секрет мой и ничей больше.
Оказывается, и я умею хранить секреты. Я храню секреты даже от себя самой. Внезапно оказалось, что за ширмой тайны, где-то там, глубоко в подсознании, есть и другие вещи, о которых я никому не говорила. Но не потому, что не хотела признаваться, а потому что забыла.
Я никому никогда не говорила о мальчике с солнечной улыбкой. Он задержался в моей памяти всего лишь на несколько часов, а затем исчез, будто в моем мире его никогда не существовало. Так получилось, что Ной Эллисс был секретом от меня самой. Я вырвала его из памяти, потому что нужно было запомнить другие вещи. Более важные вещи.
Ной Эллисс был всего лишь прологом к плохой истории, а прологи никто никогда не запоминает. Запоминаются лишь истории. И лучше всего запоминаются истории с плохим концом.
* * *
13 декабря 2012
– Уверен, ты надеешься, что вас кто-то ищет, я прав? – Стивен задал вопрос и тут же склонился, словно думал, что я шепчу ответ, а он не может его услышать, потому что стоит с идеально ровной спиной. Я не шептала. Я ничего не говорила, потому что знала: любым словом могу вывести его из себя. Но мне хотелось задать вопрос. Неужели ему никогда не надоест меня резать? Резать и зашивать, резать и зашивать… бесконечно. Бесконечно.
Но Стивен и не ждал моего ответа; он провел липкой от крови ладонью по моим волосам, убирая их со лба, и, вглядываясь в мое лицо, задумчиво прошептал:
– Когда же ты умрешь?
Я ничего не говорила, потому что не хотела тратить силы на это животное. Он не заслуживает даже презрительного взгляда. Но я все равно не зажмуривалась, потому что хотела, чтобы чудовище смотрело в мои глаза.
Я хотела сказать, что никогда не умру. Стивен бы рассмеялся надо мной, но мне все равно, потому что это правда. Я не умру, пока не вытащу Джорджи из клетки. Если я умру здесь, на этом складе, на этом грязном прозекторском столе, никогда себя не прощу. Потому что Джорджи все еще будет сидеть там, на соломенном полу, обхватив колени руками, и со страхом ожидать, когда вернется Стивен, чтобы теперь ей нанести раны.
Они будут хуже моих, потому что, когда я умру, Стивен придет в бешенство. Он лишь говорит, что хочет, чтобы умерла, но на самом же деле ему интересно, почему я все еще не сдалась. Ему даже в голову не пришло, что человека могут держать на ногах не только жажда мести и желание убивать, но желание защищать и спасти. Мое израненное тело вечно будет стоять между ним и Джорджи. Даже когда во мне иссякнет кровь, я найду способ защитить свою сестру.
Возможно, Стивен прочел это в моих глазах, потому что между его бровей залегла морщинка понимания, а взгляд стал более проницательным. Он вздохнул:
– Я совершил тогда ошибку… с Лили. Она была милой девочкой. Красивой. Улыбчивой. Всегда улыбалась мне, посылала сигналы…
Ложь. Все, что он говорит – ложь.
Я сглотнула, переборов желание гневно возразить.
– Она была самой красивой девочкой в вашем классе. – Стивен погладил мои волосы, оставляя на них кровавые следы, затем склонился ниже. С отвращением я заметила, как он прикрыл веки и его ресницы затрепетали. – Я ошибся, – шепнул он, – когда решил, что Лили была самой красивой. Она была фантиком. Яркой оберткой, которую мне хотелось разорвать, посмотреть, что внутри. Внутри ничего не было. Пусто. Я должен был обратить свое внимание на тебя. На твои длинные темные волосы, которые ты собирала в хвост. На серьезный взгляд настоящего солдата, на темные глаза без тени улыбки… Твоя красота является чем-то большим, чем внешность. Я никогда не видел твоей улыбки, но готов спорить, что, когда ты улыбаешься, ты в сотни раз красивее!
Стивен восхищенно отстранился, но его лицо по-прежнему было рядом. Его глаза сияли безумством, были наполнены живым интересом, словно у мальчугана, родители которого вернулись домой с подарками. Его подарок я. Теперь он хочет разорвать меня.
– Ты увидишь мою улыбку только после смерти, – мои первые слова за сегодняшний день. Стивен поцокал языком, не выглядя рассерженным:
– Потому ты мне и нравишься. Ты напоминаешь мне меня самого – тоже не хочешь сдаваться.
Я сосредоточила взгляд на своем бывшем учителе.
– Ты все видишь именно так? – Он непонимающе моргнул. – Ты идешь до конца лишь потому, что не хочешь сдаваться? Лили было пятнадцать лет.
Стивен выпрямился. Перемены в его лице были едва уловимыми, но я все же почувствовала их, потому что знала, что значит этот взгляд. Стивен размышляет над моими словами, после чего ему придется сделать выбор: если он решит, что я говорю правду, он причинит мне боль. Если его мозг отвергнет слова, он засмеется и назовет меня «несообразительной глупышкой». Но Стивен не смеялся.
– За долгой беседой я почти забыл, с какой бессердечной тварью говорю, – протянул он, оценивая меня холодным взглядом. Фаза преображения завершилась, он стал полностью другим. Я с трудом оторвала взгляд от его холодных глаз и посмотрела на то, с какой яростью его пальцы сомкнулись вокруг рукоятки ножа. Представила, как он срезает с моей ноги кусочек кожи.
Куда он ее девает?
На самом деле я не хочу знать. Я где-то слышала, что преступники, такие психопаты, как Стивен Роджерс, даже могут есть своих жертв. Им кажется, что таким образом они впитывают жизненные силы, энергию людей, которых едят.
– Мисс Айрленд, – позвал меня Стивен, легонько встряхнув за плечо. Глаза внезапно обожгло от яркого света лампы над прозекторским столом. Я потеряла сознание? – Мисс Айрленд, тебе больно?
Если скажу «да», он захочет сделать больнее. Если отвечу «нет» – тот же результат.
– Почему молчишь? – Стивен с улыбкой выпрямился. Я повернула голову, не отрывая взгляда от его высокомерного лица с насмешливой улыбкой. – Ты всегда молчишь. Я заметил это еще в школе. Почему? Боишься сказать какую-то глупость? А, нет, знаю. – Стивен делал свои безумные предположения, постукивая пальцами по подбородку. – Каждый раз, когда ты задавала вопрос, твой отец хорошенько выпарывал тебя ремнем, верно? Разве ты не хочешь поговорить с кем-нибудь?
У меня больше не было сил говорить.
Все стало черным.
Все как обычно.
* * *
Эти мучения будут длиться вечно. Я вымоталась и хочу уйти, но не могу бросить Джорджи. Без меня ей конец. Я тоже держусь за нее. Чтобы набраться сил, мысленно дотягиваюсь до нее и сжимаю в крепких объятиях. Говорю ей, что не позволю умереть. Говорю, что она вернется домой невредимой. Лгу ей об этом каждый день.
…
Когда Стивен бросил меня на пол клетки, я с трудом моргнула и вдруг поняла, что моя голова уже на коленях Джорджи. Она нежно убрала окровавленные волосы с моего лица. Поет песню, пытается успокоить и утешить меня. Или себя. Я не слышу слов. Я слышу только равномерный звон, шум крови, текущей по венам. Чувствую запах гниющего сена.
Сколько дней я смогу выдержать?
Когда нас найдут?
Уже нет сил бороться. Джорджи борется, а у меня не хватает духу. Стивен вытряхнул из меня все, что мог. Сколько дней прошло с момента похищения? Сколько дней прошло с тех пор, как он ранил меня впервые?
Справа вдруг раздался скрип: Стивен отпер клетку и поставил на бетонный пол металлический поднос с едой. Он лишь потому кормил нас, что боялся, что мы умрем до того, как он наиграется. По той же причине он зашивал меня и накладывал на раны повязки. Чудовище.
Джорджи пошевелилась и слабым голоском шепнула:
– Кая, ты должна что-нибудь съесть.
Мне повезло, что у меня есть Джорджи – маленький сгусток надежды на лучшее с кудряшками и испуганными глазами. Я согласно кивнула и, прикладывая немыслимые усилия, попыталась сесть. Джорджи, увидев, что я двигаюсь, быстрыми движениями отползла к двери клетки и через секунду уже подтянула ко мне поднос.
Я приказала рукам действовать, но они не шевелились. Приказала энергии направиться в пальцы, чтобы взять плошку с бульоном и сделать глоток. Джорджи будто читает мысли – она взяла плошку и осторожно поднесла к моим губам. Я сделала глоток, прикрыв веки.
Я одновременно хотела и не хотела знать, о чем она думает. Надеюсь, думает, что выберется; что прутья клетки перестанут угрожающе сдавливать пространство. Но думаю, что глядя на меня, на мое испещренное ссадинами лицо, на пропитанный кровью свитер, прилипший к телу, на покалеченную ногу, она уже перестала надеяться. Она не верит, что выживет.
– Выпей, Кая, – прошептала она. Пластмассовые края коснулись моих губ, и я открыла рот. Сделала глоток, с успехом поборов приступ тошноты – бульон вместе с кровью попал в желудок, – и Джорджи тут же забрала посудину из моих пальцев. Она отставила ее на поднос и притянула меня к себе. Обняла меня маленькими ручонками, крепко прижалась.
В моих глазницах вскипели слезы, но я вскинула голову.
Держись, Джорджи. Она больше не задавала вопросов, действовала на автомате. Думаю, она спряталась. Думаю, у Джорджи в голове есть безопасное местечко. Это хорошо. Пусть остается там. Пусть не спрашивает, почему нас все еще не нашли. Пусть не спрашивает, где мама и папа. Пусть молча гладит меня по волосам, слипшимся от пыли, пота и крови. Пусть не плачет. Пусть продолжает смотреть на меня пустыми кукольными глазами.
Потому что, когда она выберется из клетки, она вернется в сознание и будет в безопасности. Ей нужна помощь. Я сделаю все для того, чтобы Джорджи вернулась домой.
* * *
13 декабря 2012
– Ной! Что ты делаешь?!
Ной даже не обернулся, когда мама вошла в комнату и плотно прикрыла за собой дверь, выкрашенную депрессивной черной краской.
– Почему ты не в школе? У тебя сегодня после обеда тест. Я специально звонила твоей учительнице, чтобы… – Тут мама заметила в его руках пачку бумаги. – Что ты делаешь?
– Мам, мне пора.
– Нет уж! – она схватила его за локоть. Миссис Эллисс была невысокой и хрупкой, но очень грозной женщиной. Сыну она доставала до груди, однако это не мешало сверлить его напряженным взглядом таких же голубых, как у него, глаз.
