скачать книгу бесплатно
А в основном-то, народ весь у разбитого корыта остался… И совсем не по Пушкину, ибо не было в нас тогда духа жадности и стяжательства аки в старухе той, – не хотели мы быть «владычецею морскою», просто жили и дело свое делали.
Помню и горбачевско-ельцинскую свободу, когда дали ее, а зачем дали – не объяснили. Нате вам – пользуйтесь!..
И сухой закон помню, и мужиков – далеко не нищих! – «бычки» на улице собирающих в период искусственно созданного «табачного» дефицита (а куда денешься – курить-то хочется!), и старую свою учительницу у мусорного бачка… – это вообще без боли в сердце вспомнить не возможно. Да мало ли еще чего вспомнится вдруг, даже писать про это не хочется…
Москва, пишет законы, директивы, указы, распоряжения… а провинция пишет письма. Это единственная ее привилегия, в этом-то ей никто не отказывает. Да и отказать не может.
Москва она что? Она и писать-то разучилась. От какого москвича прочитаешь: «Милостивый государь» или «уважаемый всемерно, Иван Иванович»… «пишет Вам в огромной надежде пребывающий»?.. И как эхо – пребывающий… пребывающий… А в ответ из Москвы в повелительном наклонении – выполнить, сделать… отказать. На то она и Москва, на то и столица.
Один мой знакомый вернулся из Москвы и через некоторое время записал в своем дневнике: «Вернулся из столицы. Нагляделся там всего до слез. Две недели пил с огромным усердием, пока, проснувшись однажды утром, не обнаружил, что дома все селедкой и табачищем пропахло, на кухонном столе «жопка» от огурца, гора сухих хлебных крошек да два вяленных таракана…»
Натюрморт! А вы говорите, Москва, Москва… где вы там «жопку» от огурца найдете?
И все-таки, не мы в провинции, а провинция в нас. Как бы мы ее не прятали, не маскировали, под какие бы одежды не засовывали – она все равно даст знать. В самый неожиданный момент выпрыгнет наружу, точно чертик из табакерки, а если по-нашему, по провинциальному, – то из бутылки. И не чертик, а вполне взрослый, сложившийся черт.
С нормальными рогами.
Это у них там в столицах после бани в Питер улетают. У нас все по-другому. Пришел мужик с бани домой. Ну попарился с друзьями, бывает… А жена дома не одна. Ежели по-ихнему, по столичному – с бой-френдом. Так отомстить ему решила за все его возлияния.
– Че пришел, – говорит, – иди дальше пей.
Мужик дверью хлопнул. Пошел и добавил. Стоит на перекрестке. Ватага парней валит. Обкуренные.
– Чего, батя, стоим?
– Какой я тебе батя!..
– А кто – Дед Мороз? Давай тогда подарки дари!
Мужика переклинило, черт наружу выскочил – получку отдал, мобильник подарил, куртку новую… Наутро проснулся в вытрезвителе. Ни денег, ни куртки, ни мобилы. Ни жены. А так был бы москвич, съездил бы куда-нибудь в Питер, протрезвел, нашел бы себе бабу новую… Не судьба.
Город Бийск стоит на яме… Каждый раз возвращаясь из столиц местного, российского ли значения, – смотрю на свой город с горы. Красив. Особенно старый центр. Купцами построенный. Церковь Успенская куполами сияет, шпили купеческие… И один нелепый новодел торчит будто кайзеровская каска, весь вид портит.
Сам город далеко вдоль реки протянулся, а за рекой далёко – горы видны. К плохой погоде. Примета верная. Назавтра точно дождь или ненастье будет. Проверено.
А вообще-то Бийск – это ворота в горный Алтай. Так здесь принято говорить… и думать. Именно здесь начинается знаменитый Чуйский тракт – дорога в Поднебесную… Начинается от полуторки, стоящей на постаменте, а дальше – километров пять лесом, где вдоль дороги «девчонки в сторонке стоят», скучают. Иногда останавливается рядом с ними какая-нибудь дорогая иномарка, типа Мерседес с кемеровскими или новосибирскими номерами, иногда, реже, с местными, и садится в нее девчонка и уезжает в неизвестном направлении… так и хочется сказать «навстречу своему счастью», но нет на Мерседесах тех алых парусов…
Иногда засвербит от всех этих противоречий внутри, и думаешь, уехать подальше отсюда, далеко-далеко, и никогда не возвращаться. Но посмотришь опять на город с горы, и чувствуешь внутренне, нет, не зря он здесь построен. Как сказал один наш историк «по приказу Петра I мозолистыми руками кузнецких казаков». Место больно удачное – на самом слиянии двух рек Бии и Катуни. И предназначение его было – защищать от набегов степников-джунгар границы земли русской и местные алтайские племена. И защищал, и сжигали его, и снова отстраивали… Где они теперь те джунгары и алтайцы?
Как-то ездил в Горно-Алтайск. Пришлось границу автономии пересекать. Там на КПП стоит постовой алтайской наружности, квадратный – полтора на полтора, тормознул и улыбается:
– Дурь есть?
– Не, только стволы…
– Проезжай, – смеется.
Знает, нечего с меня взять, чай не грузовик – жигуленок. Вот с фуры, с той да, с той и поживиться можно…
Так и делают. Заработки у них в автономии нищенские, – не советские времена, когда в основном дотациями кормились, а выживать как-то все равно надо. Марал, белка много бить не дают, под другое руки не заточены, вот и изловчаются – кто во что горазд…
Еще они, как дети, блестяшки всякие любят. Понавесят значков разных, что медалей, и ходят довольнёшеньки – блистают. Точнее блестят.
Впрочем, и наши от них не отстают. Но здесь все посерьезнее, покруче. На этой наградомании у нас даже особая порода людей возникла – «пиджак для наград». Создал кто-то что-нибудь стоящее, они тут как тут. Давай, мол, мы тебе протолкнуть поможем, у нас свои люди там… и там… И помогают, и проталкивают… А потом создавшего потихоньку в бочек да в сторонку, на обочину, а себе – орденок на лацкан. А как, мол, вы хотели, не я бы, так и сидел бы на печи ваш создатель.
Их правда, – человеку увлеченному, некогда чиновникам чего-то доказывать, он сделал, пришел в кабинет, показал, как работает. Отказали. Ну и пошли вы!.. Немного в запой, и дальше работать, что-то новое создавать. Пиджаки этим и пользуются.
До того доходит, что на всякое торжество у них свой орден имеется. Пошел к казакам – казачий крест нацепил, в администрацию – российский, еще куда – коллекция большая, заслуг перед обществом не счесть – тоже чего-нибудь подберем… Посмотришь так, вроде бы человек как человек, а приглядишься идет пиджак наградами увешенный, а внутри пусто – человека и не видно.
Хотя, если вдуматься, от всего своя польза есть, вот вешалка, или гвоздь в стену вбитый, – мелочь, а куда без них?..
«Искать во всем корыстной пользы? Увольте…» – кажется, я написал когда-то. Действительно, к чему?.. зачем?.. Однако жить надо, вот и бегаешь, вот и крутишься – вот и ищешь… А потом только задумываешься, чего ищешь-то?..
И понимаешь, все намного проще. Вот скверик. Вот небо. Вот листья падают, плавно, бесшумно. Точно скользят по воздуху. Неподвижному, торжественному, удивительно прозрачному до чего-то сокровенного, изначального, до какого-то истинного понимания себя в миру. Чего надо еще, бери краски, этюдник, лист ватмана и рисуй!
Глаза закрываю, и вижу тот же сквер. Все то же. Художник с этюдником немного поодаль, увлеченный этим сентябрем, его красками, его невообразимыми небесными глубинами. Глаза открыл, – нет художника. Это просто я сам себе его нафантазировал. Будь я педантом, сказал бы сам себе: «Нетипично это для нашей провинциальной действительности». Но промолчу.
А вот, напротив, на скамейке, реально – мужчина и девочка лет пяти. Разговаривают. Мужчине – чуть за пятьдесят, судя по всему, молодой дедушка.
– Деда, когда я совсем вырасту, я за тебя замуж выйду?..
– Да нет. Я уже тогда старый буду. А ты выйдешь за молодого принца…
– Знаю, знаю! За папу! И поедем мы с ним далеко-далеко на красивом Мерседесе!
– Папа тоже тогда старым будет…
– Неправда! Папа старым не будет! – девочка расстраивается, сердится на деда, грозит ему кулачком, потом обиженно отворачивается.
А он задумывается. Что ей ответить? Конечно же, она должна быть права, она не может быть не права. Будет у нее свой принц. Он многое готов бы отдать, чтобы все так и было…
Но действительность прозаичнее, все течет, как задумано. И он, к сожалению, ничего изменить не может. Да и надо ли?..
Футбол после сорока пяти
рассказ
Футбольный сезон в нашем детстве начинался в конце марта, реже в начале апреля и то, когда март случался еще зимним холодным месяцем…
Лишь только солнце начинало греть по-весеннему, и оттаивал большой песчаный пустырь у трамвайного депо, – как мы, дружная команда-ватага квартала № 14, переодевшись в кеды, футболки, трико, ежедневно, весело и шумно гоняли черно-белый ромбиковый мяч с «после школы» до позднего вечера. И не беда, – что вокруг в тени деревьев еще чернели грязные, не совсем растаявшие сугробы, что в низинке за нашим футбольным полем скапливалась большая глубокая лужа, которая по ночам покрывалась тоненькой корочкой льда, впрочем, лед к «после школы» уже оттаивал, и, порой, мяч наш улетал в эту лужу, и доставать его с середины этой лужи приходилось большой длинной жердью, позаимствованной здесь же из забора соседней санзоны…
Первый футбол, после долгой зимы… Стоит ли объяснять, что это такое, тем несчастным хорошистам и отличникам, тем маменькиным сынкам, кто в своей жизни ни разу даже ногой по мячу не ударил. Тем, кто ходил со скрипкой и нотной папкой в музыкальные школы, потом зубрил дома, у скучного черного рояля, бесконечные этюды и пьески Черни, Моцарта, Баха… Они даже никогда не читали книги «Три удара Пеле», да и вряд ли знали, – кто он, этот великий неповторимый бразилец, непревзойденный мастер, укротитель мяча, умеющий в футболе все!.. Или абсолютно все, как нам тогда казалось.
Почти каждый из нашей шумной разношерстной команды видел тогда себя почти Пеле, Ревелино, Горинчей… И это был действительно футбол, азартный, самозабвенный, порой очень красивый! Сейчас так не играют…
Сейчас играют за деньги. То там, то здесь в газетах, с телеэкрана слышишь «купили футболиста за 5 миллионов евро», «футболист заключил выгодный контракт в 2 миллиона долларов»… Искусство продаваться, теперь в почете. Иначе не проживешь.
Но тогда о деньгах мы не думали. Мы просто гоняли мяч. Для одного из нашей ватаги – Сереги Пыжкова потом это стало профессией, он тоже стал продаваться за деньги, сначала из нашего «Прогресса» в соседний кемеровский «Кузбасс», потом куда-то в дубль первой лиги, но, как я слышал, у него там не сложилось, и в последнее время он где-то, в такой же провинции, как и наш городишко, тренирует детскую команду, опять же по слухам личная жизнь у него не сложилась, впрочем, слухи есть слухи…
Какие голы он забивал в самодельные, сколоченные из обыкновенных строганных брусков ворота! Какие голы!.. «Сухим листом» подкручивали мяч с углового, бил в падении головой или – ногой через себя…
Падать тогда было почему-то совсем не больно. Помню, как однажды, кто-то в борьбе за мяч оттолкнул меня, и я сильно ударился плечом об штангу. После этого еще часа два я бегал вместе со всеми, отдавал голевые пасы, даже забил гол – красивый – и, только придя домой, заметил, что плечо у меня сильно распухло и болит. После этого – травмпункт в соседней поликлинике, жестокий приговор врача – «разрыв соплечья», гипс и – целых две недели без футбола!..
Но, пожалуй, самыми жестокими и бескомпромиссными были межквартальные схватки, когда мы вызывали на матч одну из ватаг соседних пятнадцатого или двадцатого кварталов. Здесь бились действительно «не на жизнь» – до последнего гола. Проиграть в такой схватке считалось величайшим позором, и если такое случалось, то проигравшие, целую неделю тренировались с утроенной энергией, чтобы в следующее воскресенье непременно вызвать обидчиков на матч-реванш, и непременно выиграть его с крупным счетом! Иначе и быть не могло!
Хотя по-всякому бывало…
По-всякому бывало и в жизни. Это теперь, когда сорок пять, понимаешь, что жизнь прошла, и прошла зря или почти зря. Именно большинство из нашего поколения «создавало оборонную мощь страны», мы заканчивали ПТУ, техникумы, единственный в нашем городе политех и шли работать в «оборонку». Работали, делали ракеты, снаряды и прочие атрибуты мифа о могуществе родины.
Потом «оборонка» развалилась. Многие остались ни с чем и безо всяких перспектив на будущее. Целое поколение безработных… Хотя и сегодня во всех газетах видишь объявления – «требуются… требуются… требуются…» И, как приговор – «до 35 лет».
Нынче весна отчего-то очень погожая, очень футбольная. Такой исключительный конец марта!.. Оттаяло все, тепло уже от земли чувствуется. Особенно к полудню. Эх, самое время в футбол играть!..
Я теперь часто хожу на работу и с работы мимо трамвайного депо. Того самого. Поле наше футбольное уже пообрезали, построив с краю частную шиномонтажку. Ворота наши еще стоят, но какие-то сильно заброшенные, давно мяча «не знавшие». Подъезд к шиномонтажке и площадку забетонировали, скорехонько, как все сегодня, поставили современный, обшитый сайдингом бетонный модуль, и качают, себе, там колеса… Клиентов, правда, у тамошних шиномонтажников пока маловато, но видимо со временем место приработается, «прирастет», да автомобилисты попривыкнут и станут обслуживаться здесь. Особенно, автомобилисты с соседних гаражей.
Гаражей в этом районе полно. Вот и неподалеку от площадки расположен большой гаражный кооператив. Там находится и мой гараж. Там был и гараж Марка.
Марк, он же Марек, – наш правый край нападения. Из той «команды молодости нашей…» Какие мячи он подавал справа со штрафных и угловых! Оставалось только подставить голову или ногу. И мяч в сетке. Впрочем, вру, сетки у нас отродясь не бывало. Но это и не важно было, – главное гол забить.
Так случилось, что Марек умер первым. Мы редко встречались с ним, хотя и жили на одном квартале, машины в одном гаражном кооперативе ставили. Но как-то не пересекались.
Он, кажется, болел. Печень. Ходил весь желтый, худой. Впрочем, и пил он не по-детски.
Знаю, что после ПТУ работал слесарем где-то на одном из наших оборонных заводов. Позже, когда «оборонка» в городе окончательно «развалилась», Марек пытался самостоятельно заниматься частным строительством, попросту калымил, частенько бывал при деньгах, быстро пропивал их, снова садился на мель, и так дальше по замкнутому кругу.
Такая нестабильность, была причиной и его неустроенности в личной жизни, с женой он разошелся давно, жил с совершенно разными, совершенно случайными женщинами, достаточно часто, примерно раз в неделю, менял их, пить от этого не переставал и все болел… Печень.
«Ловила» наш Леха Борщев был вторым «в очереди». Он вообще на рыбалке умер. Сиделый он был, Леха. Сел лет в 19, по глупости, за драку. Потом еще за драку. Потом вышел, работать устроился грузчиком, женился было. Да жена гулялая попалась. Говорят, прямо при Лехе с мужиками спала. Разошелся, но работу не бросал. Все говорил при встрече: «Хватит, насиделся. Пора и жить начинать…» Начал.
Я, правда, на той рыбалке не был, но мужики рассказывали. Пока ехали, он все на здоровье жаловался. И не то, чтобы с глубокого похмелья, но немного, как говорится, в нем было… Как на место добрались, решили перекусить немного. Пока мужики консервы вскрывали, Леха полтарашку пива открыл. Ну и приложился к ней с желанием. Почти половину выдул. Поставил полторашку и упал навзничь. Мужики сначала подумали придуривается, скатерть расстилать начали, потом хватились, а Леха уже готов. Кинулись в ближайшую деревню, медика привезли милиционера… Потом Леху в багажник кое-как уложили, здоровый он был Леха, не менее сотни кило. И 150 километров так в багажнике его и везли. До дома.
После Лехи были Петька Пискунов – правый полусредний, Жора – опорный защитник, Васька Оденин и Алик – те что по краям играли, Семен…
А не так давно «случился» Юрка – центральный нападающий. Юрка вообще был любимчиком команды, и ему многое прощалось. Он мог позволить себе не оттягиваться назад, задерживаться где-то в центре поля, иногда передерживал мяч, жадничал – не пасовал… Все мы конечно мастера были тогда, но Юрка – это был Юрка.
Никто так, как он не чувствовал голевую ситуацию, нога его всегда оказывалась именно «в то время и в том месте», голы он забивал самые нужные и необходимые, еще случалось зачастую просто так, между делом, как бы нехотя, скучая… а иногда и стремительно логично завершал комбинацию, в которой участвовали мы все. Но слава-то доставалась ему, Юрке!
Он относился к этой славе снисходительно, несколько свысока, однако, мы все понимали, что Юрке все равно приятно где-то в глубине души, и славой этой он «за просто так» ни с кем делиться не согласен.
Странно, но тогда ему никто и не завидовал. Зависть могла появиться позже, но и позже завидовать было нечему… Обычная схема для нашего двора, для нашего поколения, для нашего небольшого города: работа на «оборонку», безработица, случайные заработки, водка…
Впрочем, водка и стала для Юрки той отдушиной, которая как-то скрашивала ему жизнь. На нашей улице Разина в годы пресловутой горбачевской «перестройки» поставили вагончик, обыкновенный такой железнодорожный. Кто-то из «сиделых» поставил с двадцатого квартала, не знаю, возможно, и он с нами в футбол когда-то бегал. А внутри вагончика – пивбар. А в пивбаре, кроме пива, бадяжная водка, ну, просто спирт разведенный, не по-менделеевски, а так, на глаз… Да и спирт-то не лучшего качества.
Но Юрка как-то прирос к этому вагончику. Сторожил его по ночам, вместе с барменшами – благо все они почти молодые были, и на фигуру ничего – за какую-то весьма символическую плату сторожил, к тому же имел там же в вагончике неограниченный кредит «в граммах», со всеми завсегдатаями был «на ты»…
А публика в вагончике случалась самая разная: от гитариста-неудачника до «нового русского – типа, пальцы веером все нештяк, пацаны…», от спивающегося интеллигента до бомжа «в законе». Было там, в вагончике, весело, и жизнь там куда-то текла, в отличие от окружающей жизни.
Там же беззаботно, глупо и весело текла Юркина «вагонная» жизнь. Или ее подобие… Все это раззадоривало Юрку и придавало какой-то смысл его бессмысленному существованию. Жена у него работала в банке оператором, поэтому особых финансовых затруднений Юрка не испытывал. Дочь растил опять же, когда трезвым быть случалось…
Но вот, как-то шел домой с «работы», заночевал с молодой барменшей Лилей, часа этак в четыре утра шел, – ну и встретился с наркоманами. Прилетело ему по голове, да хорошо этак, видать, прилетело, в реанимацию попал.
А встретил я тут недавно бывшего одноклассника. Он меня спрашивает:
– Про Сомова знаешь? Про Юру?
– Конечно знаю, в реанимации лежит…
– Да-а… лежит… позавчера схоронили!
– Как?
– Вот так…
Последним, пока последним, стал Вовка Остряков. Один из двух Остряковых. Не братьев, – однофамильцев. Впрочем, оба они играли в полузащите, правда, на разных флангах.
Если о Вовке, то он был тот еще «финтила», маленький, юркий, как Александр Заваров. Кто такой Заваров не футболистам объяснять не буду, был такой футболист в годы нашей юности, играл в СКА Ростов-на-Дону, в киевском «Динамо», в итальянском «Ювентусе», ну и так далее…
Порой мы просто поражались Вовкиной способности – двумя-тремя финтами проскочить через частокол тел, ног и прочего, а уж убежать от соперников ему труда не составляло. Бегал Вовка быстро… но от себя не убежал. Все один к одному, как у всех: безработица, водка, а потом еще и «дурь». На «ханку» подсел.
Жил Володя с матерью и с сестрой. Намучались они конечно с ним. Однажды я сам слышал, Вовкина мать с ненавистью говорила ему: «Когда ж ты сдохнешь-то?!» Володя что-то мычал в ответ добродушно, вроде – «скоро, скоро, мать…», пускал слюну и смотрел глубоко выпученными глазами.
Впрочем, иногда, когда Володя бывал трезв, он ненавидел себя, ненавидел жизнь свою такую, и спрашивал меня на полном серьезе: «Как думаешь, выкарабкаюсь я из этого дерьма? Знаешь как надоело, на работу никуда не берут, всем теперь до 35 нужно… А мне уж под полтинник почти… Куда я им?! А дома матери в глаза смотреть стыдно… И страшно».
Нашли Вовку дома в ванной. Со вскрытыми венами. Полная ванна окровавленной воды. И Вовка.
Хоронили тоже наскоро. Лето было, боялись, долго не пролежит – портиться начнет. Или еще почему-то. Мать Вовкина была какая-то потерянная, но не плакала. Когда смотрел на нее, – меня не покидало ощущение, что с плеч у нее огромный груз свалился. И грешным делом, думалось: «А может и прав он, Вовка…»
Второй Остряков, Серега, тот просто спился. Получил инвалидность, на вид молодой, здоровый, но что-то с ногами у него стряслось – отниматься стали. Пенсию ему назначили небольшую, но стабильную, что, согласитесь, по нашим временам немаловажно. И он ее честно, всю до копеечки пропивал. Жена постоянно «пилила» Серегу, но не уходила. Жила с ним. Любила.
В конце концов, с квартала Серега уехал, квартиру свою на «красной линии» продал какому-то барыге под магазин. Точнее обменял на меньшую. Вырученную разницу успешно пропил и в последнее время, по моим сведениям, сторожит где-то на автостоянке – сутки через трое. Так же пьет, на квартале появляется редко и все жалуется на ноги: «Понимаешь, совсем ног не чувствую, – обычно плачется он после каждой рюмки, – Да-а… А ведь играли когда-то мы… Как играли!.. Помнишь?»
Помню, Серега, конечно же, все помню! Хоть и времени немало прошло… А последние годы особенно выкашивают почему-то по-черному наше поколение, поколение, которое государство наше «оборонно-уже-немощное» давно похоронило. И немного уже нас осталось. Хотя остались еще!
И где оно, Серега, то время?
Где тот футбол?..
Философия теплотрасс
рассказ
Холодными осенними вечерами, наваливается на меня какая-то тоска, особая, глубокая и беспричинная. Не могу сказать, почему она наваливается, вроде ничего в мире не изменилось, но холодно и неуютно на душе, зябко как-то, и одиноко. Кажешься себе таким маленьким и чужим в этом мире, словно попал сюда по чьей-то нелепой ошибке: ни здесь и ни сейчас ты должен находиться… Но находишься здесь и сейчас.
А дождь сбивает уже редкие листья с тополей, мочит сиротливые кучки листвы на земле, назойливо настукивает в окно, вот он уже вперемешку со снегом, вот… впрочем, зима еще не наступила. В такие вечера я часто думаю о нем: как там ему в своем подвале, на трубах парового отопления?..
Меня всегда интересовали параллельные миры. Нет, ни в том галактическом смысле, как это нынче модно, а те, которые живут рядом с нами и внутри нас. Только мы их почему-то не замечаем, или не хотим замечать, до поры. Так удобнее.
Он – это он. В соседнем подъезде, точнее в подвале, живет человек. Человек, как человек. Живет и живет. Для удобства так и буду называть его в своем повествовании – Человек.
