скачать книгу бесплатно
«В конце сентября Маяковскому отказали в выездных документах».
Павел Лавут:
«Окончательный отказ в выезде, вероятнее всего, он получил 28 сентября».
Галина Катанян:
«Отказ в заграничной визе был сделан издевательски. Его заставили походить. И отказали также, как остальным гражданам Советского Союза, – без объяснения причин».
Журналист Валентин Скорятин, который даже в мыслях не допускал возможности служения Маяковского в ОГПУ, всё же вынужден был признать, что с сотрудниками этого ведомства у него были дружеские отношения:
«У Бриков в этой организации немало приятелей и знакомых… Понятно, через Бриков Маяковский тоже был знаком с ними…
Не стану, однако, углубляться в степень взаимоотношений Маяковского с сотрудниками ОГПУ. Отмечу только, что знакомства эти были отнюдь не шапочными.
Ещё раз зададимся вопросом, мог ли поэт, имея таких влиятельных знакомых в ОГПУ, получить отказ в визе?»
Даже задав вопрос, который не требовал никакого ответа (он был ясен и так), Скорятин продолжил поиски в архивах министерства иностранных дел и не нашёл там не только отказа в визе, но даже и запроса на неё.
Александр Михайлов:
«Неизвестно, каковы причины, помешавшие этой поездке. Был ли это отказ в визе, было ли что-то другое? Всякие предположения на этот счёт, высказывавшиеся прежде, не подтверждены документально».
Бенгт Янгфельдт:
«Скорее всего, Маяковскому действительно отказали в выездной визе, но это было сделано в устной форме – ему дали понять, что подавать документы бессмысленно».
Вот тут-то, пожалуй, самое время обратить внимание на небольшую заметку, появившуюся в американской газете «Нью-Йорк Таймс» в тот же день, что и запись в дневнике Лили Брик – 8 сентября. В заметке, которая называлась «Скандал в советском банке» и имела подзаголовок «Коммунистический суд винит бывшего директора за деморализацию», речь шла об очередном высокопоставленном советском невозвращенце:
«Аарон Шейнман, бывший директор советского Государственного банка, недавно посетивший САСШ и затем отказавшийся вернуться в Россию, был объявлен судом коммунистической партии, завершившемся 17 августа, ответственным за скандальную деморализацию, открывшуюся среди сотрудников-коммунистов Государственного банка».
Напомним, что Арон Львович Шейнман действительно отказался вернуться в СССР, но пошёл на сделку с Кремлём, который позволил ему возглавить лондонский отдел Интуриста. Необыкновенная судьба банкира-невозвращенца активно обсуждалась европейцами и советскими дипломатами, имевшими доступ к зарубежной прессе.
Газета «Нью-Йорк Таймс» в СССР не распространялась, поэтому нет никаких оснований связывать появившуюся в ней заметку о скандале в советском банке с тем, что произошло вскоре в стране Советов – она жила по своим законам. И с 15 по 22 сентября в ней проводилось ответственнейшее мероприятие – «антиалкогольная неделя», проходившая под лозунгом:
«Рабочая общественность объявляет беспощадную войну алкоголизму…возвышает свой голос… против попыток сорвать пятилетку нашей индустриализации».
К голосу «рабочей общественности» присоединил свои поэтические строчки и Владимир Маяковский, опубликовавший 15 сентября в «Рабочей газете» стихотворение «Два опиума». В нём говорилось:
«С этим ли / винолизом
выстроить / социализм?
Справиться ли / пьяным
с пятилетним планом?
Этим ли / сжать / себя / в дисциплине?
Им / не пройти / и по ровной линии!
Рабочий ответ —
нет!»
Заканчивалось стихотворение так:
«Мы / пафосом новым / упьёмся допьяна,
вином / своих / не ослабим воль.
Долой / из жизни / два опиума —
бога / и алкоголь!»
Призывая изгнать «бога и алкоголь», Маяковский, вроде бы, выступал против религии и пьянства. Но в это же самое время он готовился призвать «рабочую общественность» к изгнанию других нежелательных субъектов, мешавших «выстроить социализм» (ведь фамилии прототипов отрицательных персонажей его новой пьесы тоже начинались с букв «Б» и «А»),
В эти же сентябрьские дни в Москву из Парижа неожиданно приехали супруги Воловичи, Захар и Фаина. Напомним, что Захар Ильич работал резидентом ОГПУ, а его жена Александра Осиповна (Фаина) ему помогала.
Бенгт Янгфельдт:
«Их часто видели среди гостей в Гендриковом…»
А 19 сентября в дневнике Лили Брик появилась запись о том, что Маяковский…
«…уже не говорит о 3-х месяцах по Союзу, а собирается весной в Бразилию (т. е. в Париж)».
Отсутствие каких бы то ни было документальных свидетельств о том, что же помешало Маяковскому осенью 1929 года поехать туда, куда он рвался всё лето, заставило Бенгта Янгфельдта признать:
«Из всех неясных моментов биографии Маяковского самые загадочные обстоятельства связаны с его несостоявшейся поездкой в Париж».
Попробуем в этих «загадочных обстоятельствах» разобраться.
Неожиданное событие
История, завершившаяся отменой поездки Маяковского в Париж, началась за два года до этой отмены – в тот самый момент, когда страна Советов принялась в массовом порядке снимать членов Объединённой левой оппозиции со всех занимаемых ими постов. Осенью 1927 года политбюро ЦК ВКП(б), состоявшее к тому времени уже сплошь из сторонников Сталина, постановило снять видного оппозиционера Христиана Георгиевича Раковского с поста полномочного представителя СССР во Франции. Вместо него в Париж было решено направить полпреда в Японии Валериана Савельевича Довгалевского. Тот предложил, чтобы вместе с ним поехал и его советник Григорий Зиновьевич Беседовский. Члены политбюро не возражали, и в октябре 1927 года Довгалевский с Беседовским, утверждённые на свои посты высшим партийным ареопагом (что для той поры было событием невероятным), прибыли в Париж. Это им представлялся Маяковский в два своих последних приезда в столицу Франции.
В Париже в то время жил и бывший секретарь Сталина Борис Георгиевич Бажанов, сбежавший из СССР и написавший потом в своих «Воспоминаниях»:
«Через некоторое время после моего прибытия в Париж, прошедшего тихо и незаметно, произошла громкая история с бегством из парижского полпредства Беседовского. Полпред СССР во Франции Довгалевский был в очень долгом отпуску по болезни, и на посту полпреда его заменял советник посольства Беседовский. В один прекрасный день, спасаясь от ареста в посольстве, он бежал, перепрыгнув через стенку сада посольства. В течение месяца пресса с восхищением смаковала небывалый случай – посол спасается бегством из собственного посольства, прыгая через стенку. Осталась только для всех неизвестной причина этого бегства – Беседовскому самому рассказывать об этом было невыгодно, а знавшее всё английское правительство предпочло промолчать».
Слова Бажанова («через некоторое время после моего прибытия в Париж») звучат довольно неопределённо. Между тем в Париж он прибыл летом 1928 года, а «громкая история» с Беседовским произошла через год – осенью 1929-го. Кроме того, следует учесть, что в тех событиях Бажанов никакого участия не принимал, получая всю информацию из парижских газет. Поэтому в его рассказе есть небольшие неточности, которые мы будем выправлять, добавляя подробности, открывшиеся уже в последующее время.
Григорий Зиновьевич Беседовский был на два с половиной года моложе Владимира Маяковского и имел солидный дипломатический опыт – работал в Австрии, в Польше, в Японии. В предыдущей книге мы приводили его высказывания о Петре Войкове.
Побег Беседовского из полпредства историки связывают с ситуацией, сложившейся в тот момент в СССР, и с международной обстановкой.
Как известно, в конце двадцатых годов прошлого века Советский Союз приступал к осуществлению первого пятилетнего плана. Однако воплотить его в жизнь было не так-то просто – замыслы были грандиозные, но для их осуществления требовались большие денежные средства. Откуда их было взять?
Беседовский, хоть и заглядывал в СССР в основном наездами, потом написал (в книге «На путях к термидору»):
«Я видел кругом хозяйственный развал. Я видел такую политику Сталина, сжимавшую в кольце крестьянское хозяйство и вместе с ним всю экономику Советской России. Внутри страны уже почти не оставалось никаких надежд на то, что удастся миновать новой вспышки военного коммунизма, ещё более острой по своим проявлениям и ещё более невыносимой психологически… Для меня представлялось ясным, что нажим на крестьянство вырастает в результате той нелепой линии на быструю индустриализацию России, какая была взята правительством Сталина».
Эти слова свидетельствуют о том, что дипломат Беседовский разделял взгляды некоторых советских вождей, которых уже начали называть «правыми уклонистами».
Впрочем, среди тех, кто общался с занимавшими ответственные посты большевиками, находились люди, кто на бедствия, которые могла принести сталинская политика, внимания не обращал.
Борис Бажанов:
«Около посольства СССР в Англии и Франции вращался крупный авантюрист Боговут-Коломиец, устраивая Советам всякие коммерческие, банковские и прочие дела. Размах у него был большой. В это время развёртывался мировой кризис в форме экономической катастрофы. Боговуту пришла в голову идея: предложить английскому правительству дать Советам колоссальный заём.
Советы в это время начинали свои пятилетние планы индустриализации, но были сильно стеснены отсутствием средств для закупки нужного заграничного оборудования. Боговут хотел, чтобы англичане давали Советам в течение ряда лет нужные для индустриализации машины и материалы в форме долгосрочного займа; при этом английская тяжёлая промышленность имела бы работу и выходила из кризиса; Советы же, со своей стороны, должны были обязаться прекратить революционную работу в английских колониях, и, в особенности, в Индии.
Но Боговут никакого призвания к филантропии не чувствовал и хотел устроить этот заём так, чтобы всё шло через него и чтоб он получил один комиссионный процент, что, принимая во внимание огромную сумму займа, делало бы его большим миллионером до конца его дней. Но сам он провести эту комбинацию не мог и уговорил Беседовского принимать в ней участие».
Здесь Бажанов не совсем точен. Настоящая фамилия «крупного авантюриста» звучала несколько иначе. Например, парижская газета «Возрождение», назвав его немного по-другому, написала о нём, как о…
«…загадочной фигуре, впервые появившейся в эмиграции в Константинополе после врангелевской эвакуации. Ещё тогда Боговут-Коломийцев не скрывал своих “симпатий” к большевикам и отзывался о них:
– Что такое большевики: люди, как люди.
И при этом добавлял с крайним цинизмом:
– Если жиды могут наживаться на большевиках, то русский дворянин и подавно.
Боговут-Коломийцев в прошлом, действительно, из дворянской семьи и был женат на представительнице очень старой уважаемой русской фамилии».
Этот Боговут-Коломийцев в другой парижской газете («Последние новости») опубликовал статью, в которой откровенно признался:
«И, правда, до 1927 года был советским агентом».
Эти выходившие во Франции газеты Борис Бажанов представил так:
«В то время (1928–1929 годы) в Париже выходили две эмигрантские ежедневные газеты – “Возрождение” и “Последние новости”. Обе были антибольшевистскими, но сильно отличались политической линией. “Возрождение” была газета правая и непримиримо враждебная коммунизму. “Последние новости” была газета левая. Руководил ею бывший министр иностранных дел революционного Временного правительства Милюков, столп русской интеллигенции, человек политически бездарный. Газета из номера в номер уверяла читателей, что в Советском Союзе идёт эволюция к нормальному строю, что большевики уже в сущности не большевики, что коммунизм, если ещё не совсем прошёл, то быстро проходит и т. д. Всё это было совершенно неверно и крайне глупо».
Что же касается настоящей фамилии «крупного авантюриста» Боговута, то писалась она несколько иначе – Багговут-Коломийцев, звали его Владимир Петрович, и он был довольно хорошо знаком с Леонидом Борисовичем Красиным, первым полпредом СССР в Великобритании.
В 1928 году советский полпред во Франции Валериан Довгалевский, как мы уже упоминали, был болен и лечился в Москве. Замещал его Григорий Беседовский.
Прямых англо-советских переговоров тогда быть просто не могло, так как дипломатические отношения с СССР Великобритания разорвала 27 мая 1927 года (после того, как обыск в компании «Аркос» показал, что она кишит агентами ГПУ, готовящими в Британии революцию).
Об этом Борис Бажанов, видимо, запамятовал, и поэтому, рассказывая о замыслах Багговута-Коломийцева, упомянул «полпреда в Англии», которого тогда там не было:
«Сценарий был установлен такой. Боговут, у которого всюду были свои входы, даёт знать английскому правительству, что Москва хотела бы получить такой заём, но не хочет рисковать неудачными переговорами и поручает даже не полпреду в Англии, а послу в Париже Беседовскому в совершенном секрете обсудить и заключить договор с английским правительством. И только после этого дело перейдёт на официальную и гласную почву.
Английское правительство чрезвычайно заинтересовалось и отправило в Париж для тайных переговоров с Беседовским целую делегацию, в которую входили два министра, и в том числе сэр Самюэль Хор. Делегация с Беседовским все вопросы займа обсудила. Беседовский предупредил её, что, по инструкциям Москвы, до самого окончательного заключения договора всё должно быть в совершенном секрете: даже на обращение Лондона к Москве последняя ответит, что никаких предложений она не делает, и переговоры оборвёт».
Тогдашний министр военно-воздушных сил Британии Сэмюэль Джон Генри Хор (Samuel John Gurney Ноаге) родился в старинной банкирской семье, служил в военной разведке, знал русский язык и с марта 1916 года по февраль 1917 пребывал в России.
Переговоры в советском полпредстве во Франции проходили 8 сентября 1928 года. Исполнявший обязанности поверенного в делах СССР Григорий Беседовский (в присутствии Владимира Багговута-Коломийцева) принимал английскую делегацию, которую возглавлял видный британский политик Эрнст Ремнант (Ernest Remnant). Обсуждался договор между двумя странами на сумму 5 миллиардов золотых рублей.
Сам Беседовский потом написал (в книге «На путях к Термидору»):
«Перспектива получения большого иностранного займа могла вызвать некоторый поворот настроений среди влиятельных членов Политбюро и непосредственного сталинского окружения…
Мне представлялось поэтому необходимым провести предварительную стадию переговоров на свой собственный страх и риск, с тем, чтобы поставить впоследствии Политбюро перед свершившимся фактом. Я прекрасно понимал, что задуманная мною программа действий являлась ни чем иным, как заговором против моего же правительства, и что в случае провала меня могут ожидать большие неприятности».
О том, чем завершились переговоры в Париже, рассказал Борис Бажанов:
«Делегация вернулась в Лондон с радужными и оптимистическими настроениями. Но Самюэль Хор занял позицию резко отрицательную – всё это блеф, и за этим нет ничего серьёзного. “Я сам еврей, – говорил Хор, – и хорошо знаю моих единоверцев; этот тип, представленный Беседовским, тип несерьёзный; не верьте ни одному его слову. Предлагаю запросить Москву, чтобы всё проверить в самом официальном порядке”».
Немного поразмышляв, правительство Великобритании посчитало точку зрения Сэмюэля Хора резонной.
Реакция большевиков
Борис Бажанов:
«…английскому послу в Москве было поручено обратиться к Чичерину за подтверждением. Чичерин, конечно, ответил, что ему ни о переговорах, ни о займе ничего не известно, и он сейчас же запросит высшие инстанции (то есть Политбюро). На Политбюро он пришёл с горькой жалобой – вы меня ставите в дурацкое положение: вы ведёте переговоры с английским правительством и даже не считаете нужным меня, министра иностранных дел, об этом известить. Политбюро его успокоило: ни о каких переговорах никто и не думал».
Здесь Бажанов вновь не совсем точен. Нарком по иностранным делам Георгий Васильевич Чичерин 4 сентября 1928 года (то есть за четыре дня до начала англо-советских переговоров в Париже) выехал из Ленинграда в Германию на лечение и вернулся в Москву лишь 6 января 1930 года. Всё это время его замещал Максим Максимович Литвинов (Макс Моисеевич Валлах). Так что прийти в политбюро «с горькой жалобой» Чичерин никак не мог. А его заместитель Литвинов, по словам того же Бориса Бажанова, вёл себя с членами политбюро как с равными ему членами партии (запросто).
В книге Владимира Гениса «Неверные слуги режима. Первые советские невозвращенцы (1920–1933)» сказано о том, как относились к Беседовскому в Народном комиссариате по иностранным делам и в Центральном комитете партии:
«Замнаркоминдел Максим Литвинов отзывался о Беседовском как об “очень способном и хорошем работнике с большим кругозором, инициативой и знаниями”, который “выдержан и тактичен”. В ЦКВКП(б) Беседовского характеризовали “крепким и хорошим работником, умницей”».
С запросом английского посла кремлёвские вожди вскоре разобрались. И 27 декабря 1928 года члены политбюро, выслушав выступление Сталина, внесённое в повестку дня под названием «О тов. Беседовском», постановили:
«1) Признать, что т. Беседовский в своей беседе с Ремнантом неправильно осветил положение дел, дав англичанам повод думать, что мы можем, будто бы, пойти на “руководящую роль Англии в деле возрождения СССР”, и что не английские финансовые круги просят разрешения приехать в СССР, а советское правительство приглашает их приехать.
2) Указать тт. Довгалевскому и Беседовскому, что впредь до особого распоряжения из Москвы по вопросу английской делегации их беседа с англичанами должна ограничиваться вопросами выдачи виз».
В белоэмигрантские газеты попали сведения о том, что во время обсуждения этого вопроса члены политбюро называли Беседовского «потенциальным предателем», устраивающим «заговоры за спиной Политбюро». Не удивительно, что ему был вынесен выговор, и он был отстранён от дальнейшего ведения переговоров. По распоряжению Москвы резидент ОГПУ в Париже (тогда им был Яков Серебрянский) установил за первым советником полпредства негласный надзор.
Но в марте 1929 года британская делегация (вместе с Багговутом-Коломийцевым) всё же приехала в Москву. Её ждали. И 25 марта политбюро постановило:
«Советская сторона должна выдвинуть программу заказов и покупок продуктов английской промышленности для нужд СССР».
Однако завершалось это постановление категоричным утверждением, что активное экономическое сотрудничество между странами…
«…возможно только при возобновлении нормальных экономических отношений».
Для переговоров с англичанами была создана комиссия во главе с Георгием Леонидовичем Пятаковым, председателем правления Государственного банка СССР (он был назначен на этот пост вместо не пожелавшего возвращаться в СССР Арона Львовича Шейнмана). И всё-таки 6 июня политбюро вновь вынесло категоричное решение:
«Не вступать ни в какие переговоры с Англией о долгах, кредитах и пропаганде до фактического восстановления нормальных дипломатических отношений».
4 июля политбюро приняло новое довольно резкое постановление:
«Так называемые предварительные переговоры с агентами английского правительства и зондаж по этой линии отвергнуть».
Тем временем глава Иностранного отдела НКВД Меер Трилиссер начал получать от парижского резидента донесения о том, что замещавший полпреда первый советник советского полпредства Григорий Беседовский…
«…всё чаще и чаще, сам управляя автомобилем, уезжает по окончании работы из полпредства и возвращается обычно сильно навеселе…
Он проводит время в кутежах с парижскими кокотками, тратя на них большие деньги, морально разлагаясь с каждым днём».
Копии этих донесений отправлялись Сталину, и тот (где-то в самом начале сентября 1929 года) распорядился отменить все планировавшиеся ранее поездки гепеушников во Францию и вызвать резидента ОГПУ во Франции в Москву.
Как видим, кашу, которую заварили Владимир Багговут-Коломийцев и Григорий Беседовский, принялись расхлёбывать первые лица страны Советов. Вот почему все командировки своих сотрудников Трилиссер тотчас же отменил. Резидент ОГПУ во Франции Захар Ильич Волович, работавший в Париже под псевдонимом Владимир Борисович Янович, тоже был вызван в Москву.
