скачать книгу бесплатно
Через силу я делаю что-то, окружающее навевает тоску, в душе скука хмурого осеннего дня. В этом некрасиво признаваться, но даже мои сослуживцы, к которым раньше у меня были вполне дружеские чувства, Димочка и задавака Сергей Игоревич, стали казаться мне вдруг скучными, несимпатичными, посредственными, беспомощными. Полная бесперспективность.
Я сбежала на работу из дома, лишь бы не сидеть в четырех стенах – двое маленьких детей, рутина домашних дел; мне казалось, что мне нужна, как говорят, социальная жизнь, общение с людьми, общее дело. Но мне стало уже совершенно ясно, что в этой дыре, духоте (хоть бы вентиляцию починили и разобрались бы с центральным отоплением), с этими людьми я находиться совершенно не хочу, а все, что я делаю, кажется мне мелким, бессмысленным. Ощущение бесполезности, тщетности всех усилий.
Я однажды словно увидела себя со стороны – грустная, тихая девушка бледными, бескровными руками перебирает какие-то бумажки, и в этом столько тщеты, уныния. Грудь сжалась от жалости к себе.
Я не понимаю уже, доволен мной шеф или нет, каково его настроение. Скорее всего, мне просто все равно, что он обо мне думает. Положительно, он мне не симпатичен, уж слишком много мнит о себе. Если бы наша фирма была богатой и процветающей, но ведь она ничего из себя не представляет, еле сводим концы с концами. Не знаю, почему мне кажется все это унизительным. Кто-то и смог бы относиться к подобному просто, а вот я нет. Жуткая мысль, но эта жизнь кажется мне абсурдом, в котором я не желаю принимать участие.
Единственная отрада – это общение с тобой. Тут же, как приду домой, включаю телевизор. Конечно, я жду новостные программы. Андрей, похоже, удивляется, отчего это я вдруг стала интересоваться политикой. Он не догадывается, на кого я смотрю; я, понятное дело, скрываю свою привязанность. Сам он смотрит репортажи с твоим участием совершенно спокойно: действительно, что в этом такого – посмотреть новости. Я присаживаюсь, если есть возможность, подле (чаще всего приходится смотреть на ходу) и украдкой любуюсь тобой. Если бы кто знал, сколько прелести для меня в любимом образе. Какой радостью и трепетом он наполняет мою душу. Я мою посуду и разговариваю с тобой. Вытираю пол, глажу белье, вокруг бегают дети, а я как будто не здесь, все делаю машинально, никого не слышу, не вижу, только не иссякает поток моих слов, обращенных к тебе.
К нам пришли гости. Мы сидим за столом, муж достал мартини, нашелся апельсиновый сок, в холодильнике есть лед. На улице уже темнота, а оранжевая скатерть так сияет под люстрой, что кажется солнцем. Что это за состояние у меня: я уверена, что все сбудется. Любящие люди, как по мосту, идут навстречу друг другу, и я верю, что иду навстречу тебе. Друзья наши шутят, балагурят, делятся впечатлениями от отпуска (они были на Мальте), а я чувствую, что становлюсь понемножку равнодушной к ним, ко всем окружающим: они никогда не поймут моих чувств, не примут их всерьез.
Все сидят за столом, и скатерть сияет действительно каким-то необыкновенным сказочным светом свершившегося счастья. Ты стоишь на противоположной стороне длинного моста, мой шаг к тебе – это моя фантазия, но все равно обязательно мы с тобой встретимся, иначе не может быть.
Как это странно… Мой муж, видевший тебя во сне, моя мама – здесь, рядом, но у них совсем иное в голове. Андрей разговаривает с Сашей, нашим другом, они сейчас обсуждают Сашину новую машину. Саша очень симпатичный, вежливый молодой человек, к тому же невероятный шутник. Мама моя тоже сидит за столом, попивает мартини, что-то спрашивает у Марины, Сашиной жены. Ни с Андреем, ни с мамой этого не случилось, мир не перевернулся для них, они не потеряли головы. Что же произошло со мной? Ведь когда я смотрю на тебя, я чувствую себя пришедшей на бал барышней, которая ждет приглашения. Кто убедит меня, что приглашения этого никогда не последует?
Пойду на второй этаж, удалюсь в свою комнату. Андрей ужасно не любит, когда я без объяснения причин (отчитываться, конечно, я должна ему) покидаю компанию. Но что же мне сделать – мне скучно. Мне скучно с людьми и мне вольготно одной.
Как противно, когда тебя, прилегшую на диван, погруженную в мечтательную задумчивость, дергают. Это Андрей: «Что ты тут разлеглась? Тебя ждут внизу. Нехорошо так уходить».
Да, уходить от гостей, ничего не сказав, действительно неучтиво, но если бы кто знал, какое нетерпение живет в моем сердце – мне хочется подумать в уединении о тебе, помечтать. Как странно мне осознавать, что меня совсем не поняли бы, мое состояние показалось бы странным, я-то уверена, что речь идет именно о любви, об общении с любимым человеком.
Еще минутку полежать на диване, помечтать. Скрипнули ступеньки лестницы. Неужели Андрей идет за мной? Что-то там говорят внизу. Я чувствую себя напряженной. Никто из друзей не спросил меня, почему я бросила работу. Никому это не интересно. Конечно, наши друзья, как, впрочем, и мои близкие, не понимают истинного значения этого события. Да, я ушла из фирмы, в которой работала четыре года. Настал момент, когда я поняла, что больше работать там не могу. Я не знаю, что подумали бы обо мне друзья, узнай причину; моим близким, я, несомненно, истинной причины никогда не назову, но я ведь ушла сюда, в свой дом, в свой замкнутый мир, мирок – грезить. Любовь, поселившаяся во мне, спеленала меня накрепко грезами.
…Самые большие сложности возникли с моим отцом. Началась отвратительная сцена, когда моя мама решилась сказать, что я ушла с работы. Отец был категорически против: неужели его образованная дочь превратится в заурядную домохозяйку, квашню. Зачем, зачем я столько училась? Ведь он возлагал на меня большие надежды. Надо сказать, что училась я действительно хорошо, он хотел мне лучшей доли. Я пробовала объяснять, что сегодня женщина ничего добиться не может, все усилия бесполезны, но он кричал мне в ответ:
– Ты ничего не понимаешь в жизни! Это все твой бред! Твое скудоумие! А я тебе говорю, хотя ты не слушаешь: ты не раз пожалеешь о своем поступке. Какие у тебя перспективы? Кому ты нужна?
– Ну, послушай, Аркадий, – вступается за меня мама. – Ведь двое же маленьких детей. О чем можно говорить? Как ей со всем справиться? Она просто устала.
Отец отворачивается недовольно. Он, может быть, и согласен с этим доводом, но никак не может смириться с тем, что мечты его рушатся.
А я разъярена. Очень некрасивое чувство, я понимаю. Но ведь я столкнулась с прямой угрозой своему счастью. И именно отец является в этом моим врагом. А так хочется отринуть раздоры, окунуться в сказочную атмосферу отдыха. Боже мой, я на даче! Мне не нужно вставать спозаранку и куда-то нестись, корпеть целый день над бумагами в жалком офисе. Я могу быть свободной, и – самое главное – я с тобой. Я со своей любовью, со своими мечтами. Природа, подступающий к дому лес, летнее небо, голубизна которого закрыта бокастыми облаками, наш милый маленький садик, за которым так истово ухаживает моя мать… И ведь я не понимаю, я не слышу, когда мне намекают об этом, что весь этот мир, эта жизнь, на которую я обрекла себя, – сплошное одиночество.
Передо мной твоя фотография, ты крупным планом на журнальной обложке. Я очень люблю разглядывать тебя на фотографиях, угадывать по выражению лица твои мысли и всякий раз понимать о тебе что-то новое. С этим снимком мне особенно повезло. Я могу рассмотреть твое лицо и руку – ты сидишь, подперев рукой скулу, – во всех подробностях. Я вижу, что кожа у тебя на висках и на середине лба чуть отличается по цвету, например, от кожи на щеках, она немного желтовата. Крошечные поры на носу и вокруг. Я бы точно так рассматривала тебя, окажись я где-нибудь рядом с тобой, скажем, за одним столом – конечно же, незаметно для всех и для тебя.
Я вижу, что твои брови сначала идут ровно, а потом, пройдя полпути по краю над глазом, резко сбегают вниз; вначале они гуще. Ресницы у тебя ничем не примечательны, но зато очень интересный разрез глаз, такой тонкий изгиб верхних век, у самого края, снаружи, необъяснимый, притягательный. Я смотрю на то, как лежат волосы. Ухо плохо видно, но, как я могу помнить, у тебя красивые уши правильной формы. Мне также интересен рот, как ты сложил губы, немного их выпятив и скривив вправо. У тебя скошенный подбородок, утопленный, как будто лицо стесали от губ; это придает твоему лицу что-то особенное, такое впечатление, что ты что-то прячешь, держишь в себе, таишь. К тому же ты сидишь, немного опустив голову и смотря исподлобья.
На лице отражены эмоции – лоб немного наморщен, три морщины, изогнутые лодочкой посередине, четвертая порвалась, пропала в центре. С висков в эту лодочку сбегают морщинки, маленькие штришки.
И еще сложенная рука, валик на ребре ладони, а кончик мизинца розовый. Рука так близко, что можно разобрать рисунок вен на кисти.
Ты смотришь куда-то в сторону, но головы не повернул, просто сильно скосил глаза. По тому, что хорошо видны белки, подняты брови, наморщен лоб, можно догадаться, что ты в эту минуту внутренне напряжен, может быть, удивлен, – от удивления ты немного расширил глаза, – и мне кажется, ты в душе не согласен с кем-то, даже зол. Ты, наверное, ничего не сказал вслух, просто подумал про себя, и если бы ты озвучил свои мысли, получилось бы что-нибудь нелицеприятное. Наверное, ты недоволен кем-то, ты считаешь, что кто-то слишком много себе позволяет. Выражение твоего лица – это выражение неодобрения, спора, за ним – это очень глубоко – скрывается сильное желание ответных действий. Ты решителен в своем намерении показать возомнившему о себе слишком многое его место, показать, что ты на самом деле первый, но ты не демонстрируешь этого, скорее скрываешь, смиряешь свое несогласие, даже гнев.
Я так долго смотрела на фотографию и так пристально, что, мне кажется, поняла тебя. У меня такое чувство, что я встречалась с тобой и наблюдала всю эту сцену в жизни. И становится странно при мысли о том, что ты ведь совсем не знаешь меня, даже не подозреваешь о моем существовании.
Твои чувства на глубине. Нет, твой взгляд совсем не грозен и не угрюм, наверное, мало кто догадывается о том, что ты на самом деле переживаешь и о чем думаешь. Посмотрев на эту фотографию, можно заметить удивление, иронию и – как будто – понимание, но о том, что прочла по твоему лицу я, не все догадаются, нужно внимательно вглядываться в зрачки, стараясь через них попасть внутрь. Понимание – на поверхности, смирение и покорность, а внутри – жгучее желание первенства.
Я выхожу на крыльцо. Запах флокс, а с ним всегда прилив чувств, распускающийся гладиолус; розы – белые, красные; георгины; а вот однолетние, питуньи и циннии. Зеленая стрекоза садится на розовый гравий дорожки и тут же взлетает. Две бабочки порхают, играя. В робкой белизне их крыльев скрыта вся палитра цветущего летнего сада. Я думаю о тебе, я плачу. Но этого никто не видит; я, как и ты, сдержана и умею скрывать свои чувства. Я плачу в себя, лишь мои глаза немного покраснели. Мне невыносимо думать, что, оставшись со своей любовью, я осталась одна. Мои чувства живы именно потому, что я верю в свою мечту. Кому-то покажется, что я в страшном наваждении, но кто сможет отличить иллюзию от реальности в обычной, земной любви и кто мне скажет, что моя любовь – это что-то неправильное, бесполезное, вредное.
Часть вторая
Я люблю осень, хотя в это время года мне становится особенно тревожно. Мне становится грустно, когда я замечаю в траве у наших ворот, там, где много берез, желтые листья. Отчего такая горечь при виде их? Будто это осколки разбитого вдребезги, будто невосстановима прекрасная чаша лета. Березы мало-помалу скоро совсем поменяют цвет, они линяют, будто зверьки, и желтая шерстка вытесняет зеленую.
Я всегда тяжело переживаю смену времен года, и зимы мне жаль, и лета, хотя лето я скорее не люблю. Отчего, не скажешь сразу. Может быть, из-за жары, слишком яркого солнца. Летом на меня нападает скука, мучает чувство одиночества. Летом внутренние хвори становятся какими-то особенно страшными, черными. Может, причина этому – детские впечатления. Летом в детстве я всегда оставалась одна. У моих родителей никогда не было собственной дачи, а чужую они не снимали, со мной все равно некому было сидеть, бабушка Берта была очень дряхлой, другая бабушка – Леля – не хотела ехать на дачу, да потом и она стала болеть.
Некоторое время я проводила летом с родителями в пансионатах или домах отдыха, сперва с матерью, а потом с отцом, и еще оставалась в городе, с Лелей, пока она была в силе. Но дело в том, что, подросшей, мне требовалось общение со сверстниками, а все разъезжались, и я оказывалась в одиночестве, один на один со своей тревогой, всегда мучившей меня.
Мне требовалось движение, жизнь, какое-то увлекательное совместное дело, чтобы ум мой был занят, чтобы не было ни душевного, ни физического застоя. Может быть, поэтому я всегда любила школу. Но летом школы не было, не было рядом никого из друзей, все разъезжались, кто на дачу, кто к бабушке в деревню, кто с родителями на море… Я оставалась наедине с собой, со своими мыслями, страхами.
Я давно уже не ребенок, но лето действует на меня так же угнетающе, все та же тревога, от которой не отвлечься. Мы переезжаем на дачу, но отрада лета оборачивается мучительным застоем, и в его плотном тумане неизменно рождаются страшные образы, будто моя боль, мой страх когда-то подмешался к лучам летнего солнца и теперь оно имеет такое неприятное свойство – подавлять меня.
Но в то же время я могу сказать, что очень ценю красоту лета, расцвет природы. Мне кажется, я обладаю острым чувством природы и все время нуждаюсь в общении с нею. Летом и у меня бывают чрезвычайно счастливые дни, яркие, безмятежные, полные упоительной радости. Может быть, это вообще самые яркие моменты в моей жизни, когда сама вдруг становишься умиротворенной, и все вокруг спокойны, веселы, всем довольны, никуда не торопятся. Ведь именно летом можно прикоснуться к природе всем своим телом, кожей, хотя бы через теплый воздух. Как чудесно сидеть и попивать летним вечером чаек на веранде и чувствовать, как теплый ласковый ветер овевает обнаженные руки. Яркие, чарующие краски цветущих растений, пение птиц. Что, на самом деле, может быть лучше лета? Эти жуткие образины тревоги, переживаний одиночества, что поселились в одной сумеречной комнате души, только помогают почувствовать красоту цветущего пышного лета.
Я лежу на кровати, не дремлю, не читаю; мне плохо. Состояние угнетенное, я в раздрае, тревоге, страхе, что часто бывает со мной. Меня все время одолевают сомнения – правильно ли я поступила, оставив работу. В какой-то момент я ощутила прямо-таки панические настроения. Я поняла, что никому не нужна, что я совершенно одна, что я ничего из себя не представляю.
Открыто окно, я равнодушно смотрю на лес сквозь москитную сетку, слышу неунывающих пичуг. Они мне надоели, у меня болит живот, все болит. Что я могу в этой жизни – я просто жалкий, неуверенный в себе человек, слюнтяй, но как бы мне хотелось другого!.. Я восхищаюсь людьми, которые достигают желаемого. С какой радостью я смотрю на тебя, участвующего в самых важных мероприятиях, занятого такими нужными делами. Я вот тут сейчас лежу и булькаю своим больным животом, а ты не теряешь даром ни минуты.
Каким оно было, это лето – тяжелым или чудесным – так сразу и не скажешь. Когда чувствуешь, что к воротам подошла осень, сразу теряешься. Грустно смотреть на эту робкую нищую странницу, глотающую слезы. Но вдруг нищенка оказывается владычицей, скромный плащ сменяют богатейшие наряды. Забитый, унылый характер? Заблуждение! В осени столько воли, страсти, энергии. Я не помню больше о своем страхе. Что-то необыкновенное со мной произошло. Эта потребность на самом деле все время была у меня. Мне вдруг нестерпимо захотелось писать, все, что копилось внутри, вырвалось наружу. Сама не понимаю как, я оказалась у стола, достала бумагу и ручку. Словно в наваждении я вожу ручкой по бумаге. Невиданное облегчение приносит мне занятие творчеством. Неужели я буду думать о том, что так оправдываю свое бегство от реальности? Я изливаю душу, я вынимаю оттуда боль и радость, желания, которые никогда в жизни не могли быть утолены. Удивительное событие случилось со мной, это счастье оценят только влюбленные люди: я стала ближе к тебе. В каком удивительном мире я тут же оказалась!
Как это странно, что моей семьей продолжает быть та, в которой я выросла. Я чувствую, но моя любовь к тебе, измена, в общем-то, мужу, объясняется не плохими отношениями с ним, а какой-то другой, вклинивающейся в эти отношения, силой, и эта сила, я понимаю, идет от моих матери и отца. Мне хочется спрятаться от их отношений, и я прячусь от всего мира. Разве можно себе представить, что мой отец поймет, что такое вдохновение. Для него это состояние – совершенно не существующая материя. Мой возвышенный настрой – неужели ему есть до этого дело? Он удивительно умеет испортить настроение. Он звонит с дачи, они с мамой еще там, и орет в трубку:
– Как вы, етит твою мать, могли не оставить ключ от сарая?! Мы должны теперь носить продукты из магазина в мешках! (Брезентовая тележка на колесиках осталась в сарае.) Чтобы ты приехала и привезла ключ, вот и все! Все равно лодыря гоняешь.
Нужно слышать этот тон. Да, ужасно, я действительно увезла случайно ключ, я отличаюсь рассеянностью, но за что же этот удар под дых? Я совершенно не могу так жить, я понимаю, какой жалкой, даже отвратительной я представляюсь многим людям, деятельным, активным, собранным. Я ругаю и корю себя за свои недостатки, я признаю, что я ни на что не годный человек, но так же я ненавижу и отца. Я не сравниваю нас (сама не знаю, почему, может быть, сравнение многое прояснило бы), он сам мне кажется никчемным, отвратительным, пренеприятнейшим человеком, и все-таки в этом гадком смрадном месиве отрицательных эмоций и нелюбви живет, цветет пышным цветом, развивается, крепнет моя прекрасная мечта, моя нежная привязанность к тебе.
Я, конечно, привезла им ключ, сходила за продуктами. Мы вместе попили чай. Отец приставал ко мне с расспросами о работе Андрея. Нет, я абсолютно не могу разговаривать с этим человеком. Это как вязать из плохой пряжи (характер у мастерицы тоже при этом отвратительный): пока нитка хорошая, все вроде ничего, но только попадается узелок – и тут же ругань, досада, раздражение.
– Доченька, – звонит он мне потом. – Я хочу поговорить с тобой. Поговори со мной. Вот что ты приготовила на обед?
Я ору в ответ, чтобы он от меня отстал, и бросаю трубку.
Самое страшное, что до меня даже не доходит, что он, в сущности, одинок, что ему хочется поговорить, что ему хочется поговорить именно со мной, потому что он меня любит. Мне его любви не нужно. Я стремлюсь во что бы то ни стало отделаться от разговора с ним и делаю это, конечно, ужасно грубо.
Опять настроение испорчено. Нужно как-то переключиться. Пока никого нет, можно попить душевно чаю. Самое благотворное действие на меня оказывает природа. У меня есть еще несколько свободных часов, навещу-ка я родные места, один чудесный садик, который, мне кажется, расположен даже не на земле – в райском месте, пусть этот рай и существует только в моем уме.
В моей памяти столько историй, связанных с тобой. Мне ни за что никогда не оказаться подле тебя и тем более не быть любимой тобой, но ведь я могу осуществить свое желание только так, как это умею, изложив историю на бумаге. Лист бумаги плоский, белый, но я будто не помню о его скучном однозвучии, сейчас я окунусь в пространство белого листа и окажусь в волшебном мире, полном красок, запахов, звуков, полном чувств, любви.
Я очень хочу любить, я хочу быть рядом с любимым человеком, касаться его, принимая.
Наши фантазии, мечты рождены нашей памятью. Мне кажется, тут, на бумаге, я на краю света, вообще в другом мире, но от себя не уйти. Я вдохновенно пишу, лобзая руки своей музы, несомненно, я сейчас нахожусь в ее волшебной стране, в которую она из сострадания ко мне меня пустила, но ведь я на самом деле не где-нибудь, а здесь, у моего прекрасного сада, на одной с детства знакомой улице. Осень, наверное, потешаясь надо мной, как мальчишка, сыплет мне на голову желтые листья. Мне не смешно, мне немного горько, горько оттого, что сад увядает. Я не люблю лето, но не люблю и разлуку, перемены. Новый жилец в этом доме. Я хочу познакомиться с ним, поднимаю голову и пытаюсь ему улыбнуться. Он исчезает за балконной дверью, я с тоской понимаю, что он никогда со мной не поговорит. Я иду по дорожке, вдруг как солнце – лучик надежды, и действительно, в этот момент и солнце выходит. Что-то непременно будет, случится, что-то ждет впереди, ничто не потеряно, нужно стремиться к исполнению желаний. Солнце пригревает. Мне становится жарко в своем мешковатом пальто. Я снимаю его и перекидываю через руку. Я в любимом темном костюме. Он похож на деловой, совсем не нарядный. Мне однажды сказали, что я в нем выгляжу как старая дева. Но сейчас на мне еще и яркий желтый шарфик, он необыкновенно оживляет мой внешний вид. Никакой нет старой девы – только ждущая любви, умеющая нравиться женщина. Недавно прошел дождь, на солнце испаряется влага. Жарко и влажно сейчас, и такой чарующий запах опавших листьев. Нет никакого увядания нынче. Я знаю, напротив, – расцвет, тайный расцвет, буйство необыкновенной любви. Как весной пахнет сирень, так сейчас благоухают желтеющие растения. Я расстегиваю верхнюю пуговицу блузки, так мне душно. Я ничего не стесняюсь, мне хочется петь, мне жарко, но в то же время легко, кажется, так меня разгорячило мое желание. Никогда из моей души не вырвать этого чувства – ожидания чего-то великого, прекрасную надежду. Я не грущу сейчас, я полна оптимизма, я довольна своей судьбой. Куда я иду – я просто иду к себе домой. Я сочинила, что мой дом как раз тот, что находится напротив старинного сада. Этот сад, как я уже говорила, с раннего детства бередил мое воображение и мне, конечно, хочется быть поближе к нему. Он – воплощение моей мечты, и нет ничего удивительного в том, что он рисуется мне тут же, как только я представляю себе свою счастливую жизнь с любимым.
Я сочинила, что мы с тобой поженились. Я легко на бумаге стала по возрасту равной тебе и оказалась рядом с тобой, моим любимым, некоторое время назад, тогда еще наша страна называлась Советский Союз.
Старая, неухоженная улица. Но мне милы все эти пейзажи, я их принимаю, не требуя большего, как принимаю тебя, своего избранника, простого человека. Дом выглядит на свой возраст, но как же он красив! Это достойная, благородная красота аристократа. Удивительная и эта парадная. Когда-то это был господский дом, в парадной сохранились старинные печи. На каждом этаже ниши для скульптур. Воображение мне рисует былое великолепие, потому что великолепно сейчас в моем сердце, ведь я рядом с тобой.
Мы живем в одной из комнат огромной квартиры, бывшей барской, теперь коммунальной. Я счастлива, несмотря на бедность и неустройство. Все мне кажется красивым, оттого что мне на самом деле доступны самые красивые чувства – любовные. Старая мебель, шаткий стол, дешевая посуда. Рухлядь? Но посмотрите, как красив этот изящный шкаф стиля модерн, как величественно, неприступно и открыто одновременно бабушкино зеркало на стене при входе. А наша кровать, она как старинная каравелла, что ходит по морю наших снов. Затейливы, милы, аппетитны ее украшения, шишечки, витиеватые набалдашники, как игрушки дитя, они провожают меня в сон.
Но я, желая приблизиться к еще большему совершенству, поддерживаю в нашей комнате порядок и чистоту. Вот это великое чудо случилось – нам с тобой соединиться. Я штопаю твои носки, ты подходишь ко мне и целуешь шейку за ухом. Мне необыкновенно приятно, ты так нежно делаешь это, я чувствую твои мягкие губы. Голова моя кружится, я щурюсь от удовольствия.
Старая обстановка, утварь, простая еда. Но для меня все исполнено великолепия, я не вижу ветхого, бедного, я люблю. Мне кажется, мы не ютимся в одной комнатушке, мы – августейшая чета, проживаем в огромном дворце. Старинный дворец, в нем сохранилось великолепие прошлых столетий. Лепнина на потолках и роспись, мраморные и резные с позолотой камины, драгоценный паркет. Здесь дорогое убранство, драгоценная мебель, на стенах живописные полотна, на полах персидские ковры. Я сама здесь не в простой домашней одежде, а в роскошном платье, в накинутой на плечи меховой тальме. Не штопаю носки, а вышиваю цветы, букет весенних фиалок. Я вижу это все? Как будто даже вижу. Я к нашей скромной обстановке отношусь так же, как к красивейшему комфорту. Не фаянсовая дешевая чашка в моих руках, а посуда из мейсенского фарфора. Мне вкусен самый дешевый чай. Я ощущаю вкус изысканного, потому что изысканны мои чувства к тебе.
Как описать вдохновенно и ярко мою счастливую жизнь? Нет никаких слов на свете для этой самой прекрасной, возвышенной, огромной, безмерной любви, ведь это любовь к тебе. Разве дело в богатстве, власти? Я ликую, как же здорово, что я нашла тебя, что ты любишь меня, и мы – семья! Упоительно наше общение, сердце поет, когда я вижу тебя, только подумаю о тебе – и мне хочется к тебе приникнуть и никогда не отпускать. С милым рай в шалаше, будто мы живем не в жалкой коммунальной квартирке, а в прекрасном дворце, в прекрасном дворце наших чувств.
Мой хороший, ты приходишь с работы. Ты, наверное, сильно устал; я вижу, как посерело твое лицо, но глаза остаются живыми. Ты просто так же, как и я, счастлив, и разве можно, испытывая это головокружительное состояние, поддаться усталости, унынию бедности? Сколько там денег у нас осталось до зарплаты? Мы проживем, ни о чем не думай. Я изловчусь, из того, что есть, приготовлю тебе самый вкусный обед. Мне не нужно никаких особых нарядов, лучший наряд – твое ласковое прикосновение. Да, вот это самое главное – касаться любовно друг друга. Сколько скажет один твой лукавый взгляд, и как поддержит, развеселит твоя шутка. Самое ценное в моей жизни – твои эмоции, и какое наслаждение понимать, что твои радостные чувства принадлежат мне. Один шаг – и ты совсем близко, нежно меня обнимаешь.
Ночь. Светит в окно луна. Проедет грузовик, пройдется светом фар по стенам. Урчание мотора быстро смолкнет. Объятия и ласки в постели, ближе, как можно ближе друг к другу, забрать тебя себе всего без остатка. Я засыпаю у тебя на плече. Поцеловать его, упругое, гладкое, вдохнуть запах тела. Мы вдвоем непременно донесем негаснущую искру чувств до рассвета. День полон солнца, но самый главный свет у нас в сердцах.
Сегодня выходной, суббота. Никогда раньше не любила выходных, их безделья, их пустоты. Просто нечем было заняться, не для кого. Но сейчас все наполнено моим чувством, и самое удивительное событие – ты рядом.
Встаю первой, умываюсь, прихорашиваюсь перед зеркалом. Лежа в постели, ты смотришь на меня. Я замечаю, что ты не спишь, подхожу к тебе, целую.
Встаешь, когда я вхожу в комнату с чайником и кастрюлей с кашей, ты уже готов к завтраку. Тот, кто думает, что ты одиночка, замкнут в себе, не прав: ты, как все люди, стремишься к общению. Ты способен поднять настроение, создать его: все дело в твоей внутренней силе, у тебя какие-то очень уверенные эмоции.
Я вижу, как ты доволен, как сияет твое лицо, ты веселишь меня, ты легок на подъем, готов поддержать все мои начинания. Я прошу тебя сходить в магазин, сама я в это время наведу порядок и чистоту в нашей комнате, а потом мы сходим в кино. Ты собираешься, надеваешь свою курточку, берешь авоську. Мне так приятно смотреть на тебя, все время, что бы ты ни делал, даже когда ты просто переобуваешься. Ты, махнув мне, скрываешься за дверью; я улыбаюсь, мне все время хочется петь, петь о том, что я люблю тебя.
Мы все-таки попали в кино, отстояв огромную очередь за билетами. Наш советский фильм был очень хорошим, но, как обычно, грустный конец, в общем-то тяжелая история – о том, что жизнь непроста, что человеческая доля горька, да все как обычно. Я немного расстроена, люди, выходящие из зала, тоже невеселы, но никто не думает, что простоял два часа за билетами зря, мы привыкли к таким фильмам, книгам. По твоему лицу сейчас не понять, опечалился ли ты, какое впечатление произвело на тебя увиденное; мне кажется, ты не поддался унынию, взгляд твой ясен, я чувствую, что ты собран, уверен в себе.
Дойдем до дома под мелким дождичком, завтра еще один выходной, поедем гулять в какой-нибудь парк, потом опять утомительная суета рабочей недели. Что бы делала я в этой жизни без твоей любви…
В понедельник я проводила тебя на работу, ты всегда уходишь чуть раньше меня. Какой-то особенный день был, прозрачные серые облака закрыли солнце, но оно все равно, как сквозь шифон, льет на землю свой свет. Волшебное состояние природы, что-то загадочное в нем есть и заманчивое, какая-то скрытая тайна и в то же время радость, воодушевление.
Может быть, это состояние природы так действует на меня, но, может, каким-то шестым чувством я уловила сегодня перемены в судьбе, я совершенно не знаю, что мне о них сказало. Но я не могу отделаться от ощущения, что отныне все будет не так, не по-будничному, не привычно. И это связано с тобой.
Ты вышел из парадной, я слышала, как хлопнула входная дверь. Идешь по улице, удаляясь. Я открываю окно, мне хочется посмотреть тебе вслед. Свежий ветер влетает в комнату, мне становится весело.
Я иду на работу, за делами отвлекаюсь от своих ощущений и забываю о том необыкновенном чувстве. Работа моя требует сосредоточения, я лаборант в научной лаборатории. Потом, в обеденный перерыв, мы с Зиной, Зинулей, моей коллегой, идем в буфет, там весело общаемся. Я сперва начинаю ей рассказывать о давешнем фильме, но она не больно хочет слушать эту грустную историю и переводит разговор на своего знакомого, остряка, балагура. Зина сама очень веселый и энергичный человек, она полностью завладела моим вниманием. Все впечатления утра уходят куда-то вдаль.
Вот я дома, приходишь и ты, и я, только увидев тебя на пороге, снова ощущаю прежнее волнение. Не может быть, что это только обман, уж слишком сильно и мощно переживание. Ты невозмутим, молчалив, медленно ешь свой ужин и, отодвинув пустую тарелку, смотришь на меня по-особенному внимательно и серьезно, но я чувствую за этой серьезностью радость. Ничего мне не говори. Я знаю, что нас ждет дорога, может быть, она будет долгой, тяжелой, нам предстоит нелегкий, но удивительный путь, борьба, испытания и долгожданный взлет. Ты – мой муж – станешь в конце концов королем.
Не могу это выразить, объяснить, но в тебе, твоем характере, самих твоих глазах, их разрезе чувствуется могущество, мощь, сила, удивительно быть рядом с тобой, как хорошо быть рядом с тобой.
Я напишу книгу о том, как мы с тобой шаг за шагом прошли этот путь, выдержали все испытания, перетерпели невзгоды, думая только о счастье, счастье видеть друг друга и стремиться к высотам. Это будет удивительная книга, мне кажется, каждым своим мускулом я ощущаю напряжение той борьбы, всеми фибрами души порыв, желание, нет, не возвыситься, а сделаться лучше. Я совершенно искренна в чувстве к тебе, для меня главное прожить жизнь рядом с тобой. Неужели мою искренность, мою истовую любовь не оценят? Моя книга обязательно станет бестселлером.
Моя сладкая мечта – оказаться приглашенной к тебе на прием, по случаю ли твоего дня рождения, либо на какой-то другой праздник, ведь это и будет означать, что, прочтя написанную мной книгу, узнав о моих чувствах, ты меня понял и дал мне шанс получить ответ, выраженный хотя бы в одном твоем взгляде.
Я в роскошном зале, где царит приподнятая, торжественная атмосфера. Мои ноги дрожат от волнения. Как мне приятно быть здесь, я чувствую гордость и легкость, и вдруг замирает сердце – я понимаю, что сейчас покажешься ты. И вот ты подходишь к собравшимся, тебя окружают нарядные люди, всем хочется поговорить с тобой, добыть хотя бы крупинку твоего внимания. Об этом мгновении помнят всю жизнь. А я, как водится, растерялась. Совершенно онемев от волнения, от счастья, я не могу двинуться с места, не могу протиснуться туда, поближе к тебе. Мне неловко обнаруживать свои чувства. Я столько ждала от этой встречи и вот не могу даже к тебе приблизиться, не то что заговорить. В глазах потемнело, я даже не заметила, как ты скрылся. Я еще ничего не чувствую, не понимаю пока, что ужасно разочарована, что села в лужу, подтвердив свою полную неспособность осуществить заветное желание.
Поодаль от всех я пытаюсь пить шампанское, что всем преподнесли, хочется утолить внезапно возникшую от волнения жажду. Наверное, потом я буду горько рыдать. Вдруг какое-то движение вокруг, серьезного вида молодой человек, внезапно выросший рядом, мне говорит торопливо: «Обернитесь!» Я, мгновенно покраснев от волнения, оборачиваюсь – и вижу тебя! Ты подошел, чтобы поговорить со мной отдельно. Ты не увидел меня в общей толпе, но тебе хочется уделить мне внимание. Я вскрикиваю от изумления – и счастья. Ты, видя восторг на моем лице, благодарность, в ответ лукаво, понимающе улыбаешься. Если бы ты знал, как я счастлива, как я люблю тебя…
Оберегаемые охраной, мы вместе выходим из зала, направляясь в одну из гостиных для беседы. Собравшиеся, заметившие это, заинтригованы; с каким любопытством, интересом, с какой завистью они смотрят на меня…
Мы скрываемся за дверью. Что там будет? Как бы мне хотелось, чтобы эта дверь по-настоящему существовала. Бывает ли такая – дверь из мечты в реальность? Я более всего хочу испытать боль от ожога реальности. Я ужасный человек, ненормальный, больной; я, кажется, по-настоящему ничего не чувствую, все разговоры о нежных, святых чувствах к детям, к мужу – не более чем дань воспитанию и традициям. (Ужас!) Я могу по-настоящему ощущать что-либо только к тебе, любимому образу, представляешь? Весь остальной мир я вижу словно через стекло, но ты – тот, что бесконечно далек от меня, тот, кто совершенно нереален, нереален для меня, для моей жизни, – воспринимаешься мной невероятно близко, естественно, тепло.
Я в который раз сделаю это шокирующее признание: я люблю тебя, но в то же время еще не до конца сгнившей половинкой разбитого арбуза, моего больного сознания, я понимаю, что очень-очень хочу жить, любить по-настоящему близких людей.
Я откуда-то знаю, что дверца в тот, почти чуждый для меня реальный мир – это та дверь, за которой обитаешь живой ты, дверь той гостиной, в которой может состояться наша встреча. Ведь когда я соприкоснусь с тобой, самым что ни на есть реальным, – ведь я тут же смирюсь с тем, что ты немного не такой, как я тебя представляла, – произойдет чудо, и я излечусь от тяжкого недуга. Я и сама толком не знаю, как называется мой недуг, что это за недуг – комок болезненных амбиций? бессилия? безумных иллюзий? – но я уверена: избавить меня от этого можешь только ты. Ты – живой – разрушишь мои иллюзии, и этот красивый, но совершенно мертвый мир рухнет, и на его месте появятся реальные, яркие образы.
Я ужасно волновалась перед этой встречей, приемом в твоем дворце. Много гостей, а мне, всегда требующей исключительного к себе отношения, особого внимания, кажется, что я затеряюсь здесь, останусь незамеченной, что я не очень-то и нужна тут, что меня не слишком ждали. Это ты – один, единственный, желанный, а я – одна из тех, кому прислали трафаретное приглашение. Можешь себе представить, я еще думала, ехать мне или нет. Внутренне ужасно мучилась, но никому не говорила о своих терзаниях, меня бы никто из домашних не понял, осудили бы. (Так и слышу укоряющий тон матери: «Ну, знаешь ли… Тебе оказана такая честь, а ты придуриваешься. Нужно уметь радоваться!») Хорошо ей говорить, поучая других, что нужно уметь радоваться – ведь именно Валентина мастер тяжелых вздохов, именно на ее лице очень часто написано, что все в этой жизни напрасно, все равно, как бы ни старался, ни бился, ничего не добьешься.
Я думала, ехать или нет, потому что мне было обидно. Я обижалась на тебя – неизвестно за что. Словно ты совершил какой-то проступок и чем-то задел меня, и я хочу своим невниманием тебя наказать. Какая я дурочка, будто ты заметишь мое отсутствие! Может быть, и заметишь, но не сильно расстроишься. Какая мелочь – писака не явилась, тоже мне повод переживать и обижаться, инцидент международного масштаба. Если ты станешь брать в голову такую чушь, как непочтение какой-то фифочки, совсем сойдешь с ума от нервных нагрузок.
Если бы ты знал, как я готовилась к этому событию! Я все-таки была рада приглашению, возрадовалась, пусть я буду просто веточкой среди общего веселья, тоненькой, незаметной. Я пошла в салон красоты приводить себя в порядок. Я сделала себе маникюр и зачем-то педикюр. Я привела в порядок свои брови. Уже перед самым приемом я сделала себе прическу. Я надела свое самое красивое белье, свои самые модные наряды. Мне не соперничать с королевой, но мне, как всякой женщине, хочется украситься и я украшаюсь по мере возможности.
И вот прием. Я, конечно, ужасно растерялась, я не смогла к тебе подойти, я чуть не плачу – и тут происходит самое большое в моей жизни чудо. Это чудо как сама жизнь, ведь это шанс мне, почти что мертвой, ее вновь обрести; я вдруг получаю то, чего хочу, то, чего жду, хотя я жду очень многого – ты подходишь ко мне и уводишь меня за ту дверь.
Боже мой, какое сладостное переживание – шажок, и еще шажок за тобой! Я иду как по небу, как по облакам, меня несут крылатые башмачки любви. Я уже, кажется, излечена самой этой эйфорией. Наслаждение наполнило все погреба и подвалы моей души, мне теперь хватит на много лет удовольствия; наверное, я смогу им жить всю жизнь. Это удовольствие поверить в себя, в свою мечту. Я понимаю, что я безумно занеслась в своих чувствах, полюбив не кого-нибудь, а тебя, но что же мне делать с собой, с несчастной, уже не девочкой, любящей принца.
Я вожу своих малюток еще и в музыкальную школу. Там иногда распространяют билеты. Как-то предложили билеты в консерваторию, в концертный зал. Всего пятьдесят рублей. Исполнители были мне незнакомы, – впрочем, я мало кого из отечественных современных музыкантов знаю, только именитых. Не слышала я раньше и этих произведений Брамса, – слушателей ожидали сонаты для скрипки и фортепиано, – поэтому никак не могла настроиться на концерт. Из скромной рукотворной афиши было известно, что играть будут: скрипка – лауреат международных конкурсов, и фортепиано – заслуженный артист России, профессор. Фамилии у музыкантов были одинаковые, мне еще Анжела Викторовна, наша преподавательница, сказала, что это отец и сын.
Открыли зал, который стал постепенно заполняться. Можно было садиться на любые места, и все, понятно, стремились занять более удобные. И вот вышли музыканты. Отец сел к фортепиано, молодой человек, он был со скрипкой, встал, как полагается, возле. Молодой человек этот оказался обаятельным, яркой наружности, типичный музыкант, романтик. Высокий, стройный, темные длинные волосы, тонкое красивое лицо. Он был совсем не похож на отца. Отец – невысокий, в очках, с невыразительным, хотя и приятным интеллигентным лицом.
Я думаю, отец был рад аккомпанировать сыну. Любой родитель хочет гордиться за ребенка, это чувство еще острее, чем гордость за собственные достижения. Дитя – уже достижение, а тут еще и талантливое, и трудолюбивое, и воспитанное.
Я очень люблю музыку, хотя, кажется, совершенно не умею ее слушать. Я просто в ней растворяюсь, я – под ее струями, как под душем, не разбираясь, где выше, где ниже, не спотыкаясь и не рассматривая муху в янтаре. Музыка для меня не статуя, не дом, не картина, это среда, как вода или воздух. Наверное, поэтому мне так легко слушать музыку, я ее не изучаю своим слухом, а ношу, словно шапку.
Мне очень понравились исполнители, молодой же человек, скрипач, на первом плане был и вовсе выше всяких похвал. Он шумно выдыхал, играя, похоже на то, как делают теннисисты, – я не думала, что так делают скрипачи, возможно, это какая-то индивидуальная особенность, – поначалу это немного мешало слушать. Мимика скрипача, его вытягиваемые губы казались продолжением смычка, словно и с них тоже капала музыка. А сама музыка была как живые, пойманные где-то в неведомой страшной пучине рыбки. Рыбок этих пустили в ведро, их можно рассмотреть и даже попробовать схватить рукой, но они перед вами именно благодаря этим людям, которые могут совладать с этой страшной безумной бездной.
«Вам понравился концерт?» – спросила у меня Анжела Викторовна. Я ответила, что очень довольна. Она мне призналась, что музыканты эти и вправду очень хорошо играют. Анжеле Викторовне можно верить.
Сама она непростой человек. Яркая, эмоциональная, эта еще довольно молодая женщина обращает на себя внимание и внешностью, и манерами. Привлекательность таких людей не проходит с годами, это какая-то внутренняя энергия, сексуальный свет. Лицо Анжелы Викторовны может показаться простым, но не простецким. За некоторой грубостью формы скрыто благородство. Я очень люблю такие лица. В них, прежде всего, светится ум, умные чувства. Люди искусства все очень непростые, особенно те, кто по-настоящему одарен. Но из этих последних не достигшие желанных высот, не добившиеся славы становятся зачастую тяжелыми, тяжелыми в первую очередь для себя.
Анжела Викторовна с первого раза не очень понравилась мне, показалась излишне экспрессивной, даже можно сказать агрессивной. Если сравнивать с животным, то скорее хищник, пума или львица. Чувственный пухлый рот, рыхловатое лицо, блестящие большие глаза – она сразу производила впечатление человека эмоционального и напористого. Меня сразу насторожила идущая от этой женщины какая-то отрицательная энергия, скрытое недовольство, установка на конфликт. Я не знаю, как я это поняла, наверное, просто интуиция, шестое чувство – а оно, говорят, мне присуще – в дальнейшем все подтвердилось. Негатив, идущий от взрослых, совсем не нужен детям. Я начала беспокоиться, но к чему я могла апеллировать, не к собственной же мнительности. И потом – кто может судить чужую душу? Я, наверное, точно уловила состояние души этого человека, но как я могу это утверждать и винить Анжелу Викторовну в том, что она кому-то вредит. Если кому она по-настоящему и вредит, то только себе самой.
Как-то в музыкальной школе проводился концерт, и мы неожиданно оказались с Анжелой Викторовной на соседних креслах. Анжела Викторовна возмущалась концертом. Обязаловка, наскучившая с детства. Чувствовалось, как она раздражена и нетерпелива. Для нее хоры со сцены о любимом городе и о счастливом детстве – как зубная боль. Наверное, Анжеле Викторовне нужно было куда-то бежать, но как преподаватель она должна была присутствовать на концерте. Мы в полголоса под звуки песен поговорили немного о моих детях. Мне, конечно, как матери было очень приятно завести об этом речь, к тому же услышать о них лестные отзывы; говорили и о том, что нужно срочно покупать пианино, еще Анжела Викторовна спрашивала, как ей найти побыстрее с малышами общий язык. Я, конечно, стала рассказывать, что дети у меня сложные, что они не терпят нажима, что с ними нужно разговаривать буквально вкрадчивым тоном. «Даже так?!» – живо отреагировала преподавательница. Я говорила как-то очень медленно, плохо подбирая слова, я просто перед ней пасовала, она же была очень уверенной, даже резкой, но речь ее была без сомнения умной. Она действительно говорила очень образно и остроумно, не то что я, мямля.
В разговоре выяснилось, что у Анжелы Викторовны муж филолог по образованию, а дочка стала первой на городской олимпиаде по литературе. Анжела Викторовна выпытала у меня, чем я занимаюсь; надо признать, было это не сложно, я без долгих колебаний призналась, что пописываю. Она этим очень заинтересовалась. Разговор происходил на фоне концерта, и мы не могли говорить постоянно и громко, практически одни обрывочные фразы. Анжела Викторовна призналась мне в свою очередь, что зашла в своей жизни в тупик, утратила всякие ориентиры. «Кто я?.. – произносила она. – Скромный учитель музыки. Если бы вы знали, какие светили мне перспективы…»
Мои опасения насчет будущего Анжелы Викторовны все-таки подтвердились. Я в этом подобна цыганке, которая пророчит судьбу, опираясь единственно на свои ощущения о состоянии человека. Если улавливается внутренний разлад, душевное неблагополучие, то жди беды. За свои черные мысли мы платим происходящим в жизни несчастьем, наша отрицательная энергия разряжается на нас же. Нет, я не начиталась эзотерической литературы, я это просто сама очень хорошо чувствую. На Анжелу Викторовну поздно вечером, но в довольно людном и освещенном, как она говорит, месте напали грабители. Четыре человека потребовали сумку и ценности. Бедная женщина начала с нападавшими драться. Вот где был выплеск эмоций, агрессии. У нее все отняли, порядочно потрепав.
Пишу все это, и только сейчас задумалась: а зачем? Зачем тебе эти истории, рассказ о нашей учительнице музыки? Что я всем этим хочу сказать? Может быть, мне просто хочется поведать тебе о нашей повседневной жизни.
Передо мной одна твоя фотография: ты в спортивной форме, куртка расстегнута, виднеется голый животик. Мне очень нравится твой животик, но все-таки не это привлекает мое внимание. Твое лицо, как всегда, его выражение – мой основной интерес. Сфотографирован ты немного снизу, кажется, что смотришь ты куда-то вдаль, на кого-то, кто привлек в эту минуту твое внимание, кто даже чем-то насмешил, вызвал иронию. Твой взгляд передает чувство превосходства, но сейчас это не злой настрой на схватку, это – когда считаешь, что и биться-то не с кем. Нет врага по-настоящему рядом, то, что пугает, на самом деле не страшно, а смешно, жалко. В твоем смехе не слышно жестоких ноток, ты насмехаешься без издевки, с пониманием положения проигравшего. К чему же я все это пишу? К тому, что мне кажется, расскажи я все это тебе, ты посмотрел бы на меня так же. «Чего? Чего? – спросил бы ласково и властно ты. – Что ты там такое несешь о себе и о других? Все твои страхи не стоят серьезного внимания. Я не буду биться, я напрасно надел спортивный костюм. Что ты себе напридумывала, хочешь еще и мне заморочить голову». В твоей позиции я не чувствую пренебрежения, равнодушия, ты по-настоящему силен и не привык биться с духами. Ты легко одолеешь этих духов чужого недовольства и страха одним своим словом, показав, что это для тебя не враги. Ты тут же прогонишь их, дав понять, что существенно, а что нет, чего нужно бояться, а чего не следует. Но ты ведь не отмахнешься от меня, проявляя жестокое безразличие к моим чувствам. Ты поймешь меня, успокоишь, своей уверенностью и меня сразу сделаешь сильнее.
Известно: мы, женщины, любим сделать из мухи слона, раздуть проблему. Что и говорить, эмоции захлестывают. Я уж точно настроена на негатив: знаешь, из детства вынесла я образ таких – жалующихся, страдающих, взывающих к справедливости женщин-интеллигенток. Одной из них была моя мать, может быть, как раз ей я и подражаю. Мне, глупой, хотелось привлечь твое внимание, тронуть твою душу ни чем-нибудь, а страшным рассказом о злоключениях бедной женщины, учительницы музыки. Понятное дело, надрыв тебе не интересен, такой тон на самом деле никогда не только не трогал мужчин, а даже отпугивал. А у современного супермена эти рыдания вообще вызовут омерзение. Подобное отношение к жизни, где главное – неизбывная боль, мягко говоря, устарело. Более того, оно неприлично, как объедки на столе.
Мне более всего страшно, что все мои переживания, весь мой внутренний мир, мои чаянья, нужды, моя жизнь, наконец, для тебя ничего, абсолютно ничего не значат. Да, страшно именно то, что я, такая как есть, буду совершенно не интересна тебе. Не интересна как безнадежно отставший от жизни, несовременный человек, к мнению которого можно не прислушиваться, и поэтому я буду не интересна тебе и как женщина.
Меня мучает мое честолюбие. Пластинку заело на самой сладкой ноте – греза, когда я среди приглашенных к тебе на прием. Боже, какие особы: знаменитейшие, заслуженные люди… (Но неужели мои страдания не смогли бы мне принести подобных регалий? Нет, все страдания напрасны.) Деятели искусства, режиссеры, актеры, музыканты, ученые, академики. Они напыщенны, они важничают, потому что их вот-вот подпустят или уже подпустили к ручке. Они чрезвычайно горды твоей высокой оценкой, ведь их пригласили сюда, и, увы, мной, забредшей на этот прием хотя бы даже в мечтах, очень явственно ощущается совершенно определенное настроение. Мне бы хотелось, чтобы тут витал дух уж если не пламенной любви к тебе, то – благодарности, верности, бескорыстной преданности… Но разве нынче кому-то есть дело до бескорыстия? Настроение, царящее здесь – желание ухитриться во что бы то ни стало решить свои проблемы, получить нужные разрешения, необходимое финансирование и тому подобное.
Мне же, дурочке, ничего не нужно кроме чувств, но в этой кутерьме (ведь к тебе не подойти, не прорваться, а я никогда не умела работать локтями) я не могу хоть как-то проявить себя. Я что-то скажу о чувствах, на меня посмотрят недоуменно, это будет досадная пауза, а потом продолжат свою борьбу за место под солнцем. Боже мой, как же я несовременна…
И тут ты, супермен в спортивном костюме (вдруг появляется на тебе спортивный костюм) – атлет, мужественный человек, прекрасно ориентирующийся в современной жизни, расчетливый, умный и ловкий – протягиваешь мне руку, касаешься моего лица. «Что-что? – говоришь ты строго, ласково, нежно мне. – Что ты там напридумывала о своей учительнице? Как бы ни было страшно вокруг – я здесь, я с тобой».
Пианино мы, наверное, не сможем купить.
Андрей в последнее время выглядит очень озабоченным. Что-то не ладится у него с работой, денег становится все меньше. «Пианино мы пока покупать не будем», – сказал он четко, уверенно, даже резко. Он обычно ни в чем не отказывает ни мне, ни детям, и если уж ему приходится говорить в таком тоне, значит, перспективы действительно неважные. Мне всегда становится ужасно страшно, когда я думаю, что мы можем остаться без денег. Я сама не могу объяснить причину своего страха. Поймут ли меня другие, если я скажу, что с этим я боюсь потерять тебя, чувствую, как ты от меня удаляешься. В душе ощущение ужасного несчастья, и через горькую слезу я вижу пленительный образ человека, к которому не подойти, не приблизиться никогда.
Господи, моя душенька, спустись ко мне с неба, возникни передо мной! Мне кажется, мои чувства уже сильны, как вздувшиеся мышцы, осязаемы, как плоть; еще немного – и ты явишься мне, явишься, потому что я так этого хочу. Я жажду услышать твои слова, интонации твоего голоса, увидеть твою мимику, мне нужно, чтобы передо мной жемчужинами искрилась твоя улыбка.
